Текст книги "Дьявольский полдник. Петербургская пьеса"

Дьявольский полдник
Петербургская пьеса
Андрей Мажоров

Дизайнер обложки Дмитрий Андреевич Мажоров

© Андрей Мажоров, 2017

© Дмитрий Андреевич Мажоров, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-3503-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Действующие лица

Крис Алдонин («Пашка»)

Йоган Витте («Йоги»)

Алекса Корзухина («Катя»)

Петр Михайлович Тёлушкин, кровельщик

Анисья, его жена

Алексей Алексеевич Пантелеев, купец

Аристарх Осипович Валенюк, литератор

Шарлотта Федоровна Кирхгоф, гадалка

Иван Степанович Михеев, квартальный надзиратель

Антон Михайлович Поприскин, титулярный советник

Маруся Харина («Дева»), прачка

Жорж Дантес, кавалергард

Санитар из смирительного дома

Второй санитар

Человек в шляпе, писатель

Хозяин трактира «Услада друзей»

Половой

Уличные персонажи первой трети девятнадцатого века

Сцена первая
в которой зрители знакомятся с главным героем, попавшим под подозрение

Звучит Полуденный выстрел. На заднике появляется изображение ангела Петропавловской крепости и надпись – «1833 год. Санкт-Петербург». Затем изображение гаснет.

Подвал в доме купца Пантелеева на Малой Дворянской улице. Утро, полумрак. Под иконой светится лампадка. На нарах раскинулся Телушкин – в одежде и сапогах. Пашка метет веником пол. На столе кипятится самовар, рядом с ним стоит пустой штоф, горит свечка.

Т е л у ш к и н (стонет). Матерь Божия, царица небесная…

П а ш к а. Помолись, помолись, Петр Михайлович. Легше станет.

Т е л у ш к и н. Пить дай, сволочь!

П а ш к а. Тока шо самовар поставил. Потерпи маленько.

Т е л у ш к и н. Из ковша дай.

П а ш к а. Сыру не дам. И не проси.

Т е л у ш к и н. Чертов ты сын, Пашка! Ирод ты окаянный… Совести у тебя нет. Дай, сказал!

П а ш к а. Давеча приходили за ключами от нового жильца. От доктора, с тринадцатой. Строго-настрого наказали: сыру воду нипочем не пить, руки опосля нужника мыть с мылом, чистоту блюсти, как родну жену. (Выпрямляется, неодобрительно смотрит на Т е л у ш к и н а.) В сапожищах на постеле отнюдь не валяться.

Т е л у ш к и н. Врешь, дурак.

П а ш к а (снова метет). Холера… мён… мёр… Как ее, вражину… Мёрбис, вроде.

Т е л у ш к и н. Сам ты холера.

П а у з а.

Т е л у ш к и н. В штофе, глянь-ко. Не осталось ли?

П а ш к а (не глядя). Ни капли-с.

Т е л у ш к и н. В лавку сгоняй, я тебе рупь дам.

П а ш к а. Да кабы он был у тебя, рупь-то…

Т е л у ш к и н. А ты почем знашь?

П а ш к а. Ты же сам хватился. Вчерась еще. Вот как ентот добрал.

Т е л у ш к и н. Мне подряд подкатили. Возьми в долг!

П а ш к а. Да уж не дают, в долг-то.

Т е л у ш к и н. Господи, помилуй… (Внезапно садится на нарах, говорит четко и грозно). Ежели ты, сучий сын, мне щас же не дашь похмелиться, я тя… топором зарублю! (Тут же со стоном валится на спину.) Отвару дай мамкиного. Спасает он меня, слышь ты…

П а ш к а. Кончился отвар. Весь ты его выдул, Петр Михайлович… Снова в деревню надоть, да не доедешь нонече.

По шаткой лестнице в подвал осторожно спускаются купец П а н т е л е е в и фельетонист В а л е н ю к. Купец крестится на темную икону в углу подвала. В а л е н ю к с недоумением озирается.

