Текст книги "Мастер осенних листьев"
Автор книги: Андрей Кокоулин
Жанр: Русское фэнтези, Фэнтези
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глаза – черника и слива, борода – ивовая прядь.
От лица веяло ненормальностью, безумием, сумасшествием не изображенного на букете человека, а самого мастера.
Ну кто делает разные глаза?
– Вот, смотри, ученица! – рассмеялся Фаста, поворачивая букет к Эльге. – Вот я, настоящий я! У тебя – не я, не живой, тяжелый. Здесь – легкий! Учись!
Он сунул доску в руки девочки.
– Но тут все неправильно, – сказала Эльга, рассматривая бегущие, перескакивающие с облепихи на ольху и меняющие цвет морщинки.
Фаста фыркнул.
– А я – правильный?
Он потащил из угла к скамьям обеденный стол. Пироги! Пироги! Пироги!
– Но как же…
Эльга не стала касаться листьев. Сумасшедший таращился с букета одним глазом и словно прищуривался другим.
– Мастер сам устанавливает правила, – произнесла Унисса, отставляя марбетту к стене. – Если он – мастер.
Она раскинула над столом белую скатерть. Фаста пританцовывал и стаскивал стулья, словно ожидались гости.
– У меня не много счастливых моментов, – проговорил он, встав на один из стульев, чтобы зажечь светильник на цепи под потолком, – этот – памятный, и, если честно, я уже год о нем мечтаю.
Фитиль светильника выпустил язычок розоватого пламени, и Фаста спрыгнул на пол. Унисса ушла на кухню.
– Для тебя, кстати, это тоже очень важный день, – сказал Фаста.
– Почему? – спросила Эльга.
– Не могу сказать.
– Боитесь? – прищурилась девочка.
– Нет, – мотнул косматой головой Фаста. – Я не могу сказать, потому что уже этого не сказал. Ты потом поймешь.
– Я и сейчас это понимаю, – сказала Эльга. – Для вас этот разговор уже был.
– Да, – грустно улыбнулся Фаста, – был. Очень много всего – было. Хотя оно еще только будет. Иногда в этом трудно ориентироваться. Знаешь что? – Он присел перед девочкой. – Я дарю тебе этот букет с правильным мной.
Эльга помолчала.
– Потому что так и должно быть? – спросила она.
– Потому что это уже произошло.
– И это все, что вы можете мне сказать?
Фаста неожиданно стал похож на свой букет – повернулся так, что розовый свет светильника лизнул лишь половину лица. Вторая половина спряталась, но, невидимая, словно бы разрослась благодаря беспорядочно торчащим пегим космам.
– Я хочу тебе сказать… Я хочу сказать… – Губы Илокея дрогнули. – Чтобы ты ничего не боялась, как бы тебе ни было страшно.
– Мне будет страшно? – тихо спросила Эльга.
Фаста кивнул.
– Но я выдержу?
– В каждом человеке есть граница, предел…
Фаста вздохнул, моргнул серьезными глазами (прищуренным черничным, большим сливовым) и выпрямился. Под стук и звяк, доносящиеся с кухни, он подошел к столу, провел ладонью над макушкой и повторил:
– Предел.
И расхохотался. А потом подпрыгнул, пытаясь задуть светильник. Только Эльге это совсем не показалось веселым.
– Ило, помоги, – позвала Унисса.
– Бегу!
Фаста едва не своротил косяк, не попав в проем, потом попал и исчез, со свистом втягивая воздух и массируя плечо. Шум и звон на кухне возросли в два, а то и в три раза. Бум-бам-трям. Шипела вода, попав на раскаленную печь.
Предел.
Эльга составила два букета – свой и мастера – вместе. Фаста, застывший на подоконнике, не был живым. Глиняный, бумажный, лиственный человечек. Фаста с лицом из двух разновеликих половинок подмигивал и раздвигал губы в улыбке. Смотришь в упор – не шевелится. Отворачиваешь голову, бросаешь взгляд искоса – уже не ты, а он изучает тебя.
Как так?
Эльга повела ладонью. Букет дышал в руку. Словно приоткрыли дверку, и легкая утренняя прохлада скользила между листьями, покалывая кожу.
Фаста смотрел насмешливо. Где, спрашиваешь, легкость? Она в твоей голове. И в твоих ногах. И повсюду.
Эльга вдруг обнаружила, что, оставаясь на месте, неосязаемая, невесомая, как пушинка, приподнимается вверх, к потолку, а потом скользит еще выше, сквозь брус и доски, и комнату второго этажа, вдоль обмазанной глиной трубы под крышу и – ах! – вырывается в небо.
