Текст книги "Сны над бездной"

И сейчас же старик забыл о нем. С того момента, как он решил накормить мальчика, то есть позаботиться о нем, потому что матери нет до него дела, в уме старика мелькнула странная мысль. Вспыхнув, она мгновенно погасла, однако вскоре затеплилась снова, стала стремительно разгораться, все явственнее высвечивая впереди новую, удивительную жизнь, о которой он прежде не подозревал.

Мальчик ел быстро – он действительно был голоден, и старик старался не смотреть на него, чтобы не смущать своим взглядом, но сердце его томилось от теплоты и нежности к внуку.

– Скажи, ты хотел бы пойти со мной в море? – спросил старик мальчика, не глядя на него и продолжая есть.

– Конечно! – мгновенно ответил мальчик. – А когда?

– Послезавтра.

– На форты? – спросил мальчик.

– Тебе хотелось бы на форты?

– Да! – воскликнул мальчик. – Очень хотелось бы!

И лицо его просияло.

– А если дальше? – спросил старик.

– В шхеры?

– Дальше.

– Дальше залива? В само море?

Некоторое время старик молчал.

– Ты был когда-нибудь в океане? – спросил он.

– Нет. Ни разу, – ответил потрясенный мальчик.

– Вот что, – сказал старик, – сейчас мы пойдем к Арсену, проведем у него день и переночуем. А завтра начнем собираться в дорогу. Но ты можешь передумать, если захочешь.

– Что ты, Фома! Я ни за что не передумаю! – воскликнул мальчик, коснувшись пальцами руки старика.

Мальчик и старик покинули стеклянную полусферу «Викинга» и под ярким синим небом пошли по морской набережной к дому, в котором жил Арсен.

Они оставили позади полтора квартала, когда за их спинами раздался высокий хриплый голос:

– Остановитесь! Я прошу! Я требую!

В этом сорванном голосе звучали мольба и отчаянье.

Обернувшись, мальчик и старик увидели мужчину лет сорока пяти, до горбатости сутулого и непропорционально длинноногого. В полосатой домашней пижаме и тапках на босую ступню, он неловко семенил за ними.

– Я не спал всю ночь. Да. И весь день, – быстро заговорил он. В его впалых, упрятанных под густыми бровями глазах переливчато двигались две большие золотые капли. – Этого не выдержит никакая психика! Они кричали всю ночь! Рыдали! Выли! Я знаю: у меня навязчивые идеи. То есть я сам знаю, что я болен. Но если я это понимаю, значит, какая-то часть моего рассудка здорова?

Он вопросительно заглянул в лицо сначала мальчику, потом старику.

– Скажите, – тихо промолвил он, – ведь это всё… – он осекся и шепотом произнес: – С Луной… Выдумки?.. Ведь этого не может быть? Я математик. Я сделал расчеты.

– Разумеется, – спокойно ответил старик. – Возвращайтесь домой, сварите кофе и возьмите хорошую книгу.

Несколько секунд мужчина стоял неподвижно, только густые кустистые брови его шевелились. Вдруг он усмехнулся.

– Я знал, что этого нет на самом деле, – сказал он уже твердым, спокойным, даже хвастливым голосом. – Да. Математика! У меня так расшатались нервы! Но теперь я вижу ясно. Мне сразу понравились ваши лица. Это просто массовая галлюцинация! У всех до одного! Психоз миллионов!..

Он не докончил фразу, задумчиво побрел к подъезду дома, из которого, очевидно, только что выбежал, но перед дверью внезапно обернулся, блеснул горящими глазами и торжественно изрек:

– Гомера читать буду!

Это было странно, почти неправдоподобно – фонтаны у здания отеля «Золотая звезда» работали. Сам отель был пуст и черен от копоти – он сгорел полностью еще до памятного землетрясения, но из наконечников труб, расставленных в шахматном порядке перед гранитными ступенями входа в отель, били вверх сильные струи чистой прозрачной воды и с шумом ниспадали в два прямоугольных бассейна.

Пройдя по набережной еще немного, старик и мальчик свернули в подъезд последнего перед вертолетной стоянкой дома. Бесшумный лифт вознес их на четырнадцатый этаж.

