Текст книги "Яномамо. Вверх по Ориноко"

Сехаль – первые яномамо

Меньше чем через час, после того как мы стартовали из Лау-Лау, наша лодка причаливает к берегу у деревни Сехаль. Сехаль – первый населенный пункт, в котором живут яномамо. Мои проводники поясняют, что сехаль – вид пальмы со съедобными плодами, растущей в здешних краях.

Группа индейских народов яномамо (другие названия: яноам, яномам, яномаме, яномами, вайка, гуаарибо, гуаика, гуахарибо, шаатари, шаматари, шаматри, параури, кобари, кобарива, сурара, шурима) проживает на юге Венесуэлы (юг и восток федеральной территории Амасонас, юго-запад штата Боливар) и на севере Бразилии (север штата Амазонас и северо-запад штата Рорайма). Говорят на яномамских языках, имеющих диалекты: восточный яномами (в горах Серра-Парима), западный яномами (в бассейнах рек Падамо, Окамо, Манавиче, на юге от верховьев реки Ориноко, в бассейнах рек Мавака и Сиапа, до верховий рек Кауабури и Марауиа).

Подгруппа яномамо нинам (другие названия: кричана, явапери, явари, касрапаи, шириана касапаре, шириана, янам) проживает в Бразилии, на северо-западе штата Рорайма, в верховьях рек Урарикуэра и Мукажаи, и в Венесуэле, на юге штата Боливар, в верховьях рек Парагуа и Карун. Говорят на языке нинам яномамской группы языков, в котором различаются диалекты: южный (ширишана или мукажаи) и северный (шириана, в верховьях рек Урауикаа-Парагуа).

Подгруппа яномамо санума (другие названия: чиричано, санема, санима, тсанума) проживает в Венесуэле, на юге штата Боливар, в верховьях рек Каура и Вентуари-Эребато, и в Бразилии, на северо-западе штата Рорайма, в верховьях реки Ауарис. Говорит на языке санема яномамской группы языков, в котором выделяются диалекты: янома (саматари, саматали, шаматари, коорошитари), кобари (кобали, кобарива), каура, вентуари-эребато, ауарис.

В Венесуэле яномамо подразделяются на четыре большие группы: гуаика, ширишана или шириана, гуахарибо, саматари. Гуаика расселены в верховьях Ориноко и на берегах ее правых притоков, ширишана – в верховьях рек Эребато и Каура, гуахарибо – по левым притокам Ориноко, саматари – в верховьях реки Мавака и в бассейне Сиапы.

Аксель шепчет мне на ухо, чтобы я спрятал фотоаппарат и видеокамеру и не пытался сразу снимать яномамо, как только мы выйдем на берег. Он говорит, сначала надо договориться с яномамо, иначе те могут начать стрелять в нас стрелами из своих луков. К слову сказать, через некоторое время я лично убедился, что луков и стрел у них было предостаточно.

Поселок Сехаль образовывали два десятка прямоугольных хижин под двускатными пальмовыми крышами, беспорядочно разбросанных вдоль берега Ориноко на небольшой возвышенности. Лишь в центральной части Сехаля хижины стояли вокруг открытой площадки, имитируя таким образом кольцо традиционного коммунального жилища – шабоно, в котором в недавнем прошлом совместно проживали все члены одной общины.

Шабоно – традиционное общинное жилище индейцев яномамо в верховьях Ориноко, представляющее собой сплошной кругообразный навес, наклоненный к центру. С высоты шабоно напоминает усеченный конус.

Особняком с одного края площади стояла специально построенная часть традиционного шабоно, в тени которого осуществлялись сакральные церемонии. На окраине поселка располагалась новая школа, построенная, как пояснили местные аборигены, всего пять месяцев назад. Учителем в ней работал местный мужчина яномамо, совсем не говоривший по-испански.

Сразу после нашего прибытия несколько мужчин повели нас к капитано. Как все капитано, лидер Сехаля контролировал прибытие чужаков и их деятельность во время пребывания в деревне.

