Текст книги "Сборник-2023"

Бакман приблизил шлем к шлему Чернава. Пластик коснулся пластика.

– Я не знаю, Паша, – сказал Бакман.

– Вышла в открытый космос?

– Возможно.

– А если мы ей нужны для питания?

– Тогда бы мы не нашли никого. За девятнадцать лет здесь не осталось бы ни кусочка плоти.

– Ты не знаешь, как она питается, – сказал шепотом Чернав.

– Мы вообще не знаем, есть ли она, – ответил Бакман. – И что это такое. Ничего не знаем, Паша.

– Нет, тварь есть, – убежденно сказал Чернав. – Ты видел в нише?

– Проходил, – кивнул Бакман.

– Она сломала…

– У нас нет времени, Паша.

Чернав кивнул.

– Да, прости. – Он вдруг подался к Бакману. – А если нам рвануть к боту? Успеем?

– Джойнт произойдет раньше.

– Не факт.

– Подъем на жилую палубу, две створки, шлюз, переход на бот. Это те же десять минут. А их уже нет.

– И что же?

– Делаем то, что должны, – Бакман развернул Чернава к створке подсобного помещения. – Во всяком случае, мы должны найти Луиса и Ника. Они бы поступили также, не побежали, не так ли?

– Да.

– Тогда – вперед, Паша.

– Только ты держи свою руку у меня на плече, – сказал Чернав, окунаясь во тьму за створкой.

– Хорошо.

Они шагнули в отнорок один за другим. Лучи двух фонарей прорезали мрак и заплясали по шкафчикам, накопителям, стеллажу электронной требухи. Часть помещения вспыхивала красным.

Прямо. Правее. Еще правее.

Сантос нашелся в кресле в углу, у стола с микромодулями, «юбками» резонаторов и кусками проводов. Скафандр его был косо вспорот от пояса к шее. Рана была глубокая, рваная. Ни нож, ни плазменный резак так сделать не могли. Вывалившиеся внутренности и кровь застыли поверх скафандра розово-красным кораллом. Шлема на Сантосе не было.

– Ох, – сказал Чернав.

– Фред, черт, отзовись! – заговорил Бакман. – У нас – мертвец! Слышишь? Сантос мертв, а балкер через несколько минут отправится в джойнт.

– А Маркова нет, – сказал Чернав.

Свет его фонарика пробежал по стенам.

– Фред!

Бакман присел у Сантоса, стиснул перчаткой его колено, вгляделся в застывшее, пустое лицо.

– Зря мы полезли, – сказал Чернав, остановившись рядом.

– А что, нужно было сразу вызывать флот? – спросил Бакман. – Ай-яй, нашелся пропавший транспорт!

– Это моя реплика.

– Но, похоже, я сегодня самый веселый. Что там Марков?

– Нет Маркова.

– Совсем?

– Совсем.

Бакман поднялся.

– Что он там говорил, помнишь? Вроде как на «хобот» его тянуло.

– Тянуло, – сказал Чернав и принялся вызывать Маркова: – Ник! Ник! Это Павел Чернав. Отзовись!

– Пойдем к «хоботу»? – спросил его Бакман.

Чернав пожал плечами.

– Сейчас? Смысл?

– Да, – согласился Бакман, – лучше после джойнта. У нас будет минут десять.

– Мы можем поискать баллоны здесь, на «Селекте». Проживем еще несколько часов.

– Черт! Мы вообще могли отстрелиться на спасательной капсуле! Успели бы выйти за границы джойнта, и балкер не прихватил бы нас с собой!

– Уже, наверное, не успеем, – сказал Чернав.

Корпус балкера словно закрутился по спирали. У Бакмана заплелись ноги, и он упал. Чернав помог ему встать на ноги.

Джойнт случился, когда они добрались до кают-компании. Все рассыпалось, разбилось, разлетелось фотонами.

Бакман

Пока свет джойнта плескал снаружи, за веками, за забралом шлема, Бакман думал. Он думал, что вряд ли их отнесет дальше, чем на световой год. Все дело было в том, что, похоже, их джойнт являлся вторично сработавшей ловушкой. Стараниями Эльдурссона или кого другого, прицепившего топливные элементы к реактору, астробалкер тогда, девятнадцать лет назад, прыгнул в первый раз на семнадцать световых. Возможно, Эльдурссон или кто-то еще стремился увести корабль от массово используемых трасс.

Тварь, появившуюся на балкере, хотели изолировать.