Глава 2

Арсен был по возрасту такой же старик, как и Фома, но внешне нельзя было бы найти двух более разных людей. Фома был строен телом, беловолос и легок в движениях. Арсен – медлителен, кривоног и необычайно широк в плечах. Еще у него не было кисти правой руки, и, здороваясь, он подавал левую руку, всегда, впрочем, этого стесняясь, хотя кисть правой руки он потерял в молодости и за пятьдесят лет можно было привыкнуть к такому рукопожатию и не стесняться. Голова у Арсена была громадная, черты лица крупные, морщины на лице прямолинейные и очень глубокие. Будто неведомый скульптор, лепивший его голову, успел выполнить только черновую работу и потому на всякий случай везде оставил лишнего материала – на носу, ушах, губах, бровных дугах. Когда Арсен снимал пиджак и вешал его на спинку стула, плечи пиджака на полметра спускались с обеих сторон спинки. Таких, как Фома, в этот пиджак поместилось бы трое. На груди у него была огромная татуировка, изображавшая ощеренного льва. Он наколол ее в возрасте пятнадцати лет, будучи худым узкоплечим подростком, и образ льва, изображенный на груди, начал таинственно воздействовать на его человеческий лик, потому что через несколько лет он стал совершенным львом. Но странно, глаза этого могучего человека были всегда полны светлой грустью. Поселившись в них однажды, она эти большие теплые глаза посчитала удобным для себя жилищем и уже из них не уходила. Во всяком случае, мальчик не мог припомнить, чтобы он видел Арсена с веселыми, смеющимися глазами, как, впрочем, ни разу не видел в его глазах ни тоски, ни страха, ни отчаяния.

Когда, выйдя из лифта, они остановились на лестничной площадке перед квартирной дверью и услышали за ней грузные шаги, мальчик с вожделением, мгновенно возникшим в подушечках пальцев рук, вспомнил о коллекции камней и минералов, которая была у Арсена и которую Арсен разрешал ему не только смотреть, но и раскладывать на столе.

Арсен не спрашивал из-за двери: «Кто?» Он открывал любому. Он ничего не боялся. И сама дверь была у него тонкая, деревянная. Такие двери были теперь редкостью. У большинства владельцев квартир стояли пуленепробиваемые стальные двери с дорогими запорными устройствами и смотровыми глазками, сквозь которые можно было видеть в темноте.

Огромный человечище вырос перед мальчиком и стариком. Он был одет в просторные серые брюки, белую накрахмаленную рубашку и синюю безрукавку поверх нее. Очки на его большом бугристом носу съехали вниз, и добрые глаза внимательно смотрели на пришедших поверх прозрачных стекол. И мальчика сразу охватил привычный восторг от величины гигантских плеч Арсена и от его крупной львиной головы – неужели такие люди бывают на самом деле?!

И вот уже, один в кабинете Арсена, он склонился над тяжелыми ящиками с камнями и минералами. Широким кругом ложились на поверхность письменного стола куски вулканической лавы, черный базальт, оранжевые руды, красные, золотистые, дымчатые горные хрустали, янтарь с застывшим в прозрачной глубине доисторическим жуком, брусок малахита, а в центре круга горкою – голубые кристаллы аквамарина, изумруды, халцедоны, агаты…

Мальчик любил разложить всю коллекцию и, прищурив глаза, со стороны наблюдать за тем, как многоцветно она переливается на темно-зеленом гладком сукне.

Но сейчас, раскладывая камни, он впервые думал не о них.

«Ты был когда-нибудь в океане?»

Вопрос, заданный ему стариком полчаса назад, смутил мальчика.

«Океан!..»

Мальчик оглядел комнату.

Она была прямоугольной формы, с большим овальным окном на залив и несметным количеством книг на книжных полках. Но мальчик сразу понял, что ищет его взгляд. На одной из стен, занимая почти целиком ее площадь, находилась карта планеты.

