Текст книги "Челтенхэм"

Омерль, приоткрыв рот, взглядом безумца всматривался в то, как мертвые нефритовые глаза исчезают под серой шероховатой тканью; аналогия с грядущим саваном была настолько очевидной и вопиющей, что душевные силы окончательно покинули Гамильтона-младшего. Его замутило, земля поехала под ногами, и он потерял всякое желание бороться с притяжением. Колени подогнулись, юный граф выронил меч и шумно сел на снег, едва успев подставить руку. Второй, освободившейся рукой, он сделал некое трепыхающееся движение и невнятно пробормотал:

– Я признаю… Признаю…

Такого поворота, по чести сказать, не ожидал никто, в том числе и Ричард. Он озадаченно взглянул на Омерля и, прервав свое занятие, обратился, но не к королю, а к папаше Николасу (Глостер уже успел понять, что Гамильтон-старший вытесан из материала потверже, нежели его величество Иаков):

– Ну и что теперь?

Николас Гамильтон бросил на него короткий взгляд, какого от Иакова и в самом деле век не дождешься, прикрыл глаза и мучительно сжал челюсти, что не помешала увидеть даже его борода с проседью; посидев так краткое время, он поднялся, стащил с левой руки перчатку и махнул ей королю. Затем он вновь сел и отвернулся. Сияние незримой короны над его головой угасло в облаке позора, окутавшего клан Гамильтонов.

Зато Иаков, добрая душа, откровенно обрадовался. Он приветственно поманил Глостера и бодро кивнул епископу. Преподобный Майкл тоже согласно кивнул, хотя и без всякого одобрения, и, не глядя, протянул руку в сторону. В эту руку юноша в белом, выросший как из-под земли, тут же вложил посох с навершием в виде золоченой улитки, и его преосвященство начал неспешно подниматься. Джингильда светилась, еще не веря счастью, Одигитрия смотрела разочарованно.

– Божий суд окончен, – торжественно объявил король.

– Герцог, встаньте здесь, – покашляв, приказал епископ. – И там, внизу… уберите… Граф Омерль… ну ладно, оставайтесь на месте. Возлюбленные братья, данной мне Богом властью…

Но тут Ричард, стоявший внизу со своим недообмотанным гадючником, состроил очередную гримасу и глазами указал Майклу на всеми позабытого в суматохе зачинщика событий – Шелла Бэклерхорста.

Епископ ничуть не смутился.

– Ах да. Конечно, – спокойно отозвался он. – Шелл, подойдите сюда, встаньте рядом с герцогом Ричардом и преклоните колено…

Бэклерхорст, как всегда, невозмутимый, спустился и зашагал вдоль трибуны. В эту минуту, впервые, может быть, при стечении народа, проявило себя почти мистическое свойство его личности, ставшее потом основой удивительной Бэклерхорстовой карьеры.

Он не сражался. Победу ему принесла чужая рука. Но все же в его облике было столько уверенности, столько спокойствия и величия, что даже у самого злобного хулителя не повернулся язык произнести обидное слово – такое уважение, уж неизвестно почему, вызывала его фигура, так что во многие умы закралась мысль: а в самом деле, не будущий ли шотландский король перед ними? В любом случае человек, сумевший вызвать из-под земли этого английского дьявола, заслуживает внимания.

Может, чуть раньше, может, чуть позже, но утративший было всякие условные рефлексы Омерль начал потихоньку приходить в себя. Осознание чудовищной вины постепенно наваливалось на него, страшно было даже поднять глаза на отца, сидевшего десятью футами выше; Омерль прижался к ледяным доскам щита и все же, собравшись с силами, с замиранием сердца, взглянул на соседнюю трибуну.

Богиня его грез, Диана Аргайл, по-прежнему восседала на своем месте, но она даже не смотрела в его сторону. Но Омерль понимал, что и это отсутствие взгляда, и презрительно сжатые губы есть знак для него. Все кончено. Ему незачем больше жить. Даже больше того – ему нельзя больше жить! Голой рукой Омерль зачерпнул снега, проглотил, подобрал застылый меч и встал на ноги. Ах, что же ты натворила, жестокая красавица Диана!

