Текст книги "Вопросы прикладной теории войны"

Глава 2
Методологические вопросы изучения войн как политического и социального феномена

На протяжении десятилетий преобладающим являлось полностью обоснованное мнение о том, что война – это социально-политическое явление, одна из форм решения противоречий между как государственными, так и негосударственными акторами мировой политики[36]36
  Волкогонов Д.А, Тюшкевич С.А. Война. Т. 2 // Военная энциклопедия: в 8 т. М.: Воениздат, 1994. С. 233–235; Владимиров А.И. Основы общей теории войны. Ч. I. М.: Университет «Синергия», 2013. С. 221.


[Закрыть]. Соответственно, рассмотрение войны должно носить прежде всего социологический и политологический характер. Но при этом представляется целесообразным не отвергать и антропологический подход к рассмотрению войны, в том числе учет причин роста агрессивности индивидуумов, ведущей к возникновению войн.

В одной из важных интерпретаций антропологического подхода говорится о том, что «он предполагает социокультурное изучение насилия», в том числе «конкретные формы его проявления»[37]37
  Антропология насилия / отв. ред. В.В. Бочаров, В.А. Тишков. СПб.: Наука, 2001. С. 498.


[Закрыть].

Весьма важным является исследование социокультурных и этно-конфессиональных особенностей участников войн и вооруженных конфликтов, имеющее отнюдь не только теоретическое, но и прикладное значение. Одним из ярких примеров недоучета таких факторов является война в Афганистане в 1980-е годы, которую пришлось вести Вооруженным силам СССР.

Хотя в исторических исследованиях есть немало свидетельств того, какую большую роль играла индивидуальная и коллективная психология при принятии решений по вопросам войны и мира, применение методов социальной и политической психологии является явно недостаточно разработанным. Эта проблема в весьма значительной мере остается за пределами внимания тех, кто занимается вопросами военной науки.

Специалисты отмечают, что политическая психология как особое направление исследований стала формироваться на Западе в 1960-е годы – прежде всего, под воздействием угрозы ядерной войны, которая чревата самыми катастрофическими последствиями[38]38
  Кольцова В.А., Нестик Т.А., Соснин В.А. Психологическая наука в борьбе за мир: задачи и направления исследований // Психологический журнал. 2006. Т. 27. № 5. С. 7.


[Закрыть]. В нашей стране становление политической психологии как общественно-научной дисциплины относят к 1980-м годам[39]39
  Петренко В.Ф. Фрагменты психосемантических исследований. М.: Изд. О. Пахмутов, 2016. С. 6.


[Закрыть].

Значительная часть усилий при проведении политико-психологических исследований направлена на изучение иррациональных аспектов политических действий; в то же время не менее значительная часть политической психологии посвящена изучению политических процессов как «организованной деятельности», в которой рациональные интересы, осознанные цели претворяются в те или иные политические действия[40]40
  Политическая психология / ред. Л.Я. Гозман, Е.Б. Шестопал. Ростов н/Д: Феникс, 1996. С. 19.


[Закрыть].

В задачи политической психологии входит рассмотрение (в том числе прогнозное) психологических компонентов в политике, понимание значения «человеческих факторов» в политических процессах и определение роли психологических (субъективных) факторов в управлении, являющемся едва ли не главной частью политических процессов[41]41
  Ольшанский Д.В. Основы политической психологии. Екатеринбург: Деловая книга, 2001.


[Закрыть].

Все это имеет непосредственное отношение к проблемам войны как продолжению политики насильственными средствами.

Среди важнейших областей использования методов политической психологии – вопросы стратегического сдерживания и стратегической стабильности. Масштабы исследования таких проблем в отечественной науке и в современных условиях остаются пока довольно скромными, особенно в сопоставлении с гигантской значимостью проблем войны и мира.

Большого внимания заслуживает труд видных ученых Института психологии РАН А.Л. Журавлева, Т.А. Нестика и В.А. Соснина «Социально-психологические аспекты геополитической стабильности и ядерного сдерживания в XXI веке». Журавлев и его коллеги обращают внимание на важность оценки политико-психологических характеристик отдельных лидеров, принимавших критически важные решения по вопросам войны и мира, особенно применительно к условиям «ядерного противостояния». Они обоснованно пишут о том, что «психологическая специфика ядерного противостояния определяется, помимо прочего, высокой за висимостью стратегических решений от психологических особенностей политических лидеров»[42]42
  Журавлев А.Л., Нестик Т.А., Соснин В.А. Социально-психологические аспекты геополитической стабильности и ядерного сдерживания в XXI веке. М.: Изд-во Института психологии РАН, 2016. С. 41.