Это была особенная, голографическая карта, на которой водная поверхность земного шара была озарена изнутри невидимыми лучами; в океанах, морях и озерах светились рельефные подводные впадины, горные хребты, плато, вулканы…

Океанолог по профессии, Арсен за свою жизнь исплавал весь Мировой океан, спускался на большие глубины в батискафах, прошел в подводной лодке подо льдом Северного Ледовитого океана, и эта подробнейшая карта – была итогом его работы.

Везде на водной поверхности чернели мелко нанесенные цифры, сотни цифр, но ими обозначались не глубины, а нечто иное, чего мальчик не знал.

«Чтобы попасть в океан, надо пройти залив, море, пролив… – думал мальчик, глядя на карту. – Это длинный путь. На один залив нужно двое суток».

Он прикинул – какое расстояние потребуется им одолеть, попытался разделить это расстояние на среднюю скорость, с которою они будут двигаться, но у него не было калькулятора, а считать в уме он почти разучился.

«Хорошо бы найти его, пока не начался прилив, – подумал мальчик. – Но сначала я посмотрю вертолеты».

Он подошел к окну.

Даль залива синела. Темные с яркими белыми вершинами облака уплыли, и вместо них появились редкие перистые облачка. Внизу, слева, от края до края видна была вертолетная стоянка и посреди нее, как жирная красная точка, – круглая крыша будки, в которой дежурил охранник.

«Нет, никак нельзя успеть туда и обратно, – сказал мальчик сам себе, отходя от окна. – Но ведь мы не можем не успеть обратно?!»

И эта мысль удивила его.

Не спеша, в задумчивости он начал снимать со стола камни и складывать их в деревянные ящики.

Когда на столе осталась небольшая кучка изумрудов, халцедонов и агатов, он ощутил, как на плечо ему легла огромная рука, но легла, будучи огромной и тяжелой, легко и даже ласково.

– Что тебе из всего этого больше нравится? – спросил Арсен.

Мальчик показал на янтарь, в глубине которого чернел доисторический жук.

И сейчас же со стыдом понял, что Арсен спросил его для того, чтобы что-нибудь подарить ему.

– Он твой! – сказал Арсен.

– Спасибо, – смущенно прошептал мальчик, трогая пальцами янтарь и все еще не веря, что драгоценность принадлежит ему.

– Ты хочешь есть? – спросил Арсен.

– Фома накормил меня, – ответил мальчик. – Я хотел бы пойти погулять.

– Погода хорошая, – согласился Арсен.

Как только мальчик вышел из дома на набережную, он сразу повернул к вертолетной стоянке.

Стоянку огораживала металлическая сетка, в которой были сделаны с двух сторон входы.

Мальчик покрутился возле полосатых тумб и скользнул под шлагбаум. Сильные воздушные машины окружили его – легкокрылые, изящные, высокие и массивные, с замысловатыми опознавательными знаками, с длинными обвислыми лопастями винтов. Их прозрачные кабины сверкали в солнечных лучах. За выпуклым пластиком видны были кресла пилотов, приборные доски, рычаги управления. Как в фантастическом лесу, раскинувшим над ним тонкие ветви, от которых пестрели на земле множественные тени, ходил среди них мальчик. Каких только вертолетов здесь не было! Шестиместные, четырехместные, огненно-красные спортивные, одноместные с открытым седлом, как у мотороллера.

Мальчик долго стоял возле одного из них, потом все же рискнул и сел в седло. Он оглядел приборную доску, измеритель скорости, на котором последним справа стояло число 200. И это число сразу обратилось в его воображении в свистящий в ушах поток воздуха.

– Если хочешь, я могу открутить тебе голову, – услышал он совсем близко голос охранника.

– Но ведь я ничего плохого не делаю, – промолвил мальчик.

– Но ведь это не твоя машина, – сказал охранник.

– Нет, – ответил мальчик.

Он вышел с территории стоянки и побрел по набережной в сторону устья реки, к тому месту, где старик выбросил калькулятор. Он не обиделся на охранника. Он вообще ни на кого не обижался теперь. Прежде он много обижался и очень страдал от своих обид, но теперь перестал обижаться, даже когда ему говорили злое. В конце концов, охранник был прав: еще неизвестно, как поступил бы владелец воздушного мотороллера, застигни он чужака в седле своей машины.