Со сдавленным воем, занося лезвие на ходу, Омерль побежал к стоящему спиной Глостеру. Какие легкие, какие послушные ноги! Бесполезный вопль матери, напрасный грозный окрик отца.

Глостер, хотя и смотрел в другую сторону, наверное, раньше других сообразил, что происходит. Все еще придерживая несуразный меч, не оборачиваясь, как и в первый раз, он ясно слышал и крики негодования, и горестный стон Иакова, и недовольное кряхтение епископа Майкла, и еще один предостерегающий визг Джингильды. Но кроме того, его абсолютный музыкальный слух различал еще и приближающийся стук подкованных в расчете на горный лед сапог. Бумц-бумц-бумц-бумц – и горячее прерывистое дыхание. Ричард осторожно подвигал головой, оценивая разницу в запоздании звука между правым и левым ухом, и изобразил грустную физиономию Джингильде – как же надоело! А потом он сделал вот что: ударил ладонью по крайней змее, свешивавшей, как белый флаг, разодранный конец бязевого бинта.

Упертая в землю махина крутанулась, змеи завертелись, как спицы колеса – меч прокатился по его правой руке, миновал грудь, и дальше, не потеряв инерции, рукоять вкатилась в как раз поджидавшую ее левую руку. Глостер, задрав локоть, мгновенно выставил непомерно длинное лезвие за спину, словно собираясь взять под мышку зонтик. Подлетевший с занесенным мечом Омерль, может быть, и пытался затормозить, но тщетно. Он наделся на герцогский клинок, словно деревянный кружок на штырь детской пирамидки, и задняя сторона кольчуги показала передней пример бессмысленной преданности хозяину: она не пропустила глостеровский меч наружу, натянувшись на пробившей тело стали словно палатка, подпертая шестом.

Меч Гамильтона со звоном закувыркался по камню, изумленные глаза вперились в парадное облачение епископа, из горла Омерля единым толчком вылетело не меньше литра крови, потом голова поникла, Ричард опустил руку, и Омерль рухнул сначала на колени, а затем набок, все так же растерянно глядя перед собой.

– Простите, ваше святейшество, я отвлекся, – сказал Ричард.

Преподобный Майкл пожевал губами и откашлялся.

– Сэр Ричард, пока помню… Не забудьте после всего вернуть меч в храм.

* * *

В эту ночь клан Бэклерхорстов можно было взять голыми руками. Напились все. До некоторой степени виноват был герой дня Глостер – вмешавшись в спор о сортах древесного угля для очистки того, что вскоре, познакомившись с купажированием, станет виски, он неосмотрительно предложил: «Ну несите все сюда, попробуем, какая разница». Провинциальные Бэклерхорсты, главы семейств и хозяева долин, а следовательно, обладатели собственных уникальных рецептов приготовления самогона, восприняли предложение с энтузиазмом – «Лондонец дело говорит», – но эффект вышел сокрушительный. Вероятно, вмешалась еще и эйфория – Гамильтонов, оказывается, можно побить!

Его величество Иаков V, поддерживаемый многолетней закалкой, дошел до постели не помня как, но на собственных ногах, и дальше превратился в деревянную колоду. Рыжую Гитри, блаженно улыбавшуюся Глостеру – хвала святым, нашелся человек! – унесли вместе с креслом. Джингильда уснула прямо на плече Ричарда, что несколько затрудняло его передвижения. Его преосвященство епископ Майкл тоже не побрезговал принять чарку-другую, и в итоге произнес не слишком связную речь: он-де уповает, что не все английские рыцари владеют тем же искусством, что и наш гость, но все равно с сегодняшнего дня будет еще усерднее молиться о мире между Англией и Шотландией.

С Шеллом Бэклерхорстом вышло и того интереснее. Выяснилось, что французскому любителю ботаники совершенно нельзя пить – более чем скромная по шотландским меркам порция виски, закачанная под натиском родни, произвела на него довольно необычное нервно-паралитическое действие. До известной степени сохранив ясность мышления, Шелл не мог двинуть ни рукой, ни ногой, и любая такая попытка грозила опасностью и ему самому, и окружающим.

