Текст книги "Низвергатели легенд"

– Справедливо: об этом говорится в книге Экклезиаста… Твое внимание ко мне, владыка, не имеет пределов, – приезжий принял сосуд не без удовольствия. Теплая вода с медом вызывала у него легкое отвращение. – Понимаю, отчего ваш пророк запретил мусульманам употреблять сок виноградной лозы. Беспокоился, что в мире не останется праведных… Дорога?.. Тяжело и долго, как ни жаль в этом признаваться. Сначала в Константинополь, затем морем до Аскалона, и конным путем – сюда.

– Ты мог бы довериться близким людям, а не заниматься всеми делами самостоятельно, – справедливо предположил Салах-ад-Дин. – Неужто у франкского эмира не найдется друзей, способных поддержать его в трудный час?

– Есть, конечно… Однако не мне говорить о том, что наш общий замысел не стоит доверять вообще никому, кроме Господа Бога.

Султан скрыл в бороде незаметную улыбку. Здесь гость абсолютно прав, ибо если их замыслы каким либо образом станут известны, проще будет броситься на свой клинок, не дожидаясь, когда тебя побьют камнями. Двое людей, находившихся в башне Давида, знали, чем рисковали и какой невероятный куш был поставлен на кон.

– Иса не Бог, Иса – пророк, – добродушно поддразнил Салах-ад-Дин гостя. Тот не клюнул, явно не желая заводить бесполезный спор.

– Прости, но я думаю по-другому, – вежливо ответил путешественник, слегка поморщившись. – Пусть разговоры о божественных сущностях ведут ваши ученые муллы и священники из Рима, когда на этой земле установится прочный мир и любой мусульманский дервиш сможет начать богословскую беседу с монахами святого Бенедикта.

– Ты веришь, что так будет? – султан неожиданно резко подался вперед, в его темных глазах загорелся подозрительный огонек. – Мы уже три года трудимся, бесполезно сражаемся, отбираем друг у друга крепости, льем реки крови мусульман и христиан, чего-то ждем!.. И я не вижу никаких результатов!

– Иерусалим – твой, – парировал гость. – Ты принял его у нас бескровно, сдержав слово. Да, прошло почти три года. Мы все устали ждать, терпеть тупость и бездарность правителей Багдада и Рима, упрямство своих подданных, не желающих замечать очевидное, интриги проклятого кесаря ромеев, – тут европеец погрозил в воздухе кулаком невидимому врагу. – Но ничего, Андроник своего дождется! В Констанце все подготовлено, надо лишь ждать сигнала из Италии и подхода армии германского короля Фридриха. Тогда этот колосс на глиняных ногах рухнет и…

– И ты обретешь свою мечту, – спокойно произнес Салах-ад-Дин. – Исполнена лишь треть задуманного. Ты прав – я стал повелителем Иерусалима, и выполнил обещанное. Последователи вашей религии, приходя сюда без оружия, могут молиться пророку Исе. Я не тронул ваши храмы, приказал гвардии охранять паломников. Делаю все, чтобы завоевать доверие твоих соплеменников. Но если ты станешь тянуть – все рухнет. Багдадский халиф начинает подозревать меня в сношениях с неверными и требует вновь объявить Джихад. Короли франков медлят, а встреча им подготовлена. Когда они выступят?

– Уже, – вздохнул приезжий. – Филипп и Ричард отправились морем из Марселя, но у короля Англии, как всегда, нет денег. Нам же требуется, чтобы они пришли в Палестину как можно скорее и увязли в сражениях с твоим войском…

– Кажется, – грустно рассмеялся султан, – я первый в истории мусульманин, которых хочет начала новой войны с крестоносцами… Хоть ты и говоришь, будто веришь в Бога, но мне иногда кажется, что придумать такой заговор тебя надоумил иблис. Очень уж хитроумно. Твои соотечественники тебя проклянут.

– Или провозгласят святым, – фыркнул человек в белом. – Забавно будет звучать: святой преподобный Конрад Монферратский, в землях Палестины просиявший.

