Текст книги "Битва под Острой Брамой"

Пока Княжнину удавалось сохранять худой мир. Но только за этим столом. Зашумели и двинулись со своих мест другие посетители шинка, и это движение не предвещало ничего хорошего для «москалей».

К счастью, отыскался еще один миротворец, неожиданно оказавшийся очень авторитетным. Это был пятый игрок – Ян Килинский.

– Тише, тише, судари! Я следил за игрой и подтверждаю: все было честно! – сказал он, подняв вверх руку, и этого оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание всех. – Пан Цвирка погорячился, и пан поручик вспылил. Давайте уберем сабли в ножны и выпьем мировую. Или разойдемся на этом.

Как ни удивительно, но к мастеру модной обуви прислушались: поднявшиеся с лавок опустились на место, а Цвирка со своим товарищем перестали впустую махать саблями, может быть, просто поняли, как смешно они при этом выглядят. Наверное, не даром башмачника Килинского выбрали радным магистрата.

Как только шляхтичи опустили сабли, Княжнин перестал давить их столешницей.

– Спасибо, пан Килинский. Мы с паном поручиком уходим, – сказал он, бросая на стол монету. – Ежели мало, заплатит пан Цвирка. Он мне проиграл.

– Стало вам охоты задирать этого сумасшедшего поляка, – с укором сказал Княжнин Протазанову уже на улице.

– Честное слово, Дмитрий Сергеевич, было бы с кем церемониться! Цвирка – на заднице дырка… – в запале оправдывался поручик.

– Ладно уж. Славно попили пивка! Короля бубнового вы хорошо снесли. Рад, что мы с вами друг друга понимаем. Так что потрудитесь, поручик, завтра поутру мне представить доклад, как вами организована караульная служба в посольстве.

Глава 5
Трудная служба

С утра Княжнин снова был в приемной у Игельстрома. Дожидаясь, когда ему будет позволено войти, он немного поболтал с адъютантом посланника, казачьим хорунжим, об особенностях службы на восточных рубежах империи. О предметах, интересовавших сейчас Княжнина гораздо больше, он не считал возможным говорить в присутствии поляков. Вот уже два десятка лет фактическим королем Речи Посполитой был не Станислав Август, а российский посол. Дожидавшихся аудиенции было так много, будто у державных сановников Речи Посполитой, почти открыто состоящих на содержании у российского правительства, нынче был день выплаты жалования.

Однако они так и остались терпеливо дожидаться дальше, когда Княжнину велели зайти к посланнику.

Тот благоухал так же, как и накануне. К счастью, знакомство с польской кухней Княжнин вчера решительно оборвал и теперь выглядел тоже вполне свежо. Казалось, это было весьма существенно для Игельстрома, который чуть ли не со всех сторон придирчиво осмотрел Преображенского капитан-поручика и, кажется, остался удовлетворенным.

– Вот человек, который один стоит целого корпуса! – проговорил он театрально, вызвав у Княжнина недоумение. Когда Княжнин не знал, что ему ответить, он молчал. Тогда продолжил Игельстром:

– Я ведь просил у графа Зубова прислать мне войск, ибо в любой момент может возникнуть в них потребность, а он прислал мне одного тебя. Нужно ли сие воспринимать как намек на неудовольствие мною со стороны графа, который теперь взялся руководить польскими делами?

– Я не могу об этом судить. Но, полагаю, решение о переводе целого корпуса во власти только государыни. И я, конечно, не стою корпуса или батальона. Чего я стою, вы, ваше превосходительство, решите сами, сделав мне поручения.

– Вот и славно. Теперь и поговорим о первом поручении, оно для тебя готово, – сказал Игельстром, торопясь вернуться за стол. Раздражение из-за подозрений, что Княжнин прислан сюда Платоном Зубовым в насмешку над его просьбами о подкреплениях, в нем быстро сменилось оживленно-приподнятым настроением, в котором Княжнин застал посланника накануне.