Наряду с капитано в Сехале также были вождь, следивший за соблюдением правил коммунального проживания в деревне, и несколько шаманов, осуществлявших традиционные духовные практики.

Интересно, что капитано не считал нужным присутствовать на состоявшемся немного позже ритуале принятия галлюциногенного порошка эпены, столь характерного для яномамо, хотя оказал нам содействие, договориваясь с другими мужчинами о нашем нахождении на церемонии и возможности фотографировать. В свою очередь вождь внимательно наблюдал за ходом происходившего действа.

Капитано Сехаля оказался неприметным щуплым мужчиной низкого роста лет тридцати шести – сорока. Единственным оправданием его власти, казалось, служило лишь то обстоятельство, что он был энергичным жизнелюбивым человеком. Он оживленно беседовал с нами на хорошем испанском, активно интересуясь всеми последними новостями.

Вероятно, он учился в близлежащей американской миссионерской протестантской школе «Миссия новые племена», расположенной в поселке Тама-Тама на Ориноко, ничем другим я не мог объяснить его эрудированность. Некоторое представление он имел даже о России, знал, что венесуэльский президент Уго Чавес недавно был с визитом в Москве.

Похоже, пламенные революционные речи Уго Чавеса, которые капитано слышал где-то, вероятно, по радио или по телевизору, оказали на него сильное влияние. Он спрашивает меня, правда ли, что в России нет больше диктатуры, и коммунисты теперь не правят страной, и да, почему мы перестали помогать Кубе, ведь на Кубе, хотя и коммунисты находятся у власти, нет никакой диктатуры. Тут ему начал объяснять еще что-то про коммунистическую диктатуру в России Аксель, и я совсем потерял интерес отвечать на их глупые вопросы.

Шаманский жезл токки

Верхушка токки

Листья Anadenanthera peregrine, из семян которой делают эпену

Капитано интересуется, сколько мне лет. Говорю, что тридцать пять. Он не верит моим словам, смотрит по сторонам и показывает на стоящего рядом мужчину-яномамо, на чьем брутальном лице заметен не то чтобы отпечаток старости, но некой усталости от жизни.

– Вот ему тридцать пять лет. Смотри, как он выглядит. А у тебя морщин даже нет, лицо как у ребенка, – восклицает он.

Здесь для меня это обстоятельство – негатив, в то время как в крупном городе, в Москве, эту реплику стороннего человека следовало бы воспринимать скорее как комплимент моему внешнему виду, если, конечно, он не имел в виду, что я выгляжу глупо для своих лет.

Пытаюсь размышлять. С антропологической точки зрения мировосприятие капитано – яркий пример происходящих изменений в сознании той части яномамо, которые находятся в тесном контакте с внешним миром. С одной стороны, стараясь казаться важным, он заводит совершенно чуждые и непонятные ему и его окружению политические разговоры, услышанные где-то на стороне, но при этом, сам того не подозревая, продолжает оценивать меня, увиденное по-прежнему по каким-то патриархальным критериям жителя тропических лесов.

Меняем тему разговора. Я спрашиваю капитано, как живут яномамо в отдаленных районах верхнего течения реки Сиапы и в труднодоступных горах Сьерра-де-Тапирапеко на венесуэльско-бразильской границе. Мой собеседник отвечает, что полностью изолированно и традиционно, придерживаясь своих религиозных воззрений и будучи не затронутыми цивилизацией. К таким районам он также причисляет верхнее течение рек Окамо и Путако. На реке Падамо, говорит, сейчас очень много нелегальных золотоискателей из Бразилии.

По нашей просьбе капитано ведет нас по хижинам поселка Сехаль, разрешая зайти в любую из них. Попутно разъясняет, что через час на центральной площади состоится церемония вдыхания галлюциногенного порошка эпена, являющегося неотъемлемой частью культуры яномамо, и за небольшие подарки шаману, который будет ее проводить, мы можем, если захотим, на ней присутствовать и фотографировать все происходящее.

