Текст книги "Движуха"

Всё, Саша Мирошников исчез.

От него осталась лишь оброненная в траву крутая «Zippo»…

* * *

Витя Соболев скручивал с левой руки полоску ткани и тревожно косился на нокаутированного Мирошникова. Витя был заметно взвинчен, и Петрухин догадался, что Соболеву, по-видимому, нечасто приходилось использовать свое искусство вне ринга. Впрочем, сейчас Дмитрию было не до психологических нюансов. Так как то, что произошло минутами ранее, содержало состав преступления по статье 127, часть 2, пункт «А» и тянуло, при самом оптимистичном раскладе и самом сердобольном судье, на три года лишения свободы[9]9
  Ст. 127, часть 2, пункт «А» УК РФ – «незаконное лишение свободы группой лиц по предварительному сговору».


[Закрыть].

Петрухин гнал «фердинанда» по плохой грунтовке и прикидывал: не прокололись ли они в чем?

Ответа на этот вопрос у него не было. Да и быть не могло. Соотношение успеха к провалу сейчас составляло классические «пятьдесят на пятьдесят». К слову – классическое соотношение для нелегальной деятельности.

– Эй, Витя! – окликнул Петрухин боксера. – А ты, случаем, не убил его?

Соболев ответить не успел, поскольку как раз в этот самый момент Мирошников слабо застонал и открыл глаза.

И тогда Дмитрий резко свернул на вспомогательную уходящую в лес дорогу…

Петрозаводск, 24 августа, ср.

– Похоже, с этим ассимилированным горцем можно иметь дело. Как мыслишь, Николаич? – поинтересовался у Купцова Брюнет сразу после того, как господин Долиханов распрощался с питерскими гостями и горделиво, лишний раз демонстрируя «кто в городке хозяин», удалился.

– Похоже на то, – кисло согласился Леонид. – Хотя в тот момент, когда ты заговорил о возможном софинасировании, глазки у него забегали чересчур нездорово.

– Ну от таких цифирей и у меня бы забегали. Зато принципиальное решение приняли. И это главное! Потому что, чем сложнее принимаемое решение, тем более люди склонны оставлять все как есть.

– Да ты прямо философ!

– А вот ты – зануда, – вынес авторитетное суждение Брюнет. – Что с тобой, Николаич? Никак не можешь акклиматизироваться? Странно! Ты ж еще молодой, здоровый. В отличие от меня. Почти достигшего того возраста, когда физические недомогания и усталость докучают сильнее, чем что-либо еще.

– Да нет, я нормальный. Просто… задумался.

– О чем, если, конечно, не секрет? Шанели с панели?

– О том, как странно всё совпало. С командировкой этой.

– Знаешь, как некогда говорил мне Витька Антибиотик, царствие ему небесное: «Вот, тезка, доживешь до моих лет и поймешь, что совпадений и случайностей в жизни может быть даже больше, чем закономерностей». Не бери в голову, Николаич! Всё это муть. Сейчас мы с тобой еще в парочку мест проскочим, бонзам местным как бы почтение как бы засвидетельствуем и уже тогда – оттянемся по полной.

– Виктор, у меня к тебе просьба.

– Я буквально весь превратился в слух.

– Подкиньте меня на вокзал. Вот прямо сейчас.

– В каком смысле? – Брюнет недоуменно уставился на Купцова, и тот сбивчиво пояснил:

– Я тут в Интернете глянул: через час будет проходящий из Мурманска. Если успею, к одиннадцати вечера буду в Питере.

– Не понял? У нас ведь с тобой, помимо нынешних, еще и на завтра минимум три тёрки намечены!

– Да я тебе на этих встречах на хрен не сдался! Все едино: темой не владею, в калькуляции не разбираюсь. Даже на блатную педаль, в отличие от Димки, толком нажать не умею. Сижу балластом и номер отбываю.