К у п е ц. Сюды пожалуйте. Здеся они проживают.

В а л е н ю к. Как-то тут… э-э… весьма амбре.

К у п е ц. Уж знамо дело – вонят. Мужичьё-с!

Купец по-хозяйски подходит к столу, встряхивает штоф над ладонью, скатившимися каплями растирает шею. Крякает. Фельетонист, ступая по-кошачьи, приближается к Т е л у ш к и н у и наводит на него лорнет.

В а л е н ю к. Так это он и есть, наш герой?

К у п е ц. Собственной персоной. Пётра! Ты живой али как?

П а ш к а. Со вчерашнего они.

К у п е ц (снизойдя до П а ш к и). Ты кто?

П а ш к а. С артели евонной. Новик.

К у п е ц. Могёшь что?

П а ш к а. Так, фальцы… гнем. Гибёж делаем. Да всё…

К у п е ц. Звать как?

П а ш к а. Пашкой.

К у п е ц. Почему здеся? Артель-то он распустил давно.

Па ш к а (шмыгнув носом). На подхватках я. Жалко яво, пропадат. Так-то он дядька хороший и кровельщик от Бога… Только пьёть… Ух ты, как пьёть! Как утка беззобая…

Т е л у ш к и н, застонав, отворачивается лицом к стене. В а л е н ю к с удивлением замечает на ней семиструнную гитару с бантом, разглядывает в лорнет, проводит пальцем по струнам. Потом внимательно изучает прикрепленную рядом картинку, читает вслух: «Мужики Долбило и Гвоздило, побивающие французов».

К у п е ц. Вот как гостей встречат… Михалыч, пробуждайся! Дело есть.

В а л е н ю к. Представляется, душа моя, беседу придется отложить.

К у п е ц. Зачем отложить? Не надо. (Посмеиваясь.) Сие поправимо-с!

В а л е н ю к. Согласитесь, встреча с предметом моего очерка принимает несколько… сатирический характер. Вы не находите? В другой раз, пожалуй.

К у п е ц. Вы про запой изволите? Так ён… и в другой раз будет. Пьяное рыло – чертово бороздило. А дельце-то надо сполнить. Дельце-то… (Обращается к П а ш к е). Сыпь сюды!

К у п е ц роется в карманах сюртука, извлекает деньги, быстро пересчитывает.

К у п е ц. Сгоняй в «Усладу друзей», возьми анисовой. (Оглядев В а л е н ю к а.) Штофа два, што ли…

П а ш к а. Слушаю-с!

В а л е н ю к. Право, душа, уж я и не знаю.

К у п е ц. Вы, господин сочинитель, к столу присядьте покаместь. Вот и самовар поспел… (П а ш к е.) Баранок возьми, балычку астраханского. Икорки свежей фунт, огурцов тама. Лямон…

П а ш к а (выкатив глаза). Слушаю-с!

К у п е ц. Хлеба-то нет в доме? Да куды… Хлеба тоже возьми.

П а ш к а. Есть-с!

К у п е ц. И чтобы пулей. (П а ш к а мгновенно исчезает.) Не побрезгайте, господин писатель, заодно уж и закусить. Что за беседа… без соли и хлеба. Вы, я чай, не против?

В а л е н ю к. Ну, что же… Разве по-русски, запросто… Для чего нет-с? (Покосившись на Т е л у ш к и н а, церемонно усаживается за стол, кладя рядом цилиндр и перчатки.)

К у п е ц (садясь напротив, глядя на Валенюка). Пётра, тудыть и растудыть! Двор не метён, поди, три дни! Разлегся он, страдат… Он, милостивец мой, вот как жена его преставилась… (Крестится на икону.) Господи, помилуй… Остатний разум потерял. И ране был дурак дураком, а посля…

Т е л у ш к и н (в стену). Молчи, истукан…

К у п е ц. О, о! Гляньте-ка, очнулся!

Т е л у ш к и н. Не бреши, про что не знашь…

К у п е ц (передразнивает). «Не знашь»… Ух ты, брат, каков!

