Текст книги "Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути"

Вместе с тем замечается раздражение и презрительность по отношению к постановке вопросов в прежней форме – чисто отрицательных лозунгов. Все это характеризуется как пропаганда эмигрантов, которые ничему не научились и которым долго не будет места в России.

Главное – все это абсолютная правда, выводы из которой новое подтверждение позиций, к которым мы с Вами приходили в Париже. Факт эволюции и решительной перемены в России не только не надо отрицать, но надо всячески выдвигать, делать из этого факта отправную, центральную точку всей будущей тактики»[429]429
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 4. 9.


[Закрыть].

В развернутом виде данные постулаты были раскрыты Бахметевым в письме от 29 декабря 1922 г. Хотя в тексте письма нет упоминания Устрялова, как и имен других представителей «Смены вех», но их влияние на суждения Бахметева достаточно заметно, даже в употреблении общей терминологии. Письмо столь интересно и значительно в идейно-политической эволюции Бахметева, что требует обширного цитирования. Итак, накануне нового, 1923 г. Бахметев писал:

«Большевистская власть существует продолжительно; власть эту никто не оспаривает не только в смысле прямых революционных выступлений, но даже в форме сколько-нибудь ясно складывающихся политических течений; наконец, Россия, даже большевистская, упорядочивается и в ней происходит эволюция. Вы правы, для себя мы можем проводить тонкие различия между эволюцией жизни и эволюцией большевиков. Я сам эту формулу выдумал и не намерен ее оспаривать. Она верна. Порою с известным самоудовлетворением, а в Вашем случае и с присущим блеском, мы можем доказывать эту разницу и даже убеждать отдельных государственных людей в том, что правильно строить тактику на этом различии. Но не будем же от себя скрывать, что все это – область высокого размышления, доступная немногим, доступная немногим не только потому, что большинство людей не достаточно подготовлено, чтобы понимать подобные тонкости, но и по гораздо более простой причине. Мы, профессионалы или жертвы политики, недостаточно сознаем, что большинство обывателей вовсе не склонно тратить время на размышления и на глубокий анализ социологических и политических фактов. Обывателя поражает простой комплекс фактов – большевистская власть длительно существует в России; никого нет, чтобы ее заменить; террор слабеет и власть принимает менее отталкивающие формы; наконец, в известных хотя бы областях, начинается зарождение какой-то экономической жизни. Обыватель вообще не любит «завершенной» политики; он хочет мира, спокойствия; у него естественная склонность к наивному оптимизму, что все, мол, образуется, если, конечно, это все не нарушает его прямых и непосредственных интересов. Вот обыватель и начинает думать, что в России стало все на правильный путь и что возобновлением сношений, широким контактом, может быть даже признанием, можно ускорить и естественно разрешить всем надоевшую загадку русской жизни.

С явлением этим необходимо считаться, как с фактом; причем, необходимо тактическую линию нашего заграничного поведения приспособить к этому, повторяю, повсеместному и неизбежному явлению. На этом приспособлении нашей тактической линии поведения я настаиваю со всем убеждением и определенностью, и это сознание мною и руководило в прошлом сентябре в Париже, когда я столь неудачно выступил пред лицом промышленников и членов Национального комитета. Нам приходится считаться с направлением иностранного общественного мнения, и, повторяю, приспосабливать к этому тактику, невзирая на то, что нет никаких причин нам самим изменять точку зрения относительно сущности и истинного смысла происходящих в России явлений и что, следовательно, стратегия наша должна оставаться неизменной…

…Я думаю, правильно общее положение, что в России нельзя ожидать общереволюционного подъема, и поэтому события, которые положат конец большевизму, будут, вероятно, носить местный характер с оттенком, может быть, дворцового переворота. В основном же вопросе о неизбежности политической революции я совершенно не изменил взглядов и радуюсь полному совпадению моего понимания с тем, что Вы излагаете на стр. 13 и 14. Нет надобности преуменьшать значения совершающихся перемен и тех уступок, которые большевики делают натиску жизни. Однако остается совершенно ясным, что всем этим уступкам есть предел, что цель этих уступок – сохранить и укрепить свою власть и что коммунисты в целом (подчеркиваю слово в целом) не уступят в основном вопросе собственности и конструкции власти, как только развитие событий дойдет до предела, где эти уступки будут грозить их, коммунистов, господствованию. Поэтому в ее историческом синодике России предстоит момент разрыва непрерывности в смене власти и нам не избежать политической революции, комплекса событий, в результате которых, как Вы правильно говорите, капитал станет политической властью и которые в глазах населения и Европы предстанут в виде акта, который покончит с теперешним режимом и создаст новые условия экономического и политического бытия.

