Текст книги "Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути"

Письмо Скитальца

«Москва, 22 ноября 1934 года.

Дорогой Николай Васильевич!

Всего несколько дней как я вернулся в Москву из полуторамесячной поездки на Кавказ и в Крым, и в этом причина, почему я не мог своевременно ответить на Ваше интересное и теплое письмо.

Весь октябрь я отдыхал в Кисловодске, откуда проехал морем в Крым при великолепной, тихой погоде. Был по несколько дней в Ялте, Севастополе, Симферополе, в Байдарской долине и по дороге завернул на денек к А. М. [Горькому], проживающему тоже на отдыхе на берегу моря, спустившись туда от Байдарских Ворот. Он опять завел речь о Вас и Сетницком: вашу новую книгу он получил и спрашивал, не читал ли я ее. Спрашивал еще о Гусеве-Оренбургском. У меня усилилось впечатление, что старик не прочь собрать литературных возвращенцев. Совсем недавно возвратился из Европы Анатолий Каменский и уже где-то работает, но я еще не видел его. Видел и свой старый дом в Байдарской долине и решил от него отказаться в пользу школьного ведомства, убедившись, что он необходим для интерната местной сельской школы.

Во время моего путешествия по внезапному приказу Кагановича нам экстренно отвели квартиру, и жена моя переехала из гостиницы еще 2-го ноября: именно из-за этих соображений она отказалась от уже полученной путевки и не сопутствовала мне. Я нашел ее в хорошей, большой квартире из трех или даже четырех комнат, если считать огромную столовую, разделенную аркой, за две комнаты. Московские знакомцы только «ахают», глядя на такую квартиру, называя ее «колоссом» и даже «капиталом». Расположение комнат напоминает нашу харбинскую квартиру, но площадь больше. Адрес: Москва, 28, Покровка, Хохловский переулок, д.13а, третий подъезд, второй этаж, кв.32. Если Вы помните Покровку, то, конечно, представляете, что мы живем в центральной части Москвы. Квартира только что отремонтирована, и переборки еще сыроваты, но надеемся, что дней через 10 квартира будет сухой. Мое длинное отступление по квартирному вопросу Вы поймете и извините, когда убедитесь воочию до чего колоссален и трагичен этот вопрос в Москве. Есть люди, живущие здесь по 10 лет без комнаты и даже без угла. С Ешмановым видеться еще не приходилось, так как я все время в разъездах, но зато недавно встретился в Сочи на улице – знаете с кем? С Дьяконовым и его супругой. По-видимому, у Вас действительно шапочный разбор. Я завален работой. Печатаюсь одновременно в трех-четырех журналах. В начале декабря, вероятно, выйдет первый том сочинений. Шлю привет Наталии Сергеевне и детям Вашим. Поклон Н. А. Сетницкому и дяде Жене. Погода здесь в ноябре прекрасная.

Моя жена кланяется вам всем. Говорит, что когда скопится «материал», то напишет длинное письмо. Она здесь совсем обленилась и ничего не хочет делать кроме чтения книжек и хождения по музеям: нашла хорошую прислугу – немку. Тоскует о веселом песике – Генро. Собирается купить рояль. Обуржуазилась.

Ваш Скиталец.

P. S. Во всех виденных мной городах – Самаре, Нижнем, Кисловодске, Сочи, в Крыму – идет колоссальное строительство – параллельно Москве. Везде масса интересного. В следующий раз напишу подробнее, а теперь извиняюсь за малосодержательное письмо. Пишу на бивуаке: еще работают в квартире столяры»[401]401
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Ustrialov N. V. Box 1. Folder 1. 6.


[Закрыть].

Возможно, что данная переписка во многом окончательно предопределила переезд Н. В. Устрялова в СССР.