– В исламе нет святых, – заметил султан, – любой истинный праведник свят, так учит Пророк. И мусульмане не обожествляют своих добродетельных мужей.

– Камень в мою сторону? – назвавший свое имя гость, оказавшийся повелителем Тира маркграфом Конрадом ди Монферрато, поднял брови. – Вы считаете нас язычниками оттого, что мы поклоняемся святым? Умерь свой гнев, я не хочу входить в их сонм. Я только служу своему народу и своему Богу. А Он решит, наказать меня или возвысить.

– Шесть престолов… Шесть венцов, – покачал головой Салах-ад-Дин. – Шесть тронов лежат на столе игроков в зернь… И кости у нас в руках. Остается выбросить должное число. Ты не святой, Коррадо – ты дьявол, дэв, хитроумный иблис. Таких крупных ставок этот мир еще не видывал.

– Разве тебе не хочется взойти на один из помянутых тронов? – притворно удивился тирский маркграф. – «Халиф Багдада Салах-ад-Дин» звучит ничуть не хуже чем «король Конрад».

– Это – день завтрашний. Поговорим лучше о дне сегодняшнем. Рено уехал за море?

– Да, он должен был доставить мое послание будущей королевской семье Франции. Я жду его возвращения через луну или полторы. Как только король Филипп высадится в Палестине, ты отрежешь его от моря и связей с родиной, а в Париже откроется новый век… Точнее, все вернется на круги своя. Если недотепа Ричард погибнет, бразды правления в Англии примет твоя старая знакомая и поддержит французов…

– Элинор… – мечтательно улыбнулся султан, – я видел ее еще в ранней юности. Великая владычица.

– И наша верная союзница, – твердо сказал Конрад. – Элеонора Пуату прекрасно понимает, насколько ее страну разоряют бесконечные войны в Палестине, эти тщетные походы, где гибнет цвет дворянства – будущее королевства. Королева согласилась пожертвовать любимым сыном ради блага государства. Рено де Шатильон обязан с ней встретиться и уговориться о дальнейшем. Прежде всего – о делах Рима.

– Ваш нынешний первосвященник, как я знаю, стар и болен, – проговорил Салах-ад-Дин. – Кто его заменит, когда… Когда это начнется?

– Человек Элеоноры, – быстро ответил маркграф. – Умный, молодой епископ примет римский трон. Королева постарается, чтобы совет кардиналов выбрал именно его. Он отчасти посвящен в наши замыслы, а когда все свершится – отступать будет поздно. Ему придется короновать нового повелителя Франции и согласиться с миром, который подпишем ты и я. А потом…

– …Вернется золотой век, – насмешливо проворчал султан. – Теперь расскажи другое. Что с будет с венцом ромейских кесарей?.. Повелители Константинополя не подчиняются первосвященнику из Рима. И убедить их принять наши условия будет трудно.

Конрад Монферратский нехорошо заулыбался.

– Одного из претендентов можно убрать руками доселе бесполезного Ричарда. Я думал об этом. Других уничтожит, себе на погибель, сам Андроник. В империи могут править и женщины, поэтому тиару басилевсов примет законная владычица, теперешняя супруга кесаря. С Анной Комниной я как-нибудь договорюсь… Главное, чтобы старый пройдоха Рено не подвел нас в Италии…

Беседа затянулась почти до утра, однако султан Салах-ад-Дин и его знакомец не собирались идти отдыхать. Слишком многое требовалось обсудить и решить. Прав был вождь сарацин – на игральном столе лежали не только шесть корон, но и их собственные жизни. Если опутавший всю Европу, Византию и значительную часть Азии невиданный заговор сорвется, быстрая смерть обоих предводителей окажется самым легким и простым выходом.

Муэдзины на минаретах мечети Омара уже начали созывать правоверных на первую молитву, небо над Вечным городом порозовело, бросив огнистые отблески на камни стен. Никто в этой Вселенной, кроме десятка посвященных, не предполагал, что грядущий рассвет принесет начало новой эпохи.

Если, конечно, ничего непредвиденного не произойдет в самый последний миг, когда арабская сабля и европейский меч будут готовы нанести сокрушительный удар по прошлому.