[Закрыть].

Важность понимания политико-психологического фактора показывают конфликтные и кризисные ситуации десятилетий после Второй мировой войны, особенно применительно к отношениям СССР и США. Многие из этих кризисов были изучены историками и политологами, но их психологические аспекты часто, к сожалению, оставались за пределами внимания ученых и специалистов. Между тем без понимания политико-психологических аспектов поведения сторон трудно должным образом оценить обстановку, особенно в условиях обострения политико-военной напряженности.

Сохраняют актуальность исследования, касающиеся принятия решений в Первую мировую войну. В коллективном труде под редакцией Л.С. Белоусова и А.С. Маныкина, например, отмечены (со ссылкой на Г.А. Дикинсона) важные особенности взаимного восприятия государственными руководителями различных стран действий друг друга. Многие деятели накануне Первой мировой войны были склонны воспринимать как угрозу безопасности действия оппонентов, которые те считали совершенно безобидными[43]43
  Айрапетов А.Г., Белоусов Л.С., Дажина В.Д. Первая мировая война и судьба европейской цивилизации. М.: Изд-во Московского университета, 2014. С. 414.


[Закрыть].

Оценка психологических аспектов политико-военного противостояния, которое может привести к войне, вполне актуальна и для современных условий.

Автору при рассмотрении хода и уроков Карибского кризиса 1962 г. доводилось сталкиваться с мнением ряда американских ученых, которые считали, что если бы на месте Джона Кеннеди был другой президент (например, сменивший его Л.Б. Джонсон), то все могло бы пойти по иному сценарию, вплоть до катастрофического по своим последствиям обмена ядерными ударами.

Выдающийся отечественный дипломат Г.М. Корниенко обоснованно высоко оценил роль советского лидера Н.С. Хрущева и президента США Дж. Ф. Кеннеди в разрешении этого кризиса: «Огромное значение для мирного разрешения Карибского кризиса имели личные качества американского и советского лидеров». Корниенко отмечал, что «при всей их непохожести оба они в итоге оказались способными, руководствуясь здравым смыслом и проявив политическую волю, выйти на такие решения, которые отвечали как главным целям каждой из сторон (для СССР – ограждение Кубы от угрозы вторжения, а для США – устранение ракет с Кубы), так и общей для всего мира цели – не допустить перерастания кризиса в большую войну»[44]44
  Корниенко Г.М. «Холодная война». Свидетельство ее участника. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. С. 149.


[Закрыть]. Корниенко при этом справедливо заметил, что «…такой исход кризиса нельзя считать гарантированным во всех случаях»[45]45
  Там же.


[Закрыть].

Видный российский ученый-политолог В.А. Кременюк, оценивая поведение Н.С. Хрущева и Дж. Ф. Кеннеди в период Карибского кризиса, отмечал, что «они оба, сумев преодолеть в себе то, что называлось “классовая ненависть”, желание нанести противнику как можно больший урон, прочие идеологические и психологические барьеры, пошли на мирное урегулирование кризиса»; при этом они показали «прекрасный пример того, как избежать хоть малейшего чувства ущемленности или поражения»[46]46
  Кременюк В.А. Карибский кризис и его роль в истории // США – Канада: экономика – политика – культура. 2012. С. 17.


[Закрыть].

Войны в значительно мере являются производной от состояния системы мировой политики, структура которой образовывается и государствами (играют доминирующую роль), и негосударственными акторами.

Современные войны идут в условиях резко возросшей экономической, политической и информационной взаимосвязанности и взаимозависимости государств и народов. Происходит как бы «уплотнение» взаимодействия государств и негосударственных игроков в политической, гуманитарной, информационной, социальной и, конечно, финансово-экономической сферах. Уже на протяжении по крайней мере двух десятилетий существует глобальный финансовый рынок.

Как справедливо отмечает президент российской Академии военных наук генерал армии М.А. Гареев, изолироваться при исследовании характера современных войн от указанных процессов нельзя[47]47
  Гареев М.А. Характер будущих войн // Право и безопасность. 2003. № 1–2 (6–7). <http://dpr.ru/pravo/pravo_5_4/htm> (дата обращения – 20.02.2018).