– А вот это ты напрасно, Николаич! – запротестовал Брюнет. – Ты же знаешь, меня всегда дико интересует твое мнение…

– Виктор! Ради бога! – перебил Леонид. – Может быть, я идиот, но я не дебил. Я все знаю.

– Чего знаешь?

– Про вашу с Петрухиным… хм… разводку. Знаю, что ребенок у Асеевой здоров. Что никаких дифирамбов в мою честь она не пела и никаких рекомендаций относительно моей скромной персоны не давала… Димка попросил тебя отцепить меня от поездки в Тверь, и ты пошел ему навстречу, сочинив эту петрозаводскую историю. Так?

Виктор Альбертович нахмурился, закусил губу и отозвался слегка смущенно:

– Э-э-э-э… Оно конечно… Нет, ну не совсем, конечно…

– Брось! По глазам вижу, что именно так оно всё и было. В общем… Поеду-ка я домой. Уверяю, так оно правильнее будет. Для всех.

– Блин! Ну ты даешь… А как же?.. Номер тебе шикарный сняли, уважуха полная, все дела…

– Я компенсирую все затраты.

– Да пошел ты! Со своей компенсацией, – огрызнулся Брюнет. – Просто не по-людски всё это. Да что там – реально через жопу всё!.. Опять же, вечером Долиханов обещал нам с тобой девочек местных подогнать.

– Спасибо ему за заботу, конечно. Но я предпочитаю самостоятельно находить для себя… девочек.

– Вот ты, блин, моралист! Я ж не предлагаю во все тяжкие пускаться! А так, исключительно мужского здоровья ради… А если ты опасаешься, что это до Яны как-то дойдет, не боись – никто ничего не узнает. Думаешь, моя нынешняя благоверная… хрен ей между… не ревнивая?

Реагируя на последний аргумент, Купцов, аки тот месяц из народной песни, окрасился багрянцем и бросил с вызовом:

– А вот Яну Викторовну ты сейчас напрасно приплел! Я не знаю, что там тебе наговорил Петрухин, но это абсолютно не твое дело!

Глаза Голубкова недобро блеснули, а уже через мгновение словно застыли, излучая ледяной холод.

– Ну тут еще с какого боку посмотреть! – с металлом в голосе принял он вызов.

– Да всё едино – с какого ни смотри!

– А тебе не кажется, что ты сейчас малость того… зарываешься?

– Нет, не кажется.

– Вот такой, значит, замес? – очень недобро ощетинился Брюнет. – По ходу, ты, Леонид Николаич, меня на «рэ» прокачать решил? Так вот, не советую.

Купцов ощутил неприятный холодок – ТАКИМ своего босса он еще не знал. Леонид поймал себя на мысли, что сейчас видит перед собой не успешного, всеми уважаемого предпринимателя Виктора Альбертовича Голубкова, а того самого, из «раньших времен», криминального авторитета Витю Брюнета.

Впрочем, через пару секунд Голубков и сам почувствовал, что перегибает с эмоциями, и заговорил уже мягче:

– Ладно. Шабаш. Еще не хватало про между собой кусалово устраивать… Только запомни одно, Леонид Николаевич: я, в отличие от тебя, знаю Яну годков эдак десять. Мы с ее мужем покойным корешами были. Так что, как ни крути, но за нее и за сына ихнего я в какой-никакой, но в ответке. Вкурил?

– Не вполне. Объясни?

– Объясню. Потом.

– Когда?

– Когда ты малость охолонишься, прекратишь бабские обидульки кидать и голову обратно включишь! – снова не сдержавшись, оскалился Брюнет.

Неизвестно чем сейчас мог завершиться сей диалог, кабы у столика не материализовался телохранитель Влад. Деликатно встрянувший со словами:

– Виктор Альбертович, звонили из приемной Нелидова. Сказали, что губернатор готов вас принять прямо сейчас.

Брюнет рассеянно кивнул, уперся взглядом в Купцова и после долгой гнетущей паузы махнул рукой и озвучил приговор:

– А-а-а-а… Хрен с тобой! В самом деле, лучше уж вольную дать, чем еще почти двое суток на твою постную рожу любоваться.