От высоты покалывало кончики пальцев. Но страшно совершенно не было, потому что и высота, и лавка ощущались одновременно.
Светлая синь распахнулась перед Эльгой во все стороны.
Город Гуммин остался внизу, представляя собой серые, черные, желтые, светлые пятнышки крыш и прорехи улочек между ними. Скобкой вытянулся лекарский приход. Тонкой лентой разделил кварталы речной канал. Мгновение – и все это потерялось за облачным покровом, а вокруг заиграл, запел ветер.
Частицы воздуха закружили Эльгу, увлекая за собой. Выше, выше! Лети, девочка! Полыхнуло, рассыпалось сусальным золотом по покрову солнце.
– Эльга.
Эльга вздрогнула и стремительно вернулась с неба на лавку. Была ли там, вот вопрос. Пальцы вцепились в рамку – не оторвать.
– Садись к столу, – сказала Унисса.
– Да, мастер Мару.
Эльга оставила букет (жадные пальцы пришлось чуть ли не уговаривать) и пересела к тарелке, на которой дышал жаром кусок пирога.
– Горячий, – сказал Фаста, усаживаясь наискосок.
– Бери молоко, – сказала Унисса.
Эльга подтянула кружку.
– Мне тоже молока, если можно, – сказал Фаста. – В Гуммине хорошее молоко. А пиво как раз варят плохое.
Привстав, он приподнял кувшин и отхлебнул прямо из него.
– Ило, – с укоризной произнесла Унисса.
– Ой! – рассмеялся Фаста. – Проказничаю! А ты меня любишь! Любишь! Умница.
– Люблю, – сказала мастер.
– Представляешь? – обернулся к Эльге сумасшедший. – Кто я? Кто она? А человеку большего и не надо.
Он отхлебнул снова, поставил кувшин, но почему-то не сел.
– Иногда, – тихо сказал Фаста, – я вижу время после своей смерти. Это странное ощущение. Словно я пророс всюду и нахожусь везде. Словно глаза, как чирьи, выскочили по всему телу. Все чешется. – Он нахмурился и потянул носом. – А чем пахнет?
– Пирогом, – сказала Унисса.
– Да?
В этом возгласе было столько искреннего удивления, что Эльга рассмеялась.
– Это не смешно, – сказал Фаста. – Надо срочно что-то делать!
– Что? – спросила Эльга.
– Есть!
Фаста схватил свой кусок и умудрился целиком запихать его в рот. Щеки его округлились, по бороде проложил дорожку сладкий яблочный сироп.
– М-м-м, – замычал Фаста, тяжело ворочая челюстями.
– Не лопни! – фыркнула Унисса.
– Он видит будущее, – сказала Эльга. – Он уже не лопнул.
Фаста затрясся, беззвучно хохоча, и закивал.
Пирог был замечательный, вязкий и воздушный одновременно. Эльга кромсала его ложкой и глотала вместе с запахом. Очень хотелось взять его разламывающееся горячее тело руками, но она постеснялась. Яблочные дольки таяли во рту.
– Вкусно? – спросила Унисса.
– Очень!
Эльга языком слизнула каплю в уголке губы.
– Завтра набьешь по памяти.
– Ага. Яблоневый лист и медуница.
– И пшеничный колос, – сказала Унисса.
– А какая разница? – спросил Фаста, дожевав свой кусок.
Мастер, подавшись, толкнула его в плечо.
– Молчи уж!
– Молчу.
– Ешь!
Фаста округлил глаза.
– Еще?
Ах, это было незабываемо!
Эльга, смеясь, едва не клюнула носом остатки своего пирога. Кончик носа, кажется, даже сделался чуть-чуть влажным и сладким. Отпитое только что смешливое молоко тут же брызнуло через ноздри.
– Пыф-ф!
– Недурно.
Фаста, скосив глаз на Эльгу, глотнул из кувшина и, не выдержав, тоже прыснул с надутых щек. Белые молочные капли взлетели вверх и просыпались на него дождем.
– Вот вы свинтусы! – сказала Унисса, отодвигаясь от стола.
– Оно… само, – простонала Эльга.
С подбородка у нее капало.
– А то! – подтвердил Фаста, вытерев лицо рукавом. – Молоко коварно. Только наберешь в рот, оно – раз! – наружу.
Кивая, он заел свои слова новым куском пирога.