– Питер, Брайан, – скомандовал быстро освоившийся Глостер. – Придерживайте его, чтобы не упал. Нет, нет, Брайан, просто сядь рядом и упрись ему в бок. Гордитесь, ребята, будете рассказывать внукам, вы помогаете будущему королю Шотландии.

– Да не против, многая лета королю Иакову, – счастливо гудели кудлатые великаны-близнецы, – да мы согласны, дай-то бог!

– Шелл, – продолжил Ричард, – у меня к тебе важный разговор. Надо воспользоваться тем, что мы оба пока еще не короли, и договориться по некоторым вопросам неофициально… как частные лица.

– Договоримся. – Бэклерхорст мужественно попробовал кивнуть, но вышла только судорога.

– Не надо, не шевелись… Слушай, во-первых, у нас может быть конфликт из-за Аквитании. Что ты думаешь на этот счет?

– Аквитания – неотъемлемая часть Шотландии. – Бэклерхорст старательно выговаривал каждую букву, словно учитель во время диктанта.

– Вот те на, как же это? – удивился Ричард.

– Аквитания – это просто западный берег Солуэйского залива. Значит, она шотландская.

– Да ведь Солуэйский залив пограничный! Западный берег уже английский!

– Все равно. Она на левом берегу Твидла.

– Ну, Шелл, это уже чересчур. С каких это пор граница проходит по Твидлу? До Джевеллинского хребта все еще Англия!

– Это спорный вопрос.

– Да, тут проблема… В любом случае, если ты претендуешь на эти горы, у нас там общий враг, это вонючая шайка Южной Конференции, стерва Маргарита их подкармливает, без боя они не уступят ни тебе, ни мне… Тут мы союзники!

– Не возражаю, – все так же отчетливо согласился Бэклерхорст.

– Отлично, отлично… Питер, дай мне его руку, я ее пожму… Пошли дальше. Вопрос тоже болезненный… Смокгоунхилл.

– Это Северная Шотландия.

– Охотно верю, а дальше? До самого моря там нет никакой границы.

– Проведем.

– Но как?

– Все это Северная Шотландия.

– Шелл, Шелл, опомнись. Все территории между Лидсом и Бортуиком – это старинные английские земли.

– Проведем границу.

– Не забывай, там уже вклинивается Дания.

– Дания – это другое государство. Мы не можем его делить.

– Верно, верно. – Ричард почесал свою кривую залысину. – Загвоздка в том, что на этих северных землях засел Нортумберленд и двое его подручных идиотов – этот припадочный принц Уильям и Чарли Конюшня. Они помешают нам проводить границу. Надо разгромить их войско, а самих убить.

– Убьем.

– Вот это разговор. Питер, дай мне еще раз его руку. Шелл, я знал, что мы поймем друг друга. Брайан, налей… Шелл, давай поклянемся – что бы мы ни делили и как бы ни воевали, мы все равно останемся друзьями… не будем ссориться. Выпьем за это.

– Я не могу. Голова не соображает.

– Не переживай, у меня это с детства, и ничего, живу. Ребята, запомните и потом расскажите – король Шотландии, даже будучи в доску пьян, не уступал ни пяди своей земли…

– Он такой! – радостно ревели близнецы.

– Шелл, теперь нам осталось поделить Европу на зоны влияния. Ты ведь не претендуешь на Бристоль и Южный Уэльс?

– Не претендую.

– Замечательно. Тогда сделаем так: ты берешь Италию, а я – Германию.

– Не возражаю.

Очнувшаяся Джингильда с изумлением прислушалась к их беседе и закричала:

– Двое пьяных нахалов! Немедленно, оба, ложитесь спать!

Через десять лет этот разговор двух крепко подвыпивших юнцов уже никому не казался смешным.

* * *

Дорогой Роджер!