Глава четвертая
Средиземноморская нирвана

30 сентября 1189 года.

Мессина, королевство Сицилийское.

– Нам повезло. Не помню, чтобы в наши времена можно было бы обнаружить родственников за тридевять земель и получить от них столь радушный прием. Все-таки Средневековье – одна большая деревня.

– Ничего подобного. Просто ты не разбираешься во взаимоотношениях дворянства как касты. Не смейся, люди благородного происхождения – именно каста и ничто другое. У нас в Германии было то же самое, особенно до революции в 1918 году, еще при кайзере Вильгельме. Мой отец, Вальтер фон Райхерт, состоял в родстве с баварскими и прусскими семьями, его двоюродная сестра вышла замуж за герцога Дармштадского… Окажись я где-нибудь в Кенигсберге, в любом доме родственников…

– Понял, понял. Голубая кровь, белая кость и прочие генетические извращения. Не сердись, лучше посмотри, как красиво. Это и есть Мессина?

– Она самая. Впечатляет. Единственно, чуточку мрачновато.

Столица Сицилийского королевства обосновалась на берегу небольшого заливчика – город не слишком крупный, едва ли идущий в сравнение с Парижем, Марселем или Руаном. Длинная полоса предместий с непременными оливковыми и апельсиновыми рощицами, застроенный красными и коричневатыми двухэтажными домами центр, обнесенный стеной, а чуть в стороне, на холмистом мысу стоит возведенный из темного камня замок. Впрочем, слово «замок» к подобному строению малоприменимо: никаких тебе башенок, бастионов, ажурных галерей и прочих экзерсисов, принятых во Франции или на севере Италии. Крепость короля Танкреда представляла собой на редкость рациональное оборонительное укрепление, призванное защитить город прежде всего от опасности, способной подступить с моря. Приземистая продолговатая коробка с узенькими бойницами более напоминала Гунтеру громадное подобие долговременной огневой точки – если поставить на башне несколько баллист или иных метательных орудий, вход в гавань будет перекрыт раз и навсегда, в то время как подобраться к замку с суши тоже будет тяжеловато: на мысок ведет единственная дорога, которая останется под прицелом лучников. Опять и снова максимально простое и наиболее эффективное классическое норманнское сооружение. Выходцы из Скандинавии, где бы они не жили, выгодно отличались от прочих народов незамысловатым прагматизмом, всегда приносившим успех. Построено надежно и на века. Правда, выглядит так себе…

Небольшой отряд дворян, предводительствуемый Роже де Алькамо, рыцарем короля Сицилийского, подошел к Мессине немногим за полдень. Сему предшествовал довольно краткий, но утомительный переход от Джарре – в сущности, дорога была легкой, однако господа дворяне, как один, изволили терзаться похмельем. Вчерашние посиделки в «Соленом осьминоге» давали о себе знать полное утро.

Казаков не зря завел разговор о пользе родственных связей. Роже оказался столь любезен к Мишелю, что подарил норманну и его оруженосцам своих заводных коней, и даже слышать ничего не захотел об оплате, заявив, что, приняв золото от родича, опорочит честь семьи. Гунтер, не говоря уж о сэр Мишеле, более-менее привык к гужевому и верховому транспорту, а вот у Сергея немедля возникли проблемы, благо в прошлом с лошадьми он встречался редко и его самым ярким воспоминанием об этих четвероногих чудовищах было то, как однажды в детстве его укусил пони в зоопарке. Казаков сказал, что впечатления остались самые мрачные.

Лошадь всегда чувствует, когда человек ее боится или попросту не умеет с ней обращаться. Гунтер, когда собирались выезжать из Джарре, быстро уяснил, что можно опозориться на весь свет и невероятно уронить достоинство своего рыцаря (да и свое собственное), если вдруг выяснится, что человек, именующий себя оруженосцем сэра Мишеля, не способен ездить верхом. За пару недель, проведенных в Нормандии, Гунтер специально катался вместе с Казаковым на лошадях, однако тот, хоть и проявлял максимальное старание, по сей день конскому племени не доверял. Понятно, что лошадь – это отнюдь не автомобиль и более похожа, если подходить футуристически, на мотоцикл, но сей «мотоцикл», во-первых, живой, во-вторых, имеет свой характер и далеко не всегда ангелический.