– Фа е фыфаве, – промычал он затем.
И это, видимо, означало: «так не выползет».
Заснула Эльга с ощущением праздника. Это ощущение, пахнущее сдобой, полное смеха, молока и разных глаз Илокея Фасты, поселилось где-то у сердца. Стоило его вспомнить, и перед внутренним взором возникали беленые стены дома мастера Криспа, учитель, марбетта, отодвинутая в угол, букеты повсюду и стол, накрытый скатертью.
Фаста все-таки был великим провидцем.
Когда на следующий день Эльга взялась набивать букет с пирогом, листья, выхватываемые пальцами, казалось, сами уже сочились праздником. Пшеничный колос, медуница, яблоня. Слой за слоем, лепесток ромашки – будто капля молока на оплывшей дольке.
Смешно.
Букет хотелось съесть. Целиком. Вместе с рамкой. Он дышал жаром и желанием. Унисса, посмотрев, сказала:
– Все, переходим к живому.
И лицо у нее сделалось такое, будто она еле сдерживается, чтобы не облизнуться.
– Молодец.
Эльга, конечно, расплакалась. Вопреки ожиданиям мастер не стала ее укорять. Видимо, повод был веский.
Зима выдалась малоснежной. Снег таился у ограды и – кучками, холмиками – лежал во дворе, среди коричневой травы. Длинной поперечной полосой его также намело на темную крышу лекарского прихода.
Выглянув однажды, Эльга удивилась – ей казалось, что вокруг все еще осень.
Удачные букеты занимали теперь целую стену комнаты на втором этаже – плошки, горшки, сыр, яблоки, плащи и окна.
Самые первые уже потихоньку меняли цвет и жухли.
Букет с пирогом Унисса повесила на кухне. Еще несколько творений ученицы удостоились почетных мест в углу большой комнаты.
Однажды им нанесла визит жена энгавра и унесла два букета. Один личный, сделанный мастером для детей. А второй – Эльгин, с аппетитным мясным окороком. Страшно подумать, но букет стоил дороже самого окорока.
Так у Эльги появились собственные деньги – десяток медных монеток.
Несколько раз они с Униссой выходили на рынок, покупали продукты и вещи, холсты и рамы. Несмотря на то что многие мужчины и женщины отстояли в очереди за работой мастера, люди все равно слегка сторонились Униссы. То ли из уважения, то ли побаивались.
– Здравствуйте, мастер, – кланялись они, расступаясь.
– Долгой жизни, – произносили вслед.
Унисса кивала молча. Эльга шагала за ней с большой корзиной. А вокруг вились, вились разговоры, сплетались в новости.
Эльга даже подумала как-нибудь набить такой букет, где в воздухе будут летать слова – пух и тонкие ивовые серебрящиеся листики на фоне сирени. И чтобы их можно было услышать, приблизив ухо.
– Говорят, снега в Дивьем Камне насыпало чуть ли не с холмом вровень.
– А в Терграме, слышали? Мне рассказали, кровь с неба капала. Ой, не к добру! Верный знак.
– Так тихо же. И на севере и на западе тихо.
– Это да, долгой жизни кранцвейлеру.
– Рыба! Рыба!
– А в Хеюне, что в Корроде, вырос хвост у мужика…
– Двух нашли, один еще скрывается…
– Эльга, не отставай, – сказала Унисса, на миг отвлекая от людского гомона.
– Да, мастер Мару.
Корзину повыше. Башмаками по булыжникам – звонче.
– Тангарийцев наконец разбили. К началу весны вроде как должны вернуться.
– А сумасшедший мастер?
– Говорят, бежал обратно в Серые Земли.
– Чтоб он там конец и нашел!
– Пирожки! С яйцом! С капустой!
– Капуста квашеная! Яйца!
– Как у нашего Савотта появилась вдруг работа! Он не сеет и не пашет, он седьмые сутки пляшет!
– Эльга! – окрикнула Унисса ученицу, застрявшую у лотка с бусами да зеркальцами.
– Да-да, мастер Мару!
Плыли мимо люди – шубы по подошву, мехом подбитые, воротники косматые, платки – крашеная шерсть, пояса – кожаные. Сыпался мелкий снежок, а сквозь него щурилось сонное зимнее солнце.
Во всякой вещи, скоро поняла Эльга, не надо искать суть, поскольку внутри ее нет. Хоть пялься лиственным зрением, хоть перемигивайся с ней изо дня в день.