Невозвращенцы и антибольшевики о «Смене вех»

Сегодня для исследователей стали доступными документы, которые позволяют с определенными оговорками говорить о том, что поиск аттрактора в условиях после Гражданской войны в России проводили представители самых разных политических и общественных сил. В осознании массовой ответственности за общество интеллигенция пытается если и не публично, то в конфиденциальной переписке вести поиск в некотором логическом поле между конфронтацией и последовательным диалогом. И данный поиск затрагивал, как теперь оказывается, даже тех представителей интеллигенции, которые никогда не могли быть даже заподозрены в согласии на конформизм с советской властью. Так, во многом с основополагающими идеями сборника «Смена вех» (Прага, 1921) о вынужденном соглашении с большевиками с целью возрождения России совпадают рассуждения в переписке бывших российских послов В. А. Маклакова и Б. А. Бахметева[402]402
  Данные материалы впервые были опубликованы мною: Квакин А. В. «Наступило время компромиссов и эволюций…»: Переписка В. А. Маклакова и Б. А. Бахметева о новом лице русского либерализма начала 1920-х годов / / Источник. Документы русской истории. 2001. № 1. С. 25–45; Он же. Б. А. Бахметев – В. А. Маклакову: «Я завидую Ключникову». (Переписка Б. А. Бахметева и В. А. Маклакова о новом лице русского либерализма начала 1920-х гг. в архивном собрании Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета США) / / Клио. Журнал для ученых. 2001. № 1 (13). С. 214–235; № 2 (14). С. 195–215. Рукопись данной работы была уже готова к печати, когда в издательстве «РОСПЭН» была опубликована большая часть переписки В. А. Маклакова и Б. А. Бахметева: «Совершенно лично и доверительно!»: Б. А. Бахметев – В. А. Маклаков: Переписка 1919–1951 гг.: В 3 т. М.; Стэнфорд, 2001–2003.


[Закрыть]. Уже в письме от 30 августа 1921 г. Маклаков сделал упор на опасность непримиримого антибольшевизма: «До сих пор не исключена возможность, что Россия как великая мировая держава не погибла вместе с революцией, не погибла надолго или даже навсегда. Пока мы отправимся от беды, пока еще не обнаружилось, что революция вышла на пользу, требовать преклонения перед ней могут только те, кто понимает, что критика этой революции есть их собственное осуждение.

Если бы я был честолюбив и не мирился с тем, что не могу действовать, я, может быть, нашел бы позицию, на которой мог бы стоять. Но я не честолюбив, но зато думаю, что каждый из нас имеет свой облик, идею, которую он отражает. Если он этой идее служить не может, то за другую ему лучше не браться. Для нее найдутся другие. У меня была политическая идея, которую я выражал с самого выступления на этом поприще. Юношеское увлечение революцией сменилось у меня глубоким отвращением к ней, вернее, боязнью революции. Я был убежден, что она придет, если мы пойдем той же дорогой, и ждал ее с трепетом и ужасом; она представлялась мне одновременно и разложением общества, о котором так хорошо писал Тэн, торжеством «черни» и «черных» инстинктов, и пушкинским русским бунтом беспощадным и бессмысленным. И за этой революцией я предвидел эпоху реакции, неизбежной и заслуженной. Вся моя политическая деятельность сводилась поэтому не к борьбе против власти, а к влиянию на власть, к желанию толкать ее на путь эволюции, на путь необходимых реформ, к тому, что Струве назвал в одной из своих статей «оздоровлением власти». В этом отношении я был, безусловно, последователен. От этого признания убеждал меня в частной беседе сам Милюков. Прибавлю, что такая позиция была мало обычна среди наших политических партий. У нас принято либо колебать саму власть, как врага, либо ее оправдывать и защищать от нападок…