[Закрыть].

Вопросы теории войны – среди важнейших в том, что у нас принято считать военной наукой. Такие мэтры отечественной науки, как С.А. Тюшкевич и М.А. Га реев, неоднократно ставили вопрос о кризисе военной науки. Причиной этого является, по-видимому, то, что многие военно-научные исследования уже десятилетиями дистанцированы от социологии, политологии, историко-политических исследований. Произошло это несмотря на наличие сильной традиции социологического, политологического и историко-политического подхода к изучению проблем войны, военной стратегии – традиции, сложившейся, прежде всего, за счет усилий А.А. Свечина и А.Е. Снесарева.

Профессор Военной академии Генерального штаба Вооруженных сил РФ генерал-майор И.С. Даниленко приводит весьма примечательные оценки военной науки в нашей стране: «Слабостью военной науки оказался преимущественно ведомственный метод ее развития, малая доступность для общественности, сфокусированность ее содержания на проблемах только технологии подготовки и ведения войны и слабая связь с вопросами раскрытия ее природы, социального смысла и целей». Даниленко писал о том, что возникло «некое сектантское положение военной науки»[48]48
  Даниленко И.С. Классика всегда актуальна // Стратегия в трудах военных классиков. М.: Изд. дом «Финансовый контроль», 2003. С. 8.


[Закрыть].

Один из практически забытых отечественных военных теоретиков 1920-х годов (период расцвета военной мысли в СССР) А. Топорков писал: «У слишком многих писателей политика и социология остаются политикой и социологией, а война – войной. Если устанавливается какая-нибудь связь, то делается это чисто внешним образом, высказываются некоторые общие соображения, причем частные пункты остаются неизменными через установление новых связей и новых отношений»[49]49
  Топорков А.К. Метод военных знаний. М.: Изд-во управления делами наркомвоенмора и РВС СССР, 1927. С. 31.


[Закрыть]. Это замечание остается во многом актуальным и в современных условиях.

Нельзя не вспомнить, что еще на рубеже XIX – ХХ вв. видный российский военный теоретик Н.П. Михневич отмечал, что «изучение войны как явления в жизни человеческих обществ составляет один из отделов динамической социологии, степень научности ее выводов в этой области находится в полной зависимости от развития социологии»[50]50
  Михневич Н.П. Стратегия // Энциклопедический словарь /издатели Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. Т. XXXIА (62). СПб.: Типография акц. общ. «Издательское дело», Брокгауз – Ефрон, 1901. С. 730.


[Закрыть]. При этом «исследование вопроса об употреблении силы с военными целями составляет предмет теории военного искусства»[51]51
  Там же.


[Закрыть].

К сожалению, барьеры между военной наукой и остальными областями знания, без которых давно уже невозможно изучать даже собственно военную стратегию, остаются все еще весьма значительными, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся попытки их преодолеть, которые в ряде случаев давали весьма плодотворные результаты. Преодоление этих барьеров – одна из важнейших задач в научном и прикладном обеспечении национальной безопасности России, обороноспособности нашей страны[52]52
  По мнению В.В. Серебрянникова, в Советском Союзе «военные, по существу, главенствовали в формировании военной политики, определении направлений и целей военного строительства, принятии ответственнейших военно-политических решений. В военно-гражданских отношениях военный компонент был преобладающим». См.: Серебрянников В.В. Социология войны. М.: Научный мир, 1997. С. 145–146.


[Закрыть].

Глубинные причины изолированности в нашей стране военной науки от общественных наук в целом в определенной мере следует искать в исключительно высоком уровне секретности, которым характеризовалась весьма значительная часть направлений деятельности в военной сфере.

А.А. Свечин в свое время настаивал на том, что крайне важным является изучение войн, а не одного только военного искусства. Этот выдающийся отечественный мыслитель писал: «Мы вовсе не имеем истории войн; в лучшем случае так называемая военная история представляет только оперативную историю. С тех пор как произошло разделение военной истории на историю военного искусства и историю войн, широкие точки зрения стали достоянием первой, а вторая начала мельчать, игнорируя роль политики и стремясь изучить лишь ход операций»[53]53
  Свечин А.А. Стратегия. М.; Жуковский: Кучково поле, 2003. С. 69.


[Закрыть]. Во многом эта оценка остается справедливой и в современных условиях.