Суть вещи – внешняя. Суть вещи в том, каким ты видишь ее предназначение и что ты в нее вкладываешь.
Скажем, нож.
Вложи в него (резеда и орешник) усталость натруженных рук, вкус хлебных крошек, стук доски, легкий пролет точила по изношенному клинку, изгиб детской свистульки, память свою вложи – и получишь чувство дома, светлую тень и далекий родной голос, зовущий тебя из распахнутого окна: «Эльга! Живо к столу!»
Живет в тебе другое – добавь калиновой ягоды, и почудится кровь, заполошное метание обезглавленной курицы, всплывет густой дух убоины. Мясные ряды, мертвые головы. Не нож, а смерть. Черный тополиный лист.
Страшно? Страшно!
В кружке храни жажду. В очаге – тепло. В оконной раме – ветер. Ну а в пироге, конечно, праздник. В свече – надежду. В платке – веселье. В листьях – осень.
Что набьешь, то и получишь.
Эльга сама себе удивлялась. Посмотрит на лукошко, и листья в букете, складываясь в плетеные бока, начинают пахнуть летом, зноем, звенят комарами, там травинка, здесь присохшая ягодка, раз! – и шелестит голосок: «Рыцек, Рыцек, пойдем в лес по малину».
А вода в собачьей миске, зыбью в мелкую ряску, принималась отражать пса, похожего на Кутыню, оставшегося в позабытом Подонье, ловила его ворчливое «боу-боу». Здесь он где-то, верный товарищ, обернись, поищи.
Ну-ка!
Жалко, с живым такое не проходило. Живое было непонятное, неухватываемое, и даже мухи или жучки имели скрытный слой, разглядеть который у Эльги не получалось. Вот хоть что ты делай!
Вроде набиваешь, стараешься, а выходит мертвое. То есть не мертвое, а не живое. Как Фаста на подоконнике.
Унисса смотрела на букеты ученицы, на воробьев и ворон, на телят, лошадей, неведомых зверей и щелкала пальцем по рамке:
– Чего не хватает?
– Жизни, – отвечала Эльга.
– Правильно. А почему?
– Не знаю.
– Подумай.
– Я не могу заглянуть в них, – сокрушалась Эльга.
– И что тебе мешает?
– Второй слой. Он прячется, и я набиваю не все листья.
– Хм. Может, ты смотришь не так?
Эльга вздыхала.
– Я, наверное, глупая.
– Может быть, – соглашалась Унисса.
В середине зимы, в самый лютовень, она принесла котенка.
– Вот, – сказала мастер, достав из-под теплой накидки серый комочек, – это теперь твой зверь. Ухаживай, смотри, каждый день набивай по букету.
– Дрожит, – сказала Эльга.
Котенок, расставив лапы, покачивался на столе. Он жалобно мяукнул, показав розовый язычок.
Эльга легла подбородком на столешницу. Глаза у котенка были светло-голубые. Над правым белело пятнышко.
Эльга поднесла пальцы к его мордочке.
– Налей ему молока, – сказала Унисса, отряхивая снег с плеч. – Только не на столе.
Она вышла и вернулась с корзинкой.
– Пусть он спит у тебя в комнате.
Котенок непонимающе таращился на пальцы. Эльга погладила его. Звереныш несмело переступил лапами и мяукнул снова.
– Что видишь? – спросила Унисса.
– Шигула, одуванчик, пастушье ушко. И горицвет.
– Пока достаточно.
Котенок был глуп, и Эльге пришлось несколько раз ткнуть его мордочкой в наполненное молоком блюдце. Когда дело пошло, она села рядом и долго рассматривала маленького подопечного лиственным зрением. Ей казалось, что сквозь неплотные, мягкие сочленения шигулы и одуванчика периодически проскакивают завитки иных листьев.
Не ушко, не горицвет.
– Иди сюда.
Она сгребла котенка в охапку. От него пахло молоком. Коготками он цеплялся за платье. В маленьком тельце постукивало сердечко.
Эльга коснулась пальцем розового носа.
– Поел?
Звереныш мяукнул.
Первый портрет котенка совсем не получился. Он пошел исследовать комнату, и у Эльги в попытках ухватить его движение листья серыми пятнами рассыпались по доске – здесь хвост, там лапа, там ухо.
Куда годится?
В конце концов она поймала котенка под лавкой и перенесла на постель.
– Лежи, – грозно сказал Эльга ему. – Не вздумай даже шевелиться.