Голубков с шумом поднялся и скомандовал:

– Поехали!

– К Нелидову? – уточнил Влад.

– К нему. Только через вокзал. Сначала… – Виктор Альбертович снова недовольно зыркнул на Купцова. – Сначала по пути балласт скинем.

– Это как? – не догнал телохранитель.

– А вот так. Разве сам не видишь? Наш мальчик… хрен ему между… домой запросился. СкуШно ему тут с нами.

Окрестности Твери, 24 августа, ср.

Бывший десантник Александр Мирошников не был трусом. В ноябре 1999 года, в ходе второй чеченской кампании, под Гудермесом он попал в руки «чехов». По крайней мере они так считали. Потому что их было трое и у них было оружие. А Мирошников был один, и из всего оружия у него оставался только нож. И, тем не менее, он отбился. Он вырвался, убив одного и ранив двух других.

Нет, никто не мог назвать Сашу трусом…

– А ты кто? – хрипло спросил Мирошников в ответ на петрухинское участливое: «Ну что, Александр Палыч, будем говорить?» – А ты кто такой? Ты чё беспредел творишь?

Старший экспедиционного нанокорпуса ухмыльнулся и сказал:

– Отвечаю по порядку. Меня зовут Дмитрий, по поручению фирмы «Феникс» разбираюсь в истории с убийством Образцова. Что касается беспредела… я беспредел не творю. Но, может статься, что и без него не обойдется… Давай, Саша, я тебе объясню твои перспективы. Я про тебя очень многое знаю. Особенно про твою последнюю поездку в Питер.

– Какую такую поездку в Питер? – спросил сквозь зубы Мирошников.

Он уже понял, что влип крепко. Крепче некуда. Он понял, что попал не к ментам, и от этого понимания сделалось еще хуже. Но все-таки он пока не хотел сдаваться.

– Последнюю, Алексан Палыч. Ту, в которую вы с Андрюхой Петровым завалили Людоеда… Я ведь знаю почти все.

– Везет тебе. А вот я – ни фига не знаю.

– А как сам думаешь – откуда? – проигнорировал вброшенный в его сторону сарказм Петрухин. – Молчишь? А ведь на самом-то деле все просто, Саша, – это Бодуля вас сдал. С потрохами. Как начали ему пальцы ломать, так он и раскололся. И все рассказал на видеокамеру. Приедем в Питер – дам тебе поглядеть.

– Я в кино не хожу. Денег нет.

– Смешно. Вот только… Ты это брось, Саша. Брось в партизанов играть!

Петрухин закурил сам и дал сигарету пленнику. Сейчас Дмитрий блефовал и отлично знал цену своему блефу. В обычных условиях Мирошников, скорее всего, на этот номер не попался бы. Но в эти минуты тверской пацан находился в условиях экстремальных, а значит, на какие-то несоответствия в словах он просто-напросто не обратит внимания.

Петрухин выпустил дым под раскаленный потолок салона и продолжил:

– Так вот, Бодуля, дружок твой, нам все рассказал.

– Какой еще Бодуля? Что рассказал?

– Рассказал, что подписал на мокруху тебя и Петрова. Что он дал вам адрес на Казанской и снабдил для связи телефонами. Симки в которых, кстати, зарегистрировали на паспорт Нечаева Игоря Павловича, украденный здесь, в Твери. Не ты украл?

– Нет… Не знаю я никакого Нечаева, понял?

– Ну да это и неважно. Может, паспорт у Нечаева взял Петров. А может, и сам Бодуля… Важно то, что я точно знаю, как дело было. Знаю, что регистрировал телефон лично Бодуля. Знаю даже, что после дела вы сразу отзвонились в «Манхэттен»: мол, дело сделано, Билли, пора заказывать билеты домой…

Мирошников молчал. Слова доходили до него как сквозь вату, и он улавливал лишь общий смысл сказанного. Но и этот «смысл» был страшен: поймали. Поймали на такой крюк, с которого не сорвешься. Саша был безоружен, в наручниках, один против четырех крепких мужиков.