– Вот послушай, – сказал Игельстром и начал читать сначала сидя, а потом, все более воодушевляясь, поднявшись и размахивая перед собой листком с четверостишиями:

 
Возможно ль мне, суровому солдату,
На теле коего жестоких ран не счесть,
Возможно ль мне, оставив шлем и латы,
Достойно красоту ее вознесть?
Сии уста и нежныя ланиты,
Сей голос ангельской и сей красивый нос,
Сии глаза, задумчиво открыты,
Могу ль я восхвалить? Ведь я суровый росс!
Чем усладить могу? Иль фейерверком буйным,
Парадом конницы, иль трелью соловья?
Иль брызжущим фонтаном многоструйным?
Иль блеском золота? Чем усладить ея?
Так вот же чем: звучаньем сладких арий!
Не полковой брабан, но струн Орфея звон!
Исполнит их известнейший Чезаре,
Привез его Ваш верный Игельстром!
 

– Ну, каково? – спросил автор после паузы, которую он, очевидно, отвел на то, чтобы постепенно умолкли «струны Орфея».

– Я не знаток в стихосложении и не могу судить, – честно ответил Княжнин, но, заметив, как снова стремительно меняется настроение посланника, поспешил исправиться: – Впрочем, действительно звучит как музыка.

Полагаешь, графине Залуской приятно будет сие услышать?

– Не имею чести быть знакомым с графиней, но, вне всякого сомнения, любой даме приятно слышать стихи, сочиненные специально для нее.

– Сказано недурно… Вообще речь у тебя правильная, книжная. А с графиней познакомишься нынче же. Отправляйся к ней, конечно, при полном параде, прочти сей стих, только попробуй заранее, а лучше всего заучи на память. А после скажешь, что барон Игельстром приглашает ее на приватный концерт маэстро Чезаре здесь, во дворце, в пятом часу.

– Увольте меня от этого, – сказал Княжнин, еще надеясь на то, что посланник шутит.

Отказываться не смей. Зачитаешь ты, у тебя славно получится. Голос у тебя хорош, эдакий мужественный, слова звучат четко. А я был бы смешон, говоря «ведь я суровый росс» со своим лифляндским выговором.

– Увольте меня, – повторил Княжнин, словно подтверждая, что произнесенные им слова действительно звучат четко.

Капитан-поручик Княжнин, вы направлены в мое распоряжение! Вот и потрудитесь выполнять то, что я вам велю! – потеряв терпение, прокричал Игельстром так громко, что просители, ожидавшие за дверью, наверное, вжались в кресла.

– Однако я не прислан вам в адъютанты. Мне поручена забота о вашей безопасности, ваше превосходительство. Любовные послания – не по моей части, – спокойно, в диссонанс с горячностью посланника ответил Княжнин.

– Так ты премного дерзок, капитан-поручик… Убирайся прочь!

– Как вам будет угодно. Однако я буду стараться выполнять то, что мне предписано, по своему разумению. И еще. Второе четверостишие, там, где про «красивый нос», лучше немного подправить, например, так: «Ее уста и нежные ланиты, и голос, коего милее в свете нет, и дивный взгляд, сердечный и открытый, могу ль я восхвалить, ведь я плохой поэт». Я, разумеется, так не считаю. Но вам о себе так выразиться вполне допустимо. К тому же, тут и «суровый росс» не упоминается.

Ни слова не говоря, Игельстром сел за стол и, обмакнув перо в чернильницу, стал торопливо записывать вариант с рифмой «милее нет – поэт». Княжнин тем временем поклонился и сделал несколько шагов к выходу.

– Погоди, – остановил его Игельстром. – Ты не только дерзок, но и лукав. Говорил, что в стихосложении ничего не смыслишь, а сам вон как складно придумал на ходу.

– Мой отец баловался стихами и преподал мне несколько уроков. Я их уже почти позабыл.

– Ладно, бог с тобой, коли ты такой гордый. Однако же «по своему разумению» действовать я тебе не позволю. Найдется и для тебя дело.

Было неясно, действительно ли посланник смягчился к Княжнину, или просто сдерживает гнев в благодарность за подаренную строфу.

– Я ведь не просто из собственной прихоти просил увеличить мое войско, – продолжил Игельстром снисходительно. – Существует заговор против присутствия России в Польше и Литве. Сие мне доподлинно известно. Заговорщики плетут интриги за границами Речи Посполитой, но есть они и в Варшаве. Так вот, дабы остудить их пыл, дабы неповадно им было даже строить иллюзорные свои планы, задумал я показать мощь нашего войска и на масленицу провести здесь, под Варшавой, маневры. На них будут приглашены король Понятовский, магнаты, министры всех европейских дворов. И обед будет дан прямо в поле, с таким же размахом. Задуман не парад, а именно маневры, нужно будет вдоволь пострелять из пушек. Так вот и озаботься, чтобы выбрать для приглашенных место, где они все будут хорошо видеть, пребывая при сем в полной безопасности. Ежели хоть волос упадет с чьей-то сановной головы – будешь в ответе.