Ты даже представить себе не можешь, как меня бесит, что приходится принимать участие в этом идиотизме – будучи в двух шагах от Аквитанских проходов, я вынужден с боями пробиваться к Корнуолльскому побережью, то есть двигаться в противоположном направлении. Чувствую себя кэрролловской Алисой в квадрате. Что ж, как сказал поэт, «таковы гримасы нашей потусторонней жизни», и все же, при всем моем релятивизме, мне как-то дико – то, за что через несколько лет нам придется проливать моря пота и крови, я сейчас мог бы без труда взять голыми руками. О боже, Аквитания, райский край, предмет наших многовековых мечтаний, она лежит предо мной, только бери, и что же? Скажут ли мне «спасибо» герои будущих сражений за то, что я не лишил их посмертной славы?

Вообрази, Бэкхэм, этот новоявленный старец-аристократ, прислал мне письмо, где предостерегает от пролития английской крови. Ты знаешь, Родж, существует разряд мерзавцев, обожающих прятаться за традиционные моральные нормы, и при этом верить в собственную праведность. Будь я Господом Богом, я бы куда снисходительней относился к тем из подлецов, которые, по крайней мере, честны сами с собой и отдают себе отчет в том, какие пакости творят. Бэкхэм, трижды продажная тварь, всю жизнь только и ливший английскую кровь за французские деньги, теперь учит меня патриотизму. Что-то он не вспоминал ни о каком патриотизме, когда жег Корнуолл. Ничего. У меня припасено нехитрое деревянное устройство, которое поможет ему произвести переоценку ценностей.

Как бы то ни было, Родж, я снова в Англии и, само собой, был бы счастлив тебя видеть. Приезжай, посмотришь, соберешь материал для своих исторических хроник, познакомишься с Джингильдой – чертовски милая девушка, пройдешься по макбетовским местам – все кровавые таны живы-здоровы и горят желанием с благодарностью пожать тебе руку.

Засим остаюсь

твой верный друг Ричард.

* * *

Ах какой был великолепный луг! Так и хочется сказать – «альпийский», но нет, альпийские луга лежат выше, а это просто ширь горного – еще точнее – пышного предгорного разнотравья в человеческий и выше рост. Он открылся, едва расступились полосатые стены ущелья – черные, белые и серые полосы, слои древних отложений, проточенные дождями, и через край этих стен, с насупленных бровей размытого ручьями дерна тоже прядями лохматой весенней шевелюры свисали травяные космы с длинными хлыстами не то вьюнка, не то плюща. А какой вид! Травы доходили до самого обрыва террасы над Твидлом, но знаменитого поворота реки видно не было, его загораживали громады валунов Пяти Братьев, однако сама нижняя долина с седловиной Алурских ворот и уходящим на запад гребнем Малого Джевеллинского хребта смотрелась изумительно, а в самом проеме седловины, в нежной голубой дымке можно было различить краешек лежащих еще ниже Хармагидских Полей и дремучей лесной дали за ними.

На противоположном краю луга, слева, растянулась неровная, черная, местами поблескивающая лента с нестройно шевелящимся лесом копий над ней. Там стояло вражеское войско. Едва заехав в море трав, Ричард встал в стременах и припал к биноклю.

– Родж, представляешь, – сказал он. – Вся Южная Конференция в полном составе. Как тут не вспомнить Тома Сойера: знал бы, что дело пойдет так удачно, собрал бы этих дураков вдвое больше… Смотри, смотри, Бэкхэм, святоша чертов, надел кольчугу поверх рясы, уродина…