Кружилась от удара голова. Зажав в огромном кулаке сигарету, Мирошников затянулся…

Он курил взатяг, взвешивал шансы и понимал, что они равны нулю. Э-эх, кабы не наручники! Если бы не наручники, он, может, и попытался бы. В тесном объеме микроавтобуса шансы – маленькие, совсем маленькие – все равно оставались. Саша бы попытался. В конце концов, терять-то все равно нечего.

– Что молчишь, Алексан Палыч?

– А что ты хочешь от меня услышать? – ответил Мирошников через силу.

– Хочу услышать, как дело было.

– А на фига?

– Дурак! Чтобы жизнь тебе сохранить!

– А вы что – жизнь мне сохраните? Не свисти, начальник.

– Расскажешь все на видео – сохраним, – серьезно сказал Петрухин. – Ты нам не нужен. Нам даже Бодуля ваш не особо нужен. Поэтому, если дашь показания, можешь катиться на все четыре стороны… Осознал?

– А почему я должен вам верить? – спросил пленник настороженно, но в этой настороженности уже слышалась надежда. Надежда или тень ее. Слабенькая, дрожащая тень, на которую дунь – и она исчезнет. Но все же она была, она ощущалась в настороженном голосе убийцы Мирошникова. Убийцы ведь тоже хотят жить.

– А ты можешь и не верить. Вот только выбора у тебя все едино нет. Или ты с нами сотрудничаешь и остаешься на свободе. Или… обратно сотрудничаешь, но – через сломанные пальцы, сломанные руки, раздробленные колени. А потом садишься в тюрьму. Если, конечно, выживешь. Но даже если и выживешь, то навсегда останешься инвалидом. Вот такой, извини за прямоту, расклад.

Озвучивая невеселые мирошниковские перспективы, Петрухин обратил внимание как напрягся боксер Витя, а мрачный Горюнов показательно отвернулся и стал индифферентно смотреть в окно.

«Черт! Надо было, – запоздало подумал Дмитрий, – предупредить парней, чтобы те не принимали угрозы за чистую монету!»

Он корил себя, что своевременно забыл сделать это и теперь очутился в весьма двусмысленном положении. Однако проводить дополнительный инструктаж было поздно.

– Точно отпустишь? – спросил Мирошников, глядя исподлобья. Он докурил сигарету, и та сейчас жгла ему пальцы.

Впрочем, убийца этого, казалось, не замечал.

– Отпущу, – просто сказал Петрухин.

– Спрашивай, – столь же просто кивнул Мирошников.

Конечно, он не верил Петрухину, но…

Но выбора действительно не было.

* * *

Котька Зеленков поставил миниатюрную видеокамеру «Sony» – цифровая в данном случае не прокатывала – на маленькую треногу и изготовился писать.

Тем временем, сугубо для того, чтобы пленник немного расслабился, Петрухин выкурил с ним еще по сигарете и немного «поболтал». Под конец перекура он даже предложил Мирошникову махануть «сто граммов для храбрости». Но тот отказался, попросив «лучше чего-нибудь от головы», и запасливый Котька протянул ему таблетку пенталгина.

– Теперь готов? – спросил Петрухин.

– Готов, – ответил Мирошников.

– Тогда поехали. Давай, Алексан Палыч, запевай!

Зеленков включил камеру…

– Меня зовут Александр Павлович Мирошников. Я родился семнадцатого ноября тысяча девятьсот восьмидесятого года в городе Калинине. Проживаю в Калинине, то есть в Твери, на улице Железнодорожная, дом девять… Че дальше?

– Дату, мотивы твоего интервью, – напомнил Петрухин.

– Сегодня двадцать четвертое августа, среда. Мотивы моего интервью: желание рассказать правду об убийстве бизнесмена Образцова… Добровольно.

– Где и когда был убит Образцов?