И когда я Вам писал о необходимости соглашательства с большевиками, ибо только оттуда может что-то выйти, моя позиция слагалась из разных мотивов: и понимание момента, и презрение ко всем антибольшевистским силам, которые обнаружили такую бездарность, и мысль, что нет иной дороги; но, может быть, инстинктивно меня толкала на эту дорогу и моя старая позиция, которая всегда заставляла меня обращаться к власти, хотеть эволюции, не революции. Я писал, что об этих мнениях нельзя говорить вслух, ибо это вносит смуту в умы. Теперь скажу больше. Когда я для себе по совести ставлю вопрос, мог ли бы я занять серьезно эту позицию, стать лидером тех, кто в настоящее время говорит о соглашательстве, как Гредескул, Ольденбург в России, Путилов здесь и т. д.; когда я ставлю себе этот вопрос, то говорю: нет, я такую позицию занять не могу; это для меня невозможно по моральным причинам, даже если я поверю, что полезно для России сотрудничать с Лениным, Троцким и другими, то я все-таки сотрудничать с ними не стану и не смогу. Пусть мой ум скажет, что это нужно, пусть это делают другие, я осуждать их не стану; но самому подать большевикам руку и им простить то, что они сделали с Россией, я не могу. Я предпочту не вернуться в Россию, чем ехать мириться с большевиками, принять их амнистию. Этого я не могу, но не вижу пока и никакого пути, которым я мог бы активно с ними бороться. Белое движение кончилось, да я и потерял веру в них. Савинковская деятельность мне тоже морально противна, как всякое переодевание, лганье и подпольщина. Он во многом меня с собой помирил; он ведет свое дело умно и может талантливо; сейчас он полезен. Но я не мыслю себя рядом с ним, в его организации. Мне там нет места. Если бы я не был прикован к своему посту, я сейчас сознательно бы отошел от политики.

Пока я здесь, я изображаю эмблему и наблюдаю; но действовать я не могу, ибо, надо ли мне Вам доказывать, что как ни осуждаю я Милюкова, и Львова, и Учредилку, и Земгор, все эти отрыжки той позиции, когда мы все были оппозицией, то я еще дальше от тех, кто с ними со всеми борются во имя старого, кто, так же как и оппозиция, в своих грехах не повинился и их не сознал; что если я считаю, что Львов и Милюков своей бездарностью погубили Россию, то, конечно, вместе с ними еще больше, чем они, погубили ее те, кто им предшествовал. Только издалека, притом там, где этого не ждешь, встречаю я среди политических деятелей лица, с которыми и я могу говорить без досады и мысли которых меня радуют, как откровение будущего. Но это все единицы и крохи. Не эти лица и даже не эти идеи сейчас занимают авансцену. Тем, кто ее сейчас занимает и займет завтра, я мешать не хочу. Если я их «поношу», как Вы пишете, то только в интимных разговорах с Вами и с другими друзьями. Я даже думаю, что они непременно вернутся к власти, чтобы окончательно похоронить себя и закончить период старых воспоминаний. Я смотрю на них как на обреченных. Но быть вместе с ними, говорить на их языке и делать с ними одно общее дело пока я не могу. Я это хорошо понимаю и этому подчиняюсь. Мне сейчас действовать негде»[403]403
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 3. Folder 3. 13.


[Закрыть].

Необходимо обратить внимание на ряд существенных положений, изложенных в данном небольшом отрывке. Во-первых, Маклаков пишет о том, что «революция вышла на пользу». Во-вторых, он считает, что нужно не призывать «к борьбе против власти, а к влиянию на власть, к желанию толкать ее на путь эволюции, на путь необходимых реформ». Далее, Маклаков опять пишет «о необходимости соглашательства с большевиками», отмечая невозможность для себя занять «сменовеховскую» позицию («пусть это делают другие, я осуждать их не стану»). При этом он откровенно заявляет о гибели Белого движения, в которое у него «потеряна вера».