Баронов с левобережного Твидла окрестили Южной Конференцией с легкой руки поклонника НХЛ лорда-протектора Глостера-старшего. Название привилось, и кончилось тем, что и сами бароны стали именовать себя именно так. Они властвовали в предгорьях пограничного Джевеллинского хребта, отделенные от центральной Англии Твидлом, круто свернувшим на запад, к Бискайскому заливу, и это правление лишний раз подтверждало слова Конфуция о том, что государство стоит на спине лошади. Речная ширь с севера, заболоченные леса с востока и океан с запада обеспечивали баронам независимость от отягощенных проблемами лондонских властей – добираться сюда и далеко и хлопотно, и потому на всем пространстве от Тимберлейка до прибрежного Корнуолла бесчинствовала неуправляемая вольница. Каждый из баронов считал себя непререкаемым властителем, презирал законы, а также соседей, с которыми постоянно то воевал, то заключал скороспелые военные союзы против кого-то еще; во время этой грызни они вечно сбивались в комплоты и шайки, которые немедленно распадались, стоило повеять новой поживой. В зависимости от своих сиюминутных интересов эти алчные и вероломные царьки брали деньги то с испанцев и французов, то с родного Уайтхолла; следуя за выгодой, становились то протестантами, то снова католиками, сражались за Генриха и против Генриха, норовили объединиться то с приграничной Шотландией, то вступить в загадочную береговую Унию с Корнуоллом, то вообще создать собственное государство с выходом на вожделенную Аквитанию. Ныне большинство из них состояло на содержании у королевы-регентши Маргариты, которую до поры до времени устраивал их сепаратизм, а также незатухающий конфликт на шотландской границе, а кроме того – тут для Маргариты постарались и английские, и французские шпионы в Эдинбурге – баронам строго-настрого предписывалось ни в коем случае не допустить появления на их земле такого возмутителя спокойствия, как герцог Глостерский, и уж тем паче не дать ему объединиться с крамольниками из Корнуолла и Йорка. Вторгаться в Англию, имея за спиной эту вооруженную до зубов оголтелую ораву, Глостер посчитал чистым безумием. Для избавления от проблемы Южной Конференции Ричард избрал самый простой и действенный рецепт, и как раз сейчас воплощал его в жизнь.

Глостер повернулся к Роджеру, положив левую ногу на лошадиную спину и упершись ладонью в седло. Эта легкомысленная поза напоминала о том, что Ричард, ко всему прочему, еще и один из лучших наездников в стране, мастер крутить конем, как каллиграф пером, даже не касаясь поводьев, – каким-то сверхъестественным способом лошади понимали его без трензеля и шенкелей и меняли аллюр, кажется, по одному невысказанному желанию герцога.

– Ты знаешь, Родж, я испытываю двойственное чувство. Сегодня наше первое большое сражение, позиция идеальная, мы начинаем гражданскую войну, это торжественный день. С другой стороны, ну почему в такой момент нам противостоит банда какой-то швали? Немного обидно… Попробуем сделать, как делает Джон, вдруг в этом что-то есть. Ты уверен, что динамики сработают?

– Почему бы им не сработать, – отозвался Роджер, тоже разглядывая то ли медленно приближающиеся ряды противника, то ли танец белых капустниц над метелками цветущей травы. – Правда, мой электрик куда-то сгинул с невиданной быстротой, но тут дело в тумане – парень пропал из глаз раньше, чем стронул лошадь с места… Что-то многовато этой твоей швали… Имей в виду, мы тут хорошо стоим, а лучники у них тоже есть. Но мое мнение, куманек, что театру место на сцене, а война – скверная площадка для представлений.

– Ты мог бы вообще не приезжать.

– Любопытство, куманек, а моей весовой категории все равно, где давить на землю, точнее сказать, на лошадиную спину… Кстати, какую мелодию ты выбрал?

– Национальную. Они думают, что они англичане – врете, братцы, англичане это мы… Брекенбери!

– Я здесь, милорд.

– Мы словно в джунглях… Брекенбери, мы сейчас начинаем, так что скачи немедленно к своим и приготовься. И помни – не спеши, дай им войти в ущелье, держи нервы на привязи, жди, пока я, самолично, не махну тебе рукой. Засранцы мысли не должны допускать, что вы стоите у них над головами. А вот дальше не мешкайте.

– Сэр, еще раз скажу – я отродясь не слыхал, чтобы кавалерию спускали со скалы на веревках, но сделаю все, что смогу, а дальше – воля Божья.

– Брекенбери, если все пройдет как надо, я назначу тебя комендантом Тауэра. Бейкер, где ты, покажись…

– Вот он я, милорд.