– Не дай Боже, свалишься, – шипел Гунтер Сергею. – Бед не оберешься. Подожди, я тебе сам скотинку подберу.

Подарок Роже выражался в трех, одинаковой каурой масти, зверюгах, различиаемых только по оттенку колера и белых пятнах на лбу да груди. Порода лошадей, как и все на Сицилии, была жутко смешанная – сэр Мишель, оглядевший средства передвижения глазами знатока, сказал, будто в них соединены арабская, иберийская и еще черт-те знает какая крови, но ездить на этом можно. Хорошо рыцарю – сэр Мишель сел в седло едва ли не раньше того, как начал ходить. Кстати, самым блестящим рыцарским шиком в нынешние времена почиталось умение запрыгнуть в седло, не касаясь стремян, да еще будучи при полном вооружении.

Казакову досталась наиболее спокойная (со всех точек зрения) лошадка, стойко перенесшая смену владельца и определенную неумелость нового хозяина. Однако сколь бы меланхоличной не была эта тварь, мессир оруженосец через пару часов начал недвусмысленно привставать на стременах и ненавязчиво интересоваться у Гунтера, далеко ли до Мессины. Германец, используя (чтобы не дай Бог, не поняли сицилийцы и сэр Мишель) слэнговый английский, объяснил, что в седле ни в коем случае не сидят мешком, ибо последствия проявят себя в виде, pardon, стертой задницы. Что, собственно, и произошло. Никто, однако, ничего не заметил. Приятели и родичи Роже либо оказались людьми вежливыми, либо действительно настолько маялись головной болью, еще более усиливающейся при жаре, что их взгляды не обращались на недотепу-оруженосца.

Лишь один человек чувствовал себя отлично, хотя выпил не меньше других. Тот самый седой мессир по имени Ангерран де Фуа, загорелый старикан с глазами отъявленного хулигана – знакомец шевалье де Алькамо ехал впереди, изредка напевал на незнакомом языке (похоже, на арабском) и разглядывал окружающий мир с невинным и заинтересованным видом неожиданно состарившегося младенца.

Выяснилось, что Ангерран, чьи владения находились в Святой земле, путешествовал по Европе и буквально только что прибыл на купеческой фелюке из Пор-Сен-Луи-дю-Рон, небольшой гавани, стоящей в устье Роны на самом юге Прованса. Ранее мессир де Фуа, судя по его обмолвкам, навещал родственников в Лангедоке, что неудивительно, ибо баронство Фуа являлось одним из самых крупных ленных владений графства, управляемого мессиром Бертраном де Транкавель, графом Редэ. Теперь Ангерран хотел завершить некоторые дела в Мессине, а затем отбыть на свою вторую родину, в Палестину.

Мишель, превозмогая то, что Казаков называл непонятным словом «bodun», моментально набросился на господина де Фуа с расспросами: что нынче в Святой земле? Как война с Саладином? Что происходит под Аккой? Если ли надежда отбить у сарацин Иерусалим и так далее…

Ангерран отвечал вежливо, подробно и обстоятельно, однако восторженный сэр Мишель пропускал мимо ушей то, что быстро привлекло внимание Гунтера. Пожилой рыцарь говорил очень странным тоном. Вроде бы серьезно, но в то же время саркастично и чуть насмешливо. Ирония, как известно, есть более не фигуры речи, но фигуры мысли, сопровождаемые соответствующей интонацией; Мишель же по молодости и горячности в стремлениях различать таковые пока не умел. И выходило так, что Ангерран де Фуа, рассказывая о короле Гвидо, Тивериадской битве или сдаче Иерусалима, произносил вроде бы правильные слова, но было непонятно, что кроется на самом деле в его голове и отчего любая фраза звучит двусмысленно.