– В Питере, девятого августа, на улице Казанской. Возле офиса фирмы «Феникс».

– Кем и как?

– Да кем же? Мной… из винтовки… в тыкву… с чердака.

– «С чердака и в тыкву» – не самый исчерпывающий ответ, но к этому мы вернемся позже. А пока расскажи, почему ты убил Образцова? Были ли вы знакомы раньше?

– Да вы че? Откуда? Этот Образцов в своем Питере бабки шинковал да Невский на «мерседесе» утюжил. А я в депо локомотивном, по самые яйца в мазуте… Где же мне, холопу, с барином-то познакомиться? Когда он по презентациям шастал, я в Чечне на спецоперации ходил. А вы говорите «знаком». Да я его морду первый раз только у этого самого «Феникса» сфотографировал. Показали мне, как он, сучонок, на работу свою приезжает. Весь, бля, на пальцах, харя светится. В общем – новый русский. Одно слово – Людоед.

– А кто тебе показал Образцова?

– Кто же? Понятное дело – Бодуля.

– Кто такой Бодуля? Можешь назвать имя, фамилию, прочее?

– Бодуля – это, естественно, погоняло. Зовут Кириллом, отчества не знаю, фамилия Коровин. Потому и погоняло: Бодуля.

– Хм… Глыбко. Мудро, – не удержался от филологической оценки Петрухин.

– Бодуля – он сам-то наш, тверской. Зону топтал. Раньше, говорят, из крутых был, а сейчас так – пьянь. Пыжится, как хрен на свадьбе, да только понты это голимые… Вот, значится, он, Бодуля, нас с Андрюхой Петровым и подписал на эту мокруху.

– Вот с этого места поподробнее. Каким образом проходила… э-э-э-э… «подписка»?

– Ну прикатил он сюда, в Тверь, стало быть, на «бээмвухе» с «шестеркой» за рулем. Понту немерено. Бодуля с Андрюхой еще раньше был знаком, вроде даже они какие-то дела вместе крутили. Но про это я ничего не знаю. Не скажу… В общем, Андрюха был в курсе, что я в ВДВ служил. Что в Чечне был. Что снайперскую подготовку имею. Вот он меня и пригласил в «Плазму», это у нас кабак такой, где познакомил с Бодулей.

– И что? Они прямо вот так, с ходу предложили тебе мокруху?

– Ну не с ходу, конечно. Петров – он вообще быстро окосел и прямо за столиком уснул. А Бодуля издалека начал, да еще и с разными мутными своими подходцами. А я, верите – нет, как-то сразу просек, в чем дело. Говорю ему в лоб: че ты муму гребешь? Че ты крутишь? Ежели надо кого завалить – так и скажи. Я от этой скотской жизни сам скоро на кривую дорожку выйду с кастетом.

– Даже так? И чего Бодуля?

– Сначала малость помялся-позажимался. Что та целка. Не ждал, видно, что я ему сразу да в лоб. А в какой-то момент и говорит: о-о, это, говорит, наш человек. Я, говорит, в человеках понимаю, до дна вижу… А сам-то лысый в сорок лет, на водке да на анаше весь. Из пасти гнилью воняет, как от мертвяка… О-о, говорит, это, говорит, наш человек. Ох, ни хера себе, думаю: НАШ!..

Здесь Саша Мирошников замолчал, задумался, наморщив лоб. Видимо, снова переживал в памяти события того вечера, когда уголовник, алкоголик и наркоман Бодуля назвал его «нашим человеком».

Зеленков и Петрухин терпеливо ждали, благоразумно воздерживаясь от вопросов. Они прекрасно осознавали, что их время еще придет. А сейчас, когда убийца так легко и неожиданно раскрылся, вмешиваться не стоит. Естественный поток речи – самое убедительное доказательство. Неподалеку от них, раскрыв рты, сидели застывшие от изумления, прибалдевшие бойцы… Так что по-настоящему беспристрастной сейчас оставалась только видеокамера, глазевшая на убийцу неподвижным круглым совиным глазом с красным огоньком по центру «зрачка».