Внезапно мальчик увидел идущих на него людей.

Его сразу поразило то, как они шли, – цепочкой, перегородив тротуар, крепко держась за руки и глядя прямо перед собой. Их напряженные глаза смотрели очень далеко, и мальчик, остановившийся на их пути, не являлся им помехой; они смотрели сквозь него.

Это была семья из пяти человек. В центре – глава семьи и его жена, по сторонам – трое детей: юноша лет семнадцати, таких же лет девушка в карнавальном сомбреро и малыш в коротких штанишках на лямочках. Они двигались, как бы преодолевая невидимую, встречную им силу, наклоняясь вперед и сильно отталкиваясь ногами от асфальта. И только малыш упирался и плакал. В руке у него был игрушечный мышонок.

Мальчик уступил им дорогу, и они проплыли мимо, даже его не заметив.

Проходя рядом с мальчиком, малыш выронил мышонка и, закричав, попытался вырваться, но взрослые не остановились.

Мальчик подобрал мышонка и бросился за ними. Он протянул малышу игрушку, но тот опять уронил ее. Тогда мальчик снова подобрал мышонка, но малыш и в третий раз выронил его.

«Какой неловкий!» – подумал мальчик.

Наконец ему удалось просунуть плюшевого зверька малышу под лямку штанишек.

И сразу мальчик отстал от них, так как они вошли на территорию стоянки.

Обернувшись назад, малыш на мгновенье взглянул на него печальными прощающимися глазами.

Мальчик решил посмотреть, как будет взлетать вертолет, и сел вблизи ограды на парапет. Он видел, как пятеро забрались в четырехместную машину, малыша с мышонком посадили на колени к его матери, засвистели турбины, винт над кабиной вертолета сдвинулся, превратился в сияющий круг, и машина пошла над заливом.

Вертолет быстро набирал высоту; он поднимался все выше, уменьшаясь, сверкая на солнце.

Сильно запрокинув назад голову, мальчик наблюдал за его полетом.

«Что он делает! – подумал мальчик о пилоте вертолета. – Зачем они забираются так высоко?»

И вдруг он понял, что сейчас произойдет, и с силою закрыл глаза. Но они против его воли открылись, и он увидел, как, сорвавшись с огромной высоты, вертолет стремительно понесся вниз к густой синей воде, мелькнул над нею черной тенью и исчез в ней без всплеска и грохота, точно провалился в пустую глубокую яму.

Мальчик шел по набережной. Он ни о чем не думал. В его душе появилась болезненная пустота, и эта пустота росла, ширилась… Он и не заметил, как оставил позади отель «Золотая звезда», морской вокзал, разграбленную аптеку.

Дойдя до Центрального спуска, он спустился по каменной лестнице и сел на ступенях под статуей мраморного атлета, где в полдень они сидели вместе с Фомой.

Вода была еще далеко, и место, куда старик забросил калькулятор, не было затоплено ею.

И глядя на далекую воду, мальчик понял, что не пойдет искать калькулятор, потому что ему все равно, будет у него калькулятор или нет.

Он поднялся с теплых ступеней и побрел куда глаза глядят.

Танки уехали, и только ребристые следы от тяжелых гусениц остались на земле и траве.

Мальчик приближался к тридцатиэтажному небоскребу, стоявшему на бетонных ногах-опорах. В памяти ожил шум ливня и легкое дыхание юной женщины в длинной до щиколоток зеленой юбке и бледно-розовой блузке с крылатыми рукавами…

Ему захотелось посмотреть: есть ли еще над зданием ангелы. Впрочем, это он назвал их ангелами. В первый раз они пришли к нему в раннем детстве во сне. Они ему приснились. А потом он увидел их наяву. Он подумал тогда, что они – какие-то особенные люди-птицы из фантастического кинофильма. Но у них не было крыльев, как у птиц, и ног и рук, как у людей. Они появлялись внезапно и были окружены многокрасочными сияниями, цвет и сила света в которых постоянно менялись, то затухая, то разгораясь. Много позже мальчик догадался, что это язык, которым они разговаривают между собой.