– Нынче же займусь подготовкой. Будет ли уведомлен вашим превосходительством тот из генералов, кто готовит маневры, о данном мне поручении?

– Да, я дам тебе записку генерал-квартирмейстеру Пистору, дабы согласовывался с тобой.

– Еще я прошу подчинить мне роту дворцового караула поручика Протазанова.

Игельстром зыркнул на Княжнина недобро, снова начиная раздражаться, но пока сдержался:

– Ладно, будь по-твоему. Я знаю, Протазанов и без того уже дает тебе отчет.

– Позвольте, еще одно. Будет ли мне дана возможность знакомиться с донесениями наших агентов в Варшаве, хотя бы теми, которые могут помочь предупредить покушения заговорщиков? – продолжал раздражать Игельстрома Княжнин.

– Откуда ты знаешь, что у меня есть шпионы?

– Вы же знаете о существовании заговора. И еще вчера мой денщик отправился в город, чтобы найти портного, и узнал, что в Варшаве еврею очень трудно получить разрешение содержать мастерскую, потому как польские мастера принимают меры против конкуренции. Но некто Абель Хаимович такое разрешение имеет, потому что шпионит в пользу российского посланника.

– Так стало быть, твой денщик уже раскрыл моего агента? Княжнин пожал плечами.

– Полагаю, у вашего превосходительства есть более серьезные агенты.

– Сие мои агенты, и тебе незачем о них знать. Ступай прочь.

Княжнин шел через залы и галереи дворца к своей комнатке в дальнем крыле понурый, как Иванушка из старинной русской сказки, получивший какое-то совершенно невообразимое задание от царя Гороха и чувствующий, что теперь-то ему точно не сносить головы. Именно так ощущал себя Княжнин. Мерзкими были обстоятельства, выдернувшие его из привычной среды, оторвавшие от любимого дела – методично воспитывать из егерей своей роты безукоризненных на параде и непобедимых в бою солдат. И такими же мерзкими оказались обстоятельства, в которые он попал здесь. Его, боевого офицера, хотели превратить в какого-то «адъютанта любви». Еще, небось, и награду, не доставшуюся на войне, можно было выслужить на этом поприще. Для этого, пожалуй, достаточно понравиться графине Залуской.

Мерзость!

Человек, привыкший изо дня в день заниматься понятным полезным делом и вдруг оказавшийся в ситуации, когда неясно, куда себя приложить, сразу делается нервным и неуверенным в себе. Будто почва под ногами перестала быть твердой.

Впрочем, Княжнин не из тех, кто станет долго ходить, «голову повесив», в любой непривычной ситуации. Ведь почва уже однажды качалась у него под ногами: когда его с егерями посадили на галеру для участия в морском сражении, ситуация была еще более необычной. Хоть какое-то внятное дело есть: осмотреть поле для маневров и подготовить для знатных персон безопасный загон. Значит, для начала найти генерала Пистора. Потом маневры маневрами, но и по своему разумению действовать надо. Первое – сделать ясную инструкцию для караульной роты, второе – проехаться вместе с кортежем Игельстрома и приглядеться, где может быть опасно. Вообще, нужно осмотреть город, не только шинки. А первым делом следует переодеться для верховой езды и выбрать в конюшне посольства хорошую лошадь.

У дверей своей комнаты Княжнину даже стало весело – он увидел, как в вестибюле его Андрюха донимает игельстромовского дворецкого Мартина:

– Я вам истинно говорю, господин Мартин, – сокрушался озорник, держась на некотором расстоянии от дворецкого, – вам нужно показаться доктору, потому как у вас отек. У нас у одного приказчика такое было – началось с лица, потом ноги, как ни лечили, все одно помер. Я же вас вчера видел, а нынче лицо вон как отекло, да и пальцы на руках. Плохая болезнь – глядишь, и впрямь лопнете!

– Гадкий малшишка! Я тебе гоффорил, не попадаться мне на гласа! – вознегодовал Мартин и запустил в Андрюху (ого!) серебряным подносом.