В том, что это была какая-то тварь, Бакман был уверен. Сидела она до поры до времени в танках среди руды или попала на балкер каким-то другим способом, он полагал, что вакуум для нее если не губителен, то весьма неприятен. Вероятно, после того, как «Селекта» стараниями остатков экипажа прыгнула черт-те куда, лишилась энергетики и вымерзла, тварь впала в «спячку».

Но Эльдурссона как-то достала.

За девятнадцать лет в элементах накопился остаточный заряд, а они, запитав аппаратную и вскрыв рубку, получается, запустили джойнт по-новой. Правда, Бакман не совсем понимал, как, каким образом ловушка против твари сработала изначально, если твари внутри рубки не оказалось. Но здесь вариантов было множество. Тварь или успела выбраться, или сработал на подстраховке хитрый детектор в незаметном месте, или же джойнт и вовсе произошел по таймеру, когда Эльдурссон был уже мертв.

Во всяком случае…

Бакман поморщился. Не сходилось. Они живы. Раз. Тварь на балкере. Два. Почему они еще живы? Значит, твари на балкере уже нет? Ей действительно не хочется в джойнт еще раз? И куда она могла перебраться? Только на бот, с которого они высадились. Впрочем, у Бакмана имелись большие сомнения, что тварь умеет управлять ботом.

От джойнта ее спасло бы одно – если бы она как-то перебралась на шлюп к Сиггету. Хотя, по большому счету, и это не вариант.

Но мы… мы живы. Пока.

А после джойнта они нашли и Маркова.

В одном нательном белье он лежал у сервисного шлюза. Казалось, его вытряхнули из скафандра и комбинезона и бросили как ненужную игрушку. Ни скафандра, ни комбинезона они так и не обнаружили.

Марков улыбался.

Под чинаром

Крик взвился, как будто раздвинул небо, и опал тишиной.

Солнце высоко, печет, небо белесое, будто слепое. Жарко. Вязирка завертел головой, пытаясь угадать – откуда? Потом увидел, как мимо ограды, загребая землю скуфетами, спешит неуклюжая, толстая баба Айса. Переваливается с боку на бок в своих шаварах и темном агтаке, но поворачивает не к западу, где рынок и аррык, полный мутной воды, не к хижинам Салиха и Хасы, и Джамура, и Гафы, и Мустафы, а к северо-востоку, где холм, лес и край большого озера Маймагуль.

Вот уж кто бы там мог кричать?

От других хижин тоже спешили люди. Пока Вязирка размышлял, стоит ли и ему, бросив джуд с глиной для гончара Кахида (ох, хорошая глина, жирная, белая!), последовать за всеми, мимо протопал Шафур, похожий на островерхую, облаченную в синий ханык гору, потом промчались длинноногие братья Ягль и Мяуф, потом с воем, словно за ними гнались дэвы, держась друг за друга, пробежали Хинса, Аммут, Лейла и Тассин. И тоже к холму, к лесу. О, женщины! Зачем же так вопить? Режут что ли кого?

Потом прямо перед Вязиркой перескочили через низкую каменную ограду мальчишки. Среди них – сын друга Камаля, Гиннук. Как сойгаки, по другому и не скажешь. Один, два, три, ух, шесть! Смех. Весело им! Тетушка Хатум, сгибаясь, просеменила. Остановилась, выдохнула, вдохнула – и пошла дальше, постукивая помогающей палкой.

А уж когда на дороге появился сам гончар Кахид, Вязирка понял, что, пожалуй, и ему надобно посмотреть, что же произошло. Зачем к Кахиду идти, если Кахид сам идет? Вязирка переложил джуд с плеча на плечо и дождался, когда гончар приблизится. Как начать разговор, он не сообразил, поэтому просто улыбнулся.

Кахид качнул головой, покрытой топи.

– Что стоишь, Вязир?

– Не знаю, – ответил Вязирка, разглядывая смуглую, иссеченную морщинами щеку старого гончара. – Кричали.

– Это с холма.

Вязирка важно кивнул.

– Я так и подумал, Кахид-яшли. С холма. Там крикнули.

– Так пошли, – махнул рукой гончар.

– Куда?

– К холму.

– А глина?

Кахид на мгновение остановился и смерил Вязирку взглядом.

– Или здесь брось, или с собой неси, – раздраженно произнес он и словно черту провел по воздуху: нечего обсуждать.

Гончар Кахид – человек уважаемый, строгий. Вязирка относился к нему с почтением и страхом, потому что нередко получал от него тумаки и подзатыльники. Задумается – и кулак Кахида-яшли тут как тут, проверяет его бок или спину: не спи, Вязир!