«Просто старый циник, который слишком много повидал на своем веку, – решил Гунтер. – Видывал я таких, еще у нас в Рейхе. Ветераны Первой Мировой, особенно офицеры, пережившие Верден, Ипр или оккупацию Украины, разговаривали точно также. Они доблестно воевали, видывали крови поболе, чем я – воды, а потом выяснилось, что все их старания, жертвы и победы ничего не стоят. Власть в стране захватили ублюдки – не вижу никакой разницы между нашими веймарскими демократами и Ги де Лузиньяном, одинаковые ничтожества: профессиональным и доблестным во всех отношениях воякам дали понять, что сражались они зря, а затем просто о них забыли. Ангерран, если судить по возрасту, участвовал еще во Втором крестовом походе, между прочим».

На ходу Гунтер поделился своими мыслями с Казаковым, и тот, отвлекшись от причиняющего неприятности жесткого седла, понимающе хмыкнул:

– И у нас было то же самое. Отлично понимаю дедулю. На старости лет до него дошло, что правители сплошь и рядом предают простых солдат и кладут их жизни только ради того, чтобы набить свои кошельки, наполнить банковские сейфы деньгами, брюхо – омарами, а постели – шлюхами. Блин, ничего не меняется! Крестоносцы, которым все опостылело, но которые идейно воевали за свою веру. Ваши германские юнкера, которым отказали в завоеванной победе и послали чистить ботинки купчишкам после Версальского мира. Наши, российские, войны конца века на востоке и Кавказе… В моей стране о победителях тоже забыли, как только они стали не нужны… Не могу понять, отчего проходят столетия, а психология человека не двигается с места?

И все равно Гунтер неким шестым чувством бывшего военного-профи ощущал: Ангерран де Фуа, невзирая на возраст, заметный скептицизм и незамысловатую маску путешествующего по Европе дворянина из Палестины, ох как не прост. Рассудим логически – почему приехавшего из Франции путника встречают с такой помпой, отчего было заранее условлено место встречи, наконец, эта непонятная оговорка Роже, явно, чисто спьяну, пытавшегося назвать палестинца другим именем…

«Паранойя, – вздохнул про себя Гунтер. – Мания подозрительности. Заразился от Сержа. Кругом одни враги, в кустах разбойники с арбалетами, а встреча с Роже была подстроена родственниками Лоншана, жаждущими вернуть уворованные алмазы. Бред какой… Мало ли какие дела у людей! Торговля, контрабанда, политика, все, что угодно! Может быть…»

– Может, этот седоволосый, – словно поддерживая, подал голос Казаков, – в Сицилию гашиш переправляет. Нам-то что за дело? Мафия, она и есть мафия, даже с поправкой на восемь долгих столетий.

– Один к одному мои мысли, – тяжко выдохнул германец. – Ты был прав, ничегошеньки мы о здешних нравах и делах, что темных, что светлых, не знаем. А если и узнаем, то дорогой ценой.

– Вот вроде бы, – с нотками язвительности в голосе сказал Сергей, – ты закончил военное училище. На мой взгляд, в вашей армии, как и во всей Германии, главнейшим словом любого устава должно быть слово Ordnung. Порядок. Три раза Порядок. Мы кто? Оруженосцы. Младший командный состав. Так что изволь слушать то, что говорит непосредственный начальник. Не надо думать, надо исполнять. И в то же время слушать и смотреть в оба. Ясно?

– А то я без тебя это не знаю, – ответил германец. – И вообще, подобными словами ты меня наводишь на очередные параноидальные размышления. Человек, работающий с машинами, простой инженер, редко выражается столь яростными прусскими формулировками, более подобающими капралу армии Фридриха Великого. А, герр капрал?

– Ну, допустим, не капрал… – ответил Казаков и поморщился, когда лошадка скакнула особенно высоко, преодолевая какую-то неровность на дороге. – Я ведь тебе говорил, что в учреждении, где я работаю… работал, слово «техник» подразумевало под собой предельно обширное поле деятельности. Потом как-нибудь расскажу. Когда приедем. Признаться, это чертово седло меня уже достало.