Т е л у ш к и н (поворачиваясь на спину). За больное место не тронь…

К у п е ц (В а л е н ю к у). Из жалости токмо терплю енто… явление природы.

В а л е н ю к. Что же поделать? Эпидемическое русское заболевание, чуме или оспе подобное. Антре ну… (Понизив голос, извлекая блокнот.) Известный либералист… и с направлением-с… в аглицком своем журнальчике так прописал… (Читает.) «Когда у него… то есть, у мужика-с… все средства борьбы исчерпаны, наш соотечественник выражает свой протест в том числе и пиянством». Каково?

К у п е ц. Это да… Девяти еще нет, а ён уж протестуеть…

В а л е н ю к. Не умею сие постичь.

К у п е ц. Подумать только! Это вот самое чудо-юдо к самому государю водили! И денег-то ему дали, чурке ярославской, что грязи, и в газетах прописали аж с патретом, и подряды тут же пошли… Все пропил, дурак. Все как есть пропил. Одна медаль осталась. Михалыч! Медаль-то свою не пропил, я говорю?

В а л е н ю к. Желательно бы взглянуть на сей, станем так говорить, артефакт. (Снова раскрывает блокнот, делает пометку карандашом.)

К у п е ц. За Образом держит, ежели не продал. (Лезет за икону, достает медаль на ленте и серую тощую брошюрку.) Пылишши-то… Вот она, царева награда. На анненской ленте! Вот, извольте видеть. (Протягивает медаль В а л е н ю к у.) А это вот – господина Оленина сочинение. Про олуха ентого. (Сдувает пыль с брошюры.)

Т е л у ш к и н. Положь обратноть.

К у п е ц. Я ведь его, орясину такую, зачем взял? Чтобы медаль свою поверх фартука носил. Чтобы всякий видел, каки-таки дворники у купца первой гильдии Пантелеева Лексея Лексеича на службе состоят. Кровельщик… Какой из него таперя кровельщик, ежели руки у него ходуном ходют… Да мотает из стороны в сторону, как чучелу на ветру! Того и гляди, навернется с высоты-то…

В а л е н ю к. Зато, голубчик, от постояльцев-то, верно, отбою нет.

К у п е ц. Да ведь как люди говорят: не до барыша, была бы слава хороша.

В а л е н ю к. Метко-с. (Записывает в блокнот.)

К у п е ц. И поверите ли, господин писатель – медальку сию так ни разу и не надел. Уж и просил я его человечно, и бранил – ни в какую. Горда-ай…

Т е л у ш к и н. Болтай, болтай…

В а л е н ю к (читает). «О починке креста и ангела без лесов на шпице Петропавловского собора в Петербурге. В типографии Греча. (Переворачивает страницу.) «Печатать позволено… Апреля второго дня 1831 года. Цензор Семенов».

К у п е ц. Уважительно господин Оленин, Алексей Николаевич, отписал. Потомкам в назидание-с. (Молчание. Неожиданно громко и злобно.) Пять тышш рублев ассигнациями государь самолично вручил! Облому такому! Так он все и пропил. Все, как есть, просадил по кабакам, чурка неблагодарная!

Т е л у ш к и н. Врешь, собака!

К у п е ц. Ага, ага…

Т е л у ш к и н (садясь на нарах). И мелет, и мелет, что твоя мельница. Ух-м, гр-хм, царица небесная… (Крестится трясущейся рукой.)