Но помогло это ненадолго. Любопытный звереныш, вздернув короткий хвостик, полез к изголовью, к перу, торчащему из подушки. И тогда Эльга осыпала его листьями.
– Вот, играй.
Но котенок не проявил к липе, рябине и клену никакого интереса.
– Эй! – Эльга развернула его к себе. – Ты куда? Ты вообще можешь полежать спокойно?
Она опрокинула его на одеяло, тут же из складок мастеря невысокие стены.
– Лежи-лежи.
Котенок зевнул. Эльга погладила его, почесала между ушами, потеребила шею. Звереныш вытянул лапы и заурчал.
– Нравится, да? Вот и лежи.
Котенок открыл и закрыл глаза.
– Я назову тебя Рыцеком, вот, – сказала Эльга. – Ты понял? Ты теперь Рыцек. А Рыцек, между прочим, всегда меня слушался.
Котенок приоткрыл один глаз.
– Да-да, я нисколько не вру.
Шигула и одуванчик, растолкав остальных обитателей сака, прижались к пальцам. Эльга прищурилась. Что ж…
Букет номер два заершился листьями, из которых медленно проступила сонная мордочка Рыцека. Ухо, смявшееся о складку, изгиб маленькой пасти. Приоткрытый глаз. Он напомнил Эльге сумасшедший сливовый глаз Илокея Фаста.
В общих чертах – понятно. Дальше пошла мелкая работа с деталями.
Отборные листья ложились невесомой шерсткой, движения пальцев формировали мордочку и тонкие усы. Росчерк правильно подпиленного ногтя, отсекающего лишнее, походил на ход кривого меча в руках мастера боя.
Несколько раз Эльга прерывалась. Спускалась вниз за молоком. Готовила для Рыцека лоток с землей. Мыла руки. Пополняла сак листьями. Показывала недоделанный букет вошедшей Униссе.
– Неплохо, но… – Заправив в букет выбившееся пастушье ушко, мастер наклонила голову. – Ты видишь, Эльга?
– Да, мастер Мару.
Маленький Рыцек на доске был очень похож на настоящего котенка. Только все равно казался неживым.
Фигуркой кота. Изображением кота. Но не котом.
– Чего не хватает? – снова спросила Унисса.
– Листьев.
– Нет-нет, – улыбнулась мастер. – Я спрошу по-другому. Чего не хватает в тебе?
– Во мне?
– Да.
Эльга закусила губу.
– Мастерства?
– Подумай.
– Я плохо слышу листья.
– Возможно, но это не главное.
Унисса наклонилась и, приподняв Эльгин подбородок, долго смотрела ей в глаза. Жалобно мяукнул с кровати Рыцек, не зная, как спуститься.
– Наверное, ты все-таки глупая ученица, – сказала Унисса. – Но в тебе есть зачатки ума. Не дай им пропасть.
– Да, мастер Мару.
– Завтра – два букета.
– Да.
– А также убраться в листьевой, вымыть полы здесь и в коридоре и растопить печь.
Дни тянулись за днями.
Снаружи было холодно и пусто, но однажды завьюжило так, что в белой снежной хмари пропали и забор, и крыша прихода, и, казалось, весь белый свет. Эльга почти убедила себя в том, что дом оторвало от земли и несет в неведомые края.
Рыцек вполне освоился и бегал за Эльгой повсюду, изредка позволяя себе нападать на ее пятки. Р-р-мяу! Ему было хорошо, он пил молоко и играл с листьями. Он полюбил спать у Эльги в ногах, работая урчащей печкой. Правда, несколько раз его пришлось ткнуть мордочкой в лужицы на полу, но звереныш на удивление быстро понял, что свои дела нужно делать только в определенном месте.
Эльга даже подумала, что он умнее ее.
Букеты не получались. Никак. То есть это были великолепные букеты, в которых не было ничего, кроме листьев. Почему-то от букета с луком сразу тянуло в слезы, от рукавицы и шапки шло тепло, от крыльца с наледью веяло холодом.
А в букетном Рыцеке всего лишь рассыхались и отслаивались листья.
– Рыцек, не крутись!
Эльга злилась.
– Рыцек!
Она поддернула котенка за задние лапы. Мявкнув, передними он закогтил одеяло, заворачивая его вместе с собой.
– Ну что ж ты!
Эльга хлопнула его по серой спине. Одеяло не отцеплялось. Сак и доска, сложенные на краю постели, поехали вниз.
– Ай!
Пуф-ф! – россыпь листьев похоронила под собой неудавшийся букет. Кажется, даже дерево треснуло.