В подавляющем большинстве исследований по истории военного искусства, считал Свечин, «причинная связь военных событий» ищется лишь под углом зрения чисто военных со ображений, что, «безусловно, ошибочно». В результате «поучительность теряется, нарождается много иллюзий»[54]54
  Там же.


[Закрыть], с чем нельзя не согласиться. Свечин не стесняется весьма резко высказаться против такого подхода: «Стратегия вопиет об искажении логики событий во енными историками». Соответственно, стратегия «не только не может опереться на их труды, но вынуждена затрачивать лишние усилия на то, чтобы рассеять посеянные ими предрассудки»[55]55
  Там же. С. 69–70.


[Закрыть]. Конечно, речь идет не об историках вообще, а о таких историках, какими их представил Свечин.

Свечин делал заключение о том, что «читатели, интересующиеся стратегией, найдут более вызывающие на размышление замечания не в военных трудах, в особенности не в “стратегических очерках”, а в политической истории прошлых войн»[56]56
  Там же. С. 70.


[Закрыть]. Этот вывод исключительно актуален и для нашего времени. Несмотря на вроде бы очевидную огромную важность проблем войны и мира, политической историей войны мало занимаются как гражданские, так и военные ученые. Для последних, по-видимому, действует негласная установка многих военачальников на то, чтобы военным не рассматривать политические вопросы войны, военной стратегии, оставляя за собой сугубо специальные военные вопросы.

Уже упоминавшийся А.К. Топорков оправданно выступил как активный сторонник развития военно-исторической базы для исследований по военным проблемам в духе идей А.А. Свечина. Он резко высказался против «отвлеченного рационализма в военном деле», который, по его словам, был характерен попытками «дать теорию по возможности законченную»[57]57
  Топорков А.К. Указ. соч. С. 47.


[Закрыть]. В этом Топорков был вполне созвучен А.А. Свечину.

«Отвлеченному рационализму» Топорков противопоставлял «исторический подход». Он подчеркивал, что «историзм является принципиальным противником всякого отвлеченного догматизма»[58]58
  Там же.


[Закрыть], и справедливо добавлял, что «историзм по самому существу враждебен всякой застывшей догме». Этот автор обоснованно писал о том, что «военная мысль не только теоретична, но и практична, она требует конкретности: военные приемы и способы войны изменчивы и зависят от слишком многих условий». Топорков отмечал, что «войны, будучи социальными явлениями, меняются в зависимости от социальных условий». Он, разумеется, не мог не отметить того, что «на способах ведения войн отражается развитие производительных сил, их приемы существенно видоизменяются под влиянием технических открытий»[59]59
  Там же. С. 47–48.


[Закрыть].

В то же время Топорков предостерегал против ряда ошибочных, по его мнению, сторон историзма, против «историзма в его вульгарном понимании»[60]60
  Там же. С. 48.


[Закрыть]. Здесь Топорков впадает в крайность, в своего рода военно-исторический нигилизм. Он пишет: «Мы думаем, что опыт прошлого нас способен чему-нибудь научить, – на самом деле это иллюзия, от которой нам необходимо отрешиться. Прошлый опыт нас вообще ничему не научает, ибо то, что имело значимость для вчерашнего дня, не имеет никакого значения для сегодняшнего и тем более для будущего»[61]61
  Там же. С. 49.


[Закрыть]. С этим нельзя согласиться. Другое дело, действительно, нельзя упрощенно и прямолинейно воспринимать исторический опыт, особенно опираясь на отдельные исторические примеры. Исторический материал должен быть рассмотрен многопланово, с выявлением многих деталей, нюансов, которые и делают картину полной, дают основания для суждений, выводов, столь важных для понимания войн и военного дела настоящего и будущего. Предметом рассмотрения должен быть значительный набор исторических явлений, событий, связанных с проблемами войны и мира.

Одна из важнейших задач исторического анализа – выявление разного рода тенденций (трендов), которые могут действовать в настоящем и будущем.

При внимательном прочтении Топоркова обнаруживается, что он все-таки приходит к мысли о том, что историзм важен для понимания настоящего и будущего. Вот его слова: «Отнюдь не должно думать, что история является наукой, направленной только на прошлое, она вовсе не ведет лишь к одному созерцанию. Правильно понятый историзм включает в себя и настоящее и будущее, заключает в себе призыв к действию. Во всяком случае история не менее прагматична, чем естествознание»[62]62
  Там же. С. 65.


[Закрыть].