Ох, тяжело. Все любят быстро, не дают сообразить. Вот и с глиной… Вязирка опустил взгляд под ноги. Все вокруг словно остановилось, подернулось дымкой, спряталось за прозрачной тканью из Юф-Беке – только обводы и видны.

Вот оставит он здесь джуд… Никто ведь не знает, что это его, Вязирки, джуд. Просто джуд без владельца. Неприметный, обычный. Так посчитают. Лежит джуд, почему бы не взять себе? Тем более, что с глиной внутри. Можно стену обмазать, можно свистулек налепить. Глина хорошая. Джуд ведь не может заявить, только его тронешь, что он не бесхозный, а имеет законного хозяина. Другое дело, если джуд находится во дворе или в доме. Тогда понятно, это вещь тех, кто там живет, брать ее нельзя, это воровством называется, за такое, бывает, и руки отрубают, Камаль рассказывал, друг Камаль врать не будет. В Буххаране, говорил, половина жителей кто без одной, кто без двух рук.

Жутко.

Значит, нужно джуд к Кахиду-яшли отнести.

Вязирка нахмурился. Как же отнести, если ясно сказано – или положить, или взять с собой к холму? Как ослушаться? Тут ведь еще, пока он туда-обратно… Сколько времени пройдет! А время – штука такая, удивительная. Вроде утро, утро, а – хлоп! – и вечер уже. Не раз такое бывало, пряталось от Вязирки время. Как он не пытался за ним уследить, ускользало, как вода. Даже сомневаться не приходилось, что вода и время состоят в близком родстве.

Да-а.

Иной раз Вязирка набирал лепешек, винограда, воды, садился на бахче еще затемно… Или не на бахче, на крыше своей хижины садился, гнали его с бахчи. Была у него задумка. Только нижний край неба со стороны Буххарана начинал светлеть, Вязирка уже таращился во все глаза. Где это время? Выгляни! Покажись!

Но время то ветерком с озера Маймагуль, то пылью, то, подбросив над головой клубок солнца и отвлекая терпкой жарой, умело обходило, кралось мимо Вязиркиного поста. «Вязир! Вязирка! Чего сидишь? День уж прошел!» – кричали ему.

Как тут не удивляться? День? Целый день? Только что утро было! С джудом уж точно также будет!

Или…

От внезапно пришедшей мысли Вязирка посветлел взглядом. Что это он? Необязательно же бросать груз! Он может с глиной идти! Ему же так и сказано. Ах, хорошо! Как удачно все разрешилось!

– Кахид-яшли!

Вязирка, оглядываясь, затоптался на месте. Гончар пропал. Куда пропал? Присмотревшись, Вязирка опознал гончара в поднимающейся на холм сутулой фигурке. Ох и ловок Кахид-яшли! Старый, а быстрый!

– Я иду!

Вязирка подбил джуд на плече и отправился следом. Уж, наверное, весь аял там, подумалось ему. Много, много кто. И Джамур, и Мустафа, и Зитулла, и друг Камаль. Только кто кричал, интересно?

Джуд был тяжеловат, пожадничал Вязирка, полный набил. Хотел, чтобы похвалили его. Ах, много принес Вязирка!

И жарко.

Уф! Вязирка остановился передохнуть у поворота к холму. Опушенный листьями чинар, растущий на вершине холма, отсюда казался зеленой шапкой, накрывшей лысеющую голову. Вязирка почесался. Липко. Вспотел. На близкой бахче набирали сок дыни. Дальше, по левую руку, виднелся загон. Там мекали козы.

Козы – это молоко. Надо будет попросить потом молока.

А на холме было тихо. Ни новых криков, ни голосов. Весь аял поднялся, а тихо. Может ли быть такое? Мужчины ладно, но чтобы женщины проглотили свои языки? Та же тетушка Хатум, та же Тассин…

Точно что-то необычное приключилось! Вязирка заторопился. Как бы это необычное не кончилось! Как бы люди не потянулись обратно, едва он только примется взбираться на вершину! Натоптанная дорожка легла под скуфеты. Вверх, вверх. Глина чавкала, хрюкала под плечом. Вязирка придерживал джуд, чтобы тот не соскользнул. Если соскользнет… Уф, уф, вверх. То бежать за ним потом…

Один шаг, два, шесть, много!

Люди у чинара стояли плотным полукругом. Прижимая джуд к животу, Вязирке даже не сразу удалось протиснуться. Стоят, молчат. Что такое?

– Аммут-ханам… Мустафа-ага…

Посторонились. Не толкнули, ни слова не сказали. Чудеса!

Вязирка вышел вперед.

Ничего.