– Посмотри, что ты сделал!
Придерживая за шкирку, Эльга развернула котенка мордочкой к себе. Рыцек мяукнул и зажмурился от ладони над головой.
– Страшно?
Она поднесла его ближе. Сложив губы, девочка дунула зверенышу в мордочку. И получила царапину на подбородке.
– Да что с тобой!
Отброшенный котенок с мягким стуком исчез по ту сторону кровати. Даже мявк у него вышел совсем короткий.
– Дурак!
На пальце, проведенном под губой, осталась тонкая красная полоска.
– Ну-ка, иди сюда! – скомандовала Эльга. Она легла животом на разбросанные по одеялу листья. – Где ты там?
Злая, проворчали, ломаясь, листья. Тише, тише, хозяйка. Не ваше дело, ответила им Эльга, отбрасывая прилипал от пальцев.
– Рыцек!
Котенка на полу у кровати не было. Девочка свесилась вниз головой, осматривая углы комнатки и темноту под шкафом.
Пусто.
– Рыцек!
Она повернула голову – ага, дверь закрыта, значит, не убежал, где-то здесь.
– Я уже почти не сержусь, – сказала Эльга, заворачивая свешивающийся край одеяла. – Но ты тоже хорош! Как царапнул!
Сначала ей показалось, что и под кроватью никого нет, но потом в глубине, у дальней задней ножки, блеснули фонарики серо-голубых глаз.
Котенок жалобно мяукнул, будто надеялся, что его не найдут.
– Все, – протянула руку Эльга, – иди ко мне.
Но Рыцек, наоборот, попятился.
– А молока хочешь? Ай!
Эльга, кувыркнувшись, стукнулась о доски пола так, что звереныш под кроватью подпрыгнул от страха. Должно быть, ему показалось, что она сделала это нарочно, чтобы его испугать.
– Чуть шею не сломала, – пожаловалась Эльга, потирая ушибленное плечо.
– Мяу, – пожаловался Рыцек.
Эльга вздохнула.
– Да, я разозлилась, а ты не виноват. И я за это, видишь, получила синяк.
Она заползла под кровать и снова протянула к котенку руку. Несколько мгновений ожидания – и Рыцек ткнулся в кончики пальцев прохладным носом.
– Это мир? – спросила Эльга.
– Мяу! – ответил звереныш.
– Ну, пусть будет мяу.
Посмотрев искоса, она вдруг увидела под одуванчиком и шигулой нежные, розово-фиолетовые пятнышки вереска.
– Вереск? – спросила Унисса.
Эльга кивнула.
– Значит, он очень одинок, – сказала Унисса.
Она отступила от марбетты, на которой стоял свежий букет ученицы. Рыцек был намечен на нем тонким лиственным штрихом – изгиб спины, лапа, овал головы. Даже не полноценный букет, а торопливая, почти небрежная работа. Но – удивительно – казалось, что так вольно обозначенный котенок вот-вот обиженно мяукнет и, прыгнув, спрячется за доску. Крохотные цветы вереска там, где угадывались грудь и живот, придавали ему толику трогательной беззащитности.
Заведя руки за спину, Унисса прищурилась.
– Кое-что ты ухватила, – признала она.
– Не все?
– Нет. Это было бы слишком самонадеянно.
– Да, мастер Мару.
– В целом букет вполне заслуживает своего места на стене удачных работ. – Унисса присела перед Эльгой. – Если, конечно, ты поняла, почему Рыцек у тебя не получался раньше.
Она заглянула ученице в глаза.
– Я думаю, – не мигая, сказала Эльга, – это потому, что я тоже ударилась, как и он.
Мастер фыркнула.
– Ты уверена? Мне кажется, дело кое в чем другом.
– Я разозлилась.
Унисса вздохнула.
– И злость тебе помогла?
Поднявшись, она слегка распушила кончик лиственного кошачьего уха на букете.
– Нет, я… – Эльга потупилась и затеребила складку на платье. – Я очень испугалась за Рыцека. А потом вдруг увидела второй слой.
– Это теплее.
– Что я за него испугалась?
– Не что, а почему ты за него испугалась.
– Потому что он был маленький и слабый, – сказала Эльга.
– И все? – с улыбкой спросила Унисса.
– Потому что я его люблю.
– Вот, – мастер наклонилась к ученице и прижала пахнущий листьями палец к ее носу, – запомни, Эльга Галкава, в чем здесь дело. Увидеть суть животного или птицы, любого зверя и жучка можно, только преисполнившись к ним любви. Поняла? Тогда они откроются тебе. Тогда все откроется тебе.