Мирошников очнулся, вышел из временного ступора и продолжил:

– В общем, так он и сказал: наш человек. А я ему на это: ваш – не ваш… пустой базар. Есть дело – говори. Нет – я пошел. Аревидерчи, кореша… Но в тот день мне все равно ничего не сказали. А сказали только через три дня: так, мол, и так, есть в Питере серьезный человек, но ему пидорасы кислород перекрывают, деньги вымогают. Даже кликуха у ихнего главного – Людоед. Типа, секешь, Саня? Людоед? И нет ему, хорошему-то человеку, никакой жизни от этого Людоеда. Просит он защиты. И готов за это закатить. Я им в лоб говорю: сколько? Сколько ваш хороший человек бабок мне отшершавит? Они опять помялись-помялись и говорят: десять штук. Нормально, думаю, нормально. А они – на всех, говорят. Я: на кого, говорю, на всех? Ну типа на нас, на троих. Я понял, что это, в натуре, чистая разводка, и сказал: а не пошли бы вы на хрен, кореша?

– Толково. Дальше?

– Вижу, они малость того… ну типа растерялись. А чего ты, говорят, хочешь? Я говорю: за мокруху лично мне не меньше пяти тысяч долларов наличными. А остальные расходы – оружие, транспорт, оплата помощника, если, конечно, понадобится помощник, – пусть «хороший человек» сам оплачивает. Они сказали на это, что я, типа, расценок не знаю, тему не секу… А я их ведь и правда не знаю. Я прейскурантов в газетке опубликованных не видел. Мне самому страшно: вдруг я палку перегнул, запросил лишку и мне сейчас скажут: аревидерчи, кореш?.. Но они пошумели-пошумели, потом Бодуля позвонил кому-то и сказал мне: Евгений Борисыч согласен. Получишь свои пять штук… Слышь, дай-ка закурить, братан!

Стараясь не попадать в кадр, Дмитрий протянул пачку, и убийца вытащил из нее сигарету. В этот момент Петрухину вдруг подумалось, что слова, сказанные в самом начале «интервью» («Мотивы моего интервью: желание рассказать правду об убийстве бизнесмена Образцова… Добровольно») как-то не шибко вяжутся с видом рук в «браслетах».

Посему он улыбнулся и скомандовал Зеленкову:

– Дай-ка, Костя, ключики. Снимем с Алексан Палыча «браслеты».

– А стоит? – скептически отозвался Котька.

– Ты как, Саша? Глупостей делать не будешь?

– Да уж теперь-то что? – пожал мощными плечами Мирошников.

– И это правильно, – резюмировал Петрухин и взял у Зеленкова маленький, примитивный ключ от наручников.

Когда «браслеты» разомкнулись, раскольцованный арестант с удовольствием затянулся и взялся массировать онемевшие запястья.

– Ну как, Саша, готов?

– Готов.

– Тогда продолжим? – уточнил Дмитрий, любезно щелкая зажигалкой.

– Продолжим, – согласился Мирошников, и…

И свет для Петрухина погас…

Ж/д перегон Свирь – Подпорожье, 24 августа, ср.

Едва Купцов загрузился в проходящий фирменный поезд «Арктика», он скоренько побросал вещи на свою верхнюю полку и тотчас, даже не дожидаясь отправления, переместился в вагон-ресторан. Где теперь, вот уже третий час кряду, продолжал в оскорбленных чувствах и в гордом одиночестве не то чтобы люто накачиваться, но – скажем так – активно злоупотреблять…

Как только Леонид понял, что «срочная командировка в Петрозаводск» не более чем предлог, чтобы отсечь от дальнейшего участия в «деле Людоеда», он не просто разозлился – он рассвирепел. Так что Петрухину бесконечно повезло, что в тот момент он физико-географически не мог подвернуться напарнику под руку. Правда, сейчас, под успокоительный стук вагонных колес и не менее успокоительный коньячок, Купцов слегка приподостыл и почти убедил себя в том, что все-таки Петрухин старался действовать из лучших побуждений и хотел как лучше. Другое дело, что в итоге все вышло в полном соответствии с бессмертной фразой Степаныча: «Как всегда». Да и эти самые «благости» Димку всё едино не оправдывают.