Как и весь аял, он смотрел на пустое место. На вытоптанную до каменной твердости ступнями, скуфетами, сапогами землю. На ямку костерка чуть в стороне. На треснувший дырой ствол чинара, крепкого, старого, морщинистого дерева, раскинувшего ветви, как руки. Много рук. В сужающейся кверху дыре чинара мог свободно укрыться человек, но и там никого не было, хотя внутри комком лежало тряпье и что-то медно поблескивало сбоку. Чайник? Блюдо? Пластина какая-то?

Вязирка нахмурился.

Это было неправильно. Пустота была неправильной. Ой, вспомнил он, тут же это… Тут же Саттарбаш всегда сидел! Сколько Вязирка себя помнил, столько и сидел! Они еще, малые когда были, камнями в него бросались. И он, и Камаль. Саттарбаш сидел, как вкопанный, в вековечном своем, латаном-перелатаном ханыке и не обращал на их, дураков, внимания. Даже когда Вязирка попал ему в плечо, а Камаль – в лоб. Ух, как им потом самим пониже спины перепало! Сучковатой, тяжелой палкой отца Камаля! Тот еще и уши сыну надрал! «Вы чего? – кричал он. – Это же аль-куддуш! Святой человек! А в вас бы камнями?».

Было больно и памятно.

Возможно, поэтому Вязирка и произнес первым то, на что никто из аяла, видимо, не мог решиться.

– А где Саттарбаш? – спросил он.

И тут же баба Айса рухнула на колени. Руки ее вскинулись к небу, к солнцу.

– Ушел! Ушел! – запричитала она.

Все заговорили разом. Саттарбаш! Ах, Саттарбаш! Почему? Зачем? Никому ни слова! Как же так? Поднялся плач. Женщины обнимались. Мужчины стояли, будто деревья в бурю. Их лица были мрачны. Даже у тех, кто помладше, какая-то странная тревожность и растерянность поселились в глазах.

Вязирка не понимал.

Никто же не умер. Смерть – это грустно, да. Это значит, что ты больше никогда не встретишь этого человека, не выпьешь с ним чаю, не поешь дыни. Он не пройдет мимо твоей хижины и не скажет: «Доброго утра, Вязир-яшли». Это одно. Но «ушел» – это же не значит, что «умер»? Или значит?

– Совсем ушел! – крикнула баба Айса.

Она загребла и подкинула в воздух землю. Тетушка Хатум повалилась к ней в объятья. За ней повалились Хинса, Аммут, Лейла и Тассин. Потом – Гюйаль, тетушка Забун и Джабни, что нравилась Вязиру. Затряслись, застонали многоголовым комом, все своими агтаками перед чинаром устлали.

– Как же мы без тебя-а!

Вязирка осторожно подступил к Кахиду.

– Кахид-яшли, – негромко проговорил он, – я не понимаю…

– Где тебе! – отозвался гончар.

– Но разве Саттарбаш-яшли был привязан?

– Что?

– Я говорю, что Саттарбаш-яшли мог уйти, когда хотел. Вот он и ушел. Разве это плохо? Он долго у нас сидел.

Гончар поджал губы, словно хотел плюнуть.

– Молчи, Вязир, – качнул головой он. – Молчи! Иначе я побью тебя, как бы хорошо к тебе не относился. Что ты понимаешь!

– Ничего.

– Именно! Саттарбаш – это все!

– Все?

Кахид посмотрел на помощника. Вязирка улыбнулся.

– Снеси глину ко мне, – вздохнув, сказал гончар. – Ничего не говори. Просто отнеси глину.

– А потом? – спросил Вязирка.

– Потом – иди домой.

Вязирка кивнул.

– Хорошо.

Он принялся протискиваться сквозь собравшихся. Люди сторонились, словно не замечали. Все их взгляды были устремлены туда, где раньше сидел Саттарбаш. На землю, на стенающих женщин.

Все были здесь, весь аял. Мустафа, Шафур, Атын. Много, много людей. Пальцы на одной руке! Пальцы на другой руке! Пальцы на ногах. И, наверное, еще несколько пальцев. Вот сколько!

– Камаль. Камаль!

Вязирка тронул друга, оказавшегося на пути, за рукав ханыка.

– Отстань, Вязир, – произнес тот.

Камаль был как никогда мрачен. Вязирка отпустил рукав.

– Это плохо, что Саттарбаш ушел? – спросил он.

– Очень.

– Почему?

– Потому что он был – все.

Вязирка переложил джуд с плеча на плечо.

– Камаль, а Камаль, мы в него камнями кидались, помнишь?

– Уйди, Вязир.