Один из сопровождающих показывает нам своеобразный жезл – токки, как его называют на своем языке яномамо, – очищенная от коры жердь двухметровой высоты и диаметром около десяти сантиметров. Он воткнут в землю под деревом Anadenanthera peregrine – из его семян изготавливают эпену. По всей высоте столбик разрисован змеевидными узорами, а его верхушку украшает пучок из разноцветных перьев. Мужчина задумывается, как лучше объяснить нам функциональное назначение этого предмета, а потом говорит, что это «диплом», выдаваемый шаманом своему ученику. Токки символизирует, что ученик закончил курс обучения и стал самостоятельным шаманом, – тогда наставник выставляет его перед домом воспитанника.

Этот же яномамо ведет нас по узкой тропинке, идущей от деревни вдоль берега Ориноко вглубь джунглей, и там нашему взору открывается построенный под пологом леса тапири – просторный десяти—двенадцати метров в длину примитивный навес из жердей и листьев пальмы, по форме отдаленно напоминающий шабоно.

Тапири…

…надежно скрыт джунглями от посторонних глаз

Наш проводник объясняет, что сехальцы специально установили его вдали от деревни, чтобы проводить сакральные ритуалы. Скоро должна состояться одна из таких церемоний.

Тапири коренные народы Амазонии и Оринокии строят, когда находятся в пути, на охоте, чтобы был временный кров или как краткосрочное укрытие, пока сооружается большое постоянное жилище.

От кого и почему хотели скрыться местные яномамо, установив под кроной непроходимой сельвы тапири, нам так и не удалось узнать.

Пока мы ходили под крышей частично построенного шабоно, создающей тень от палящего солнца, начиная церемонию эпены, запел старый шаман. На его пение из разных хижин стали сходиться облаченные в перьевые украшения мужчины, их тела и лица были раскрашены красными и коричневыми растительными красками. Подходившие садились на низкие деревянные скамеечки, располагаясь вокруг шамана.

В центре образованного ими круга на земле лежала длинная тростниковая трубка, предназначенная для вдувания эпены, и достаточно много самого бурого порошка. По очереди и по мере желания кто-то из мужчин выходил в центр собрания, приседал на корточки, а другой мужчина, вышедший вслед за ним, вдувал ему в нос эпену.

Яномамо рассматривают полученные подарки

После приема эпены из носа непроизвольно течет слизь

Участники церемонии эпены

Напряженный взгляд

Яномамо сворачивают табачные листья и закладывают их за нижнюю губу

Принявший галлюциногенный порошок вскакивал, похлопывая себя то по ногам и рукам, то по спине, как птица крыльями, из носа у него вытекала коричнево-зеленая пена, и участник церемонии впадал в транс. Человека посещали видения, он начинал что-то петь или бормотать.

Другие участники ритуала степенно наблюдали за ним и, соблюдая очередность, точно так же выходили в центр круга за своей порцией эпены.

В стороне от cобравшихся, в своем гамаке, обведя глаза широкой полосой коричневой растительной краской, тихо сидел вождь общины Сехаль, внимательно и вдумчиво следивший за всем происходящим.

После приема эпены нарушается моторика нижних конечностей, поэтому большинство индейцев, вдохнувших галлюциноген, сразу же возвращались назад и садились на свои скамеечки. У тех же, кто продолжал стоять, быстро подкашивались ноги, и их товарищи заботливо брали их под руки и отводили на их места.

В общей сложности собралось около дюжины полуголых одурманенных эпеной индейцев. У двух стариков, один из которых был шаманом, были надеты на головы повязки из шкур обезьян, с них на спины ниспадали украшения из перьев.

Стоящий рядом яномамо объясняет, что эпена помогает общаться с духами. Церемония необходима мужчинам, так как завтра они собрались на охоту и хотят узнать у духов, будет ли им сопутствовать удача.

Разрешение на фотографирование мне дает местный учитель яномамо, не вдыхавший эпену и наблюдавший за всем происходящим процессом со стороны. За эту возможность я отдал несколько мотков лески, рыболовные крючки, свинцовые грузила и пару зажигалок. Учитель разложил все это добро на землю в центре собрания и деловито распределил подарки между всеми участниками ритуала.