Мы много пишем и говорим о Термидоре. Я думаю, в этом есть много правды. Термидор есть акт политической революции. Термидор обозначал, что часть (противоположите целому) до тех пор господствовавшей группы выступила против другой, а значит, и против целого, и, опираясь на военную силу или народную демонстрацию, совершила насильственный акт, в результате которого установились новые форма и содержание государственного управления. Вы пишете о том, что часть коммунистов будет стрелять в своих внутренних противников. Эту же мысль я выражаю для себя так: внутри господствующей партии создаются течения и группы, между которыми происходит внутренний разрыв и обострение, причем эти раздоры достигают предела, при котором дальнейшее совместное жительство и совместное управление делаются невозможными. Наступает момент, когда во имя собственного спасения и продолжения властвования одна часть должна покончить с другой. Наступает момент переворота, причем это может быть единственный случай политической революции, в которой известную роль играют предварительная организация и заговор…

…Да, мы прочно должны стоять на точке зрения неизбежности политической революции, и это основной пункт, которым определяется вся наша стратегия. Сказал бы так: будучи необыкновенно уступчивым и приспосабливающимся в тактике, чтобы не оттолкнуть от себя иностранцев и не потерять возможности на них влиять, мы должны быть необыкновенно ясны, отчетливы и последовательны в области стратегии. Эти ясность и твердость стратегических позиций особенно нужны именно потому, что мы должны быть мягки и эластичны в тактических приемах.

Все эти обстоятельства я очень остро ощущаю здесь, так как за последнее время эволюционные точки зрения усилились под влиянием рассказов вернувшихся из России работников АРА и других наблюдателей. Должен признать, что их наблюдения и рассказы мало для нас благоприятны. Наблюдатели эти в ярких красках описывают изменившуюся внешность городской жизни; категорически отрицают наличность кого-либо другого, способного управлять. Они подчеркивают улучшение в эффективности советской бюрократии. Большинство этих людей ярко антибольшевистского направления и, я бы сказал, вполне консервативного образа мыслей. Они вполне отчетливо понимают недостатки коммунизма и кризис производства. Они сознают, что нэп не коснулся крупной промышленности и что последняя еще мертва в коммунистических оковах. Наконец, все эти люди полны симпатии к России и проникнуты верой в ее будущее. Какой же результат их наблюдения? Они утверждают, что будущее России лежит по пути чистой эволюции. Они не предвидят заметных и резких форм изменения ни внешнего строя, ни даже персонала власти. Рекомендуемую тактику они подчиняют нашему же принципу – ускорения эволюции, помощи и способствования изменению русской жизни. И вот тут многие выдвигают положение, что расширением контакта и даже признанием можно усилить правое разумное крыло. Отдельные лица доходят до парадокса, проводя параллель в прошлом с идеей блокады, что надо признать большевистскую власть для того, чтобы доказать России и самим большевикам, что не в признании дело и что обнищание России и задержка в восстановительных процессах коренится не в международной изоляции, а в сущности и методах господствующего строя»[430]430
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 4. 11.


[Закрыть].