– Бейкер, не забывай, ты сегодня главный. Давай с ребятами к скалам и удержи, удержи их для меня, удержи, пока Брекенбери не слезет. Как договорились, мы сейчас сделаем кружок и обратно в ущелье, ты остаешься один – на три четверти часа. Не волнуйся, шотландцев я подпер сзади киборгами, так что, если наши союзнички призадумаются, те им объяснят, что надо поторапливаться… Продержись, Бейкер, в любом случае я назову твоим именем улицу в Лондоне, центральную улицу, весь мир запомнит ее название, и уж поверь мне, оно переживет века. С Богом, давай. Сэм, ты меня слышишь? С тебя три залпа, не меньше. Всем приготовиться. Роджер, музыку.

Воздух над горами дрогнул, первые аккорды прокатились как громовые раскаты, и четыре самые английские из всех английских глоток, некогда спасшие производство вельвета на Британских островах, затянули нечто необычайное для этих краев:

 
Desmond has a barrow in the marketplace,
Molly is the singer in a band.
Desmond says to Molly: «Girl, I like you face»,
And Molly says this as she takes him by the hand!
 

– Что-то не очень, – с сомнением покачал головой Ричард. – Однако оружие к бою, господа. Сенокоса в этом году здесь не будет. Вперед.

* * *

С какой бы любовью автор ни рисовал карты места событий, читатель не обращает на них внимания – вспомним горькую участь стивенсоновского «Острова скоровищ» и втуне пропавшие старания Толкиена-младшего – и равнодушно пропускает ландшафтные описания. Но все же, пусть хотя бы для очистки совести, некоторые географические пояснения дать придется. Итак, в тратерской Англии нет Темзы. Есть Твидл – или Твидлуик – большая полноводная река, мирно текущая с севера на юг меж гор и равнин. Чудеса начинаются, когда он встречает на своем пути Бернисдель. Бернисдельское плато – это каменная плита почти прямоугольной формы, косо вросшая в земную кору, словно монета, упавшая в тесто. При встрече с ней Твидл проделывает первый фокус: он разделяется надвое, обтекая Бернисдель вдоль нижнего, ушедшего в земные толщи края и подгрызая верхний, торчащий край – так образуются два рукава, Западный и Восточный Твидл. Возле Лондона русло Восточного Твидла еще раз делится пополам множеством больших и малых островов, и так возникает еще и третье течение – Мидл Твидл.

На юге, добежав до пограничного с Шотландией Алурского графства и Джевеллинских хребтов, собрав целый венец бесчисленных притоков, рукава вновь соединяются и проделывают следующий трюк – не в силах с наскока преодолеть горную преграду, Твидл круто, совсем не по-речному, сворачивает на запад, к морским воротам Англии – Корнуолльскому графству и Бристолю. Однако удар его не прошел для джевеллинских стен бесследно – в месте поворота набравший мощь и размах поток продолбил в горных породах громадную котловину с далеко нависающими над водой сводами и балконами – озеро Тимберлейк, странную аневризму на речном русле с овеянной легендами черной водой. Над этим местом и возвышается та самая вершина, с которой Ричард Глостерский с таким жаром прокричал о своей верности родному краю, а среди каменистых холмов и пустошей левобережных предгорий и доныне стоят заброшенные замки вождей Южной Конференции.

* * *

Несмотря на тревожные донесения английского посла из Эдинбурга, в Лондоне шотландскому вторжению поначалу никакого значения не придали. Эка невидаль, в Алуре опять пограничный сыр-бор! Вот пусть бароны и преподобный Бэкхэм разбираются, за это им и деньги платят. К тому же для Маргариты и ее советников не секрет, что король Иаков никакой реальной властью у себя в стране не обладает, и вся шотландская политика – флюгер настроений разноречивых лордов оппозиции – сегодня пришли, завтра что-то не поделили – и след простыл. Да и всерьез противопоставить английской армии шотландцам нечего.