К у п е ц. Возьму вот и выкину тебя отсель! Чтобы духу твоего перегарного тута не осталося…

В а л е н ю к (извлекая трубку и вальяжно раскуривая ее от свечки). Русскому человеку, любезный мой Алексей Алексеевич, от веку свойственны сии, галантерейно выражаясь, метания-с. Вихри страстей! Душевная, станем так говорить, необузданность! Будем снисходительны-с. Какой-нибудь германский Ганс, оказавшись в случае и став нечаянно обладателем солидного капиталу, тут же пустит оный в дело. Тут же! Все исчислит и предусмотрит! Натурально, наш Ганс пьяница тоже… монструозный, но токмо по воскресеньям. Исключительно-с! В протчие же дни он – прилежный работник и рьяный приумножитель состояния. Но на шпиц-то он в одиночку не полезет, вот в чем штука! К ангелу вознестись – безо всякой, станем так говорить, европейской машинерии – не возжелает-с! А русский мужичок – вот он каков! Он лишь переобулся, в ладони поплевал, да и полез! На одних вервиях, едино с помощью смекалки и силы телесной небес достиг!

Т е л у ш к и н (хмуро, почесывая грудь). Не обувался я. Босый залазил.

К у п е ц. Ты молчи и слушай, что умные люди говорят.

Т е л у ш к и н. Склизкие лапти-то. Не держуть.

В а л е н ю к. Важная деталь, канальство! (Делает запись в блокноте.) Будущим починщикам креста – на заметку.

Т е л у ш к и н (спуская ноги с нар и широко зевая). А шо случилось-то? Сызнова, никак, покривился?

К у п е ц. То-то и удивительно, что до сей поры наземь не сверзился.

Т е л у ш к и н. А ты слазай, проверь работу-то… Я на сей случай тама трапку оставил.

В а л е н ю к (строча в блокноте). Что сие значит?

К у п е ц. Речение грубое, мужицкое. Лестница веревочная.

Т е л у ш к и н. «Речение»… (С трудом встает; согнувшись, потирая поясницу, движется к столу, придвигает ногой к себе табурет, присаживается и обращается к В а л е н ю к у.) Вот вы тут обронили – «нечаянно» -де капиталом обзавелся. А я ведь шесть годов енто «вознесенье» обдумывал! Вот как в Питер пришел да ангела бескрылого увидал. (Наливает кипяток из самовара, пьет, обжигаясь.) «Нечаянно»… И, главно, никому дела не было! Покуда сам комендант, господин Сукин, чуть кровельным листом по башке не получил. Мимо шествовал.

К у п е ц. Не Сукин, а СукИн.

Т е л у ш к и н. Сукин, Сукин, чего уж тама. Брешет на людей, как твой кабысдох.

К у п е ц. Говори, да не заговаривайся!

Т е л у ш к и н (В а л е н ю к у). Немец тоже был, куды ж без них. Бокман, цыркуль заморский… Пятнадцать тышш серебром, слышь ты, за починку запросил! И дали бы, как Бог свят, дали бы, страм-то какой. Первопрестольный храм столицы, а, стало быть, и всей расейской империи… Крест же – кривой, ангел – с обрубком заместо крыла, прости, Господи… Рухнет, того и гляди, с верхотуры-то… А ну, пришебёть кого?

К у п е ц. Божье знамение в сем видели.

Т е л у ш к и н. Ежели по темечку кому треснет?

В а л е н ю к. А что же Бокману… подряда не дали? Работа немецкая – уж не чета нашей.

Т е л у ш к и н. Ну уж сразу – «не чета»… Порядков ён здешних не знал. Откатил бы соборному-то, а то и самому господину Сукину, глядишь – и дали бы.

К у п е ц. Ты, что ли, откатил? Догадки-то придержи свои!

Т е л у ш к и н. Дешевизной я осилил. Токмо на анструмент и материал запросил. Одну тышшу четыреста семьдесят один рупь ровным щётом. Как сейчас помню. А в залог оставил свою собственную жизню. Больше ведь нечего. Брюхо да руки – иной нет поруки, как у нас артельщики говорят. Коли навернусь – заройте, мол, Телушкина Петра Михайловича во рве крепостном, да и дело с концом… (В а л е н ю к у, понизив голос.) С собой нету ли чего-нить?

К у п е ц. Кровельщик… Чужу кровлю кроет, а своя текёть. Послали уже, сиди.