Топорков пишет, что «изучение Мировой и Гражданской войн должно способствовать тому, чтобы армия подошла к задаче – будущей войны». При этом «самую эту задачу ей придется решать самостоятельно, не подражая каким-либо историческим трафаретам»[63]63
  Топорков А.К. Указ. соч. С. 64.


[Закрыть].

Весьма интересными представляются размышления Топоркова о том, какие выводы должны делаться по результатам военно-исторических исследований. Топорков сопоставляет взгляды и методы двух известных немецких военных теоретиков и историков конца XIX – начала ХХ вв.: Ф. фон Бернгарди и Х. Дельбрюка. Нельзя не отметить, что последнего весьма высоко оценивал А.А. Свечин; много внимания Дельбрюку уделил и М.Н. Тухачевский.

Топорков писал о подходе Бернгарди: «В самом деле, чего требовал Бернгарди от военной истории? Прежде всего определенного вывода, наставления, как нужно вести войну, он хотел за многоразличными формами военного опыта открыть основание, на которое он мог бы положиться в своей практической деятельности»[64]64
  Там же. С. 51.


[Закрыть]. Противопоставляя Дельбрюка Бернгарди, Топорков отмечал: «Дельбрюк же этот опыт заставляет распасться: он оказывается двуглавым, полярным; есть стратегия утомления и стратегия сокрушения, между этими полярностями колеблется военный опыт прошлого. К какому из двух примкнуть военному деятелю современности? Об этом военная история ничего не говорит. История военного искусства Дельбрюка заключает в себе многое и различное, но в ней нет единого на потребу, проблема остается нерешенной для военного деятеля, он предоставлен собственным силам». Говоря о читателе Дельбрюка, Топорков писал, что «он сам должен рассматривать обстановку, многоразличные условия ее, причем никогда не знаешь, принял ли их все во внимание». Далее он добавляет с ориентацией на прикладную сторону военно-исторических исследований: «А вдруг, если включишь еще новые условия, то стратегический план подлежит решающему изменению?»[65]65
  Там же.


[Закрыть].

Непосредственное изучение трудов Дельбрюка позволяет автору согласиться с Топорковым. Очевидно, что «метод Дельбрюка» требует значительной самостоятельной мыслительной работы от читателя, довольно высокого уровня его общеобразовательной и профессиональной подготовки. То же самое можно сказать и об основных трудах выдающегося отечественного военного теоретика и историка А.А. Свечина. Последнего его коллега и старший товарищ А.Е. Снесарев, по-видимому, не зря критиковал за недостаточную дидактичность книги «Стратегия», что, по мнению Снесарева, снижало возможности усвоения свечинской теории командным составом РККА, не имевшим достаточно высокого уровня образования.

Глава 3
Вопросы развития военной техносферы и трансформация проблемы войны и военного искусства

Все большее значение для решения вопросов войны и мира приобретает понимание тенденций и уровня развития техносферы современной цивилизации – как гражданских, так и военных технологий. Воздействие техносферы на политико-военную сферу, на военную стратегию и военное искусство в целом становится все более многоплановым и многомерным.

Необходим детальный реалистичный анализ долгосрочных тенденций развития различных средств ведения вооруженной борьбы. Только на такой основе возможно осуществить сколько-нибудь достоверное военно-техническое прогнозирование.

Уже на протяжении более чем двух десятков лет по многим направлениям научно-технического развития гражданские технологии развиваются быстрее, чем военные. Во многих странах идет более масштабное заимствование оборонно-промышленным сектором нововведений из гражданского сектора, а не наоборот, как это часто было в предыдущие десятилетия. Это характерно как для США, так и для КНР[66]66
  Генеральный секретарь ЦК КПК, Председатель КНР, председатель Центрального военного совета (ЦВС) Си Цзиньпин 12 апреля 2017 г. в своей речи на пленарном заседании делегации Народно-освободительной армии Китая (НОАК) в рамках 5-й сессии Всекитайского собрания народных представителей, учитывая новый характер взаимодействия военных и гражданских технологий, призвал «углублять реализацию стратегии развития военно-гражданской интеграции, развернуть военно-гражданское взаимодействие в сфере инноваций, продвигать военно-гражданскую интеграцию, а также широко внедрять научно-технические инновации в деле модернизации армии». См.: Ли Сюаньлян, Ван Цзинго, Ван Юйшань. Скорейшее создание инновационной системы военно-гражданской интеграции будет мощной научно-технической поддержкой для армейского строительства // Вооруженные силы Китая. 2017. № 2 (44). С. 40.