Даже когда пресловутая Южная Конференция во главе с преподобным Бэкхэмом расселась на кольях напротив челтенхэмских фортов, а Глостер занял все южное левобережье и вступил в Корнуолл, правительство мало прислушивалось к этим новостям. Подобные провинциальные мелочи в тот момент никого не занимали – шла грандиозная интрига, Франция против союза Верхней Тюрингии и Северной Рейн-Вестфалии, за которым чувствовалась рука коварного Филиппа Испанского, и озабоченный ситуацией Людовик XI много чего потребовал от своей лондонской родни.

Лишь когда пал Бристоль (герцог Корнуолльский, отец нынешнего герцога Олбэни Корнуолльского, с рыданиями обнял наглеца Глостера прямо в распахнутых городских воротах), а гонцы Ричарда понесли по стране «прелестные письма» сына Великого Регента, Маргарита и ее первый министр Гийом Лефевр были вынуждены признать, что обычный мятеж на дальних рубежах перерос в полноценную смуту.

Но и тут парижские (а точнее сказать, реймские) пришельцы проявили удивительное недомыслие, впоследствии обернувшееся колоссальным политическим просчетом: никаких решительных мер военного порядка принято не было. Возможно, сработал рефлекс «страшнее Йорка зверя нет» – в Йорке было все спокойно, поскольку для столицы оппозиции маневр Глостера явился полной неожиданностью; возможно, Лефевра успокоило и то, что шотландцы и впрямь вернулись за Твидл, а может быть, и сам Глостер сумел обмануть своих венценосных противников.

По каким-то соображениям в Лондоне более всего опасались, что Ричард со своими союзниками двинется вверх по Восточному Твидлу прямиком на Бернисдель. Но герцог вместо этого вдруг повернул на запад и очутился в Южном Уэльсе. Этот полусонный патриархальный край уже не первый десяток лет не поддавался на посулы и соблазны Уайтхолла и не желал возвращаться в родственные объятия Британии, несмотря на то, что саксонские соседи с чисто немецкой методичностью год за годом грабили и выжигали его провинции одну за другой.

Глостер с порога предложил уэльским драконам самую вольную форму автономии в пределах будущего Соединенного Королевства, а в благодарность – защиту от воинственных германцев. Пока крестьянские тугодумы крепко скребли в бороде – попробуй-ка, откажи предводителю эдакой армады закованных в невиданную сталь клонов и киборгов, – Ричард уже был на границе.

Он успел побывать в гостях у трех приграничных баронов. Веселые рыжебородые тевтоны во время хмельных застолий охотно, с гоготом подписали со смешным юнцом забавные договоры о нерушимости границ, где присутствовал странный пункт о наказании в случае нарушения – через сажание на кол.

Отсмеявшись и отоспавшись, бароны незамедлительно пошли в традиционный грабительский поход на Уэльс. Через неделю все трое возвратились в одной телеге, под конвоем глостеровской гвардии и уже без войска. Тут им стала понятна шутка молодого англичанина о возмездии за выход из договора. У них на глазах Глостер вырезал всю их челядь и семьи, оставляя в живых двух-трех человек, чтобы было кому рассказывать о случившемся, а затем на пограничные столбы насадили и самих баронов с договорами, привязанными к рукам, дав им, таким образом, время оценить всю глубину британского юмора.

Добродушный великан Людвиг Саксонский собрал войска и двинулся на Уэльс. Немецкое войско вступило в долину Эймса, и здесь Людвиг увидел перед собой армию Глостера: пеструю десятитысячную стену уэльсцев и серый клин англичан, вооруженных так, что у саксонского короля потемнело в глазах. Весельчак Людвиг с запозданием осознал свой промах. Гуляка, фанфарон, любитель женщин и выпивки, он был отнюдь не глуп. Гораздо быстрее хитреца Лефевра, которому прочили славу второго Ришелье, саксонец понял, какая страшная сила появилась на политической сцене. Со всей любезностью Людвиг согласился на переговоры и без колебаний дал отвести себя в герцогский шатер, где с интересом уставился на удивительного мальчишку, устроившего весь этот переполох.

Короля усадили за стол, поставили перед ним стакан вина и положили сочиненный графом Роджером и переписанный глостеровскими каллиграфами договор.