Друг был не настроен разговаривать с Вязиркой. Вязирка вздохнул.

– Камаль.

– Иди. Иди!

Камаль пихнул Вязирку.

– Я этого Саттарбаша всего два раза видел, – буркнул Вязирка.

– Потому что… – Камаль поморщился, сдержал себя. – Ты иди, иди, Вязир, я потом тебе… Потом, понял?

Вязирка кивнул.

Потом так потом. Это понятно. Хотя не понятно, почему Саттарбаш – это все. Как это – все? Вязирка же – не Саттарбаш. И Камаль не Саттарбаш. И Джабни. Надо будет попросить Камаля, чтоб разъяснил.

Потом.

Вязирка стал спускаться с холма. Его обогнали дети, которых, видимо, шуганули из-под чинара, не допуская до взрослых дел.

– Привет, Вязирка!

– Привет!

Пролетели, белея рубашками. Кто-то хлопнул Вязирку по спине ладонью, кто-то дернул за полу ханыка. Никакого уважения. Гиннук, сын Камаля, по-дружески стукнул ногой. Целил по ягодице, попал по бедру. Не больно. Вязирка улыбнулся. Тоже махнул ногой.

– Ух, я вас!

Впустую, конечно, шутливо. Как угнаться? Сорванцы уже далеко, сигают через ограды. Хорошо им!

Спустившись, Вязирка повернул к хижине гончара. Бахча – по одну руку, глинобитная стена – по другую. Ступал размеренно, основательно. В животе его поуркивало. Когда он спросил как-то Аммут, что это урчит у него внутри, то та сказала, что в Вязирке прячется зверь, которого обязательно надо кормить. Раз в день – точно. А лучше два или три раза. Не покормишь, и зверь примется жрать твои внутренности, Вязир! – так сказала.

Злая была Аммут, не обмолвилась, что это шутка. Вязирка потом за ножом к Камалю бегал, чтобы вырезать этого зверя из себя. Почему это зверь в нем обосновался? Он его не приглашал. Еще и корми! Прочь, прочь!

Глубоко себя порезал. Хорошо, Кахид заметил, как он прикорнул в углу, вырвал нож из руки. Ой, дурак, дурак ты, Вязирка!

Потом уж ему сказали, что не зверь это, а живот так дает знак, что хорошо бы поесть.

Вязирка задумался.

У него есть патыры. Три он сделал сам, а еще три принесла вчера вечером тетушка Хатум. Свои патыры получились у Вязирки невкусные, подгорелые. У них и вид-то был не круг, а овал, а у одной даже полумесяц. Нет, с патырами тетушки Хатум не сравнить. Те были пышные, жирные, золотистые от сбитого масла и пахли! Ах, как пахли! Не огнем и дымом, как у Вязирки, а хлебом и сыром. И травками. И чуть-чуть – дыней.

Жалко только, быстро кончились.

Как сел Вязирка, как нагрел взятой из колодца воды, как принялся чаевничать, так все в один присест и умял. Опомнился – нет патыров тетушки Хатум. А свои остались. Один утром сжевал, еле одолел. Даже рассердился на себя – почему такие невкусные патыры печет? Дело, конечно, не мужское, но, если жены нет, то чье дело?

К патырам же, которых, получается, два осталось, есть лук и сыр. Но сыра совсем мало. Можно, конечно, у тетушки Забун попросить, не откажет. Но там Джабни, еще заметят, как он на нее заглядывается.

Вязирка покраснел, помотал головой, хлопнул от избытка чувств по глиняной стене ладонью. Какая она! Тоненькая, смешливая. Вязирка скажет, Джабни хохочет. А тетушка Забун почему-то сердится, так и норовит отстегать Джабни тамариском.

Ох, тяжело одному.

Вязирка ступил на чистый двор гончара Кахида и пошел вокруг хижины к печи и гончарному кругу под навесом.

Все!

Он опустил джуд в куцую тень, рядом с ровной площадкой, где внуки Кахида и сам Кахид топтали глину, избавляя ее от камней и превращая в плоские лепешки. Выпрямился. На лавках и на земле вокруг краснели, желтели боками миски и горшки, кувшины и пиалы. Отдельно – свежие, отдельно – уже обожженные.

Вязирка походил, любуясь. Кувшин с широким горлом ему понравился особенно. Бока его были в пятнышках цветной глины, как в узоре. Будто искры летели по красному воздуху. Красота! Вязирка стоял рядом, пока из хижины не появились дети Кахидовой дочери, Хорсан. Их было трое, лет пяти-шести. Два мальчика и девочка.

– Вязирка – дурак! – стали кричать они.