[Закрыть]. На основе экстраполяции соответствующих тенденций в будущее в этих странах были приняты различные управленческие решения, законодательные акты.

Как отмечается в одном из базовых документов для перспективного планирования развития вооруженных сил США, в настоящее время действует механизм не «спин-офф» (передачи передовых гражданских технологий из военного сектора в гражданский), а «спин-он» (в обратном порядке)[67]67
  Joint Operating Environment 2035 // The Joint Force in a Contested and Disordered World. 14 July 2016. Joint Chiefs of Staff. Washington, DC. <http://www.dtic.mil/doctrine/concepts/joe/ joe_2035_july16.pdf> (дата обращения – 28.08.2017).


[Закрыть].

В США также на основе экстраполяции в будущее такого рода тенденций делаются далеко идущие выводы о характере военных угроз для Соединенных Штатов. Имеются в виду угрозы со стороны различных государственных и негосударственных акторов, которые могут комбинировать доступные на рынке гражданские технологии для создания различных средств поражения[68]68
  Joint Operating Environment 2035. P. 5, 7, 8.


[Закрыть]. Это относится, в частности, к различным региональным державам. Отсюда делается вывод, что их усиление, в свою очередь, может заставить Соединенные Штаты большую часть ресурсов (ограниченных) направить на непосредственную оборону собственной территории в ущерб возможностям по «глобальному проецированию силы»[69]69
  Ibid. P. 7.


[Закрыть]. При этом считается, что со стороны «несостоявшихся государств» может исходить угроза для США и их союзников в использовании традиционного химического, биологического, радиологического оружия, опять же создаваемого в значительной мере на основе гражданских НИОКР[70]70
  Ibid. P. 8.


[Закрыть].

Во многом именно под влиянием нового характера взаимодействий между военными и гражданскими технологиями, между ОПК и невоенной высокотехнологичной промышленностью были сформулированы в 2014–2016 гг. положения так называемой «Третьей стратегии компенсации» США, озвученной руководством Министерства обороны Соединенных Штатов.

Более высокие темпы развития (в подавляющем большинстве случаев) гражданских технологий, их усиливающееся воздействие на технологии военные позволяет формулировать исключительно важные выводы для стратегии научно-технологического и промышленно-экономического развития России, для политики национальной безопасности РФ, для обеспечения и национальной безопасности, и национальной конкурентоспособности. Это относится к микроэлектронике, робототехнике, системам искусственного интеллекта, новым материалам, аддитивным технологиям и др.

Новые технологии и системы вооружений появляются не только в результате политико-военных установок соответствующих руководителей и заданий на разработку вооружений со стороны военных ведомств. Они во многих случаях являются продуктом развития собственно науки и техники. С организационной точки зрения это означает, что предложения об использовании тех или иных технологий в военных целях, предложения о создании различных систем вооружений, специальной техники (мы имеем в виду не только сугубо военную составляющую национальной безопасности) часто поступают военному ведомству, государственному руководству от разработчиков техники, от ученых.

Развитие техносферы играет большую роль в создании условий для революции в военном деле (РВД). В новой и новейшей истории имели место несколько революций в военном деле. Рассмотрение проблем РВД должно быть частью современной теории войны.

Революция в военном деле – это многоплановое, многомерное явление, охватывающее военную стратегию, новые оперативные и тактические формы и способы ведения вооруженной борьбы, вопросы организации вооруженных сил, управления боевыми действиями, качества личного состава и др. Но при этом едва ли не ведущую роль играют военно-технические факторы.

Структуру большинства революций в военном деле обычно составляют по меньшей мере пять компонентов: 1) новые технологии, средства вооруженной борьбы, системы вооружений; 2) новации в организации вооруженных сил; 3) изменения в формах и способах применения военной силы, в военном искусстве на всех трех его уровнях (стратегия, оперативное искусство, тактика); 4) усилия по обеспечению нового качества личного состава; 5) повышение эффективности управления войсками, силами и средствами.

Крупнейшей из революций в военном деле остается РВД, связанная с появлением ядерного оружия, обладающего целым спектром поражающих факторов. К тому же применение ядерного оружия может иметь важные вторичные и третичные последствия, в том числе катастрофические для человеческой цивилизации.