То, что мы сейчас видим, – это лишь первая часть церемонии. Вождь предлагает нам досмотреть все до конца. Я отказываюсь, потому что времени у нас не так много, и нам надо спешить вверх по Ориноко. Наша цель – изолированные шабоно верховьев Окамо. Распрощавшись с яномамо общины Сехаль, мы уходим.

В поселках Тама-Тама и Ла-Эсмеральда на Ориноко располагаются военные гарнизоны Национальной гвардии Венесуэлы. Поэтому при подходе к Тама-Тама и Ла-Эсмеральде Аксель прячет свое охотничье ружье, на которое у него нет разрешения.

Ночуем в Ла-Эсмеральде. Ночью опять льет сильнейший дождь. Приходится вновь бегать по лодке, поправляя протекающую крышу, что, впрочем, мало помогает – она протекает, как дуршлаг.

Как только забрезжил рассвет, отплываем из Ла-Эсмеральды под аккомпанемент непрекращающегося дождя – в этих краях уже начался сезон дождей.

Пройдя несколько километров вверх по Ориноко, причаливаем к берегу у незнакомой деревни яномамо, чтобы сварить кофе и пойманного Хильберто ночью ската-хвостокола. Наш пиароа со знанием дела отрубает мачете еще живому скату хвост с острым ядовитым шипом и разводит костер. Мы же отправляемся с визитом в деревню яномамо, к которой ведет узкая тропа.

Плантация бананов на берегу Ориноко

Семья яномамо

Женщина яномамо

В этой деревне совсем немного жителей, человек восемнадцать—двадцать. Их прямоугольные хижины-мазанки под двускатными крышами, устланными пальмовыми листьями, стоят на некотором удалении от берега реки на опушке леса. Женщины ходят традиционно – по пояс обнаженные, носят бусы из яркого разноцветного бисера. Они говорят только на яномамо, в то время как их мужчины владеют испанским.

Эти индейцы удивляют меня. Они бесцеремонно, как оголтелые, налетают на нашу лодку. Неожиданно у нас возникает проблема – надо смотреть за своими вещами, яномамо, даже не озадачиваясь получить разрешение, пытаются заглянуть в наши рюкзаки и мешки, шарят под скамейками бонго. В буквальном смысле клянчат подарки.

Копченые лягушки, преподнесенные нам яномамо в качестве угощения

Пожилая женщина, глядя на меня и мой объемный рюкзак, плаксиво попрошайничает, понятно даже без перевода: «У тебя же такой большой багаж, пришелец, а ты нам дал только мелкие подарки». При этом она без какого-либо смущения старается залезть в мои вещи, я же, в свою очередь, как можно более деликатно стараюсь отстранить ее руки.

Мужчины ведут себя с большим достоинством. Они разделяют с нами трапезу из сваренного ската и кофе. Мы даем им рыболовные крючки и леску, женщины, помимо других подарков, принимают от меня кусок мыла и коробок спичек, а также забирают у нас лежащие на дне лодки пустые стеклянные банки из-под сока, который мы выпили за время долгого пути из Пуэрто-Аякучо.

Взамен яномамо приносят нам копченых лягушек и две папайи. После раздачи подарков они достаточно быстро теряют к нам всякий интерес и уходят обратно в лес, в свою деревню.

Мы доедаем суп из ската, мясо которого оказывается мягким и очень вкусным, по вкусу оно отдаленно напоминает рыбу, и отправляемся дальше в путь.

На реке Окамо

Проходим устье Падамо, правого притока Ориноко. Ненавижу пурипури – так в Венесуэле называют крохотных мушек, разновидность мошки, обитающей по берегам рек, их тут великое множество. Эти вездесущие насекомые исчезают, как только заходит солнце, ночью их нет совсем, но днем от них не скрыться – я весь искусан ими.