* * *

Оказалось, что у Роже де Алькамо в столице королевства имеется собственный дом. Вернее, принадлежащий его семье, весьма разветвленному и уважаемому на Сицилии клану де Алькамо, владеющему одноименным замком на западе острова, леном, виноградниками, хлебными полями и несколькими тысячами крестьян-арендаторов. В город небольшой кортеж пропустили беспрепятственно – Роже приказал младшему брату развернуть знамя с изображением трех золотых лучных стрел на зеленом поле.

Чем проще герб, тем древнее семья – это аксиома. Если смотреть на символ рода де Алькамо, то по количеству геральдических фигур (три штуки) он повторяет герб герцога Вильгельма Нормандского, славного тремя золотыми леопардами. Удовольствия наподобие четверочастного гербового щита с крыжем или щитком, десятками перевязей, столбов, перекладин и самых разнообразных геральдических фигур могли себе позволить только младшие сыновья, племянники и прочие зятья захудалых родов, стремившиеся компенсировать яркой пышностью захолустное происхождение. Между прочим, во Франции самым красивым и в то же время наиболее простым считался именно королевский герб – три золотых лилии в синем поле. Злые языки не без основания утверждали, будто это лишь подражание узурпаторов, Каролингов-капетингов, своим предшественникам, легендарным Меровингам, чей символ составляли три золотых пчелы опять же посреди синего щита.

Если продолжать сравнение с пчелами, то дом Роже больше напоминал улей. Длинное, под двускатной крышей, каменное строение с редкими узенькими окошками и множеством пристроек, наподобие конюшен, кузницы, сеновала и прочих деревенских атрибутов, благополучно перенесенных в город. И внутри – множество народу. Разумеется, Роже, следуя голосу крови, пригласил к себе и Мишеля, зная, что тот первый раз на Сицилии, а подыскать жилье даже на краткое время будет очень сложно – значительная часть армий Филиппа-Августа и Ричарда уже высадились на острове. Пехота стояла в лагерях под Мессиной, рыцари же предпочитали расквартироваться в самом городе.

– Иисус-мария! – взывал к небесам шевалье де Алькамо, наблюдая за кутерьмой на узеньких мессинских улицах. – Во что они превратили мою страну! Да-да, мессиры, мою! Каждый житель Тринакрии, особенно дворянин, чувствует себя здесь наравне с королем. Признаться, подобные бесчинства на тихой Сицилии напоминают не дружеский визит добросердечных соседствующих государей, а вражеское нашествие! Вы только посмотрите!

Неподалеку некий хорошо одетый шевалье, в гербе которого прослеживались отчетливые бургундские корни, увлеченно торговался с падшими женщинами, заявляя, что ему нужна не одна, а сразу три, но по цене двух.

– Непринужденные нравы, – бросил Гунтер Казакову. – Привыкайте, сударь. Только осторожнее при вечерних прогулках. Я уж не говорю о том, что такая вещь, как вульгарный триппер, здесь гуляет вовсю… И вдобавок, видя такой съезд самых благородных и богатых дворян Европы – а в городе наверняка обосновались рыцари из королевских свит – жулики начнут проявлять излишнюю активность. Берегите карманы, будущий шевалье…

Роже устроил сэр Мишеля и его оруженосцев на втором этаже своего дома, заботу о лошадях приняли на себя самые настоящие рабы (не крепостные, именно рабы, захваченные в плен мавры). Вещи можно было сложить либо у себя, либо (если имелось что-то ценное и это следовало сохранить от любопытных взглядов и рук), в подвале, одновременно являвшемся казной господина де Алькамо. Предусмотрительный Мишель, разуверившийся в добродетелях человечества, кликнул Казакова и сам отнес мешочки с золотом вниз, а Сергей потом сообщил Гунтеру, что такой подвал – одни камни и масса скрепляющего раствора на яичном желтке – может выдержать и удар двухтонной бомбы, если кто-нибудь агрессивный, недоброжелательный и владеющий пикирующим бомбардировщиком задумает разделаться с семейством де Алькамо.