В период послевоенной истории (1950–1960-е годы) в профессиональных военных кругах активно обсуждалась возможность победы в войнах с применением ядерного оружия. Под влиянием развития разнообразных ядерных боеприпасов и средств их доставки ведение боевых действий с применением ядерного оружия в тот период стало рассматриваться на всех уровнях военного искусства – стратегическом, оперативном и тактическом.

Инициатива в этом принадлежала Соединенным Штатам, обладавшим в 1945–1949 гг. монополией на атомное оружие.

В первые послевоенные годы руководство США стремилось воспользоваться своей атомной монополией, как справедливо отмечал Г.А. Трофименко, «для оттеснения СССР от завоеванных в результате победы позиций, а в максимальном варианте <…> и для ликвидации советской власти в СССР»[71]71
  Трофименко Г.А. Эволюция военно-политической стратегии США // Современная внешняя политика США / ред. колл. Г.А. Арбатов, Ю.П. Давыдов, В.В. Журкин и др. М.: Наука, 1984. С. 286.


[Закрыть]. Уже тогда американским военным командованием был разработан целый ряд планов ведения войны против Советского Союза с использованием атомного оружия, включая планы превентивного военного нападения на СССР.

Одним из первых планов ведения Соединенными Штатами войны против СССР с применением атомного оружия был план под кодовым названием «Пинчер», который был разработан военными сразу же после Потсдамской конференции 1945 г. лидеров «Большой тройки» – победителей во Второй мировой войне. Этот план, по имеющимся сведениям, в отличие от многих других аналогичных планов или, скорее, проектов планов был официально одобрен руководством военного ведомства. План «Пинчер» предполагал нанесение удара по СССР 50 атомными бомбами с уничтожением 20 советских городов[72]72
  Kaku M., Axelrod D. To Win Nuclear War: The Pentagon’s Secret War Plans. Boston, MA: Sooth End Press, 1987. Р. 34.


[Закрыть]. Обновленный «Пинчер», получивший наименование «Бушвокер», был подготовлен в 1948 г. Он предусматривал оккупацию СССР и ликвидацию «большевистского контроля» в Советском Союзе[73]73
  Ibid. P. 40–41.


[Закрыть].

В 1953–1960 гг. в США декларировалась стратегия «массированного возмездия». В своей речи 12 января 1954 г. в Совете по международным делам в Нью-Йорке Государственный секретарь США Дж. Ф. Даллес отмечал, что новая стратегия ставит своей целью «бóльшую опору на сдерживающую силу и меньшую зависимость от локальной оборонительной силы». В такой стратегии, заявлял Даллес, «самым основным решением <…> является решение полагаться главным образом на бóльшую способность нанести мгновенно ответный удар средствами и в местах по нашему собственному выбору»[74]74
  Трофименко Г.А. Указ. соч. С. 294–295.


[Закрыть].

Г.А. Трофименко обоснованно писал, что исходившие от официальных деятелей США публичные угрозы нанести ядерный удар по СССР в случае любого локального конфликта, как-то связанного с «коммунистическим движением», были «явным блефом». Реальная военная стратегия США, определенная в директиве Совета национальной безопасности США 162/2, подписанной президентом Д. Эйзенхауэром (октябрь 1953 г.), отличалась от декларированной политики. На деле эйзенхауэровская директива СНБ 162/2 больший акцент делала на росте «способности американских союзников на местах к локальному военному действию»[75]75
  Трофименко Г.А. Указ. соч. С. 295.


[Закрыть]. На такую постановку вопроса повлиял важный фактор: летом 1953 г. в СССР было испытано термоядерное оружие.

Большое значение в принятии стратегии «массированного возмездия» сыграл политико-идеологический фактор – позиция изоляционистского крыла республиканской партии. Оно активно выступало за экономию сил в военной сфере и требовало, по выражению одного из лидеров этого крыла, бывшего президента США Г. Гувера, превращения Западного полушария в «Гибралтар западной цивилизации»[76]76
  Там же.


[Закрыть].

Основные положения стратегии «массированного возмездия» были пересмотрены администрацией Дж. Ф. Кеннеди в 1961 г., в результате была обнародована стратегия «гибкого реагирования». Эта стратегия предусматривала постепенность «в повышении военных ставок», т. е. эскалацию от переговоров через демонстрацию военной силы до «критического порога», за которым уже начиналась бы новая мировая война. Доведение войны (вооруженного конфликта) до последней стадии считалось не соответствующим американским интересам, поскольку возникала полномасштабная опасность самому существованию социальной и политической системы США[77]77
  Кулиш В.М., Солодовник Н.С., Дудин В.М. и др. Военная сила и международные отношения: Военные аспекты внешнеполитических концепций США. М.: Международные отношения, 1972. С. 49.