Через некоторое время входим в устье Окамо, правого притока Ориноко. Здесь стоит католическая миссия Санта-Мария-де-лос-гуаякас или Окамо, вокруг которой расположились несколько деревень яномамо. Аккуратные домики миссии огорожены от хижин деревни сеткой-рабицей – в глаза бросается, что на бытовом уровне миссионеры не стремятся тесно соприкасаться со своими подопечными.

Как и сами индейцы, служители христианской миссии не любят чужаков, вторгающихся в их замкнутый мир, до такой степени, что при желании могут помешать нашему дальнейшему продвижению, настроив против нас яномамо, отчасти находящихся под их влиянием.

Однако нам они вряд ли смогут навредить, так как у нас есть предварительная договоренность с самим Антонио Гусманом – человеком, непререкаемый авторитет которого имеет гораздо большее значение в этих удаленных от цивилизации краях, чем проповеди миссионеров.

Антонио Гусман – капитано яномамо бассейнов рек Окамо и Путако. Несмотря на то, что нам так и не удалось выйти с ним на связь по рации из Лау-Лау, Антонио ждал нашу команду и радушно нас встретил. Он пригласил членов экспедиции зайти в свою хижину, где мы около получаса беседовали с ним за жизнь. Он живо интересовался всеми последними событиями, расспрашивал о Пуэрто-Аякучо, политике, встреченных нами по пути других яномамо.

Антонио разительно отличался от щуплого капитано Сехаля, это был крепкий статный мускулистый мужчина сорока – сорока пяти лет, воин и харизматичный лидер, наделенный властью.

Без разрешения Антонио на посещение его владений наше дальнейшее продвижение вглубь территории яномамо станет просто невозможным и даже опасным мероприятием.

С его слов, одна из групп яномамо, живущая в среднем течении Окамо, до сих пор встречает непрошеных чужаков стрелами.

К слову сказать, в последующие дни по всему течению Окамо, во всех деревнях яномамо, где мы останавливались, мужчины первым делом спрашивали, получили ли мы разрешение на посещение этих земель у Антонио Гусмана.

Как говорят Аксель и Эктор, если в деревню к яномамо приходят один—два незнакомых человека, то они могут рассматриваться индейцами в качестве врагов. Если же их навещает группа мужчин из нескольких человек, то мужчины яномамо воспринимают их как реальную силу, пришедшую к ним в гости, с которой следует считаться. Но и в этом случае не следует слишком долго задерживаться у яномамо, так как они могут посчитать, что гости стали чересчур навязчивыми, и будут опять-таки воспринимать их в качестве мишеней для потенциальной атаки.

Все складывается удачно, Антонио любезно разрешил нам побывать в отдаленном шабоно общины пачобекитери, стоящем на среднем течении реки Путако, левом притоке Окамо. Он выделяет нам двух своих людей, которые пойдут вместе с нами до отдаленных деревень яномамо и помогут перетащить нашу тяжелую лодку через порог на Путако. Распрощавшись с Антонио, мы отправились в дальнейший путь вверх по Окамо.

Один из проводников яномамо, идущий с нами, по моей просьбе не только показывает и уточняет на карте расположение различных деревень яномамо, но и рассказывает, что в верховьях Ориноко яномамо сейчас уже не строят шабоно, а только дома-хижины прямоугольной формы под двускатной крышей, устланной пальмовыми листьями. На мой вопрос, почему это так, он отвечает: «Так просто удобнее». Говорит, что яномамо подконтрольной Антонио Гусману области продолжают возводить шабоно лишь в некоторых удаленных местах в верховьях Окамо и Путако и на границе с Бразилией, в горах Серра-Парима, про другие районы у него нет достоверной информации.

Наша цель – река Путако

Мы шли с приличной скоростью вверх по Окамо уже более четырех часов, наступила ночь. На небе зажглись яркие звезды, было красиво и здорово. Заметно похолодало, все члены экспедиции продрогли. Мы хотели добраться до одной из деревень яномамо, чтобы в ней остановиться на ночлег.