– Вязирка – рубийя!

– Вовсе нет, – сказал им Вязирка.

– Дурак!

Дети стали бегать вокруг него, и Вязирка с улыбкой поворачивался то в одну, то в другую сторону.

– Я глину принес, – сказал он.

– Ну и что, ну и что? – заскакали дети. – Вязирка – дурак!

Что малым скажешь?

– Сами вы – дурни.

Вязирка улучил момент и потопал со двора.

– Вязир! – крикнули ему из хижины.

Вязирка обернулся. Хорсан выглядывала из окна. Лицо у нее было землистое, платок повязан косо. Хорсан была беременна четвертым, и беременность давалась ей тяжело. Понятно было, почему она осталась в доме.

– Здравствуй, Хорсан, – сказал Вязирка.

Он улыбнулся, потому что при приветствии всегда надо показывать, что ты рад человеку. Тогда и встречный будет рад тебе.

– Кыш! – махнула на детей рукой Хорсан.

Те, хохоча, убежали прочь, скрылись за углом хижины.

– Я глину принес, – сказал Вязирка.

– Спасибо тебе, – кивнула Хорсан. – Что там?

– Где? В джуде? Глина.

– Нет, на холме.

– На холме?

– Откуда кричали. Мой Вагиф туда ушел. Что-то не возвращается.

– И Кахид там.

– Отец тоже?

– Да.

Хорсан устало склонила голову.

– И что произошло? Кто кричал?

– Кто кричал, не знаю, – сказал Вязирка. – Но весь аял собрался.

Он принялся перечислять: Салих, Джамур, Мустафа, Камаль, Ягль и Мяуф, Хинса, Лейла, баба Айса, твой муж Вагиф, твой отец Кахид…

– Остановись, Вязир, – попросила женщина, сложив руки на груди. – Скажи другое. Что там случилось?

– Ничего, – ответил Вязирка. – Саттарбаш ушел.

Хорсан ахнула.

– Как ушел?

– Не знаю, – пожал плечами Вязирка. – Нет его.

– Он же… Еще я была маленькая… Как же так? – растерялась Хорсан. – Как я без него рожать буду?

Вязирка озадаченно насупился.

– Разве не тетушка Забун – повитуха?

– Это другое.

– Но Саттарбаш – не повитуха. Даже если старик…

– Я знаю, Вязир, – перебила его Хорсан и прикрыла глаза ладонью. – Прости, я устала. Тебе лучше пойти домой.

– Мне Камаль расскажет про Саттарбаша.

– Очень хорошо.

– Ну, ладно.

Вязирка шагнул к проему в стене, но тут же развернулся обратно. Он вспомнил, что думал о еде.

– Хорсан-джа, – проговорил он, краснея и терзая пальцами полу ханыка, – у тебя не будет для меня редиса или сыра?

– Конечно, Вязир-эке. Подожди.

Хорсан пропала из окна. Вязирка с облегчением выдохнул и стал в ожидании попинывать землю под ногой, носком скуфета ровняя небольшую кочку. Сначала он представлял, сколько и чего соберет ему Хорсан, но потом мысли эти словно высохли на солнце, не осталось ни одной, и Вязирка всецело отдался движению ноги. Время текло, и он, как щепка в воде, существовал в нем.

– Вязир!

Ему ли это кричат?

– Вязир-эке!

Вязирка словно вынырнул из аррыка. Солнце, жара, женщина в окне. Кто эта женщина? Ах, это же Хорсан, дочь Кахида! Память Вязирки вернула его в мир, в аял, во двор гончара, к разговорам о Саттарбаше.

– Да, Хорсан-джа.

– Возьми.

Женщина протянула Вязирке сверток из грубого полотна.

– Что это? – спросил, подходя, Вязирка.

– Немного сыра, – сказала Хорсан.

– Мне?

– Тебе, Вязир.

Вязирка прижал сверток к животу.

– Храни вас Бог, Хорсан-джа.

– Ступай.

– Да-да.

Вязирка поклонился опустевшему окну и пошел домой вдоль стены, разграничивающей дворы и владения. Хитрые дети Хорсан бежали с той стороны стены и кричали ему обидные слова.

– Вязирка – дурак! Вязирка – дурак!

Вязирка не обращал внимания. Такое кричат от малости и глупости. К тому же, это неправда. Камаль говорил, что он просто долго думает, вот и все. И отвлекается. Он забыл о детях Хорсан сразу, как ушел дальше. На душе у Вязирки было легко. Глину отнес? Отнес. Еды на вечер хватит? Он пощупал сверток. Два-три круглых предмета, а больше не определить. Но, должно быть, хватит.