– Знаю, знаю, – сказал германец. – Наша эскадра воевала в Греции, в 1940 году. Архитектура там похожая. Такие дома ничто не возьмет. Почище любого бункера. Выгорит внутри, но стены будут стоять и подпол останется нетронутым. Кстати, Роже приглашает нас на обед.

– Это сладкое слово halyava… Или, если переводить на английский – дармовщина. Интересно, это распространяется только на Мишеля и на нас тоже? И сколько времени Роже будет содержать нас таким образом? Я, конечно, понимаю, что у меня комплексы из-за гангстерских боевиков, но в бескорыстность сицилийской мафии я как-то верить не склонен.

Загадочный Ангерран де Фуа поселился в соседнем помещении, однако ему одному выделили целых три соединенных меж собою комнаты и четверых слуг-мавров сразу, а Мишель с приятелями очутился в единственной, хоть и достаточно просторной комнатке. Слуг ему не полагалось – при двух-то оруженосцах! Гунтер досконально объяснил Казакову, что сейчас, в варварском двенадцатом веке, слово «оруженосец» (наподобие слова «техник» в просвещенном двадцатом столетии) имеет весьма широкое семантическое поле, подразумевая слугу, конюха, порученца и все, что взбредет в голову сеньору.

Отобедали. Все то же самое, что в трактире «Соленый осьминог», только на порядок получше и на серебре, а не на дереве и блюдах из хлебных лепешек. Гунтеру с Сергеем пришлось вначале поднести еду сэру Мишелю, а затем устроиться в уголке – не-рыцарей за стол не пускали, здесь вам не дешевый кабак, а дом благороднейшего шевалье. Впрочем, они быстро подыскали компанию – высокорослый братец Роже, оказывается, тоже был оруженосцем при старшеньком брате. И это не считая слуг, пажей и потомков семейства де Алькамо в возрасте до четырнадцати лет. Зеленая молодежь также не имела права садиться за стол со взрослыми вассалами короля. Присутствовать, прислуживать, слушать разговоры – сколько угодно. Пока не повзрослеете и не докажете то, что вы мужчины, достойные герба предков, извольте знать свое место. Все через это проходили, даже короли. Так что обижаться нечему.

Брата Роже звали Гильомом или, если по-английски, Вильгельмом. По сравнению с оруженосцами сэра Мишеля, коим он был почти равен возрастом, Гильом выглядел настоящим медведем-альбиносом – рост под два метра, косая сажень в плечах, роскошная грива золотых волос, толстенная шея, ладони будто тарелки. Однако при всем при том он отлично знал свое дело, успевая поболтать с Гунтером, поесть и выпить, а заодно проследить за тем, что происходит за столом.

– Мессиры, – когда обед закончился, Роже, Ангерран, мадам Маго де Алькамо, сэр Мишель и другие гости встали из-за стола, ополоснув руки в медных мисках с водой, Гильом обратился к Гунтеру и Сержу: – День в разгаре, до вечера далеко. Если у вас нет обязанностей перед своим сеньором, приглашаю вас прогуляться по городу. Мессина – чудесное местечко, если вас будет провожать знающий человек…

Гильом подмигнул столь недвусмысленно, что стало ясно – этот здоровяк проведет новых приятелей по всем злачным местам сицилийской столицы.

Сэр Мишель, все еще терзавшийся головной болью и отяжелевший после обеда, только сплюнул, услышав, что его верные оруженосцы уже запросили свободы и собираются покинуть сюзерена на произвол судьбы.

– Идите, – поморщился рыцарь. – Я лучше спать лягу. И вот что… Раз уж отправляетесь, попробуйте вызнать, где сейчас его величество Ричард. Мы же сюда не отдыхать приехали!

Мессир Ангерран де Фуа заперся в своих покоях и не выходил до следующего утра.

* * *

Гильом был истинным сицилийцем. Во-первых, он с достоинством, хотя и не без гордыни носил свое дворянское звание, а потому ради прогулки оделся в лучшее платье. Длинное мужское блио с плащом, разукрашенным вышивкой, круглая шапка янтарного цвета с ниспадавшим на плечи шарфом, узкие шелковые панталоны. Во-вторых, даже с самыми знатными дворянами, частенько встречавшимися на улицах, брат Роже держал себя так, что казалось – он король, инкогнито вышедший подышать свежим воздухом.