Однако светлая тоска, которая охватывала его сердце, когда оно вдруг начинало чувствовать их присутствие, не появилась, и он понял, что ангелов нет.

Пустота в душе стала огромной, и мальчик испугался, что сейчас заплачет. Тогда он круто переменил направление и быстро зашагал к мосту.

Перейдя через мост, он увидел высокую гору свежевыструганных досок и бригаду рабочих в голубых комбинезонах.

Рабочие строили театральную сцену. Помост и боковые стенки были уже сколочены, и теперь они собирали из дюралевых конструкций навес.

Вдруг мальчик услышал выкрикнутое издали свое имя.

– Федя!

Он обернулся и увидел подбегающего к нему одноклассника.

– Там, в школе, такое!.. – возбужденно заговорил одноклассник; глаза его лихорадочно горели, и нервная улыбка прыгала по щекам. – Бежим скорее!

И они помчались к зданию школы.

Ничего особенного ни по пути, ни близ здания школы мальчик не заметил, но одноклассник упорно продолжал тянуть его за собой.

Они взбежали на крыльцо, отворили входную дверь, но далее проследовали не в главный вестибюль, а вправо, к другой двери, ведшей в подвал.

Одноклассник приложил палец к губам, стрельнул вперед глазами, показывая, что им надо идти туда, и, ступая на носках, неслышно они спустились по узкой глухой лестнице.

В подвале была полутьма. От маленьких окошек поверху тек пыльный прямолинейный свет. Под тяжелым бетонным перекрытием первого этажа, нависавшим над полутьмою, мальчик различил много подростков из разных классов. Они стояли полукругом и что-то загораживали собою.

Мальчик подошел к ним с краю и увидел в сумраке угла деревянные нары, покрытые куском полиэтилена, и на нарах два голых тела: одно – полное, взрослое, женское, другое – худое, мальчишечье.

– Сама пришла! – шепнул мальчику его приятель. – Я очередь занял, а потом, думаю, разыщу тебя.

Мальчик смотрел на нары. Он понимал, что смотреть нельзя, и не мог не смотреть.

Женщина была немолода. Она лежала на спине, подложив под шею подушечку и откинув назад темноволосую голову. Ее тяжелые белые ноги, согнутые в коленях, упирались в поверхность нар крупными уродливыми ступнями, а сильная шея с широкой пульсирующей жилой, дугою вытянутая на подушечке, была как кусок очень толстой змеи.

И мальчик все забыл. Он забыл о том, что произошло на заливе, об Арсене и Фоме, о Луне.

Завороженный увиденным, он чувствовал, как все настойчивее растет в нем желание поскорее прижать себя к женщине, прижать так сильно, чтобы тайна ее раскрылась ему, как это желание тянет его туда – к стонам, мрачному звериному дыханию, к тусклым бликам света на бесстыдно обнаженном теле женщины. Всего сильнее притягивала бесстыдность.

«Я тоже узнаю сегодня все…» – подумал он.

И вдруг, когда подошла его очередь и уже никого не осталось между ним и нарами, он услышал голос, отчетливо прозвучавший в центре его мозга: «Ты потеряешь Изабель!»

И мальчик бросился вон из помещения подвала. Вихрем он взлетел по ступеням тесной лестницы, распахнул одну дверь, вторую, перемахнул через перила крыльца и побежал меж прямоугольных высотных домов, сам не зная куда.

Он остановился возле желтого ларя со скособоченной вывеской «ПРЕССА» и долго ждал, пока дыхание успокоится.

«Теперь они будут смеяться надо мной, – подумал он об одноклассниках, – будут говорить: ты – слабак, а мы – взрослые мужчины».

– Но я люблю Изабель! – прошептал он им всем, а вышло – облакам, небу. – Я ее очень люблю.

И сейчас же ярко, объемно он увидел роскошную десятикомнатную квартиру, в которой жили до отъезда в Рим Изабель и ее родители, комнату Изабель в этой квартире и себя и ее в этой комнате вдвоем у письменного стола, на котором раскрыт альбом «Леонардо да Винчи», подаренный Изабель матерью на день рождения. Альбом был громоздкий, дорогой, с глянцевой суперобложкой, на которой мерцала черно-золотой улыбкой Джоконда.