– Подписывай здесь и здесь, – приказал Ричард. – Обильные выгоды для Саксонии. Вы, ваше величество, как я слышал, умный человек. Сунетесь еще раз в Уэльс, и я вам продемонстрирую всю свою фантазию в некоторых областях знания.

Людвиг с театральной медлительностью покосился на стоявшее невдалеке кресло – грубая, чем-то изъеденная деревяшка с высоким подголовником, стальным каркасом и подозрительными дырчатыми хомутами на ножках и подлокотниках. Без всяких пророчеств и голосов свыше ему стало ясно, кто в ближайшие годы будет определять политику Англии.

– Ваше королевское высочество, – с неподдельным чувством произнес Людвиг. – Уверен, мы с вами станем союзниками, а возможно, и очень близкими друзьями. Я не обману ваших ожиданий, – и взялся за перо.

Ричард кивнул – ход саксонской мысли его ничуть не удивил.

– Поговорим в Лондоне.

Спрыгнув наземь с коня среди своего истомившегося тоскливым ожиданием войска, король потряс пудовым кулачищем, уронив бесценные кружева на красный обшлаг с золотыми пуговицами:

– Ну, прусские свиньи, теперь я вам устрою!

Уэльские крестьянские вожди перевели дыхание, приосанились, посмотрели на овец, привезенных Ричардом в безвозмездный дар, махнули рукой и согласились на конфедерацию.

Заручившись согласием уэльсцев, Ричард вернулся в Англию, дошел до Эйвона и там, на Уикенхэмских бродах, занялся переправой армии на северный берег. Из Шотландии непрерывной вереницей тянулись обозы с провиантом и снаряжением, челтенхэмские фабрики клонирования и «промывания мозгов», доставленные и собранные кромвелевскими специалистами, работали сутки напролет. Время недомолвок и неопределенного выжидания в отношениях с Лондоном закончилось, Ричард разослал по городам и весям свой окончательный манифест. В нем он объявлял себя регентом Соединенного Королевства Алура, Корнуолла, Глостершира и Южного Уэльса под властью его величества всемилостивейшего Эдуарда Шестого и без иносказаний объявлял войну французским оккупантам.

«Англичанин, – писал Глостер – хотя писал, собственно, граф Роджер. – Встань и вспомни, кто ты, вспомни свое имя и свой долг перед отечеством». Роджер, правда, предлагал еще и откровенно издевательское продолжение: «Бог не даровал Англии ни Жанны д’Арк, ни генерала де Голля, но я их с успехом заменю», однако Ричард, мрачно засопев, отверг предложенный пассаж.

Дальше новоявленный регент обещал каждому крестьянину лошадь, корову и деньги на обзаведение, а дворянам – восстановление выплат по былому «Реестру служилого люда» времен Регентства и внесение в этот список любого, кто решится поддержать законного короля с оружием в руках.

В финале послания герцог метал громы и молнии и осыпал проклятиями тех, кто примет сторону французов – «будь он крестьянин, дворянин, знатный вельможа или священник». Им он откровенно сулил мучительную кару: «Знайте, предатели. В своем обозе я везу тысячу кольев. Это значит, что мне пришлось срубить тысячу деревьев, и я не допущу, чтобы такой ущерб для английской природы пропал впустую – каждый кол найдет себе применение, и многие – по нескольку раз.

Боже, храни короля Эдуарда.

Писано в Уикенхэме, лета одна тысяча триста двадцать восьмого от Рождества Христова, Ричардом Глостерским, Божьим соизволением Регентом Соединенного Королевства Великобритания».

Маскарад завершен, маски сброшены, дальше игнорировать шотландско-алурские выходки смутьяна-герцога стало невозможно.

– Глупый выскочка, – сказала королева Маргарита Лефевру. – На что он надеется? Как я понимаю, у него едва-едва восемь тысяч.

Министр с сомнением покачал головой.

– У него очень скоро станет гораздо больше – если он и впрямь располагает теми деньгами, которые обещает. Всякое мужичье валом повалит к нему, а у нас благодаря вашему брату нет возможности им помешать.