В письме от 28 сентября 1921 г. Маклаков предостерегает Бахметева от напрасной веры в скорое свержение большевизма: «…Это трагически образом совпадает с тем инстинктом, который давно мне говорит, что не приходится ждать падения большевистской власти, что оно могло выйти только от белых движений, что вне этого есть только либо оздоровление и отрезвление большевизма, которое путем скачков и частичных крушений всех попыток управлять Россией и наступление в ней той анархии, которая явится началом оздоровления. Когда посмотришь на этот второй процесс, то оказывается, что все то, что есть здорового и сознательного в России, боится этого процесса и будет ему сопротивляться. Этот процесс приветствует только за границей наша эмиграция. Все же здоровые элементы внутри России, которые будут ему сопротивляться, все они будут терпеть большевистское правительство, будут толкать его на тот другой путь, в котором может быть его спасение, но будут удерживать его от крушения. А мы по-прежнему ставим ставку на крушение; признаюсь, что чем ближе вглядываешься в то, что делаешь, тем меньше видишь элементов такого крушения… Напротив, кажется, что как ни отвратителен, как ни мерзок большевизм, его крушение не предвидится; и все политики, которые ставят свою ставку на это крушение, рискуют сделать большую ошибку»[404]404
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 3. Folder 3. 15.


[Закрыть].

В письме Бахметеву от 18 октября 1921 г. Маклаков, выступая с точки зрения русского патриота, подчеркивал: «Среди многих пороков и слабостей эмиграции не могу закрыть глаза на это коренное ее свойство: недостаток настоящего патриотизма – мы сохранили психологию «пораженчества», борьбу друг с другом за счет России»[405]405
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 3. Folder 3. 16.


[Закрыть]. Во многом здесь есть созвучие с идеями сборника и журнала «Смена вех».

Впервые в переписке двух послов об этом общественно-политическом течении прямо говорится в письме Маклакова Бахметеву 24 октября 1921 г. При этом автор характеризует «сменовеховство» как «самое интересное из всего того, что за последнее время писалось». Интересна и информация о личных контактах Маклакова и Ключникова: «Я посылаю Вам почти одновременно с этим[письмом. – А. К.] книжку «Смена вех»; посылаю потому, что не уверен, что она продается в Америке, а между тем настойчиво рекомендую Вам на досуге не торопясь ее прочесть. Я об ней когда-нибудь поговорю с Вами подробнее; для меня эта книга представляется самой интересной из всего того, что за последнее время писалось, не только потому, что она ставит самые интересные вопросы, злободневные и острые, но и потому, что подходит к их разрешению не по-старому, а по-новому. В самой книге перемешаны правда и неправда, бесспорное и очень спорное; вся ее критическая сторона, нападки на Белое движение, на первое Временное правительство, на эмиграцию и ее методы борьбы, в значительной степени верно и трагически верно; то, что в ней «от лукавого» – это признание, что большевизм принес какие-то новые слова, которые должны восторжествовать и в Европе, которые переживут большевизм и т. д.; читая эту книгу, можно подумать, что не из тактических соображений, а всерьез авторы стали коммунистами. Мне было интересно выяснить, чего они хотят на самом деле, и я вызвал к себе Ключникова и вчерашний день, воскресенье, четыре часа с ним беседовал. Все, что он мне говорил, настолько интересно и ново, что мне хочется не теперь, когда ни мне, ни Вам некогда в это вникать, рассказать Вам подробнее об их мечтаниях, планах и надеждах.

Ключников, к слову сказать, только что вернувшийся из Лондона, где он много, долго разговаривал с Красиным, приподнимает завесу над их иностранной политикой, которую Вам полезно знать. Искренне или неискренне, они намерены взять курс, который может быть опасен, поскольку речь идет об уловлении Америки. Они, во-первых, станут всецело на защиту единства России; они не считают серьезными наши упреки, что они же раздавали ее направо и налево; на этот упрек они отвечают, что всякое признание чьей бы то ни было независимости сопровождалось немедленно той работой внутри независимой страны, которая вводила ее обратно в состав Русского государства…

Ключников находится в периоде увлечения большевизмом, по крайней мере, поскольку речь идет об его иностранной политике, и думает, что ради дружбы с Америкой большевики действительно в значительной мере способны свою политику изменить…