Т е л у ш к и н. К-хм, гр-м… Да. (Молчание.) А вы, я извиняюсь, кем будете?

В а л е н ю к. Валенюк, Аристарх Осипович. «Петербургский Меркурий». Культура, искусство, моды… Литературные критики.

Т е л у ш к и н. А-а… Ну-ну. (Пауза.) Неурожай, слыхать, в Расее-то?

В а л е н ю к. Пушкин, Александр Сергеевич, в беседе со мною намедни так блеснул: «Время бедное и бедственное». (К у п ц у.) Каково-с?

К у п е ц. Лихо… сказано.

В а л е н ю к. И прибавьте – двоесмысленно-с! Какова метафора! Талант, станем говорить, хоть ныне и дремлющий – все талант!

Т е л у ш к и н. Так…

В а л е н ю к. В подтверждение каламбура-с первый наш поэт поведал мне об явлении странном и зловещем. Вообразите, в доме придворной конюшни стулья пляшут по ночам, рюмки со стола сами кидаются в потолок.

К у п е ц. С нами крестная сила!

В а л е н ю к. Сии мистические знаки суть предвестие бед и потрясений ужасных. Ученые астрОномы докладывают: к Земле летят два огромных небесных тела.

Т е л у ш к и н. Со всем прибором сатана…

В а л е н ю к (торжествующе). Полицейское дознание результатов не дало! Никаких следов!

К у п е ц. Водою бы святою окропить.

В а л е н ю к. Явились и попы – не помогло! Танцуют мебели, да и все тут.

Т е л у ш к и н (осторожно). А чёртики по полу не бегають? Я-то вижу другой раз…

К у п е ц. Тьфу! Рюмкой пить надо, а не стаканом! Господин журналист писать про тебя собрался, оставить, понимашь, начертание еройской жизни, а ты ему – про чертей… От облом…

В а л е н ю к. И еще происшествие, господа: на балу у княгини Барятинской вышел скандалёзный казус – молодой Мещерский, гвардии поручик, в одночасье предстал перед дамами в натуральном, станем так говорить, естестве.

К у п е ц. Это как?

В а л е н ю к. В один секунд сделался совершенно голым-с! То есть абсолютно!

Т е л у ш к и н. К-хм, гр-м…

В а л е н ю к. Вообразите: при исполнении мазурки с него мгновенно слетели все одежды! Даже исподнее! И растворилось на воздухе! Несчастный поручик, сего не заметив, продолжил скакать по залу, выделывая оригинальные па и сотрясая всем, что мужчине, я извиняюсь, иметь положено-с!

Т е л у ш к и н. Га-а-а!

К у п е ц. И ну!

В а л е н ю к. Дочь княгини, натурально – в обмороке, дамы визжат, кричат караул, а старая, пардон, хрычовка, представьте, громогласно трубит: «Зачем караул? Не надо караул. Пусть и далее пляшет!»

Рассказывая о происшествии, В а л е н ю к встает, огибает стол, приближается к Т е л у ш к и н у и внимательно рассматривает его в лорнет.

В а л е н ю к. Такова хроника дня-с.

К у п е ц. Что деется… Вот и про тебя, Пётра, отпишуть. Как ты в одних портках на шпиц… вознесся.

Т е л у ш к и н (смущенно скребя в бороде). Так ведь… тады ишо описали. Года два уже, поди, минуло.

В а л е н ю к вдруг приседает и разглядывает Т е л у ш к и н а снизу.

К у п е ц. СтатУю ему справить… И на собор водрузить – заместо ангела.

Т е л у ш к и н. А ты не подначивай! Тоже мне – барин… да ведь и я – не татарин.

В а л е н ю к распрямляется, подступает к Т е л у ш к и н у вплотную и вдруг молча лезет к нему руками под бороду.

Т е л у ш к и н (ошарашенно). Ты чего, вашскобродь? Ты чего? Чего ты?

В а л е н ю к (отступая, недовольно). Ничего там нет. Одни заросли.