– Да, мастер Мару.
Любить Рыцека было очень легко.
Он был веселый и проказливый. Он играл с листьями, и боялся мышей, и смешно подскакивал, когда под полом или в стене рядом с ним раздавалось шуршание. По ночам он бродил по дому, и как у него получалось не столкнуться с мышиным выводком, оставалось загадкой. Возможно, было заключено мировое соглашение с разграничением территорий.
Скоро Рыцек подрос, и к плошке с молоком Эльге теперь приходилось подкладывать кусочки мяса или рыбы. Впрочем, пирогом с капустой и яйцом котенок тоже не брезговал. Но выедал в основном мякоть начинки.
Букеты с ним заполнили Эльгину комнату наверху, теснились в углах и в полном паутины чулане, сменяя букеты с посудой и вещами. Везде Рыцек был живой, везде грозил выпрыгнуть, мяукнуть, заурчать, неожиданно царапнуть за пятку.
Глаза множества Рыцеков мягко светились во тьме.
А вот любить жуков или ворону, взявшую привычку каркать по утрам с ветвей липы, оказалось не так просто. Как вот полюбить того же паука, если он противный? Или лису, когда она у тебя кур передушила? Хотя лиса еще ничего, она красивая. А если какого-нибудь барана, у которого глаза стеклянные и пустые?
Зайца еще успей полюбить – бросишь взгляд на букет, а его уже и след простыл. Из чего он, какая у него суть – неведомо.
Эльге казалось, что нельзя любить всех. Во всяком случае, нельзя всех любить одинаково. Унисса на это только скептически выгибала бровь.
Зима близилась к концу. Поленница уменьшалась в размерах. В солнечные деньки снег подтаивал, и из-под него сочилась вода. Под скамейкой у дома образовалась скользкая лужица. Кое-где на земляных пятачках уже проклевывались бледные травинки.
Унисса ходила по окрестным местечкам, оставляя Эльгу одну. Иногда она возвращалась только на следующий день. Эльга пыталась набивать букеты с ворон, белок и собак. Горожане часто видели ее на окраинах Гуммина с дощечками и непременным мешком. Дети звали ее играть в снежки и кататься с горки, но Эльга отказывалась.
Листья и то, что они открывают, занимало ее неизмеримо больше.
– Поиграй со сверстницами-то, – сказала ей одна сердобольная старушка.
– Не могу, – ответила Эльга.
– Почему? – удивилась старушка, кутаясь в подбитую мехом накидку. – Мастер твой запрещает?
– Нет, – улыбнулась Эльга. – Я сама так хочу.
– Оно, конечно, хорошо. Только где ж это видано, чтобы ребенок все свое время за работой проводил?
– Мне не скучно.
– Ну-ну. Неправильно это.
Потоптавшись вокруг Эльги, старушка (березовый лист и редкая, южная шелковица) ретировалась в дом, но потом еще долго в беспокойстве выглядывала в окошко, наблюдая за сидящей на чурбачке девочкой.
Иногда Эльга вместо животных и птиц набивала пейзажи.
Для таких букетов главное было – увидеть красоту. В красоте состояла суть всякого места. Эльга вычислила это сама. Причем красота могла быть и мрачной, и даже пугающей, как ночной лес или полынья в озере, проломленная повозкой.
Обычно Эльга переносила на дощечки снежные поля и ограды, далекие домики и дымы, уходящие в небо. Рядками ложилась серебристая ива, желтым ольховым листом проступало солнце, в веточках можжевельника густел лес.
От букетов веяло спокойствием и свежестью. Казалось, свежесть можно даже вдохнуть, если поднести дощечку достаточно близко.
Следующими после Рыцека очень хорошо получались лошади.
Эльга ходила к торговой площади, где на задах, у самой городской стены размещались склады и большая конюшня. Ее пускали внутрь, и там, в запахах сена и навоза, она забиралась на высокий запорный брус, как на лавку, устраивала сбоку сак, втыкала в расщелины запасные дощечки и под свет, сочащийся из окошек под крышей, принималась за работу.
Конюх и мальчишки, ему помогающие, наблюдая ее на брусе, будто на жердочке, прозвали ее птичкой. Хотя для птички она была уже великовата.
– Ну я же Галкава, – сказала им Эльга, – это означает «птичье дерево». Так что ничего удивительного.