Второе, что я хотел сказать в связи с Ключниковым – это своеобразие личных переживаний. Формулирую их кратко. Я проверял себя во время разговора с Ключниковым, и могу сказать, что разумом я допускаю целесообразность такой политики, хотя не берусь утверждать, что для нее наступил подходящий момент; но морально ни сегодня, ни завтра она для меня недоступна; я не мог бы идти вместе с теми, которые не отвергли солидарности с большевиками первого периода, т. е. Брест-Литовска и террора. Только тот большевик, который низвергнет большевиков-предателей, мог быть приемлем. Итак, разум принимает, моральное чувство отвергает. Есть другая политика разрушения, которую олицетворяет Савинков, о которой, не называя ее прямо, говорит и «Смена вех»; морально я эту политику понимаю; не усмотрите противоречия с тем, что говорил раньше, что эта деятельность Савинкова для меня недоступна по моральным мотивам, ибо эти слова нужно понимать в более узком смысле, т. е. что я лично не был бы способен делать то, что нужно делать на этом пути. Это то же, что было и при царизме; я понимал революционную деятельность и даже считал ее полезной, но сам не мог в ней участвовать, не из страха за собственную шкуру, а из брезгливости к систематической лжи. Но, если моральное чувство мирится с работой Савинкова потому, что она отвечает чувству ненависти к большевизму, то разум мне говорит, что в результате этой деятельности нет блага, что это пораженчество, которое бьет по России для того, чтобы ударить по правительству, что в лучшем случае эта деятельность может достигнуть успеха линии Ключникова. Итак, здесь обратный вывод: мораль оправдывает, разум осуждает. Но когда я смотрю на деятельность учредиловцев и эмиграции, я прихожу к выводу, что их одинаково осуждают и разум и мораль. Это пустое место по результатам и непохвальное дело по противоречию с сознанием своего долга охранять интересы России»[406]406
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 3. Folder 3. 16.


[Закрыть].

В ответном письме Бахметев сообщал Маклакову о том, что уже давно внимательно изучил сборник «Смена вех» и нашел многие его положения неприемлемыми для себя. Ему представлялась более продуктивной линия, близкая «новой тактике» Милюкова, основанная на союзе с эсерами. Тогда в пространном письме от 31 октября 1921 г. Маклаков попытался переубедить Бахметева: «Не хочу отговаривать Вас от линии, которую Вы взяли и держите; то, что я Вам говорю, я говорю только для Вас. Я хотел бы только, чтобы мы, и особенно Вы, себе иллюзий не делали. В эмигрантской психологии здорового нет ничего; Вы рекомендуете в своем письме избегать «ископаемых»; Вы «ископаемых» видели только в правых элементах; левые – это такие же ископаемые. То, что они, став у власти, погубили Россию не только потому, что задача ее спасти была выше их сил, но потому, что все, что они делали, вело к заведомой гибели, – их ничему не научило. Недаром, когда Милюков прочел о составе Комитета для голодающих[Комитет помощи голодающим. – А. К.], он искренне поверил, что именно этот комитет – будущая Россия, что он станет властью и порыв народной любви к нему его оградит. И он не только так думал, но он имел такт это написать в своей газете. Он уверял, что на местах отделения этого Комитета заменяют большевистскую власть и что его начало – конец большевизма; между тем, об этом Комитете приходят вести из России и они очень характерны. В Комитет в России никто не верил. К Кишкину и Прокоповичу все отнеслись с нескрываемым осуждением, как людям, которые либо играют дурака, либо себя продают. Вы в Вашем письме по поводу Комитета констатировали в нем отсутствие хороших имен; Вы были правы; а Милюков был доволен его составом, и если бы зависело от него и его единомышленников, то тех имен, которые Вы считаете настоящими, они бы туда как центровиков не допустили. Как после Февральской революции Временное правительство вообразило, что революция была сделана только для того, чтобы иметь возможность видеть их во главе правительства, так и теперь они живут той же идеологией и иллюзией.