Они стояли очень близко друг к другу, мальчик чувствовал щекой дыхание Изабель и вдыхал особенный, ни с каким другим не сравнимый, теплый запах, который источала ее кожа.

Изабель была в футболке и джинсах. Густые пряди волос охватывали ее продолговатое лицо и спадали ей на плечи и грудь, а когда она наклонялась – ложились концами на альбом. Она переворачивала страницу за страницей.

– Хочешь поцеловать мне руку? – сказала она, не глядя на него.

И мальчик услышал, как громко бьется ее сердце.

Несколько секунд он не мог пошевелиться. Душа его замерла. Он посмотрел вниз на тонкую кисть ее руки, опустился возле Изабель на одно колено, чтобы губы его оказались вровень с ее запястьем, взял кисть ее руки на свою ладонь и прижал пересохшие от волнения губы к ее прохладным, как бы безжизненным пальцам. Ее рука совсем ничего не весила.

Неожиданная мысль вернула мальчика к газетному ларю: «Мне кто-то сказал эти слова: ты потеряешь Изабель! Я знаю, я об этом не сам подумал, хотя и понимал – то, что я сделаю, будет плохо».

Он оглядел пространство между домами, посмотрел вверх в высоту, словно хотел сейчас же обнаружить таинственное существо, предупредившее его, но чисто было над ним небо, и вокруг – никого, кроме нескольких школьников, игравших на пустой мостовой в футбол.

«А что, если за то время, пока я был у Арсена и в школе, письмо от Изабель пришло?» – подумал мальчик.

Когда он вновь оказался в холле своего дома, у него неприятно засосало под ложечкой. Он знал: ощущение тревоги возникло оттого, что он невольно вспомнил – над ним мама и господин Сугутов. От близости господина Сугутова мальчика всегда охватывало тревожное чувство. Но он успокоил себя тем, что ему не надо заходить в квартиру.

В холле было пусто и прохладно.

Он подошел к блоку почтовых ящиков и сунул палец в смотровую дыру.

В ящике лежало письмо.

Не доверяя первому ощущению, мальчик поцарапал ногтем поверхность, в которую уткнулась подушечка пальца, вынул палец и, перестав дышать, посмотрел в дыру.

За круглым отверстием светлел прямоугольник письма.

Мальчик открыл ящик и извлек голубой конверт с наклеенной треугольной маркой.

Это была не ее рука – он сразу понял. Незнакомый мальчику чужой почерк вглядывался в глубину его глаз жесткими черными буквами. Однако имя и адрес на конверте были указаны правильно. Письмо, вне сомненья, было послано ему. Но место, где пишется адрес отправителя, автор письма оставил пустым.

«Странное письмо… – подумал мальчик. – Не следует распечатывать его здесь. Мало ли кто пройдет мимо».

Он решил прочесть письмо в саду у детского сада, где в одиночестве играли малыши, но отверг и это и быстро зашагал в сторону моря.

По правую руку от русла реки, за пустыми котлованами, лежали невдалеке от берега залива бетонные трубы большого диаметра – в них можно было сидеть и даже ходить, слегка согнувшись. Их завезли с полгода назад для строительства бизнес-центра, но недавнее землетрясение положило конец этой стройке, как и всем остальным в городе.

Мучимый нетерпением поскорее узнать тайну письма, мальчик, не выдержав, побежал.

«Если письмо не от нее, то от кого же? – думал он, сильно отталкиваясь быстрыми ногами от земли и глядя прямо перед собой. – Мне никто не пишет, мой адрес никто не знает…»

На строительной площадке не было ни души, если не считать нескольких бездомных кошек и собак. Мальчик забрался в цилиндрический туннель трубы, сел на покатую плоскость и, вытянув вперед ноги, оторвал от края конверта тонкую полоску.

Письмо состояло из единственного листика бумаги. Вверху его было крупно написано:

ПИСЬМО-СЧАСТЬЕ!