Княжнин знал, что это бесполезно – чем в Андрюху ни швыряй, все равно увернется, а захочет, так и поймает снаряд. И на этот раз Мартин понял, что продолжать бомбардировку бессмысленно, так как в руках у его противника появился щит. Андрюха воспользовался им, как античный Тесей в поединке с Медузой горгоной.

– Да вы сами на себя посмотрите, коли мне не верите! – сказал он, выставив зеркальный поднос перед разгневанным лицом мажордома, и тот действительно на пару секунд окаменел, чтобы присмотреться к собственному отражению.

За это время Андрюха, оставив трофейный поднос Мартину, успел открыть своему барину дверь в комнату.

– А ведь и в самом деле, Мартин, какие-то у вас нехорошие мешки под глазами, – с наигранной настороженностью сказал с порога Княжнин, заставив Мартина еще раз посмотреться в поднос, повернув его на свет.

К полудню выглянуло солнце, снег стал подтаивать на черепичных варшавских крышах, набравших от теплой влаги сочный рябиновый цвет. Кажется, варшавское житье Княжнина начина ло налаживаться. Француз на российской службе, Пистор, представившийся даже на российский лад Яковом Матвеевичем, оказался весьма доброжелательным человеком. Он поехал на место предстоящих маневров вместе с Княжниным, расспрашивая его по дороге о петербургских новостях и заодно показывая местные достопримечательности: дворцы, костелы, главные улицы. Никто бы так хорошо не сориентировал Княжнина в незнакомом городе, как опытный квартирмейстер.

Маневры планировалось разыграть неподалеку от красивейшего королевского парка в Лазенках. Княжнин и Пистор быстро определились с диспозицией предстоящего «сражения» (тут пришлось учесть пожелание Игельстрома, непременно желавшего штурмовать высоту) и выбрали безопасное место, где будет устроена галерея для короля и посланников, наподобие тех, с которых некогда взирали на рыцарские ристалища знатные синьоры. Вопрос о том, насколько уместно устраивать такое ристалище именно теперь, офицеры деликатно опустили. Слишком мало знали друг друга, чтобы откровенничать. Обсудили другие детали: где будут дожидаться сани и кареты посланников, не перепугаются ли там пушечной пальбы их лошади, удобно ли оттуда выехать на дорогу в Лазенки, какой взять для строительства галереи лес. Строительство должно было начаться нынче же силами всех инженерных частей, имевшихся в распоряжении генерал-квартирмейстера. До маневров оставалось меньше недели, а возвести предстояло еще и временный павильон, в котором победители будут пировать, а так же соорудить ступеньки на холм, крутизна которого показалась Княжнину довольно опасной.

За ходом работ Княжнин взялся проследить – сыну военного инженера сам бог велел что-то понимать в таких делах. Оставалось разве что перед делом проверить качество напитков. Пошутив и по этому поводу, офицеры вернулись в Варшаву.

У парадного подъезда дворца Млодзеевских Княжнин встретился с Протазановым. Тот приветствовал капитан-поручика как ни в чем не бывало – слава богу, не обиделся за раздражение, которое высказал ему Княжнин после вчерашнего случая в шинке. Просто поинтересовался, откуда Княжнин возвращается. Узнав, порадовался:

– Ну, вот вы и при деле. Знаю, вам от этого будет легче. А скажите, Дмитрий Сергеевич, вы вправду воевали со шведами под началом Игельстрома?

– Какое-то время.

– А были у наших войск победы под его командой?

– Не случилось.

– Понятно теперь, для чего сии маневры. Красотки любят победителей!

– Мне барон назвал другую причину. Не желаете пойти попить кофе в той цукерне за углом, что присмотрел мой денщик?

– Благодарю. Уже приглашен в другое место. Увидимся вечером. Нам, кажется, обещают какого-то сказочного тенора.

– Насколько я знаю, концерт будет приватным.

В пани Гражине, которую Андрюха подсознательно сравнил с подаваемым в ее кофейне крендельком, Княжнин обнаружил еще и изюминку. Изюминка в том и состояла, что аппетитным крендельком у нее выглядели и пухлые губы, и описывающие правильные радиусы брови, и, конечно, фигура, в которой всего было в достатке – и корицы, и сахара – и ничего особенно лишнего. Нет, изюминка была в голосе – низком, с очень приятной хрипотцой. Нет, вовсе не в голосе, а в сообразительности. В женщине ум, если он имеется, – главная изюминка.