Наконец, после очередного поворота реки с берега послышались призывные крики: «Амиго, амиго!» Услышав редкий в этих краях шум подвесного мотора, на берег высыпала толпа полуголых индейцев. Это были епропотери – одна из групп яномамо среднего течения Окамо.

Причаливаем к берегу. Проводники взволнованно предупреждают меня, что не следует тотчас выходить из лодки.

Они несколько минут беседуют с людьми на берегу, после чего берут свои гамаки и отправляются спать куда-то в черноту, в хижину к епропотери. Стояла глубокая ночь, и я, решив, что все равно в кромешной темноте ничего невозможно будет разглядеть, располагаюсь вместе с Хильберто в лодке. Дождя, регулярно шедшего последнее время каждую ночь, к которому я уже почти привык, не предвиделось, но одолевал холод, – видимо, сказывалась близость гор Серра-Мавети, одного из горных массивов, опоясывающих Серра-Парима.

Наш проводник яномамо

Утром отправляемся в дорогу, взяв с собой двух епропотери – отца и дочку, собравшихся в гости к своим родственникам, живущим выше по реке. Мать девочки собрала ее в дальнюю дорогу, дав ей корзину, доверху наполненную маниоковыми лепешками касабе.

Касабе – плоская лепешка, приготавливаемая из маниоковой крупы – фариньи. Ее вполне можно назвать «индейским хлебом». Испеченные лепешки выкладывают на крыши хижин и тщательно просушивают на палящем солнце, в таком виде они могут долго храниться. На вкус касабе пресная. Поэтому, употребляя ее в пищу, лепешку, как правило, смачивают или крошат в рыбный суп – получается еда и питье одновременно. В горьком маниоке, из которого делают фаринью и касабе, нет холестерина, поэтому у индейцев Амазонии и Оринокии редки болезни, связанные с нарушением функционирования сердечно-сосудистой системы.

Через несколько километров на правом берегу Окамо показывается небольшая деревня яномамо. Один из наших проводников выходит на нос лодки и заводит разговор с вышедшим нам навстречу мужчиной.

Они говорят на языке яномамо, оживленно жестикулируя, и со стороны кажется, что в этот момент ведущие диалог мужчины вызывают друг друга на дуэль, настолько резко, оживленно и агрессивно по отношению к своему собеседнику звучит у каждого его речь.

Особенно возбужденным и агрессивным кажется вышедший к нам на берег яномамо. Он одет в красную набедренную повязку и рваную грязную рубашку с длинными рукавами. Мужчина, не переставая, размашисто отмахивается от целого роя надоедливых мушек пурипури.

Правительство Венесуэлы проводит в отношении лесных индейцев политику, цель которой – склонить их к ношению одежды. Сегодня большинство индейцев венесуэльской Амазонии и Оринокии, мужчины и женщины, отдают предпочтение современной одежде, футболкам и шортам, женщинам также нравятся платья. Традиция использования набедренной повязки – вайюки, как ее называют в Венесуэле, – фактически сошла на нет. Исключение составляют отдельные группы панаре, хоти и яномамо. Ношение набедренной повязки в повседневной жизни у каждой из них имеет свою специфику.

Набедренные повязки индейцев панаре сотканы из хлопка и имеют форму прямоугольника, отороченного по углам пушистыми помпонами. Интересно, что панаре сочетают в своем стиле современную одежду и вайюку. Среди мужчин панаре такая манера одеваться распространена как в деревнях, так и в городах. В 2006 г. я наблюдал группу южных панаре в общине Каньо-Кулебра, в бассейне реки Парусито, в месте, географически изолированном от внешнего мира. Все они носили шорты, майки или брюки. Выяснилось, что они поддерживали тесный контакт с индейцами ябарана из деревни Махагуа на реке Парусито, во многом утратившими традиционную культуру и, в свою очередь, состоявшими в близких отношениях с метисным населением региона. У ябарана Махагуа панаре из Каньо-Кулебры выменивали одежду и другие промышленные товары. Мои проводники, посещавшие Каньо-Кулебру ранее, пояснили мне, что всего несколько лет назад почти все местные панаре имели традиционные набедренные повязки.