Т е л у ш к и н (мотая головой, изумленно). Да чему там быть-то?

К у п е ц. Извёл, чай. Да была она, была. Сам видел.

В а л е н ю к (делая пометку в блокноте). Она… была.

Т е л у ш к и н (испуганно). Хто… была?

В а л е н ю к. Примета сладчайшего бытия. Вечный, станем говорить, элизиум-с.

Т е л у ш к и н. Хто-о-о?!

К у п е ц. Пароля одна.

Т е л у ш к и н. Хто-о-о?!

К у п е ц. «Хто, хто…» Заладил! Наколка твоя знаменитая – «Лей вволю». Ты по ей в кабаках щелкал. Зайдешь, бывало, – и ну по шее стучать, над половым куражится! Сполняй-де государев указ! С тех пор весь Питер эдак щелкает. Да, можно сказать, и вся Расея.

Т е л у ш к и н. Брехня это! У нас в деревне спокон веку так щелкали.

К у п е ц. Бумагу-то цареву, небось, всю на самокрутки извел?

Т е л у ш к и н. Каку бумагу?

К у п е ц. «Каку, каку…» А что угощать тя беспрепятственно в кажном трактире? За подвиг твой невозможный. Сам же молол тута.

Т е л у ш к и н (сокрушенно). Пьян, видать, был. Вот и молол. Не вспомню, вот те крест…

К у п е ц. Ботало ты коровье.

В а л е н ю к. Бытует мнение, что кроме медали и внушительной суммы государь изволил одарить вас некой удивительной привилегией – всякий раз и без оплаты угощаться в любом, станем так говорить, заведении.

Т е л у ш к и н. В любом? На дармовщинку? Да шоб со мной тогда было… Не, их величество токмо молодцом аттестовали, да посетовали, что, мол, ростом мелковат. Не то, грит, вышел бы с него добрый кавалергард.

В а л е н ю к строчит в блокноте. С корзиной, полной съестного, по лестнице в подвал скатывается П а ш к а.

К у п е ц. За смертью тя посылать.

Т е л у ш к и н. Не гневи Бога, паря справный. Наш, ярославский… У нас тама все такие – рукастые да глазастые.

К у п е ц. Сдачу себе оставь.

П а ш к а. Благодарствуйте! (Быстро и ловко выставляет на стол припасы и бутылки.) На улице, у ворот – екипаж застрял. Медикусы… Кучер прямо медвежина, прости, Господи… Распоследними словами кроеть… Хорошо, не по матерну.

К у п е ц. Шо ему не так?

П а ш к а. Так лужа под воротами… мелок брод – по самый рот! Лошадь не идёть, пужается… Во двор-то не въехать ему… В обход доктора пошли, огородами! За психическим нарядились, вот что по ночам воет. С двадцать шестой.

К у п е ц выразительно смотрит на Т е л у ш к и н а. Потом, виновато, на В а л е н ю к а.

К у п е ц. Шустрый… Давно к артели-то прибился? Питер, он тя быстро выучит…

Т е л у ш к и н. Питер – все бока повытер. Ён сам – не промах. На лету все хватат… Так, что ли, Паша?

К у п е ц (неопределенно). Вчерась из деревни, а уже – глядишь – петербургец.

П а ш к а радостно улыбается.

Т е л у ш к и н. Взваром своим чудодейственным меня спасат. Мамка его травы знат, заговоры… (Трясущимися руками берет штоф и, содрогаясь, открывает его.) Ежели я это… гр-хм… приболею. (П а ш к е.) Стклянки поищи тама… Сразу, понимашь, оттягиват. А поёт, бродяга, как все равно на тиятре. Где, скажи, токмо наловчился? Люблю я, грешный, песни-то… Пашка? Споёшь конпании, что ли?

П а ш к а. Можна. (Шмыгает носом, отступает от стола.) Пожалте фрыштык!