На открытом месте Вязирка посмотрел в сторону холма и леса. Виден был и чинар, и люди. Что там можно так долго делать? Саттарбаша-то нет. Ничего не понятно. Вот если бы Саттарбаш был…

Придя домой, Вязирка умыл лицо, выхлопал коврик, на котором обычно сидел, подмел двор, хотя тот и был чистый, и разжег огонь в очаге. В дело пошли несколько сучьев карача, растущего по берегам аррыков, и две плитки кизяка. Солнце висело в самом зените. Жарко.

Вязирка поставил котелок для чая, полный воды, а на плоский камень выложил оставшиеся патыры. В свертке, переданном Хорсан, Вязирка обнаружил лаваш, тонкий и ломкий, а также две луковицы и ком козьего сыра.

Сыр с лавашем как-то сразу объявились у Вязирки во рту, и он зажевал, наполняясь довольством и спокойствием. Хорошо! Всякие мысли пропали у него в голове, что-то там, наверное, клубилось, вспыхивало картинками, старик Саттарбаш мелькнул несколько раз, глина плыла разводами, но в остальном ничего не беспокоило Вязирку.

Он дождался кипения воды, сыпнул чая и травок, которых сам насобирал, налил напитка в пиалу, перекусил патырами и луком и задремал с открытыми глазами. Время скользило и путало. Вязирка не смог бы сказать, сколько времени прошло, потому что оно было неуловимо, скакало туда и сюда, оставляя его в дураках, и он просто сидел, улыбаясь его пустячным играм, приятной наполненности живота и легкой дремоте.

Потом появился Камаль.

Вязирка даже глаза широко раскрыл – как так, только что ж не было! Или он не заметил? Проспал?

– Камаль!

Камаль усмехнулся. Сутулился напротив, через очаг, в наброшенном на плечи, красно-зеленом своем ханыке, пиала в руке.

– Я уж успел твоим патыром угоститься, Вязир. И чай сам себе налил. Совсем ты гостя не привечаешь.

– Я тебя не заметил, друг Камаль, – с раскаянием произнес Вязирка. – Я сидел, сидел, а тут ты. Прости меня.

– Ничего, – качнул головой Камаль, отпил чаю. – Чай хороший.

– Я это…

Вязирка вскочил, думая, чем бы угостить друга, но вспомнил, что у него ничего нет, кроме куска вяленой козлятины, и сел обратно. Потом вскочил снова.

– Давай я еще чая согрею!

– Не стоит.

– Мне не тяжело.

Вязирка подбросил в очаг плитку кизяка, схваченную из горки, собранной у стены хижины, и отсыпал чайных листьев из висящего на крюке джуда в каменную ступку.

– Я пришел рассказать тебе о Саттарбаше, – сказал Камаль. – Как обещал.

– А, да-да.

Разминая, истирая листья, Вязирка заработал деревянным пестом. Это было шумно. Вязирка старался.

– Остановись, – попросил его, морщась, Камаль.

– Что?

– Сядь.

– Сажусь.

Вязирка оставил ступку и с готовностью сел. Камаль опустил пиалу, отодвинул, поплотнее закутался в ханык.

– Вечер, что-то холодно, – сказал он.

– Да? – удивился Вязирка.

Он задрал голову и увидел небо, глубокое, темное, слегка фиолетовое, и высыпавший на нем пояс из звезд. Весь Дарб Табани. Сияла Зухра. Как же так? – подумал Вязирка. Только что солнце было.

– Вязир!

– Да?

Вязирка опустил взгляд. На лице Камаля танцевали отблески пламени. Казалось, что борода его ловит искры.

– Ты слушаешь?

– Слушаю, – кивнул Вязирка.

– Повторять не буду.

– Хорошо.

Камаль вздохнул.

– Значит, слушай. Там, под чинаром, непростое место. И Саттарбаш был непростой человек.

– Аль-куддуш, – сказал Вязирка.

– Ты прав, – кивнул Камаль, – святой человек. Близкий к Богу. Он сидел там все время, никуда не отлучался, спал там же. Но не это главное, Вязир. Главное, что через него говорил Бог. Какая бы неприятность не случилась, какое бы несчастье или беда не произошли, ты мог прийти к Саттарбашу, и Саттарбаш сказал бы, что делать. Саттарбаш помог бы, вылечил, избавил от боли, сомнений, обиды, гнева, дал совет, который наставил бы тебя на истинный путь или же подарил покой.

Вязирка подумал.

– Такой человек?

– Да.

– Хороший человек, получается.