Из того, что доходит к нам из России, видно одно: что там не интересуют[ся] больше политикой, но зато увлекаются торговлей, спекуляцией, различными формами экономики; если большевики поймут это – а они способны понять – они смогут попасть в тон народного настроения; они смогут привлечь всех к живой работе, и страна на первое время простит им пролитую ими кровь и разорения. Конечно, это их не спасет, ибо, поставивши во главу угла производство, они должны будут соответственно этому изменить административный аппарат; тогда начнутся внутренние конфликты, которые приведут их к гибели. Но курс будет взят ими правильный, народная масса будет ставку ставить на них, на тех, кто это поймет, а не на эсеров в эмиграции. Мы приближаемся к тому, что в истории называют аполитичным моментом. Равнодушие к политике, особенно к внутренней политике, поможет России пережить моральные унижения от примирения с большевизмом; да его трансформация все же будет сопровождаться некоторыми гекатомбами, в которых увидят расплату за старые грехи; но эмиграция, которая сунется в Россию не с этими лозунгами, а с политикой, потерпит окончательное крушение. Большевики привлекут к себе и интеллигенцию, играя на патриотической струнке, и капитал, играя на струнке наживы. А эсеры и «новая тактика» прозевают и то, и другое»[407]407
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 3. Folder 3. 16.


[Закрыть].

В письме от 8 ноября 1921 г. Маклаков специально подробно останавливается на своем отношении к идейно-политическому движению «Смена вех» (в тексте письма он их называет «движением новых «Вех» или «вехистами»). В четвертую годовщину установления советской власти в России он прямо пишет: «Мы, очевидно, вступаем в новую фазу отношений к большевикам. Для меня несомненно, что в том движении, о котором я Вам писал, в движении «вех», много здоровых мотивов; их сила, кроме того, в том, что это движение ново, еще не истрепано и не изжило себя самого. Думаю даже, что оно, наверное, станет тем руслом, к которому в известный момент мы придем все, как к неизбежному концу[выделено мной. – А. К.]. Вопрос только во времени; но в этом движении и сейчас обнаруживаются две слабые стороны. В первом номере их журнала, который они выпускают под тем же заголовком, можно видеть обе эти опасности.

Первая в том, что, либо по тактическим соображениям, т. е. из желания как можно скорее завести близкие отношения с большевизмом, примириться с ним, а, может быть, даже и получить его поддержку, ибо по законам психологического равновесия движение новых вех вместо того, чтобы неприкосновенно выставлять себя как новый вид борьбы с большевизмом, вырисовывается как примирение с ним. По моему мнению, вехизм должен был бы соответствовать тому, что в старое время представлял русский либерализм. Борьба велась между старым режимом и революцией. Либерализм был движением, которое должно было угрозой революции побуждать старый режим идти на уступки; он должен был воплощать те идеи, которые одни могли остановить революцию и отсутствие которых революцию питало и укрепляло. Но, идя по одной дороге с революцией или, по крайней мере, борясь с ней, либерализм должен был сам от себя наносить удары старому режиму. Только поскольку он это делал, он имел право осуждать революцию. Вехизм должен был объявить большевизму войну не на живот, а на смерть. Он мог оправдывать отдельных людей и объяснять эксцессы переходного периода их неизбежностью; но он должен был бороться с ними, с их продолжением, с возведением их в систему управления; он должен был резко отречься от знакомого принципа: сначала успокоение, а затем реформы; только делая это, борясь с большевизмом, апеллируя к тому, что в нем осталось разумного и честного, только делая это, он мог осуждать эмиграцию. Вместо этого вехи уже усвоили принцип: [пропуск в тексте. – А. К.] иными словами, сначала успокоение, а потом реформы. Вместо того чтобы, идя из лагеря типичных белых антибольшевиков, сделаться антибольшевиками новой формации, вехисты становятся апологетами большевизма; так, когда Лев Тихомиров в свое время разочаровался в революции, то он стал не либералом, а перешел в «Московские ведомости». Второй недостаток вехистов – это то, что они стали обрастать всякой дрянью, ибо это течение представляет слишком много соблазна для продажных людей, которые к ним уже примазываются и пристраиваются. В первой книжке журнала появилась уже статья Носкова; плохое начало, хотя вполне естественное и неизбежное. Но стоит им дальше пойти по этой дорожке, как все это движение потеряет весь налет идеализма, станет простой спекуляцией, собранием новых продажных людей, которые продаются новому хозяину. Но пока это не совершилось и не отделено то, что в этом течении было здорового, вехизм представляется настолько оригинальным, что те, кто с ним знакомится, невольно поддаются его влиянию…»[408]408
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 3. Folder 3. 17.