– По сравнению с Гильомом, – прокашлялся Гунтер, – мы выглядим бедными провинциалами.

– Мы и есть бедные норманнские провинциалы, – ответил Казаков, ничуть не смущаясь своей кожаной одежды, из-под которой выглядывал воротник белой льняной рубахи. – В заграницах, можно сказать, первый раз. Насколько я понимаю, главнейшим знаком отличия здесь является герб на груди или плаще – чего мы не имеем, Мишель, зараза, не озаботился – либо оружие на поясе. У тебя меч, у меня кинжал. Ты, кстати, с мечом обращаться умеешь?

– Держать в руках могу, – более чем смутно ответил Гунтер. – За рукоятку. Как-то не удосужился овладеть благородным искусством.

– О чем ведете беседу, синьоры? – поинтересовался Гильом, шествовавший среди городской толпы, будто ледокол среди плавучего льда. Его немного задевало то, что оруженосцы мессира де Фармера толкуют на незнакомом языке. – Спешу принести свои извинения за лишнее любопытство, однако я теряюсь в догадках, откуда вы происходите родом? Из Британии? Фрисландии?

– Я – германец, – нехотя пояснил Гунтер. – Из замка… из замка Райхерт. Мой друг – из… («Господи, а вот до этого мы как-то не додумались! Придется импровизировать…») Из Польши. Знаете такую страну?

– Кажется, – нахмурился Гильом, припоминая. – Это во владениях германского императора Фридриха? На самом востоке Священной Римской империи? Любопытно… Никогда не встречал польшаков.

– Поляков, – мрачно поправил Сергей, кидая убийственные взгляды на Гунтера. – Если что, заезжайте в гости, мессир Гильом. Сначала лесом до Кракова, потом болотом до Влощева, затем лугом до Ченстохова. Там встретите лешего, спро́сите.

– Лешего? Это, надо полагать, нечто вроде королевского бальи, назирающего за вашим графством?

– Именно, – поспешил подтвердить Гунтер. – Вообще-то, мессир Гильом, это особенная северная шутка, означающая, что до его страны очень далеко.

– А-а… – понимающе протянул великовозрастный наследник де Алькамо. – Господа, мы же гуляем! Посмотрите, как смешной француз!

Некий пожилой рыцарь, в котором сэр Мишель безошибочно признал бы представителя славного семейства де Пуатье, родственного нынешней королеве Британии, был настолько пьян, что мочился прямо на дверь кабака, из которого только что вышел.

– С-средневековье, – изумленно бросил Казаков. – Они тут все такие или где? Я-то всегда думал: чопорность, инквизиторы, тощие монахи, куртуазия, чума свирепствует… А что вышло? Сплошное веселье, пьянство и непринужденность почище, чем на Бродвее! Просто не верю! Гунтер, хоть убей, это же прямо комедия какая-то!

– Обычная жизнь обычных людей, – пожал плечами германец. – За чопорностью и куртуазией пожалуйте к королевским дворам, и то не ко всем. Инквизицию – настоящую – пока не придумали, хотя уже имеются прецеденты весьма суровых церковных судов с данным названием, особенно в Италии. Чума? Ближайшая крупная эпидемия стрясется лет через двести, во времена Людовика Сварливого. Следуй собственному совету и наслаждайся жизнью! Главное, не забывай о деле.

Чинно прогуливавшегося с видом абсолютного хозяина Мессины Гильома удалось уговорить зайти в гавань. Мол, Серж никогда не видел настоящего короля (если не считать польского монарха…) и он хочет взглянуть на Ричарда или Филиппа-Августа. Гильом с легкостью провел двоих новых знакомцев в порт.

У пристаней, на рейде и дальше в море виднелись десятки кораблей. Тут же можно было выяснить последние сплетни. Оказалось, что Ричард Львиное Сердце, решивший навестить своего родственника Танкреда Сицилийского, пока не прибыл из Неаполя, но его ждут со дня на день. Зато…