– Да, Вязир.

– Я его мало видел. Почему?

– Потому что он сидел под чинаром.

Вязирка нахмурился.

– Я помню, меня водили к нему. Давно.

– Да, твоя мать, Аппаш-джа, да заботится о ней Бог, беспокоилась, что ты… что ты очень задумчив, Вязир.

– Что я – рубийя?

– Нет, – качнул головой Камаль, – она никому не позволяла такое говорить, пока была жива. Но беспокоилась. Поэтому сводила тебя к Саттарбашу.

Время снова поиграло с Вязиркой, потому что он уплыл в прошлое. Стояла осень, чинар облетел, и казался голым, а Саттарбаш под ним – свечой, полыхающей белым пламенем волос. Мать подтолкнула Вязирку к старику («Иди, эбин»), и он подступил к странному человеку, но всего на шажок, задумался. А там вдруг сухая, шершавая ладонь нашла его лоб. «Не тревожь сердце, Аппаш. Он вполне нормальный ребенок».

Вязирка поморгал.

– Вязир! Вязир, ты слышишь? – втиснулся в воспоминания голос друга Камаля.

– Да, Камаль.

– Так вот, без Саттарбаша жизни ни здесь, ни на окрестных землях не будет. Понимаешь? Он был как хранитель этих земель.

– И ушел, – сказал Вязирка.

– Да.

– Значит, надо найти его!

Камаль вздохнул.

– Если Саттарбаш ушел, значит, пришло его время.

Время пришло. Удивительно. Неужели к кому-то оно приходит? А от Вязирки только бегает. Никак его не поймаешь.

– Я не понимаю, Камаль.

– Видимо, Бог позвал его к себе.

– Но он вернется?

– Нет, Вязир. И завтра ночью мы будем решать, что делать. Весь аял соберется под чинаром и будет думать. Я пришел сказать тебе об этом.

– Спасибо, друг Камаль.

Камаль потеребил бороду.

– Но ты не приходи.

– Почему? – удивился Вязирка.

– Что ты скажешь людям?

– Ничего. Слушать буду!

– Ты не поймешь ничего.

Вязирка фыркнул.

– А чего понимать? Саттарбаш ушел. Значит, надо его обратно! Разве не так, друг Камаль?

– Нет, друг Вязир. Мы только что с тобой это обсуждали.

– Ну, не знаю. Загадками ты какими-то говоришь.

Камаль шевельнул плечами.

– Мы нового Саттабаша выбирать будем.

– Чтобы сидел под чинаром?

– Да.

– Чтобы спал там?

Камаль посмотрел на Вязирку с легкой улыбкой.

– Чтобы был голосом Бога, Вязир.

Вязирка заволновался. Заскреб пальцами виски, заелозил языком по губам. Очень удивительно. Как это Бог может говорить через человека? И если посмотреть этому человеку в рот, можно ли будет самому увидеть Бога?

– А как Бог… Ну, это… Как они договорятся? Бог, старый Саттарбаш, новый Саттарбаш, а, друг Камаль?

– Это не просто, – согласился Камаль. – Место под чинаром или примет, или не примет нового человека. Но не это главное, друг Вязир.

– А что?

– Найти того, кто достоин.

Вязирка засмеялся и захлопал в ладоши.

– Я знаю! Я знаю, друг Камаль! Ты же хороший человек. Много добрых дел сделал. Значит, ты достоин!

– А Ойсоль? А дети?

– Они будут приходить к тебе! Ойсоль будет готовить, а дети – слушать тебя! Ты будешь умные слова говорить!

Камаль качнул головой.

– Нет, друг Вязир. Тому, кто сядет под чинар, придется забыть все, что есть у него в земной жизни.

– Все?

– Да, Вязир.

– Ой-ей-ей! – Вязирка расстроился до того, что заплакал. – Как же… Совсем? Получается, и меня забудешь?

Он всхлипнул и с надеждой, что тот объявит все шуткой, посмотрел на Камаля. И вытер рукавом ханыка сопли, текущие из носа.

– Не совсем так, Вязир, – вздохнул Камаль. – Я никого не забуду. Но это словно перестанет быть важным для меня, понимаешь? Станет далеким-далеким, как новости, что приходят с караванами из Пайваня или Халиджа.

– Это аялы, как наш?

– Это большие-большие города, Вязир. Больше Буххарана.

Вязирка один раз был в Буххаране, но запомнил только то, что там было очень тесно и громко. Много-много людей.

И высокая стена.

– Ой-ей.

– Что?

– Мы не сможем посидеть у очага, как сейчас, друг Камаль?