Конечно, здесь следовало сделать немалую скидку на то, что Петрухин – опер. А они – опера – все, в общем-то, слегка… как бы помягче сказать?.. слегка безбашенные. Оно и понятно: какой же «нормальный» будет за весьма скромные деньги гоняться по городу за человеческими отбросами? Пахать по шестнадцать часов? Сидеть в засадах на чердаках и в подвалах? «Нормальный» не будет. «Нормальный» про это лучше по телику, где все на порядок красивше и романтичней, посмотрит, попьет чайку и, как любит выражаться Брюнет, бухнется «мордой в тряпки».

НО! Ведь он, Купцов, тоже не институтка! Он хотя и следак, но все равно – мент, а значит, профессионального цинизма в нем всяко не меньше. Слово «мент», вообще, автоматически означает – «циник». Да-да, именно так! Все менты и врачи – циничны. А вы как думали? Если вы имеете в виду все эти баечки про сопереживание и про «ощущение чужой боли как своей собственной», так это все, братцы, обратно извините за цинизм – херня полная. Начни каждому терпиле «сопереживать» – через год в «скворечнике» окажешься. Нельзя, никак нельзя в ментовском деле без цинизма. Соответственно, и Купцов за долгие годы пахоты на следствии бесчисленное количество раз шел на компромисс с совестью – если, конечно, такое понятие уместно. Потому как назвался груздем – полезай в кузов. Поднимать дела «по Холмсу», покуривая трубочку и попиливая скрипочку, в наши дни – нереально. Тем паче что и сам Холмс, помнится, не всё в кабинете сидел. Случалось и ему по притонам шастать, и «наружкой» заниматься, и задержания проводить лично. Впрочем, что такое Холмс? Так, всего лишь литературный персонаж, от наших отечественных реалий страшно далекий…

Леонид допил содержимое пузатого бокала, проглотил дольку лимона и, махнув рукой официантке, в очередной раз обратился к ней с лаконично-отточенной фразой:

– Барышня! Будьте любезны – повторите!

Официантка понимающе кивнула и полезла в бар.

В ожидании очередной алкопорции Купцов отвернулся к окошку и продолжил заниматься самоедством:

«…Нет, и все-таки – что он себе вообразил? Я ведь не мальчик и решения сам принимаю. Раз надо ехать в Тверь, значит, поехали в Тверь. Двадцать штук баков, в самом деле, никто за „спасибо“ в карман не опустит. Существует, конечно, еще и „нравственная“ сторона вопроса. То бишь раз уж вы, господа частные сыщики, вычислили убивца, так и отдайте его в руки правосудия. Правда, в таком случае будьте готовы к тому, что ваши работодатели не выплатят вам вашего гонорара. Или выплатят, но – частично. И вот тут желание заработать бабки вступает в противоречие с устоявшимися ментовскими представлениями, из коих одно широко известно, ибо озвучено в культовом фильме. „Господа! Должен ли вор сидеть в тюрьме? Кто против? Воздержался? Большинство – за!..“ Вор должен сидеть в тюрьме, а уж убийца – тем более. Жизни лишать человека, даже если тот носит нелицеприятное прозвище Людоед, никому права не дадено. И коли ты сумел убийцу вычислить, то просто обязан связно изложить свои соображения на бумаге и положить их на стол прокуратурского следака, ведущего это дело…»

Еще год назад Купцов именно так бы и поступил. Всего лишь год назад он даже не мог представить себе другой схемы действий. Вот только с тех пор много невской воды утекло. Невероятно, фантастически много. Отныне экс-следователь Купцов был совсем другим человеком. И поэтому он был готов поехать в Тверь и привезти оттуда убийцу. Привезти, чтобы затем выпустить.