Здесь заметны мысли очень созвучные одному из ведущих «сменовеховцев» – Устрялову. Со временем становилось ясно, что надежды как Маклакова с Бахметевым, так и «сменовеховцев» на Термидор и перерождение большевиков не оправдываются. Время диктовало необходимость пересмотра вчерашних позиций. Этому была посвящена большая часть письма Маклакова от 2 января 1923 г.: «Мне хочется еще раз и плотнее говорить о большевизме. Как видите, и на этот раз все пророчества оказались фантазией. Я вспоминаю, как Манухин, по приезде сюда, давал им два месяца сроку, как Прокопович-Кускова пророчила, что они не доживут до следующего года – и как, тем не менее, все осталось по-прежнему. Когда я сейчас слышу обычную фразу «когда падут большевики», то мне становится не только досадно, но и противно. То, что я неясно предчувствовал года два назад, а именно, что нельзя говорить о падении большевиков и что большевики никогда не падут, то для меня сейчас становится почти аксиомой. Мне хотелось бы эти слова «падение большевиков» исключить из нашего словаря, как исключить самую идею из нашего мировоззрения. Одно предположение, что это произойдет рано или поздно, в той или другой форме, что мы будем переживать какой-то момент «после падения большевиков», как мы переживали период после падения монархии – затемняет наше сознание, говоря французским выражением «fausse notre jugement»? Конечно, то, что я говорю Вам, я говорю пока еще только Вам, и даже публично говорю иногда обратное[выделено мной. – А. К.]. Это наша судьба в течение последних шести лет, с тех пор как наши великие люди стали властью, но потому-то Вам я и буду говорить с полной откровенностью.

Если бы мне что-либо хотелось сейчас до такой степени, что, вероятно, это сделаю, то это – съездить в Берлин, где сейчас скопилось много только что приехавших из России интеллигентов. Правда, пожалуй, я уже опоздал, и они поддались условностям эмигрантской психологии. Тем не менее, даже если их теперешние слова и будут заключать в себе налет здешнего понимания, кое-что они принесли с собой нового; и из третьих рук это новое дошло и до меня. В самых общих чертах я хочу Вам его показать.

Если я очень пессимистически смотрю на возможность падения большевиков, то напротив того, я еще гораздо более оптимистически, чем прежде, смотрю на процесс их разрушения. Большевизм, действительно, изживается и разрушается; в самом большевизме есть элементы его разрушения. Все только дело в том, что это будет разрушение большевизма, а не его падение.

Картина того, что происходит в России, может быть изображена так: теперешняя власть держится на трех устоях: войско, полиция (Чека) и коммунистическая партия. Этими тремя элементами теперешняя власть держит Россию и направляет ее жизнь. Трехлетняя (ибо я не считаю двух первых годов) практика власти отразилась на физиономии всех этих учреждений»[431]431
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 4. 14.


[Закрыть]. Далее Маклаков дает подробный анализ положения в Красной армии, ВЧК и РКП(б). По его мнению, в большевистской партии идут процессы постепенного вытеснения радикальных элементов и утверждения оппортунистического направления. Чекисты утратили свое былое значение, находятся под влиянием умеренных сил среди коммунистов. Особое положение, как считал Маклаков, сложилось в армии: «Среди этой армии довольно много элементов ненавидящих определенно большевизм; это все те, которые имели свое положение и до большевистского переворота; они были использованы как «спецы», с того момента, когда они по тем или иным соображениям пошли на службу к большевикам. Но если они думали, что они перехитрят большевиков и станут настоящими хозяевами армии, то они ошиблись. За ними всеми следят очень внимательно и не только полицейские органы большевиков, но и все те представители командного состава, которые всем обязаны большевикам. Ввиду этого в своем общем и целом армия есть надежное орудие в руках большевистской власти, пока она есть власть и пока эта власть не изменяет тем национальным флагам, которые они же выбрасывают. Создание такой армии есть одно из завоеваний «Октябрьской революции»; если гениальное Временное правительство Февральского переворота уничтожило и разложило армию, то большевики ее создали»[432]432
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 4. 14.


[Закрыть].

Исходя из проведенного анализа, Маклаков приходит к следующему заключению: «Но что же есть в России организованного и способного низвергнуть теперешнюю большевистскую власть вне коммунистической партии? Приходится с определенностью сказать, что нет ничего. Этим объясняется, может быть, между прочим, то, что большевики, по общим отзывам, смягчили свой террор и не мешают общему недовольству обнаруживаться совершенно явно. Большевиков сейчас ругают на всех перекрестках, и они молчат. Поверхностные наблюдатели видели в этом признак их слабости; может быть, вернее было бы в этом видеть сознание ими своей силы. Большевики понимают, что опасны для них непреложные экономические законы, финансовый крах и т. д., а не обывательская смелость и нарекания. Они видели лучше, чем мы, что за этой обывательской руганью не стоит никакой реальной силы, и потому в ней нет никакой реальной опасности. Они уже не размениваются на преследования за слишком откровенное слово, за внешнее непочитание, как они это делали тогда, когда они не сознавали ни своей силы, ни чужой слабости. Этим я объясняю себе сочетание двух несомненных наблюдений; увеличение общего и гласного негодования против большевиков, наличность нескрываемой к ним ненависти, с одной стороны, и растущая уверенность, с другой стороны, что этой власти ничего не грозит. Если мы будем искать хотя бы каких-либо признаков, что извне могут получиться центры восстания, заговоров и других видов политической борьбы – то мы ничего не найдем. Эсеры, с одной стороны, и монархисты, с другой стороны, уверяют, что у них есть сторонники и что они ведут в России какую-то работу. Среди объективных наблюдателей находятся люди, которые иногда констатируют наличность такой работы и тех, и других; но самая эта работа их напоминает попытки сделать туннель перочинным ножиком. Это самоутешение, удовлетворение известной моральной потребности «действия», сознательное и бессознательное втирание очков главарям и той, и другой политической партии – и бесполезные жертвы в результате. Но монархисты и эсеры, по крайней мере, ведут какую-то работу, хотя бы бесплодно. О кадетах нельзя сказать даже этого; кадетская партия вообще уже не существует; остается интеллигенция, которая была ее резервуаром; эта интеллигенция расслоилась в самых неопределенных направлениях: иная пошла на службу к большевикам, забывши все свое прошлое, иная пытается служить кое-как обществу помимо большевиков, иная ни о чем не думает, кроме того, чтобы добывать средства к существованию. Политической работы интеллигенция, как таковая, не делает никакой; политической борьбы тоже; в лучшем случае, если у ней есть политические мечтания и политические воспоминания. Но зато она делает другое важное дело, по обстоятельствам момента, пожалуй, самое важное. Она старается жить, она противится большевистскому замыслу дать России вымереть, она есть источник этой борьбы за жизнь, в которой главный залог нашего возрождения. Для этого она идет и на все политические компромиссы, и на житейскую изобретательность. Служить и большевикам, и нэпманам, и мужикам. Это самое лучшее, что она может выдумать и сделать; но рассчитывать на нее как на элемент, который может сбросить власть, было бы, конечно, безумно. И все остальное в таком же роде. Никаких организованных элементов сопротивления. Различные гении Национального комитета рассчитывали на церковь; великий граф Ковалевский три года тому назад уверял меня, что церковь и есть та организация, которая сбросит большевиков; нечто в этом роде говорил даже и Георгий Львов. Несомненно одно, что большевики боялись церкви, как они, впрочем, многого боялись раньше, этот грех теперь прошел, ибо церковь оказалась также бессильной, и изменили ей, прежде всего, ее главари, т. е. епископат; одних запугали, других купили. Евлогий несколько дней тому назад с грустью признавался, что церковь как организация совершенно разрушена…

…К каким же выводам может привести холодный разум? Ясно, что все ставки на военные заговоры, на террористические акты, на крестьянские восстания и т. п., все это один мираж. Это первое. Второе: самое опасное для России было бы, если у русского общества и народа пропала воля к жизни и если бы они стали покорно и покойно вымирать, как это делают индийцы во время голодовок. Все, что способствует борьбе за жизнь, хотя бы это достигалось ценой не только соглашательства с большевистскими властями, но даже путем ряда политических и, может быть, иногда и моральных компромиссов – есть все-таки желательное явление, которое нельзя осуждать и которое можно приветствовать и поощрять; и третье: тот чисто революционный процесс, который один приведет к радикальной перемене положения в России, есть победа «хозяйственников» над «политиками» в коммунистической партии. Все, что обостряет этот конфликт и что заставит «хозяйственников» для спасения своей головы пожертвовать головой «политиков», все это и есть настоящий прогресс и настоящее политическое улучшение.

Если холодный разум приводит к таким выводам, то, конечно, моральное чувство всякого человека реагирует на эти выводы неодинаково»[433]433
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 4. 14.


[Закрыть].

Данный вывод заставляет Маклакова вновь вспомнить о «Смене вех»: «Если не бояться правды и считать, что правда всегда самый убедительный аргумент, то нужно было бы создать новую идеологию «сменовеховцев» и, может быть, издавать новый журнал «Накануне». В нем можно было бы сказать то, что есть: что торжество коммунизма уже невозможно, что доказано опытом; что торжество не коммунизма, а коммунистической партии логически привело бы не к одному обнищанию, но и к вымиранию России, что эта опасность реальная и грозная, но что против нее есть и защита; что для того, чтобы защищаться против этой опасности, нужно помышлять не столько о политических идеалах и свободах, сколько о возможности борьбы за материальную жизнь; что поскольку советская власть этого не хочет, она Россию губит в самом прозаическом и материальном смысле этого слова, но что среди советской власти есть уже течение, которое не хочет гибели России и что это течение может рассчитывать на поддержку той России, которая тоже гибели не хочет. Отсюда и т. д. и т. д. следует целая программа необходимых возможных реформ. Вот что я стал бы говорить и русской эмигрантской публике, если бы я был редактором «Смены вех»; говорил бы это без подмигивания по адресу эмиграции, без холопства перед коммунистами и коммунизмом, без того непорядочного лукавства, на котором сейчас специализировались «Накануне». Но в то же время я говорил бы, что «Вехи» надо сменить, что прежние способы борьбы уже ни в ком никакой веры в успех не вызывают. Я бы призывал, таким образом, не к примирению с коммунизмом и с большевизмом, а к борьбе с ним иными путями, стараясь всего подробнее распутать вопрос о том, какие именно практические мероприятия теперешняя власть должна немедленно делать.

Вы знаете, что теперешние органы «Смены вех» не стоят на этой позиции и по существу уже ничем не отличаются от чисто большевистских изданий. Но что делает наша антибольшевистская пресса? Если возьмете ее всю, начиная от «Нового времени», кончая «Днями», то в них есть одно общее: это общее я назову нераскаянностью. «Новое время» убеждено, что все было более или менее благополучно до тех пор, пока не появились какие-то мерзавцы, сделавшие революцию и погубившие Россию. Вся их позиция теперь и заключается в том, чтобы вместе с большевиками унизить деятелей первой революции. Но что делают «Последние новости» и «Дни»? Они не далеко ушли от того же миросозерцания: они считают, что все было превосходно после февраля 1917 года или если не было превосходно, то шло к лучшему, когда вдруг появились какие-то мерзавцы большевики и испортили им всю музыку. А потому главная позиция той и другой газеты – ругать и большевиков, и сторонников старого режима. «Новое время» занимается сейчас тем, что группирует вокруг себя, мысленно конечно, тот круг людей, которые неповинны в Февральской революции или в ней покаялись и считают, что они будущее России, а «Последние новости» и «Дни» отмежевываются и от большевиков, и от старого режима, образуя новую республиканско-демократическую партию (к слову сказать, вчера состоялось собрание учредителей) из людей, которые неповинны ни в Октябрьской революции, ни в старом режиме. И то, и другое миросозерцание в значительной степени тождественны, и ни с одним из них я согласиться не могу»[434]434
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 4. 14.


[Закрыть].

Эволюция «Смены вех», по сути дела, заставила Маклакова самому проделать определенную эволюцию: если «сменовеховцы», по его выражению, заняли позицию «холопства перед коммунистами и коммунизмом», он сам оказался сторонником «старых» идей «Смены вех», то есть идей сборника и журнала 1921 г. Характерна перекличка идеи Маклакова о необходимости издания новой газеты «Накануне» (или новой «Смены вех») с подобной идеей харбинского сменовеховца Н. В. Устрялова, оставшегося на «старых» позициях «Смены вех». При этом в письме Маклакова заметна его критическая оценка своих прежних позиций. Например, в письме от 1 февраля 1923 г. он пишет: «К сожалению, однако, если в процессе разрушения мы с Вами не ошиблись, и он происходит именно так, как мы предполагаем, процесс созидательный менее ясен и очень возможно, что мы и тут иногда принимаем мираж за действительность; в Вашей формуле: коммунизм умирает, а Россия возрождается вторая часть менее очевидна, чем первая; и многие из возникших надежд отцвели, не успевши расцвесть»[435]435
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 4. 15.


[Закрыть].

Данную мысль он проводит и в письме от 24 апреля 1923 г.: «У меня то же ощущение, что и у Вас; процесс «вытеснения» идет очень медленно, и мне теперь смешно вспомнить про тот документ, который я когда-то Вам написал на эту тему. Вернее сказать, что настоящее возрождение идет там, где мы этого не замечаем; а те бросающиеся в глаза факты, из-за которых мы трубили победу, оказываются пуфом. Логически рассуждая, это, впрочем, так и должно было быть; процесс не может не идти бесконечно долго и только наша естественная нетерпеливость, заставляющая надеяться, что все это произойдет еще при нас, побуждает нас кидаться на болотные огни и любоваться миражами. Приходится сознаваться, что такими же миражами оказываются некоторые наши расчеты и на резкий конфликт двух коммунистических крыльев и на решающее вмешательство Красной армии и многое тому подобное»[436]436
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 4. 17.


[Закрыть].

Интересно замечание Бахметева в письме от 25 мая 1923 г. по поводу книги А. В. Пешехонова «Почему я не эмигрировал», позицию которого многие причисляли к «сменовеховской»: «Кускова мне писала, что пешехоновские записки не были напечатаны журналами и что в эмиграции они вообще вызвали возмущение. Этого понять не могу. Записки интересные, искренние, и ничего в них неправильного нет, кроме одного – преклонения перед принципом центральной государственности. Пешехонов, как большинство русских интеллигентов всех толков и направлений, видимость государства готов ставить в заслугу большевикам. Вот тут-то он и ошибается. Он, впрочем, правдиво ставит вопросы – крепка ли эта государственность и не есть ли это лишь механическое соединение «людской пыли». Пишу об этом, так как в изживании известных предрассудков и инерции прошлого вижу одно из необходимых достижений нашей будущей государственной мысли. Большевистская государственность одна видимость, и создать ничего кроме пыли они не могли. Все это чисто механическая постройка, которая разрушится от малейшего прикосновения, но суть-то в том, что бывшая людская пыль за это время ожила, и в ней начали развиваться какие-то клетки, которые кучки пыли превратили в живые и творящие клубки будущего национального целого. Наша эмиграция не должна ставить в вину Пешехонову его увлечение большевистской государственностью, так как она вся почти поголовно страдает болезнью, вызвавшей у А. В.[Пешехонова] уродливое увлечение»[437]437
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 4. 18.


[Закрыть].

Осенью 1923 г. в переписке Маклакова и Бахметева дискуссируются многие принципиальные вопросы, среди которых вопросы степени эволюции большевиков и возможности компромиссов с ними. По сути дела, это были те же дискуссии, которые на начальном этапе очно и заочно вели адепты «Смены вех». Так, в письме Бахметева Маклакову от 29 октября 1923 г., в частности, говорилось: «Я проводил опять-таки разницу между эволюцией жизни, всепобеждающей и торжествующей, и изменениями в большевистской тактике, изменениями, вызванными не эволюцией большевистской доктрины как таковой, а только необходимостью уступок. Более того, я очень отчетливо провел черту между уступками, которые они сделали и которые еще сделают, и теми предпосылками, без которых нельзя по-настоящему оживить Россию. Я ставил открыто вопрос: достаточны ли произошедшие изменения в русской жизни, чтобы служить основой непрерывного органического процесса. И я отвечал отрицательно. Я говорил, что сдача командных высот в области экономической невозможна без сдачи основной политической крепости – диктатуры партии; подкрепляя аргументацию историческими примерами и прецедентами, я настаивал на неизбежности в известный момент таких переломов в организации власти и структуры, которые символизировали бы конец большевистского господствования и начало новой эры.

Суть, однако, в том, что со времени падения Деникина я окончательно и органически изверился в возможность разрешения этих вопросов путем действия извне. А события последних лет и поиски и размышления в области исторических прецедентов твердо убедили меня в правильности концепции, которая символизируется знаменитым яйцом. Под большевистской скорлупой создается новый быт, складывается новая жизнь, понятия, психология, вырастают люди, и в один прекрасный день разломанная скорлупа падает, и на сцену выступает новая Россия. В этой гипотезе содержится также путь к ответу на Ваш вопрос, какие из процессов надо считать здоровыми, и что из того, что существующее есть материал, из коего строится будущая Россия, и что приходится отбросить в мусорный ящик. Отвечу на этот вопрос так – придется отбросить не только тех людей, которые олицетворяют для нас с Вами наиболее отталкивающий и неприемлемый период революции, но и очень многие понятия и представления, с которыми мы сжились в прошлом и которые заставляют ставить подобные Вашим вопросы о формах сотрудничества и совместной работы, хотя бы даже с будущей «демократией». Для меня лично вопрос этот не поднимается, не потому, что вся моя концепция об этой России, которая грядет, связана с совершенно новым типом соотношений индивидуума и государства.

… Я знаю, что в этом вопросе Вы со мною также не согласны и что мысль о государстве, как источнике благости для всех, Вам не чужда; поэтому я понимаю, как остро стоит для Вас вопрос о сотрудничестве, даже если мыслить, что главные герои будут повержены и что только мелкие акуленки сохранятся в том будущем строе, который придет на смену разрушенному коммунизму. Мне, например, лично было бы, вероятно, очень трудно работать с каким бы то ни было будущим правительством даже в таком вопросе, как внешняя политика, которую я, вероятно, лучше других знаю, где можно было бы быть всего более полезным и которая наиболее «беспартийна». Я поневоле вспоминаю все окружения Колчака и Деникина. Нравы ведь будут те же, или, вернее, хуже. А то, что было, то совершенно непереносимо. Если бы я только думал, что Россия не изживет этатизма и что будущее строительство будет проходить под знаменем централизованного бюрократического творчества, для меня лично вопрос об участии в этом творчестве, вероятно, пришлось бы решать отрицательно. Я не мог бы заразиться необходимым пафосом и верой.

Вы правы, нельзя довольствоваться пафосом материального благополучия, хотя богатые страны есть основная предпосылка массовой культуры. Страна может быть великой; великой во всех отношениях, только тогда, когда в основе ее национальной жизни устранены элементы нищеты и голодания и когда ее духовные порывы не стеснены проклятием бедности»[438]438
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 5. 1.


[Закрыть].

Примерно тогда же, осенью 1923 г. в переписке вновь непосредственно возникает тема «Смены вех». Так, в письме Маклакова 14 ноября 1923 г. говорится: «А между тем, то течение, которое смену вех взяло своим девизом, провалилось бесконечно, больше, чем какое бы то ни было другое; поистине страшно наблюдать, до какой низости моральной и политической дошли эти господа из «Накануне», с которыми еще не так давно мы были по одну сторону баррикады. Я не знаю, продолжаете ли Вы еще читать эту газету. Я опять начал ее читать с тем любопытством, с каким когда-то читал дубровинское «Русское знамя»; эта газета тадет[так в тексте. – А. К.] меру человеческого бесстыдства и подлости. Вот Вам небольшой образчик: через несколько дней начнется процесс Конради в Лозанне; газета «Накануне» выступила с рядом статей, где она заявляет, что для русского человека какая бы то ни была прикосновенность к этой защите, хотя бы в смысле снабжения защитников материалом, есть предательство и измена. Газета не жалеет слов, утверждая, что убийство Воровского есть подлость и гнусное убийство и что какое бы то ни было касательство к защите такого убийцы на суде есть провокация на убийство и тоже гнусность. Я невольно вспоминаю, что при старом режиме не считалось гнусностью защищать Каляева или Сазонова. А ведь эти слова о гнусности защитников пишутся в газете, где сотрудничали и Бобрищев-Пушкин, и друг Савинкова – Кирдецов, Лукьянов и другие. Среди них есть порядочные люди, но партийное ослепление дошло до того, что они уже не понимают, что сами говорят.

Ясно, что так «сменять вехи» нельзя и что это течение также скомпрометировано. Словом, скомпрометированы решительно все эмигрантские течения; договоривши свои шпаргалки до конца, они поневоле начинают прислушиваться, что делается там, а там в свою очередь есть новые слова и новые методы и приемы; не характерно ли, что там уже убирают Раковского из Лондона, а на его место прочат Кутлера или Некрасова. Можно предвидеть тот момент, когда состоится смычка между разумными элементами России и разумных элементов эмиграции. Этого момента еще не настало, и смычки пока нет. Но пока неразумные элементы тех и других допевают свои безнадежные песни»[439]439
  Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Maklakov V. A. Box 4. Folder 5. 2.


[Закрыть].