В конце 1960-х гг., когда произошел первый контакт индейцев хоти с внешним миром, они вовсе обходились без одежды: мужчины ходили полностью обнаженными, женщины прикрывали лобок небольшим треугольным куском хлопковой материи. Позднее хоти переняли у своих соседей панаре традицию ношения вайюки, и сегодня набедренная повязка хоти представляет собой полный аналог вайюки панаре; оба народа окрашивают их в красный цвет растительной краской оното или уруку (Bixa orellana).

Набедренные повязки хоти и панаре поддерживаются на талии кожаным ремнем или шнуром из растительных волокон, ткань пропускается между ног, одна пола ее перебрасывается через пояс спереди, другая – сзади, со спины. Мужчины хоти продолжают носить набедренные повязки даже на миссионерском католическом посту Каима и на военном посту Игуана. В наши дни женщины хоти, по большей части, предпочитают одежду метисного типа. Тем не менее во время экспедиций мне довелось видеть женщин хоти, использовавших в качестве одежды лишь небольшой треугольный кусок хлопковой ткани, соединенный со шнуром, пропущенным между ног и обернутым вокруг талии.

Яномамо очень любят красный цвет, и с приходом в их жизнь промышленных товаров широкое распространение среди них получила красная хлопчатобумажная ткань, которую они выменивают у метисного населения. Все набедренные повязки у этих индейцев изготовлены из красной материи. Мужчины яномамо традиционно носили лишь шнур, опоясывающий живот, к которому подтягивалась крайняя плоть полового члена. Сегодня продолжающие ходить в набедренной повязке яномамо совмещают две традиции, используя шнур для пениса в качестве своего рода «нижнего белья»: к нему подвязывают пенис, а зачастую и мошонку. Полотнище вайюки у мужчин яномамо, в отличие от хоти и панаре, не только пропущено спереди и сзади через пояс, идет между ног, но и обернуто вокруг талии. На спине набедренная повязка оканчивается длинным, свободно ниспадающим языком ткани.

Мои экспедиции к индейцам хоти и панаре описаны в книге «Среди индейцев Центральной Венесуэлы».

Пока яномамо продолжают вести оживленный диалог, решая какие-то проблемы, Эктор и я, гонимые этнографическим любопытством, оставив основную группу в лодке, поднимаемся на невысокий обрывистый берег реки и на свой страх и риск отправляемся осматривать встреченную нами деревню.

Она совсем крохотная, всего четыре—пять маленьких прямоугольных хижин, построенных исключительно из жердей и пальмовых листьев, своим внешним видом напоминавших стога сена.

Каноэ из древесной коры

С виду хлипкое суденышко способно перевозить несколько человек

Каноэ яномамо, грубо срубленное из ствола пальмы

Здесь водилось несметное количество пурипури, которые неустанно и безжалостно кусали как нас, так и яномамо. Это обстоятельство позволило мне предположить, что столь своеобразный тип жилища и жалкие лохмотья на местных яномамо – все это служило одной единственной цели – защите от назойливых вездесущих насекомых.

Все, что я видел, выглядело архаичным. Вскоре на реке недалеко от деревни мы нашли каноэ, сделанное полностью из коры и лиан, принадлежавшее, очевидно, жителям этой общины, – ценнейший этнографический артефакт, поскольку сейчас большинство яномамо используют для передвижения по воде выдолбленные из цельного ствола дерева лодки. Утлое суденышко было пришвартовано около малозаметной тропы, идущей в джунгли. В глубине леса явно кто-то был. Наши яномамо тотчас же предположили, что там уединился шаман для общения с духами и не стоит его беспокоить.