Это письмо обошло вокруг света 444 раза, – начал читать мальчик. – Теперь оно попало к вам. С получением этого письма вас ждут удача и исполнение желаний. И это не шутка и не обман. Но вам надо переписать его 20 раз и в течение 96 часов отправить адресатам в разные страны мира. Отныне все зависит от вас. Нам доподлинно известны десятки выдающихся людей, которым это письмо принесло успех. Ни в коем случае не рвите его и не выбрасывайте. Помните, в вашем распоряжении 96 часов. 20 сделанных вами копий, и ваше главное желание исполнится!

Мальчик перечитал письмо еще раз. Он испытывал сразу два чувства. Первым – было разочарование: он понял, что уже не получит письмо от Изабель. И не получит потому именно, что вместо письма от нее пришло это письмо. И второе – чувство внезапной надежды на какую-то не предполагаемую перемену в жизни. Мальчик сидел в раздумье. Потом спохватился и сказал себе: «У меня нет и девяноста шести часов! Что же я сижу? Послезавтра Фома обещал взять меня в море».

Он вылез из трубы и поспешил к ближайшему почтовому отделению. По дороге он уверовал совершенно, что письмо поможет ему. Более не надо ждать от нее вестей, он увидит саму Изабель!

В просторном зале, куда он вошел, было гулко и пусто. Служитель почты прятался за барьером, лишь голова его торчала из полукруглого окошка, вырезанного в стекле. Единственный посетитель – бородатый детина в красной рубахе сидел в центре зала за пластмассовым столом. Перед ним блестела бутыль водки и лежал целлофановый пакет с сухарями. Детина смотрел в одну точку и громко грыз сухари.

– Дайте мне двадцать конвертов! – сказал мальчик, положив на барьер возле подбородка служителя несколько монет. – И еще двадцать листов почтовой бумаги.

Лицо служителя исчезло в глубине окошка, вместо лица появилась рука, которая забрала деньги, подала мальчику конверты и бумагу, и голова служителя вновь вернулась в прорезь окна, произнеся презрительно:

– Какой смысл писать теперь письма!

Мальчик хотел сказать, что письма, которые он напишет, – не простые, но решил, что не следует открывать каждому то, что было доверено ему одному, иначе желание может не осуществиться. Поэтому он только таинственно улыбнулся и промолчал.

– И все-таки там было золото! – сказал служитель почты детине. – Конечно, золото взорваться не могло. Но оно-то и охранялось оружием, которое взорвалось.

– Зачем хранить золото на Луне? Это неразумно, – уныло ответил детина пьяным голосом.

– Как раз разумно! – воскликнул служитель почты. – О количестве золота могли знать считанные люди! Да и украсть оттуда было труднее!

Переписав письмо, мальчик задумался – ему хотелось, чтобы копии, им сделанные, полетели во все концы мира. Но он не знал ни людей, ни адресов.

Вдруг ему в голову пришла великолепная идея: в каждой стране есть главный город, столица, а в ней – главная улица, а на улице дом № 1, иначе улица не могла бы начаться.

«В Париже главная улица – Елисейские поля, это я знаю точно», – подумал мальчик и аккуратно написал на конверте: Франция, Париж, Елисейские поля, дом № 1, квартира № 1, человеку, который там живет.

Торопливо переписал он письмо еще четыре раза и стал вспоминать столицы и большие города разных стран и названия главных улиц в этих столицах и городах.

«США, Нью-Йорк, Бродвей, дом № 1, квартира № 1», – написал он на втором конверте. «Россия, Москва, Тверская улица, дом № 1, квартира № 1» – на третьем, «Антарктида, полярная станция, начальнику станции» – на четвертом, на пятом – «Великобритания, Лондон…»

Тут он остановился, забыв, какая улица в Лондоне главная. Впрочем, если честно признаться, он не знал в Лондоне ни одной улицы. Тогда он подумал о Риме, но оказалось – о манящем его Риме он знает лишь то, что в древности в нем правил Юлий Цезарь и устраивались бои гладиаторов. Единственным, что возникло в воображении мальчика, был полуразрушенный Колизей. Напрягая память, мальчик начал вспоминать – что он знает в Китае, Греции, Германии, Скандинавии. Увы! Его познания не смогли принести ему никакой пользы. Великая стена – в Китае, Акрополь – в Древних Афинах, Бетховен, Гитлер и «Бременские музыканты» – в Германии… Скандинавия же безмолвно легла плоской собакой с оледенелой спиной – Норвегией и хвостом – Кольским полуостровом на разноцветье школьной географической карты и вообще осталась безответной.