К у п е ц. Мы к тебе пришли не песни петь. (Отбирает у Т е л у ш к и н а штоф, сам разливает.) Дай я, расплещешь еще. По делу давай. Господин писатель желает знать, как ты до жизни такой дошел. Запьянцовской.

В а л е н ю к. Новый раздел наш будет называться – «Столичные физиологии».

Т е л у ш к и н. Так…

В а л е н ю к. В сем разделе намерены мы отразить быт и нравы северной нашей Гоморры. Со всей, станем так говорить, писательской дерзостью и гражданской прямотой. Не взирая на лица, сословия и чины. (Берет рюмку, строго на нее смотрит.) От чего, к примеру, славные сыны Отечества нашего столь несуразно употребляют? Зачем пребывают в такой, как бы это выразиться, горькой нищете и пьяной непотребности?

Т е л у ш к и н. Кх-м… Угу. (Тоже берет рюмку и тоже ее разглядывает.) Зачем?

В а л е н ю к. Заглянем в потаенные углы, навроде вот вашего. Что ж такое? Герои истинные, мастеровые люди – гордость Отчизны! А? Обитают в тухлых, станем говорить, углах. А сокрушители Бонапартия? Воины, всю Европу прошедшие, позабыты, позаброшены, влачат ничтожное существование, ютятся в подвалах, погрязли в пиянстве и немыслимом разврате! В то же время народы европейские и заметьте – побежденные-с! – процветают и в хозяйственном, и в культурном значении!

Т е л у ш к и н. Дурак народ наш… Пороты мы, видно, мало. (После паузы, осторожно.) Так что, гости дорогие? Со свиданьицем?

Все трое выпивают, крякают. В а л е н ю к и К у п е ц закусывают, Те л у ш к и н шумно нюхает рукав. П а ш к а вертится рядом.

Т е л у ш к и н (морщась). Ему плеснем, что ли?

К у п е ц (жуя). Вот еще, мальца спаивать… Где мётлы твои?

Т е л у ш к и н. В углу тама.

К у п е ц встает, направляется в дальний угол, выбирает метлу и ведро, жестом подзывает П а ш к у.

К у п е ц. На-ко, поработай. Три дни ни двор, ни улица не чищены. Лужу вычерпай! Неровен час, надзиратель заявится. Гривенник дам.

П а ш к а. Сделаем!

В а л е н ю к и Т е л у ш к и н между тем продолжают беседу.

В а л е н ю к. А признайтесь, милейший, чтО же изначально побудило вас к этой, станем так говорить, пагубной страсти? С вашим ремеслом решительно не совместной?

Т е л у ш к и н (помрачнев). А дурость моя несусветная. (Быстро разливает по стопкам.)

В а л е н ю к. Однако же заметил здесь любезный мой проводник о скоропостижной кончине супруги вашей… Как, бишь, ее?

Т е л у ш к и н. Анисьей звали. Ну тады, стало быть, помянем. Вроде как – годовщина у нас сегодня. (Выпивают.) Э, нет, господин писатель – до дна. За помин – токмо до дна, обидишь…

В дальнем углу продолжается разговор, не слышный для выпивающих.

К у п е ц. Ты вот что еще… (Берет П а ш к у за воротник и близко притягивает к себе.) Ты каким-таким отваром нашего Пётру выпаиваешь? Поделился бы…

П а ш к а. Так мамка с собой дала. На травах луговых да на березе. Да на шишках еловых.

К у п е ц (оглянувшись, еще тише). Специфический стероидный токсиноблокатор общего действия «Эол 304 М»?

П а ш к а ошарашенно молчит.

К у п е ц (снова оглянувшись, почти шипя). Еще раз услышу – отчислю с практики к чертовой матери. Марш на улицу!

П а ш к а пятится к лестнице, не сводя глаз с К у п ц а.

П а ш к а. Все сделаем в лучшем виде, Лексей Лексеич! Не извольте сумневаться! (Исчезает.)

К у п е ц (громко, вдогонку). И лужу от ворот отгреби! Развели мне тута… моря-окияны! Не пройтить, не проехать!