Большинство лодок, используемых в венесуэльской Амазонии и Оринокии, деревянные, выдолбленные из целого древесного ствола. Плавают на них как на веслах из древесины, так и при помощи подвесного мотора. Лодки из алюминия у индейцев встречаются редко, что, очевидно, объясняется их дороговизной и трудностью приобретения. Индейцы пиароа и екуана достигли высокого мастерства в строительстве каноэ, выдолбленных из древесных стволов. Индейцы хоти в доконтактный с внешним миром период каких-либо лодок не знали и строить их не умели; они и сегодня в основном пользуются деревянными долблеными каноэ, которые получают в порядке обмена от ближайших соседей – пиароа и екуана. Индейцы яномамо тоже не имеют традиции строить сколь-либо добротные лодки. Каноэ их изготовления, выдолбленные из древесных стволов, имеют грубые обводы, с тупыми, срезанными под прямым углом носом и кормой, плохо обработанные борта и днище. Предположительно такую форму можно объяснить подражанием форме лодок екуана, пиароа или соседних аравакских племен. В некоторых общинах яномамо до сих пор бытуют примитивные каноэ из древесной коры и лиан.

Поняв, что у их берега находятся какие-то незнакомцы, жители деревеньки все попрятались по хижинам. Слышно, как внутри копошатся люди, но никто из затаившихся не отваживается показаться наружу.

Вероятно, за нами внимательно наблюдают из своих укрытий несколько десятков пар глаз – я и Эктор оказываемся между маленькими примитивными строениями.

Напряженную ситуацию разряжает Эктор, непринужденно ныряя за закрытую дверь, сплетенную из пальмовых листьев, исчезая в одной из хижин. Через некоторое время он появляется снова, держа в руках несколько сладких бананов. Я угощаюсь ими, и мы возвращаемся обратно к лодке.

Оказывается, у мужчины на берегу кто-то из родственников умер или был убит в отдаленной деревне в верховьях Окамо, и он просится к нам в бонго, чтобы отправиться вместе с нами в путешествие по реке. Получив от нас приглашение и быстро надев поверх красной набедренной повязки грязные штаны, видимо, чтобы казаться солиднее перед белыми, он садится к нам в лодку и также отправляется с нами в путь.

Вскоре на горизонте появляется горная гряда Серра-Мавети. Проводник—яномамо из поселка Окамо, завидев вдали горную гряду, объявляет, что до шабоно пачобекитери на реке Путако нам идти еще никак не меньше, чем полтора дня.

Серра-Мавети

В разговор с ним включаются Аксель и Эктор, и вдруг совершенно неожиданно выясняется, если я хочу все-таки идти до пачобекитери на Путако, то бензина, имеющегося в нашем распоряжении, хватит на обратную дорогу только до поселка Ла-Эсмеральда, но никак не до Пуэрто-Аякучо.

Аксель, прикидывая возможные варианты, поясняет мне, что в Ла-Эсмеральде теоретически я могу докупить бензин на обратную дорогу до Пуэрто-Аякучо, хотя он не может дать абсолютных гарантий, что топливо там будет в наличии.

Я также могу попытаться купить билет и улететь на чартерном самолете местной авиакомпании из Ла-Эсмеральды сразу в Пуэрто-Аякучо, оставив лодку в поселке, но не факт, что в нужный день будет лишнее свободное место в маленькой шестиместной «Сессне».

Даже если я захочу осуществить один из двух предложенных вариантов, то нужны будут дополнительные деньги, а их у меня нет.

Из всего сказанного становится ясно: решись я сейчас идти дальше в отдаленное шабоно пачобекитери, у меня появляется отличный исследовательский шанс, о котором может только мечтать любой антрополог, провести много-много времени в джунглях где-то на границе с Бразилией с яномамо, продолжающими вести традиционный образ жизни!

Но тогда становится совсем уж непонятно, когда и, главное, каким образом я смогу вообще вернуться обратно в цивилизацию, домой в Москву. Мне предстоит сделать непростой выбор. Аксель уже обозначил стоящую передо мной дилемму яномамо. В воздухе повисла напряженная тишина. Все смотрят на меня.

И я, к глубочайшему своему сожалению, решаю, что мы поворачиваем обратно и возвращаемся тогда к епропотери.