[Закрыть]

При этом письме Маклаков подтвердил уже высказанное ранее суждение о том, что изменение режима произойдет в результате внутрироссийских процессов: «Мое убеждение, что спасение придет не из эмиграции, а из среды большевизма; что совершается теперь, если даже считать, что оно и неискренне, показывает, по какой дорожке пойдет эволюция большевизма, где принуждены будут искать спасения. Эта дорога все-таки правильная и единственная задача, которая стоит перед нами – это чтобы не ошибиться временем, когда можно будет раскрыть карты и выступить на помощь одной стороны во внутренней борьбе среди большевизма. Пока я не считаю эту борьбу дошедшей до того момента, когда можно не опасаться, что появление третьего заставит враждующие стороны соединиться вместе против этого третьего; так появление Корнилова когда-то бросило Керенского в объятия Троцкого, так и сейчас преждевременное появление «Европы», т. е. буржуазии, может заделать щель, которая в большевизии уже намечается. Нужно пока ждать и действовать очень дискретно. Что в этом отношении я не ошибаюсь, доказывают последние сведения о переговорах, которые ведутся с правым крылом большевизма…

И единственное, с чем нужно бороться и чего нужно опасаться – это поддержки настоящего равновесия между правыми и левыми элементами большевизма, т. е. того состояния, которое устоять не может, ибо совмещает в себе недостатки обеих идеологий – и коммунистической, и буржуазной, не имея ни одного из их преимуществ. Это состояние неустойчивости, как всякое ненормальное положение, конечно, преходяще; но обращение к Западу от имени большевизма в тех условиях, в которых оно сейчас происходит, есть обращение именно этого неустойчивого положения и просьба поддержать именно его; этого никакими путями мы допускать не должны. С этой точки зрения, позиция «Вех», если она не изменится, может оказаться и фальшивой, и вредной»[409]409
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 3. Folder 3. 17.


[Закрыть].

В ответном письме от 14 декабря 1921 г. Бахметев дал развернутые ответы по всему комплексу вопросов, поднятых в письмах Маклакова, в том числе и по отношению «Смены вех». В первую очередь, интересны его размышления по поводу политической позиции посла в США: «Я не принадлежу ни к какой партии, ни к какой определенной группе. Я настолько беспартиен и терпим, что иногда даже упрекаю себя в отсутствии темперамента и безразличии…

На самом деле, работа посольства ни разу не сошла с пути надпартийности и широко государственного национализма, да и в отношении русских вопросов трудно сказать, что лево и что право. Я, конечно, очень левый с точки зрения всех тех, кто мечтает о какой-либо реставрации и кто еще придерживается мыслей и надежд, что Россию можно устроить и восстановить организованным усилием пришедшей извне группы. Я твердо верю в народовластие, а не в силу абстрактного принципа, а на основании опыта последних лет, своего знакомства с различными частями России и с народной жизнью в различных ее проявлениях, а также, может быть, благодаря совокупности впечатлений и навыков, которые я получил, живя четыре года в Америке, по существу, самой демократической и самой консервативной стране. Мой политический демократизм или, вернее, твердое представление и убеждение в том, что Россия восстановится благодаря глубоким внутренним процессам в ней самой, сочетается с большой твердостью, прежде всего, в вопросах экономических. Я не верю в социализм и даже в очень относительном свете рассматриваю те течения, которые называют кооперативной государственностью, течения, которые так диспропорционально выдвинулись в связи с ростом кооперативного движения и которыми так много людей чрезмерно увлекаются. Я Вам неоднократно высказывал, что будущую Россию я рассматриваю как страну с остро собственническим основанием и что развитие ее ресурсов связывается у меня с представлением о безудержном и диком капитализме, капитализме, который войдет в более цивилизованные и сдержанные формы лишь на последующих этапах своего развития, – вероятно, уже не в нашем поколении.