Не любить лошадей было нельзя. Они казались Эльге усталыми силачами, безропотно согласившимися на служение людям. Она смотрела, как их расседлывают и моют, как отводят в стойла, как кормят яблоками и подсоленными хлебными корками, расчесывают, накладывают лепешки пахучей мази на натертые или искусанные места. Бока их подрагивали, копыта постукивали о крепкий пол.
Сутью лошадей были клевер, овес, луговая трава, часто – ромашки.
Они и получались у Эльги большей частью усталые и мудрые. С безмолвным вопросом в фиалковых или ореховых глазах.
Мальчишки за букеты чуть ли не дрались. Конюх же взял всего одну дощечку, где Эльга изобразила веселую кобылку по имени Марра.
Часто Эльге приходилось заменять отсутствующие в саке листья более-менее подходящими, но букеты от этого не становились хуже. Что, конечно, было странно. Неужели это мастерство так выросло, что позволяло вольно обращаться с набивкой?
Когда Эльга спросила об этом Униссу, та просто пожала плечами и выбросила дощечки в печь.
– Зачем? – вскрикнула Эльга.
Она едва не кинулась в огонь сама. Слезы брызнули из глаз. Листья жалобно потрескивали в жаркой печной пасти: спаси, спаси!
– Мастер Мару!
– Эльга!
Унисса поставила ученицу на ноги и встряхнула. Лиственное крошево, будто пепел, посыпалось под ноги.
– Запомни, – сказала она ей. – Это обманное мастерство. Когда меняешь один лист другим, вроде бы ничего не происходит. Иногда изображение даже кажется ярче, живее. Но на самом деле так в твои букеты заползает ложь. Понимаешь? Только грандаль, наверное, может набить букет из любого листа, и тот будет правдой. Поняла?
Эльга всхлипнула и кивнула.
– Да, мастер Мару.
– Так можно навсегда потерять мастерство. Ложь из пальцев проползет в душу, и ты перестанешь видеть мир таким, какой он есть.
– А каким буду видеть?
– Искаженным. Мертвым. И останется у тебя одна дорога – в Серые Земли.
– Почему?
Унисса вздохнула.
– Потому что ты начнешь видеть красоту в пепле и гари. Тебе станет тошно находиться среди живых людей, и ты предпочтешь мертвых.
В конце зимы их снова навестил Фаста, исхудавший и грязный, поделившийся с Эльгой горстью крохотных орешков.
– Возвращаются! – со значением произнес он.
– Кто? – спросила Эльга, раскусывая орешек.
Фаста хмыкнул и прошелся перед углом с букетами, забравшимися уже и под потолок, постоял у одного Рыцека, у другого, потом показал пальцем:
– Мне такого же набейте.
– Берите любого, – предложила Эльга.
– Да? – недоверчиво спросил Фаста. – Это твои?
– Ее, – подтвердила Унисса.
– Тогда возьму. – Илокей потянулся сначала к одному букету, передумал и снял дощечку поменьше. – Друга в путешествиях не хватает, – сказал он, оглаживая лиственного Рыцека. – А так всегда со мной будет. Дырочку просверлю, на шею повешу. Пусть теребит, пусть мурлычет. Все не одиноко.
Фаста солнечно улыбнулся.
– А кто возвращается? – снова спросила Эльга.
– Воины. – Фаста угостился своим же орешком с ее ладони. – Боевые мастера с учениками. Тангарийцев разбили? Разбили. Сумасшедшего мастера за перевал прогнали? Прогнали. Чего б не вернуться?
– А когда?
Фаста посмотрел на ученицу.
– Так вчера. Я их обогнал.
– Все, Ило, пойдем мыться, – потянула его в кухню Унисса. – Вода греется. И белье твое надо основательно постирать и заштопать.
– Ты хитрая, – сказал Фаста, давая себя увлечь. – Не вчера, завтра, – махнул он букетом Эльге, пропадая в коридоре.
– Мяу?
Эльге на мгновение показалось, что кот с дощечки подал голос. Но затем в ногу ей толкнулся живой Рыцек и вопросительно поднял мордочку.
– Ах, это ты!
– Мяу?
На следующий день к полудню, казалось, весь Гуммин высыпал из домов наружу.
Унисса и Эльга по узким улочкам кое-как пробрались на площадь перед домом энгавра и зданием городского управления, но в первый и даже во второй ряд им пробиться не удалось. Горожане стояли плотной, чуть ли не каменной стеной.
Впрочем, такое творилось не только перед площадью, но и на всем пути от северных ворот.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?