[Закрыть].

«Стратегия гибкого реагирования» была выработана под воздействием достижений Советского Союза в создании ракетно-ядерного оружия, особенно в создании ракетных средств доставки ядерных боезарядов межконтинентальной дальности.

Не обходилось в США в послевоенный период без весьма высокопоставленных «диссидентов» в вопросе о применении ядерного оружия в войне против СССР. В их числе была группа адмиралов ВМС США, включая контр-адмирала Ральфа Офстиса, который принимал участие в подготовке документов планирования войны с применением атомного оружия, адмирала Эрли Берка[78]78
  Позднее именем адмирала Эрли Берка назовут ракетный эсминец, который будет производиться большой серией. Этот тип эсминца находится на вооружении ВМС США и в современных условиях.


[Закрыть], одного из героев Второй мировой войны, а также начальника штаба ВМС (эквивалент главкома ВМФ Вооруженных сил СССР) и члена Комитета начальников штабов адмирала Луиса Денфилда. Контр-адмирал Р. Офстис и адмирал Э. Берк выступили против «массового уничтожения мужчин, женщин, детей» с использованием атомных бомб. Адмирал Л. Денфилд заявил после Берлинского кризиса 1948 г., что «атомный блиц» был бы «неверным с моральной точки зрения» и «противоречил бы нашим фундаментальным идеям». Многие источники указывают на то, что после публичного выступления адмирала Л. Денфилда он 27 октября 1949 г. был отправлен в отставку президентом Г. Трумэном, отличавшимся весьма агрессивным настроем в вопросах политической и военно-стратегической роли атомного оружия[79]79
  Kaku M., Axelrod D. Op. cit. Р. 56.


[Закрыть].

В то же время многие историки свидетельствуют, что Трумэн был категорически против применения атомного оружия в ходе Корейской войны, когда этот вопрос был поставлен американским командующим «силами ООН» на корейском театре военных действий генералом Дугласом Макартуром.

Как свидетельствует генерал армии М.А. Гареев, серьезные сомнения относительно реальной боевой применимости атомного оружия в тот период высказывали и советские профессиональные военные. Гареев писал: «Следует сказать, что в Советской Армии появление первых наставлений по ведению боевых действий в условиях применения ядерного оружия, наспех переписанных из американских наставлений, были встречены некоторыми военачальниками и многими офицерами со скрытым, а кое-где и открытым противодействием»[80]80
  Гареев М.А. Маршал Жуков. Величие и уникальность полководческого искусства. М.: Восточный университет, 1996. С. 269.


[Закрыть].

Примечательно поведение в этом вопросе одного из самых известных советских военачальников (в 1940–1941 гг. был наркомом обороны СССР) Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко, который «вообще приказал эти наставления никому не показывать». Он не считал, что «ядерное оружие можно применить, выражал уверенность в том, что его постигнет та же участь, что и химическое оружие во Второй мировой войне»[81]81
  Там же.


[Закрыть].

Далее Гареев пишет о сугубо военных соображениях многих советских офицеров относительно ядерного оружия. По его словам, «больше всего офицеров, имевших боевой опыт, беспокоило то обстоятельство, что расчеты на возможность решения всех основных боевых задач с помощью ядерного оружия приведут к деградации военного искусства. Этих офицеров тогда нещадно критиковали как консерваторов»[82]82
  Там же.


[Закрыть]. С высоты своего огромного военного (в том числе военно-научного) опыта М.А. Гареев заключает: «Но у опытных людей даже при недостаточно широкой образованности бывает какое-то особое чутье, которое в жизни нередко подтверждается»[83]83
  Там же.


[Закрыть].

Полемизируя с некоторыми авторами, М.А. Гареев пишет, что «некоторые военные теоретики до сих пор сокрушаются по поводу того, что военное искусство недостаточно учитывает влияние применения ядерного оружия на способы вооруженной борьбы»[84]84
  Там же.


[Закрыть]. Он считает, что «нет никакого смысла приспосабливать военное искусство только к оружию, которое невозможно применить»[85]85
  Там же.


[Закрыть].