– Я разумею, не должна с пана брать гроши за кофе, – с хитрой улыбкой сказала хозяйка заведения, поставив перед Княжниным чашку с ароматным напитком.

– Почему вы так решили? – спросил Княжнин с неподдельным интересом.

– Я знаю всех русских офицеров в этой части Варшавы, которые любят хороший кофе. А вы здесь человек новый, значит, приехали не раньше чем вчера. И еще, вы с вашим отважным денщиком оба называете крендель (пресел) «булечка». Наверное, он учился польскому у вас.

– Вы удивительно проницательны. Но позвольте мне все же заплатить.

«Эх, до чего все же приятная женщина! – подумал Княжнин. – Если покопаться в корнях слов, то Гражина – это так и переводится: красивая женщина. Господи, всего-то прошло после расставания с женой, а уже такие мысли… Но ничего, меньше недели – и начнется пост».

– Нет-нет. Я обещала неустойку, – продолжала очаровывать пани Гражина. – Я сама очень сожалею, что такой приятный пан не поселился в нашем доме. От этих музыкантов столько шума!

– Неужели они заволокли на второй этаж рояль?

– Нет, они просто все время ругаются.

– Маэстро Чезаре бранит своего слугу?

– У них вовсе нет слуги.

– У них? – вскинул брови Княжнин.

Ему пришлось удивиться еще больше, когда легкие на помине новые постояльцы пани Гражины появились в кофейне. Они возвращались с прогулки. Странным было то, что маэстро с итальянским именем Чезаре разговаривал по-французски.

– Всего один стаканчик мне совершенно не помешает! – убеждал один, невысокий и полный, с густыми черными бровями.

– Даже не думай, тебе через два часа петь! – отрезал другой, если чем-то и похожий на маэстро, то не музыки, а фехтования. Он действительно был немного похож на Лафоше, и французский, безусловно, был его родным языком.

– Красное вино комнатной температуры прекрасно смягчает голосовые связки! – поглядывая в сторону столиков, настаивал чернобровый толстячок. Судя по всему, это и был маэстро Чезаре.

– Еще одно слово, тенор, и я сделаю из тебя сопрано! – пригрозил его импресарио, похожий на ландскнехта, и, очаровательно улыбнувшись не понимавшей французского пани Гражине, решительно подтолкнул маэстро к лестнице.

«Черт побери, я не знаю, кто это такие, но они явно не те, за кого себя выдают, – подумал Княжнин, отхлебывая кофе и даже не замечая, что обжигается. – Они французы. Если верно утверждение Игельстрома, что за границей плетется супротив нас заговор, то корни его – во Франции, откуда хотят распространить в Польшу свою революцию. Меньше чем через два часа они будут выступать перед посланником, за безопасность коего я отвечаю. Посланник будет тет-а-тет с госпожой Залуской, без охраны…»

В следующую минуту Княжнин решительно поднялся из-за стола и вслед за подозрительными иностранцами взбежал на второй этаж. У него созрел план. Он представится тем, кто есть на самом деле, – офицер при российском посланнике. А потом скажет, что барон Игельстром, узнав о затруднениях маэстро Чезаре, велел прислать в его распоряжение слугу. И через четверть часа Княжнин приставит к Чезаре Андрюху, который при его сообразительности быстро раскусит, что это за люди, с кем они встречаются, есть ли у них оружие, запомнит их слова, пусть даже не понимая их смысла. Вряд ли эти «музыканты», во всю бранившиеся в кофейне при стечении людей, станут опасаться говорить при русском мальчишке.

С этими мыслями Княжнин постучался в дверь, за которой все еще огрызались друг на друга подозрительные музыканты.

– Бон джорно, могу ли я видеть маэстро Чезаре? – спросил Княжнин с порога, еще пытаясь притвориться, будто принимает этих господ за итальянцев.

Но уже в следующую секунду Княжнин понял, что врать что-то там про любезность Игельстрома попросту не сможет, и его план решительно поменялся. Этот его новый план был настолько прост и очевиден, что тот из иностранцев, который заведомо казался опаснее, поспешил сунуть руку за пазуху. Княжнин угадал, что сейчас в ней появится маленький пистолет. Предприняв то, что маэстро Лафоше назвал «атака флешью», он в одну секунду преодолел расстояние, отделявшее его от противника. Еще секунда ушла на соперничество в силе, после чего пистолетом овладел Княжнин.

