Текст книги "Социология права"

Попытки более обширной кодификации польско– литовского права в виде проводившейся в 1830–1835 гг. под руководством М.М. Сперанского работы по созданию единого Западного свода были основаны на тех же общих принципах, что и создание Свода законов Российской империи. Теоретически это означало систематизацию существующих законов без их изменения – приведение «в единообразие и порядок» законов, действовавших «в краях присоединенных». Однако «Западный свод», рассмотренный и одобренный к 1838 г., так и не вступил в силу из-за общей тенденции к унификации права в империи (44).

Лучше обстояло дело с кодификацией местного права Прибалтийских губерний. Эта работа, начатая после 1839 г., продолжалась с перерывами довольно долго и завершилась созданием Свода гражданских узаконений губерний Прибалтийских (45).

Общее Уложение Финляндии представляло собой фактически Общее Уложение Шведского королевства, принятое шведским Риксдагом в 1734 г., и было утверждено манифестом шведского короля Фридриха 23 января 1736 г. (46). Поскольку Финляндия была присоединена к России по Фридрихсгамскому трактату 5(17) сентября 1809 г., Уложение продолжало действовать в качестве особого законодательного акта. Учитывая время создания Уложения, оно представляло собой достаточно традиционный акт. В традиционном шведском праве, нормы которого воспроизведены в финляндском Уложении, обращает на себя внимание подробная фиксация в позитивном праве фактически заимствованных из обычного права норм, отражающих отработанную историческую практику защиты права собственности на землю и уважения к суду. Чрезвычайный консерватизм этого кодекса выражался в сохранявшихся длительное время очень суровых нормах уголовного права шведского происхождения, которые были частично реформированы еще в 1860-е гг., но отменены лишь в 1889 г. (47).

Таким образом, перед составителями русского Уложения стояла непростая задача согласования положений различных правовых систем – нового и традиционного, кодифицированного и прецедентного права, норм писаного и обычного права – как между собой, так и с российским законодательством и прежде всего с Гражданскими законами (Свод законов. T. X, ч. 1) и судебной практикой (решениями и разъяснениями Кассационных департаментов Правительствующего Сената) (48). В результате исследования переводов гражданских законов можно констатировать, что в поле зрения Комиссии находился весь массив современного ей гражданского законодательства. Наибольшее влияние на общие разделы проекта, в частности, на определение самого понятия собственности, оказало гражданское законодательство Франции и близких к ней стран, особенно Италии, а также калифорнийские законы, содержавшие очень четкие нормы о частной собственности на землю. Общее право Швейцарии, несомненно, представляло интерес для регламентации отношений поземельной собственности (аренды, сервитутов) в обычном праве крестьянской общины. Германское уложение давало разработанные нормы, позволявшие совместить признание частной собственности и ее защиту с возможными социальными ограничениями и ограничениями в интересах третьих лиц (социальная функция собственности). При содержательной разработке норм земельного права активно использовалось право западных российских губерний – Польши и Прибалтики. Обращение к обычному крестьянскому праву делало актуальным анализ норм финляндского Уложения. Тот факт, что проект Гражданского Уложения Российской империи (как и проект кодификации уголовного права) так и не стал завершенным кодексом до 1917 г. (49), не делает эту работу менее важной. В целом проделанная Комиссией исследовательская, аналитическая и публикаторская работа – крупнейший (и совершенно недооцененный) вклад в сравнительную разработку российского гражданского права.

Проблема переходных форм собственности, владения и пользования землей в западных кодексах и российском частном праве. В научной литературе рассматриваемого периода одной из центральных проблем стал анализ переходных форм собственности, существовавших длительное время в западноевропейском праве до становления гражданского общества и такого важнейшего его института, как частная собственность. Исследования переходных форм собственности включали в себя установление их сходства с категориями частного права нового времени и отличий от них, а также их соотношения с соответствующими категориями римского права.