Не мало удовлетворения вызовет в Вас еще признание, что я, по своему характеру и склонностям, большой сторонник твердой и инициативной власти. Что это – правое или левое, я не знаю; обыкновенно твердая власть у нас связывается с правыми представлениями; на самом же деле я всегда придерживался убеждения, что только власть, опирающаяся на поддержку населения и убежденная в своей правоте и прочности, может и должна дерзать и не бояться»[410]410
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 3. Folder 3. 18.


[Закрыть].

Далее Бахметев выразил свое отношение к эмигрантским политическим группировкам: «Подходя к существующим группировкам, оценивая свое отношение к правым и левым течениям, как могу я провести грань симпатий и антипатий, когда по существу я все существующее сейчас рассматриваю в процессе преобразования и перерождения? Вот сейчас наш друг, Павел Николаевич Милюков, для всех является левой букой, а два года тому назад, когда мы съехались в Париже, он был самый твердокаменный варяг. Вся масса наших либеральных политиков, профессионалов, чиновников и проч., из которой в значительной мере формируются и Русский, и Национальный советы, Учредилка и пр., в конце концов, не разделена непроницаемыми переборками в силу каких-то материальных или социальных привязанностей. Это – не что иное, как жертва того огромного кораблекрушения, которым явилось расстройство русского государственного механизма и которое, подобно осколкам корабля, мечется и сталкивается на волнах бушующего моря. Я от того так и упрекаю, в частности Милюкова, за его непримиримость и резкость, что считаю, что кристаллизация новых направлений государственно-национальной мысли должна по преимуществу идти путем синтетическим и что необходимо тем завязям, которые при этом образуются, открыть широкое, любвеобильное лоно, где найдут успокоение все передумавшие и переболевшие.

Таково же мое отношение и к с[оциалистам] – р[еволюционерам]. Меня совершенно не интересует их партия в прямом смысле слова; все же меньше я считаюсь с Черновым и т. п. талмудистами, которые, по сути, почти такие же большевики, но которым, я твердо верю, в будущем не будет места. Меня с. р. интересуют вот почему: в постройке будущего русского государственного здания огромную роль должны играть крестьяне. Как все другие классы, они должны будут пройти период эволюции и приспособления. Главная часть этого развития уже совершилась: нет человека, который бы не признавал, что школа большевизма принесла огромные плоды крестьянской массе. В крестьянской среде, насколько я могу судить, уже сейчас слагаются элементы будущей организации. Это все тесно переплетено с тем, что можно назвать деревенской интеллигенцией, а эта интеллигенция в значительной мере примыкает к с. р. С. р. – ство для них сейчас является не столько какой-то определенной программой или даже платформой, как внешним объединяющим признаком и родственностью психологии. Принадлежность или примыкание к какому-то прошлому политическому образованию открывает естественные пути к солидарности и взаимному доверию. По существу, надо думать, что вся эта интеллигенция проходит тот же путь изменения своей политической и экономической психологии, который проходит крестьянская масса. Когда спадет большевистский футляр, мы вдруг увидим, что все эти люди фактически проникнуты собственнической психологией и являются руководителями фермерских настроений. Ведь французские радикалы-социалисты тоже представляли что-то другое в прошлом. Разительный пример этому – Авксентьев. Я с ним несколько раз разговаривал тут: в нем и тени нет социализма, он самый форменный буржуазный демократ.