– Вот как, господа музыканты, вы вооружены! Кто вы такие? Кто вас подослал, чтобы убить посланника? – гневно потребовал он ответа.

– Мы на самом деле музыканты! – прокричал испуганный тенор, потому как его товарищ ничего ответить не мог, только багровел – Княжнин слишком сильно стиснул воротник сюртука на его шее.

Может быть, еще скажете, что вы на самом деле итальянцы? Что за мистификация? Почему «известнейший Чезаре» выпрашивает у своего слуги разрешения выпить стаканчик вина? И зачем вам оружие? – продолжал удушать своего противника Княжнин, а тот только вертел головой, пытаясь схватить ртом хоть сколько-то воздуха. Понимая это как нежелание сознаваться, Княжнин совершенно убедительно пригрозил:

– Мне поручена охрана посланника, и поэтому сейчас я просто прикончу вас обоих. Чтобы не мучиться подозрениями. Нужно с чего-то начинать службу.

При этом он на самом деле взялся за эфес шпаги. Его пленник, получивший благодаря этому возможность говорить, поспешил выложить все:

– Нет-нет! Мы не хотели убивать посланника! Я действительно не итальянец, а он не маэстро Чезаре, но мы все же музыканты – он поет, а я аккомпанирую…

– Вы подменили настоящего Чезаре, чтобы шпионить в нашем посольстве?

– Нет-нет, я вам все расскажу! Только умоляю вас дать слово чести, что вы не предадите огласке то, что сейчас узнаете, это, клянусь, совершенно не угрожает вашему посланнику!

– Я не даю слово чести таким, как вы. Я просто поступлю по обстоятельствам. Вы уже признались в том, что выдали себя за других людей. Остальное из вас вытянут пыткой, если вы не расскажете сейчас сами.

Содрогнувшись при упоминании о пытке, «аккомпаниатор» торопливо заговорил очень доверительным тоном:

– Настоящего маэстро Чезаре никогда не существовало. Я его придумал и потратил не так уж много денег, чтобы влиятельные люди сделали хорошие отзывы, и о Чезаре распространилась молва. Теперь пятеро вполне сносных теноров под видом маэстро Чезаре дают приватные концерты в богатых домах по всей Европе, избегая мест, где можно попасться на глаза подлинным знатокам вокала. Я зарабатываю неплохие деньги. Платят за имя. Выступление Чезаре стоит дороже любого другого певца, потому что Чезаре в моде. Мы не собирались шпионить, барон Игельстром платит нам хорошие деньги, только поэтому я нарушил свой принцип не соваться в большие города, я решил, что Варшава – не Вена, здесь все проскочит…

Княжнин оттолкнул шарлатана к стене. Действительно, никакой он не кондотьер. Он просто жалок. Обычный авантюрист. Впрочем, не совсем обычный: надо же додуматься, запустить по свету почти полдюжины двойников, чтобы загребать впятеро больше денег!

– Зачем же вам оружие? – спросил Княжнин, обнаружив, что все еще держит за дуло отнятый у жулика пистолет.

– Ну, понимаете, при моем ремесле… Всегда существует угроза быть разоблаченным…

– Надеюсь, это скоро где-нибудь произойдет.

– Так вы не скажете о нас господину Игельстрому?

– Качество пения – не мое дело. Если только от разочарования посланника не хватит удар. Этот Орфей хоть умеет петь?

– О да! Он лучший из всех моих Чезаре. Я его нашел в обычном церковном хоре. Просто талант!

– И при этом пьяница. Ладно, посланник так старался угодить графине Залуской, не хочется его огорчать, – сказал Княжнин, а потом добавил, потрясая трофейным пистолетом: – Только имейте в виду: когда придете во дворец, я вас обыщу. Ежели что – в другой раз пощады не будет. А раз вы на самом деле французы, то завтра утром извольте пожаловать в капуцинский костел, что напротив посольства. Будете принимать присягу на верность сыну вашего казненного короля Людовику семнадцатому. Я буду при сем присутствовать. И вот еще что: скажите мажордому посланника, что эта квартира вас не устраивает, здесь нет инструмента для репетиций.

И, не слушая слов благодарности, звучащих нараспев, будто в опере, Княжнин отправился допивать свой даже не успевший остыть кофе.