– Вы не могли бы мне сказать, какая улица главная в Лондоне или в Осло? – спросил он у служителя почты.

– Главная улица в Осло? – переспросил служитель почты недовольно. – Кто ее знает, какая там главная улица!

– А в Стокгольме? – спросил мальчик. – Или в Берлине?

– Нет, не знаю, – ответил служитель почты. – Знаю, что в Париже – Елисейские поля. Еще в Нью-Йорке есть Бродвей. Там много магазинов.

– Я туда уже написал, – сознался мальчик. – А может быть, вы знаете что-нибудь в Риме? Или любую улицу в любом городе?

Служитель почты задумался.

– В Риме… есть Колизей, собор Святого Петра, Папа Римский.

– Нет, – сказал мальчик. – Я это все тоже знаю. Мне нужна улица.

Внезапно стало очень тихо.

Мальчик оглядел зал и понял, что детина в красной рубахе перестал грызть сухари.

– Вот такое огромное сердце у человека! – проговорил детина диким громким голосом.

И широко развел ручищи в стороны.

Он посмотрел на мальчика плывущими влажными глазами и сказал:

– Земля пахла снегом – зимой. И медом – когда наступало лето. Я был там маленьким. И ничего нет больше. Ничего не осталось. А в сердце, внутри, всё – и город, и долина, и снег. Я помню песни, которые пела мне мама. Скажи, куда это из моего сердца перейдет, когда сердца моего не станет? Кто примет это из моего сердца? И если примет, будет ли он любить это так же, как любил я, или ему будет все равно?

Мальчик молчал. Он не знал, что ответить.

Детина перевел взгляд на прозрачную бутыль, которая сверкала перед ним на столе. Потом прижал глаз с той стороны бутыли и стал смотреть через нее. И глаз его от этого увеличился и зажил своей собственной, отдельной жизнью. Глаз смотрел на мальчика, а мальчик смотрел на глаз.

– Хотите, я напишу вам письмо? – сказал мальчик.

– Хочу, – ответил огромный глаз.

– Я пошлю вам письмо-счастье. Только скажите ваш адрес.

– Мой адрес – я сам, – сказал глаз.

– Но я должен послать письмо, – возразил мальчик. – На конверте обязательно должны быть почтовые штемпели.

– Он поставит штемпели, – ответил глаз, дернувшись в сторону служителя почты. – Ты опустишь письмо в ящик, а он возьмет из ящика, поставит штемпели и принесет письмо мне. А я никуда отсюда не уйду. Я буду сидеть здесь вечно.

– Хорошо, – ответил мальчик.

«С этим письмом будет уже пять копий из двадцати», – подумал он, стараясь писать разборчиво и красиво.

Когда он опустил запечатанный конверт в почтовый ящик, детина, положив голову на согнутые в локтях руки, спал.

– Поговорим о чем-нибудь? – спросила из окошка голова служителя почты.

– Мне надо идти, – ответил мальчик.

– Жаль, – сказал служитель, взглянул на детину и добавил: – Теперь до вечера не проснется. Как мне быть одному со своими мыслями так долго?

Мальчик шел вдоль реки. Начинался прилив, и над слоем зеленой тины появился тонкий прерывистый покров воды.

«Интересно, зальет ли сегодня морскую набережную? – подумал мальчик. – Вчера волны плескались у самого парапета».

Он вспомнил, с каким напряжением смотрели собравшиеся у залива люди на черную, непривычно близкую воду, огненно сиявшую в серебряном лунном свете, и какая их охватила радость, когда вода все же остановилась и не хлынула на асфальт. Они веселились, как дети, словно это они своим желанием остановили воду. Словно наконец-то вода была в их власти и подчинилась им.

Театральная сцена на морской набережной была достроена. В глубине ее два молодых человека укрепляли декорации. Мальчик остановился возле высокого красочного щита и прочел: