Текст книги "Челтенхэм"

* * *

– Надеюсь, Джингильда объяснила вам мои намерения. Мне доподлинно известно, что Шеллу суждено стать королем и объединить Шотландию. Я хочу оказать вам поддержку, с тем, чтобы вы в дальнейшем поддержали меня. Клану Бэклерхорст нужны деньги, чтобы набрать людей и вооружить их. Прямо сейчас на перевале у меня лежат десять тысяч шотландских крон. Это лишь для начала, деньги – это единственное, в чем у меня нет недостатка. Знаю, вам противно брать английские деньги, чтобы оплачивать шотландскую кровь, но это единственный способ установить твердую власть и закончить ваши бесконечные междуусобицы. Кстати, ваш недруг, лорд Гамильтон, весьма охотно берет для тех же целей французское золото.

Его величество Иаков V и вдовствующая королева Одигитрия переглянулись. Для короля в словах англичанина крылся страшный соблазн – избавиться наконец от нищеты, бича их рода, и вдобавок хоть как-то потеснить ненавистных и зарвавшихся Гамильтонов. Что же касается Рыжей Гитри, то любое предложение, сулящее возможность продвинуть ее непутевого сынка на политической арене, звучало музыкой в ее материнских ушах. Ради подобного шанса она пошла бы на сделку не только с английским лордом, но и с самим дьяволом.

– Герцог, – сказал Иаков, – у нас откровенный разговор. Скажите, чего же вы просите за свои услуги?

– Я не ущемлю вашего патриотизма. Даже напротив. Мне нужен плацдарм для вторжения в Англию, мне нужно место для формирования моей армии, мне нужны ваши горные проходы. По ту сторону Джевеллина меня поджидает свора бешеных псов – бароны Южной Конференции, все они на содержании Маргариты и шагу не дадут мне ступить по родной земле. Я буду снабжать Шелла деньгами и оружием, я не попрошу у вас ни одного солдата, но дайте мне возможность дойти до Алурского графства. После этого мы квиты – ну, разумеется, до тех пор, пока Шелл не возьмется отвоевывать у меня Аквитанию.

Тут Глостер разразился глуховатым смехом, а Иаков и Одигитрия смотрели на него не сводя глаз.

– Кроме того, в залог дальнейшей дружбы Англии и Шотландии, я прошу у вас руки вашей племянницы леди Алисии Джингильды. Само собой, – тут Ричард слегка поклонился, – я готов ждать, пока вы убедитесь в серьезности моих намерений.

* * *

Граф Омерль, наследник и надежда могущественного клана Гамильтонов, главного соперника Бэклерхорстов в борьбе за верховную власть, был юношей скорее истеричным, нежели решительным, и зачастую выглядел скорее невольником и заложником своей высокой доли, нежели уверенным и целеустремленным исполнителем выпавшей ему роли. По этой причине он неизменно держался компании графа Марча – великана, гуляки, бретера и заводилы, вечно окруженного буйной ватагой горлопанов-забияк. Марч, однако, при всем том был очень и очень себе на уме, выгоду свою понимал прекрасно, и образ разгульного удальца служил ему в большей степени маской, согласованной и одобренной отцом Омерля, главой клана, Николасом Гамильтоном. Теперь же вся братия шумно ввалилась в крытый внутренний двор, и Марч заревел во всю мочь луженой глотки:

– Смотрите, смотрите! Француз и англичанин! Вот кто защитит честь Шотландии! Вот кто будет править нами!

Бэклерхорст, не меняя застывшего выражения лица, начал подниматься с места, но рука Глостера, как стальная скоба, придавила его предплечье к столу.

– Англия и Шотландия – родственные страны, – начал герцог своим лишенным выражения тоном, и все замолчали – публика быстро уразумела, что перекричать Ричарда – задача неосуществимая, в этом басе безнадежно растворялись любые вопли, все равно что лесному ручью тягаться с океаном. – В обоих государствах существует Божий суд. Омерль, давай решим наши противоречия на Божьем суде.

– Какой же клан ты представляешь, англичанин? – радостно закричал Омерль.

– Бэклерхорстов. Омерль, тебя вызывает на Божий суд Шелл Бэклерхорст и назначает меня защитником своего доброго имени. Согласно обычаю, он может выставить любого бойца, который согласен сразиться за него за одну серебряную марку. Вот эта марка. – Ричард покрутил в пальцах монету, появившуюся неизвестно откуда. – Он нанимает меня. Условия такие: я выхожу один. Ты берешь с собой еще пятерых, кого пожелаешь. Ну, в первую очередь, конечно, вот этого безмозглого крикуна Марча.

Тут верзила Марч – кудлатый, бородатый, весь синий от татуировок, с серьгой в ухе, больше похожий на цыгана, чем на шотландца, – не стерпел, с ревом перемахнул через стол, еще одним прыжком очутился перед Глостером и потянулся к нему ручищами, расписанными остроперыми орлами. Но Глостер, даже не привстав, сложил кулак особым способом – убрав большой палец, а средний выпятив суставом вперед, будто клюв – и легонько, словно играючи, тюкнул Марча куда-то сбоку головы. Гамильтоновского громилу вдруг шатнуло вбок, и он рухнул в проход между столами. Длинная скамья встала на дыбы, затем с грохотом вернулась на место.

– Вас будет шестеро против одного, – равнодушно продолжил Ричард. – Неужели ты откажешься, Омерль? Нас все слышали, не так ли? Мы с Шеллом прямо сейчас идем к его величеству, а затем к епископу.

– Соглашайся, соглашайся, Омерль, – отчаянно захрипел Марч, на четвереньках путешествовавший между столами, подняться у него пока не получалось. – Мы раздерем эту британскую свинью, он и моргнуть не успеет…

Бэклерхорст, не промолвив ни слова, поднялся и пошел прочь. Ричард поспешил за ним.

* * *

Скандал вышел страшный.

– Кто дал вам право, сэр Ричард, – бледная от ярости, шипела Одигитрия, – принимать решения за клан Бэклерхорстов?

Его величество, Иаков V, король и не король одновременно, тоже раздраженно качал головой.

– Мы прольем кровь, и ничего, кроме позора, не получим. И как это некстати!

Джингильда в ужасе простонала:

– Ричард, ты с ума сошел, они тебя убьют!

Глостер без всяких эмоций сдабривал творог вересковым медом.

– Мы должны поднимать авторитет Шелла. Впереди война. Помните, о чем я вам рассказывал. Государь, вы собираетесь укреплять свою власть или нет? Ваша племянница сядет на английский трон. Шотландское упрямство!

– Британский авантюризм, – проворчал Иаков.

Они были готовы переругиваться до бесконечности, но тут наконец Шелл прервал молчание.

– Любезная матушка, – произнес он ледяным тоном, с ненавистью глядя на мать, – не вы ли, не жалея сил, всю жизнь объясняли мне, как я должен не уронить и отстоять? Не от этих ли увещеваний я бежал за море, в чужую страну? И чем же вы теперь недовольны? Теперь, когда в конце концов мы дошли до дела? Что до меня, то я даже рад – благодарение Господу, отступать нам некуда. Я ни минуты не сомневаюсь в силе сэра Ричарда, но знайте – если он будет сражен, я сам возьмусь за оружие и выйду на поле.

– Да куда ты выйдешь, – с тоской промолвил его величество.

Наступила пауза, и дальше разговор сменил направление.

– Омерль, конечно, просто фигляр, стойкости никакой, но в верхней позитуре он неплох, не хуже Алана Брека, кисть у него крепкая, – вновь заговорил король. – Скверно то, что он наверняка выведет Бойда, Гленфилда и Керси, это телохранители его отца. Они поездили по миру и много чего умеют. Собственно, это первые клинки Шотландии.

– Марч жил в Италии и еще бог знает где, тоже выучился разным штукам, – добавила Одигитрия. – Он очень непрост, следите за ним, Ричард.

– Пятым, скорее всего, будет Чемберс. Ему за сорок, и он обожает разыгрывать дряхлого старца, но на самом деле он самый быстрый из всех. Еще он мастер обманных финтов, его любимый трюк такой…

Иаков встал, снял со стены первый попавшийся меч и поднял перед собой.

– Вот замах снизу, потом он резко уходит вправо, вверх, поворот и опять – вот так, видите? Удар опять снизу. Вроде просто, но попадаются почти все. То же самое он может проделать и с левой руки, у нас такие бойцы называются «зеркальщики».

– С ума сойти, страхи какие, – пробормотал Ричард, зачерпывая следующую порцию меда. – А какое оружие с собой можно взять? Есть ограничения?

– Ограничений столько, что вязнут на зубах. Разрешены два меча или меч и длинный кинжал, простая кольчуга с короткими рукавами и подстежкой…

– А перчатки?

– Перчатки с пластинками.

– А стальные нельзя?

– Стальные нельзя. Это в память о Маркусе Долговязом, будет время, как-нибудь расскажу эту историю. Шлем тоже запрещен.

– Ну, уж это чересчур, – возмутился Ричард. – Зима на дворе, у меня голова замерзнет. Будь что будет, но свою вязаную шапку я надену. Джинни, я надеюсь, тебе это не помешает отличить меня от остальных.

– О-о-о-о-о-о-о-о, – тихонько провыла Джингильда, не сводя с него страдальческого взгляда.

* * *

Тем временем во вражеском стане тоже шло совещание.

– Да откуда ему тут взяться? – свирепо спрашивал окончательно пришедший в себя Марч.

– Не знаю, – сдержанно отвечал ему Николас Гамильтон. – Но если это и вправду Горбатый Дик, я жалею, что мы приняли вызов.

Марч немедленно громогласно захрипел:

– Да хоть черт с рогами, плевать, нас шестеро!

Но Николас повернулся к Омерлю:

– Мальчик мой, может, мне и не следовало этого говорить, но ты уже мужчина, ты воин. И ты, Марч, сядь, и тоже послушай. Да, вас шестеро. Так вот, когда я там нашел Коленкура, он был еще жив. Знаете, что он мне успел сказать?

Все молчали.

– Их было семнадцать. И с ними Пьер де Карнуа. Вот тебе и шестеро, Марч.

* * *

Нельзя сказать, что площадка ристалища Божьего суда расположена на вершине горы (весь Эдинбург врезан в склоны давно потухшего вулкана), но то, что на обрыве скалы – это точно.

С этой террасы открывался великолепный вид на всю Инвернесскую долину, и главное – на уходящую к горизонту серебряно-белую, по зимнему времени, ленту озера. Справа поднимались уступы восточного Инвернесса, обиталище мятежного клана МакКензи, слева – переходящие один в другой оба хребта, ступенями открывающие путь к Абердинскому нагорью, владениям могущественных Макинтошей, а далеко впереди синела едва видимая полоска Локхаберской гряды. Над горами, словно бугристые столбы, стояли высокие тучи, сулящие близкую метель и бурю.

Прямо на площадку выходил тяжкий многоарочный портал собора Святого Гиля, обрезавший красоты природы с правой стороны, и буквально вплотную к нему стояла центральная, она же восточная трибуна. Тут сидели король, его преосвященство епископ Абердинский и Инвернесский, вдовствующая королева Одигитрия, ее дочь Алисия Джингильда, ее сын – герой и причина события – Шелл Тервельс, придворная знать, но главное – разношерстные представители клана Бэклерхорстов, спешно съехавшиеся со всех концов страны. Деревенские Бэклерхорсты прямо кипели от азарта и возбуждения.

Предмет их разгулявшейся ненависти разместился как раз напротив – противоположную трибуну полностью занял клан Гамильтонов во главе с Николасом Гамильтоном, считавшим, что шотландский трон по всем божеским и человеческим законам должен принадлежать именно ему (ныне существующее недоразумение Николас надеялся в ближайшее время исправить), и его женой Марией, с отвращением поглядывающей на перехваченную жемчугами огненную гриву Гитри Бэклерхорст и белый мех на капюшоне ее дочери, которую Мария считала мерзкой ведьмой. С другой стороны, как ни странно, Мария была отнюдь не прочь женить своего сына, графа Омерля, все на той же ведьме, и тем сделать серьезный шаг на пути к престолу. Теперь же родители и все семейство пришли посмотреть, как их отпрыск снесет голову заезжему англичанину.

А отпрыск, то есть сам граф Омерль, стоявший с друзьями в проходе, в это время с замиранием сердца не сводил глаз с третьей трибуны, очень разумно, ввиду накалившихся страстей, возведенной между предыдущими двумя. Здесь обосновались Аргайлы, третий по значимости и численности шотландский род, и самое главное – Диана Аргайл, главная соперница Джингильды за звание первой красавицы Эдинбурга – златовласая, надменная, в черном, бархатно-меховом берете с пером по итальянской моде.

Четвертую, северную и последнюю трибуну занимал городской магистрат, различного толка знать, старейшины гильдий и прочие уважаемые и почтенные люди. От этой трибуны, перекрывая улицу Королевской Мили, расходились дощатые щиты, где за цепочкой стражи толпился всевозможный, жадный до зрелищ люд; и не меньше зевак, навалившись животами на каменный забор, наблюдало за происходящим с верхней, нависающей над ристалищем террасы, где со склона начинался уходящий на юго-восток Абердинский тракт.

Гул толпы был слышен даже в соборе, и ужас в глазах Джингильды перешел все пределы.

– О чем ты думаешь? – дрожащим голосом спросила она.

– Об одном моем друге, – ответил Ричард. – Его зовут Джон, он военачальник, полководец, но, по-моему, его истинное призвание – выступать в цирке. Ему вот это все очень бы понравилось, его хлебом не корми, только дай показать смертельный номер на глазах публики, и он бы еще жалел, что собрал мало народу. Он бы наслаждался, наговорил острот…

– Как это глупо и отвратительно – рисковать жизнью ради увеселения черни!

– О нет, ты его не знаешь. На самом деле ему наплевать на зрителей, он их презирает, но при этом считает, что его таланту просто обязаны рукоплескать бессчетные массы людей. Если их меньше, чем он надеялся, или их восторги не так велики, он чувствует себя уязвленным или даже оскорбленным. Он знает себе цену и требует ее, независимо от того, надо это ему или нет.

– Твой друг просто честолюбец. Зачем ты о нем сейчас говоришь?

– Затем, что он истинный политик… в отличие от меня. Во мне нет артистического начала, мне не нужен весь этот крик… я порой вообще не понимаю, зачем вообще в это ввязался. Я не разобрался в себе, возможно, мне следовало остаться ученым…

Тут Джингильда вцепилась в его руку.

– Ричард, если тебя убьют, не спеши никуда уходить… там. Дождись меня, я быстро.

Глостер раздраженно сдвинул брови:

– Джинни, прекрати, что за ерунда…

В этот момент над их головами загудел колокол, и вслед за ним вразлад грянули волынки.

– Наверное, нам пора. Все равно ничего не чувствую, я не только не артист, я даже не спортсмен, что же за беда, надо еще раз поговорить с Джоном, может быть, как-то научит…

Тут он вспомнил про латунное кольцо и решил, что момент самый подходящий.

– Джинни, посмотри. Ничего другого у меня сейчас нет, так что возьми это. На память об этом дне…

– Ой, какое миленькое, – обрадовалась Джингильда сквозь ужас и шок. – Это печатка?

Но в ту же секунду кольцо выскочило из ее дрогнувших пальцев и со стуком отскочило куда-то за скамьи. Джинни бросилась было за ним, но Ричард остановил ее.

– Джин, бог с ним. Сейчас не время. Потом найдем, это пустяк, надо идти, нас ждут.

Но потом, к величайшему огорчению Джингильды, кольцо так и не нашлось, чему Ричард, надо сказать, ничуть не удивился. Он ожидал чего-то подобного.

* * *

Словно во сне, Джингильда наблюдала, как семь человек по слабой, едва начинающейся поземке подходят к королевской ложе, склоняют колено, как поднимается и что-то говорит Иаков, как размашисто благословляет епископ, и потом шестеро отходят в одну сторону, а один – в другую.

Большинство смотрело иначе. Меньше всего публику волновал сам зачинщик поединка, Шелл Бэклерхорст, который в замшевой куртке с роскошным норковым воротником, пледе цветов клана через плечо и в раздвоенной меховой шапке сидел на ступеньку ниже короля. Дамы находили его весьма и весьма интересным, и действительно, этот бледный задумчивый юноша с чудесными темными глазами, тщательно подстриженной и подбритой тонкой бородкой по краю лица, соединявшейся с такими же усами, был на диво хорош собой, но уж больно странен и загадочен! Он и на родном языке говорит с французским акцентом, и любит потолковать о таких вещах, о каких обычные люди и представления-то не имеют. Что у такого на уме? Чего он не поделил с Гамильтоном?

Как ни странно, в этой ситуации никому не известный Ричард был публике гораздо понятнее. Каждый шотландец с молоком матери всосал ту истину, что повседневная жизнь есть не более чем краткий перерыв между сражениями с англичанами, независимо от того, идет сейчас война или нет. Поэтому никто не находил ничего необычного в том, что аж из самого Лондона (такую версию успела разнести молва) пожаловал какой-то забияка, чтобы испытать «нашего Хэмли» – так в просторечье именовали графа Омерля. Отчаянный парень, говорили знатоки, не вникая в подробности Божьего суда, вышел один против цвета Гамильтоновых мастеров меча – ну, посмотрим, каков он в деле. Ставки на Глостера поднялись на удивление высоко.

Марч, стоя под благословением епископа, увидел нечто совсем иное. Одигитрия подметила верно: Марч был скандалист и позер, но далеко не дурак, горький опыт передряг в далеких скитаниях прибавил ему немало ума-разума. Во-первых, у этого англичанина, который одним пальцем отправил его на полчаса под стол, оказался колючий, цепкий и, что самое главное, странно равнодушный взгляд, которым тот небрежно окинул всю гамильтоновскую рать. Марч знал цену таким взглядам, и ему стало не по себе – кажется, шутки кончились. А во-вторых… ах ты черт!

– Чемберс! – закричал Марч страшным шепотом. – Видел его губу? Ведь он же еще и Губастый! Точно, это Горбатый Дик! Хэм, быстро назад! Ребята, меняем всю тактику!

Дальше все произошло если и не мгновенно, то со скоростью, превосходящей всякое воображение. Как и предсказывал Иаков, первыми на Ричарда помчались главные гамильтоновские телохранители – слева забегал Гленфилд, справа – Бойд, между ними и чуть позади – Керси. Замысел их был вполне очевиден: измотать врага одиночными схватками, то есть выйти один на один с Горбатым Диком, охоты ни у кого не было, а одновременно напасть вшестером на одного при всем желании не получается: не хватит места, выйдет свалка, да и противник стоять как вкопанный не будет, а примется маневрировать, отбегая слева направо, чтобы растянуть цепочку нападающих и удерживать их в пространстве рабочей руки. Поэтому, чтобы не дать ему закрутить смертельную карусель, следовало прижать его к барьеру трибуны и потом, сменяя друг друга, навалиться всем гуртом.

Но Ричард и не собирался убегать, напротив, обнажив оба меча – длинный и покороче, он неторопливой походкой двинулся навстречу несущимся к нему верзилам-бородачам. Вот они столкнулись, и что тут произошло, мало кто успел толком разобрать, тем более что от первой сшибки многого и не ожидали.

А зря.

Позже рассказывали, что в самый момент удара Глостер не то присел, не то вовсе упал, но тут же с непостижимой быстротой, успев крутануть мечами и защититься справа и слева, встал – хотя и это слово вряд ли подходит – в невиданную позицию: к нападающим спиной, ноги так, что колени развернуты в прямую линию параллельно земле, а голени – перпендикулярно, точно так же и руки – прямой угол, локти расставлены и лишь мечи глядят в разные стороны – кажется, так и секунду простоять невозможно.

Это был знаменитый «танцующий Шива», один из элементов фирменного глостеровского глубокого плие, требующего, вдобавок к уникальной физической одаренности, изматывающих многолетних тренировок. О подобной школе шотландцы слыхом не слыхали, но эффективность оценили вполне. Гамильтоновские здоровяки едва успели заметить, как противник вдруг пропал из глаз, затем молниеносно появился где-то сбоку внизу, их клинки бесполезно скользнули по металлу, и дальше оба, запоздало тормозя, распаленным горлом налетели на, казалось бы, зависшие в воздухе мечи.

Синхронно поворачиваясь, Бойд и Гленфилд по инерции проскочили еще не менее пяти шагов, оставляя за собой в воздухе кровавый шлейф, потом рухнули, проехались по замерзшему камню один на левом плече, другой на правом, и гулко врезались головами в некрашеные доски королевской ложи.

Набежавший Керси с воплем что было сил ткнул мечом в открывшуюся беззащитную спину Ричарда, но спина неожиданно исчезла, потому что герцог лихо, словно в фигуре кавказского танца, сделал полный оборот на коленях, и его второй меч, нырнув под вытянутые ручищи Керси, вспорол тому бок, пройдя через желудок, край печени, селезенку и даже проехался по позвоночнику. Выплеснув вместе с остатками скромного завтрака едва ли не половину всей своей крови, Керси грохнулся оземь, да так и остался лежать – только его левая нога еще долго дергалась и колотилась о снег.

Таким образом, не прошло и полминуты, а соотношение сил на арене разительно переменилось: шестеро против одного превратились в трех. Ричард поднялся, отряхивая колени, поправил круглую вязаную шапку и направился к первой трибуне, где самым бессовестным образом показал язык Джингильде, которая сидела ни жива ни мертва. В ответ Джингильда дико завизжала, указывая пальцем ему за спину.

Чемберс, действительно с призрачной легкостью оказавшись за спиной Глостера, уже занес меч, целя с поворота срубить голову не в меру проворному английскому гостю. Неуловимым для глаза движением шотландская сталь уже описала роковой полукруг, но в конце его внезапно со звоном отскочила назад: Ричард, вроде бы даже без особой спешки, не оборачиваясь, выставил свой меч за спину. Неотразимым кистевым поворотом Чемберс тут же ударил с другой стороны, но, оказывается, там его уже поджидал второй меч. Заревев, гамильтоновский ветеран сделал выпад по горизонтали – Ричард, небрежно полуобернувшись, без явного усилия отбил левой рукой, после чего вернулся в прежнее положение.

У Чемберса сдали нервы. Происходило, воля ваша, что-то несусветное: легендарный мастер не мог ничего сделать с противником, который даже не удосуживался повернуться к нему лицом. Бывалый рубака на минуту потерял контроль над собой: забыв про все хитрости, он с воем молотил клинком как кузнец молотом, но у Ричарда словно были глаза на затылке: он легонько поворачивался то вправо, то влево, отклонялся, приседал, выставлял мечи то так, то эдак, успевал при этом строить рожи переставшей дышать Джингильде, и оставался неуязвим.

Наконец, Чемберс, у которого уже пар валил из голенищ, отпрыгнул назад для решающего замаха, трибуны затаили дыхание, и тут Глостер сказал Джингильде:

– Зажми ушки, я сейчас крикну.

Он, как будто бы неохотно, повернулся, с обреченным видом набрал воздуха и гаркнул во всю силу, отпущенную ему природой, коротко, но от души.

О голосе Ричарда Глостерского трудно и в сказке сказать, и пером описать. Гений, что изобрел такие слова, сам еще, видимо, ждет своего изобретателя. Просто скажу о некоторых последствиях. В первых рядах многие оказались на земле. Старейшина цеха обойщиков лишился чувств и пришел в себя только через сутки. У женщины в толпе начались преждевременные роды. Круглый цветной витраж на фронтоне собора осыпался внутрь и наружу с шорохом и звоном, автоматически решив, таким образом, вопрос о ремонте и реставрации. Большинство же просто временно оглохли.

Самое смешное, что Чемберс устоял на ногах. Его шатало из стороны в сторону, меч в трясущейся руке выписывал бессмысленные кренделя, мутный взгляд блуждал в неведомых высях. Но и контуженный в самой тяжелой форме, старый вояка даже бессознательно пытался сопротивляться.

– Да ты смельчак, Чемберс, – сказал Ричард, подошел вплотную и, скрестив мечи, взял чемберсовскую шею как бы в ножницы, так что гарды уперлись тому в кадык. – Ну, извини, – добавил он. – Обстоятельства. – И на вид без натуги, кратким движением лезвия разлетелись в стороны.

Голова Чемберса соскочила с плеч и, упав ему под ноги, боднула владельца в правый сапог. Два фонтана крови хлестнули и упали, и в то же мгновение из-за падающего тела выскользнул Марч и в отчаянном прыжке попытался всадить Глостеру меч слева между шеей и ключицей.

Нет слов, это был сильный, коварный ход, говоривший о том, что граф Марч обладал весьма нестандартным мышлением и способностью делать очень далеко идущие выводы в самые сжатые сроки; даже будучи потрясен, а потом и оглушен не меньше других, он сохранил присутствие духа и сообразил, что никаким традиционным приемом Ричарда не взять, а посему единственный шанс – это выкинуть какой-нибудь совершенно фантастический номер. Беда в том, что в далеких краях, о существовании которых Марч даже не догадывался, а Ричард как раз знал очень хорошо, где самое грозное на свете оружие – неумолимая часовая стрелка – давно уже отправила доспехи, мечи и кольчуги под власть музейной пыли, был придуман трюк, рассчитанный именно на подобные ситуации.

Назывался он «нормандская косичка» или, несколько в ином варианте, «польская закрутка». Прямой (обычно на выпаде) удар отбивается параллельным клинком, и дальше происходит динамический захват – вращая оружие вместе с вражеским сверху-вправо-вниз, рука словно обвивается вокруг руки противника, описывает оборот уже влево-вверх, и из-под клинка противника лезвие втыкается ему между ключиц. Фокус чисто сабельный, требующий не только мастерства, но и вдохновения, для тяжеленных средневековых мечей никак не подходящий, но Глостер, с его железной хваткой перевитой жилами лапы, мог позволить себе и не такое.

Правда, усталость все же дала о себе знать, и меч вошел изрядно выше, чем следовало – в самую бороду Марчу, – и выскочил, прорвав кольчужный капюшон, из затылка. Несколько мгновений было даже непонятно, что произошло – они стояли плечом к плечу, переплетя руки, словно давние приятели после долгой разлуки, которые, еще не разомкнув дружеских объятий, решили на радостях сплясать сиртаки. Затем Глостер, посмотрев в выпученные глаза Марча, уже узревшие иные царства, сказал:

– Плохие советы даешь, Марчелло, – и выдернул клинок. Марч, пару мгновений словно поколебавшись в выборе, развернулся вполоборота и, как столб, грохнулся навзничь, далеко отбросив кровавые брызги и меч.

Зрители, поначалу шумно приветствовавшие каждый эффектный удар, смолкли. Происходящее плохо укладывалось в головах, и растерянность понемногу переходила в подавленность. Потемнело, налетел ветер, и первый заряд снежной крупы обрушился на площадку. Ричард положил мечи, еще раз натянул поглубже вязаный валик своей любимой шапки, подобрал оружие и легкой походкой танцора пошел к оставшемуся в одиночестве Омерлю.

А у Омерля дела были и вовсе плохи. Весь его кураж, его истеричная бравада начисто слетели, Гамильтон-младший застыл, точно под гипнозом. Стоя под отцовской трибуной, он помертвело наблюдал за смертью друзей, и голоса родственников, и знакомый с детства боевой клич доносились до него будто сквозь сон; сила и удаль, так необходимые в эту минуту, как по волшебству, куда-то улетучились. Завороженный неотвратимостью гибели, Омерль помраченным взором смотрел на приближающегося Глостера, не в состоянии не то что поднять меч, но даже просто шевельнуть рукой или ногой.

Остановившись рядом, Ричард покачал головой.

– Эй, Омерль, ты бы обратил на меня внимание!

Тут чисто животный ужас преодолел до некоторой степени Омерлев душевный столбняк, давно взывающий к нему голос матери достиг его ушей, и Гамильтон машинально – сначала шепотом, потом все громче – повторил то, что ему громовым шепотом подсказывал целый хор:

– Его меч заколдован, я не стану с ним драться! Это колдовство, я протестую!

Глостер пожал плечами и сделал шаг вперед. В ту же секунду вся трибуна Гамильтонов с громом и лязгом поднялась с места, правда, молодецки выскакивать на арену никто не спешил – слишком уж красочно каждый представлял себе, что его там ждет. Зато в следующий миг с противоположной стороны точно с таким же бряцаньем одним махом встали Бэклерхорсты, и с их стороны задор был куда натуральнее.

Его величество Иаков V успокаивающим жестом простер руки и беспомощно посмотрел на епископа. Тот, поджав губы, неопределенно пожал плечами.

– Дайте мне другой меч, – пришел им на помощь Ричард.

– Кто даст ему меч? – громогласно вопросил Иаков.

– От Бэклерхорстов я меча не приму, – прошелестел Омерль неживыми губами.

Воцарилась тишина. Никому не улыбалось выступить в роли хозяина оружия, которым через три счета располосуют в бахрому наследника древнейшего из родов. А завтра Гамильтоны станут королями, и что тогда?

В этот момент со своего места вскочила Одигитрия.

– Дайте ему храмовый меч! – пронзительно закричала она. – Освященный меч неподвластен колдовству!

Его преосвященство епископ Майкл вновь недовольно сморщился.

– Сэр Родерик пожертвовал собору меч, – пробурчал он, – но это ритуальный клинок, мы не вправе…

Но Одигитрия, полыхнув рыжей копной, уже сорвалась с места, завизжали петли соборных дверей, и через минуту вдовствующая королева подбежала к барьеру с чем-то наподобие причудливого торшера в руках.

– Прости меня, – жарко шепнула она Глостеру, принимая от него мечи. – Убей его. Сталь отличная, и острый, как бритва.

Ричард скептически оглядел свое приобретение. Епископ был прав – сооружение было скорее архитектурное, нежели какое-либо другое. Неизвестный мастер, то ли по прихоти заказчика, то ли по собственному почину, для покорения публики избрал тему змеепоклонства. Девять мельхиоровых змей, сложно переплетаясь, образовывали эфес: шестеро – ветвистую гарду, и три, потолще и посолиднее, непосредственно рукоять. Автор применил и чернение, и накатку, и эмаль, металлические гады, блистая чешуей, застыли в разнообразных художественных изгибах, демонстрируя клыки в разинутых пастях – изделие вполне подходило для выставки или цеховой рекламы оружейника, но никак не для реального боя. Клинок, тоже экзотической формы, мыслился, как видно, для схватки с носорогом.

– Что за серпентарий? – возмутился Ричард. – Как вообще это держать? И перчаток нет. Джинни, принеси какую-нибудь тряпку – замотать, я же себе все руки обдеру.

Джингильда немедленно спорхнула с места и тут же вручила ему увесистый рулон рыхлой бязи, заготовленный ею, видимо, для того, чтобы перевязать раны возлюбленного.

– Только не расслабляйся, Ричард, только не расслабляйся! – чуть слышно воскликнула она. – Когда бесится, Хэмли очень опасен!

– Ясное дело, – отозвался Глостер и, забросив на плечо нескладную штуковину, вернулся к Омерлю.

Здесь открылась еще одна неприятность: одной рукой держать меч, а другой в это время обматывать эмалевый террариум оказалось дьявольски неудобно. Воткнуть же клинок в промерзший камень под ногами было совершенно невозможно.

– Слушай, подержи, – обратился Ричард к противнику.

Очумелый Омерль, будто и впрямь околдованный, уже было двинулся ему навстречу, но возмущенный рев на трибуне позади остановил его.

– Как хочешь, тогда жди, – проворчал Глостер, прислонил меч к животу и продолжил вязать узлы на змеиных головах.

Любопытно, что правила вовсе не запрещали Омерлю воспользоваться ситуацией, и пока у врага заняты руки, напасть и, скажем, разрубить его надвое. Но Омерль стоял, как завороженный, и не только он. По необъяснимой причине все зрители, на всех ярусах, от мала до велика, затаив дыхание, зачарованно следили, как в центре Эдинбурга английский герцог, сопя и еле слышно ругаясь, бинтует змей над трупами лучших шотландских воинов, а ветер с гор проносит над ним, как белые занавеси, снежные заряды все сильней и сильней.