«Я был к этому готов… Однако мой напарничек всё решил за меня… И теперь у меня имеется страстное желание кое-что сказать ему по этому поводу…»

Трасса Р-123, где-то между Торжком и Выдропужском, 24 августа, ср.

– Зубы целы, – не отрывая взгляда от трассы, торопливо успокоил «командора» Зеленков.

Полулежавший в шезлонге Петрухин тяжело потряс головой и с трудом принял более удобное сидячее положение. Первое, что он увидел, разлепив веки, был Саша Мирошников – на полу, в наручниках, без сознания.

– Что это было? – исторг из себя глупейшую фразу Дмитрий.

– Это был Сашенька Мирошников, – зло пояснил сидящий на руле Котька. – Сольное выступление.

– Извините, Дмитрий Борисыч! – тоскливо попросил Витя-боксер. – Не углядел я. Отвлекся буквально на секунду. А он…

– Да ладно… я сам виноват, – самокритично признался Петрухин и, потрогав языком внутреннюю сторону разбитой губы, поморщился. – Где мы едем?

– Минут десять назад промахнули Торжок.

– Понятно… Блин, башка трещит! На записи-то видно, как он меня уделал?

– Не знаю, – буркнул с первой парты Зеленков. – Разбил, урод, камеру… не работает.

– Хреново. Я-то изначально намеревался дописать допрос на месте, а теперь придется везти его в Питер. Хотя, конечно, можно где-нить по дороге купить новую камеру. Что думаешь, Костя?

Мирошников на полу застонал, и проштрафившиеся бойцы синхронно уперлись в него напряженными, полными решимости взглядами.

– Думаю, лучше доставить урода в Питер. Нет худа без добра: по крайней мере, проведем очную ставку с Бодулей.

Убийца открыл глаза. Петрухин на ощупь пошарил рукой в сумке, достал из нее «Тверскую зорьку», свинтил пробку и протянул бутылку Мирошникову:

– Пей.

– Зачем? – спросил тот, рефлекторно отстраняясь и закрывая лицо скованными наручниками руками.

В предложении Петрухина ему сейчас чудилась какая-то скрытая угроза. Возможно, месть за попытку бегства.

– Так надо, Саша. Пей, – сказал Петрухин, трогая языком разбитую внутреннюю сторону губы и морщась.

Мирошников отрицательно качнул головой:

– Не буду.

Он подумал, что его хотят убить, а водку предлагают для того, чтобы имитировать какой-нибудь несчастный случай в пьяном виде. Например, пьяный уснул на рельсах… или утонул в ближайшей речке.

– Не буду, – упрямо повторил Саша. – Ты же обещал? Ты же обещал отпустить, если все расскажу…

Петрухин посмотрел на него тяжелым немигающим взглядом. Левая сторона лица его на глазах меняла цвет и опухала.

Внезапно Александр Мирошников понял, что все бессмысленно, что эти парни по-любому сделают с ним все, что захотят.

Так, может, действительно лучше выпить? Чтобы не так страшно?

Он протянул вперед скованные руки и обхватил бутылку…

* * *

В общей сложности душегуба Сашу заставили выпить бутылку водки и еще граммов пятьдесят коньяку из зеленковской фляжки.

Большего Саша не осилил – поплыл…

– А не помрет он от такой дозы? – с опаской спросил Витя.

– Не помрет, – покачал головой Зеленков. – Живучий, гад…

Вот так, в состоянии глубокого алкогольного «наркоза», Мирошникова и повезли в Питер.

Повезли – и в конечном итоге доставили в относительной целости и менее относительной сохранности.

Правда, уже в черте города имел место быть невеликий, но весьма неприятный инцидент с «нашенскими», питерскими, гаишниками.

Ну да повезло, обошлось без необратимых последствий. Не «кадры», но деньги – обратно решили всё. Хотя, конечно, аппетиты питерских дорожных полицейских оказались несоизмеримо злее, нежели у их провинциальных коллег.