Дебаты кануна Крестьянской реформы 1861 г. показали неопределенность исторической легитимности существующих форм землевладения и принадлежности земли (50). Вопрос о том, кому она принадлежит – помещикам или крестьянам, интерпретировался диаметрально противоположным образом. Если помещики могли апеллировать к позитивному закону (основанному на представлении, что земля была дана помещику за службу государству), то крестьяне – к обычаю, согласно которому они жили на земле до установления государством системы условного землевладения. Согласно первой трактовке помещик выступал как реальный собственник земли, а крестьянин – лишь как ее пользователь или «узуфруктуарий»; согласно второй – он имел все исторические права на землю, которые были утрачены или ограничены в период крепостного права, но должны быть возвращены в ходе реформ (51). Для решения конфликта эпохи освобождения крестьян, состоящего, как известно, в дилемме – освобождать их с землей или без земли, было необходимо выбрать ту или иную правовую форму землепользования: права собственности, наследственной аренды (эмфитевзиса) или же пользования плодами обрабатываемой земли (узуфрукта). Деятели редакционных комиссий периода Великих реформ 60-х гг. XIX в. (например, Семенов– Тян-Шанский) использовали для определения правового положения крестьян после освобождения именно понятие «эмфитевтического права» (52). Не удалось однозначно разрешить эти проблемы и авторам проекта российского Гражданского Уложения.

Именно в этом контексте следует интерпретировать решение ими проблемы собственности, подразделявшейся на полную, неполную и ограниченную (53); чрезвычайно широкую трактовку соотношения права собственности и имущественных прав, существенно отличную от современной (54); интерпретацию так называемого вотчинного права и владельческих прав (55), а также анализ различных изъятий из классического частного права, связанных с сохранением традиционных сословных привилегий и обязанностей, возникших еще в период служилого государства и соответствовавшей ему системы землевладения (в виде удельных, родовых, заповедных и майоратных имений, особого статуса земель крестьянских общин) (56), специфики норм наследственного права и суда для помещиков и крестьян, наконец, особых категорий зависимости, аналоги которых было трудно найти в современном западном частном праве, но возможно – в формулах римского права.

В центре дебатов находился вопрос о приватизации земель крестьянских общин в ходе столыпинской аграрной реформы, стратегии этой приватизации (57). Такие нормы соответствовали представлениям тех российских юристов, которые, как, например, Б.Н. Чичерин, связывали трансформацию российской общины с постепенным предоставлением крестьянам права собственности на их земли (58). Другой крупнейший деятель эпохи крестьянской реформы К.Д. Кавелин видел выход из ситуации в признании сельских обществ собственниками их земель, однако с введением ограничений коммерческого использования земли. «Признанием сельских обществ вечными собственниками земель, отведенных в надел крестьянам, без права их отчуждать и закладывать, – писал он, – создается крестьянская земля, изъятая из обращения, не подлежащая купле и продаже, чем устранятся все опасности обезземеливания крестьян через скупку их наделов» (59). Обсуждались ключевые проблемы правового дуализма – соотношение правосознания и права, писаного и неписаного права, позитивного закона и обычая, нормы и реальности, их сближения в ходе реформ, система социальных и правовых амортизаторов для минимизации социальных издержек переходного периода, например, использование сервитутов. Особенно четко это показано в литературе о правовом положении крестьян Западных губерний Российской империи, в частности Польши. Сервитутные права польских крестьян закреплялись указом 1846 г., а также «по контрактам словесным и письменным или же по обычаю», и включали в себя права пользования помещичьими лугами, лесами и водами для определенных хозяйственных целей (60). Режим сервитутов позволял, таким образом, снимать социальные противоречия, которые могли быть следствием слишком жесткой трактовки права собственности на землю (подобные тем, что возникали между пеонами и владельцами латифундий в странах Латинской Америки).

Особое значение в этой перспективе имели труды специалистов по римскому и гражданскому праву С.А. Муромцева, Л.И. Петражицкого, Г.Ф. Шершеневича, историков права М.М. Ковалевского, Н.П. Павлова-Сильванского, В.М. Хвостова, И.А. Покровского, а также историков античности (как М.И. Ростовцев) (61). Теоретики российского аграрного вопроса (А.А. Кауфман, А.А. Корнилов и др.) вынуждены были также обращаться к этим проблемам и интерпретировать российские аграрные порядки и социальные отношения в категориях западного гражданского права (62). Смысл этих исследований становится понятен в контексте поиска западных аналогов специфических российских форм землевладения и землепользования, неустойчивых переходных форм поземельной собственности в пореформенную эпоху, наконец, возможности заимствования западных правовых формул для российского законодательства. Обращение к сравнительному изучению категорий западного и российского гражданского права представляется вполне естественным и понятным в условиях неоднократных попыток создания российского гражданского кодекса, окончившихся неудачей именно из-за невозможности дать правовое выражение специфики российских форм, адекватное западным. Поэтому предметом анализа русских юристов становились правовые явления, в принципе чуждые российскому праву или не получившие в нем столь четкого выражения (как в римском и западном средневековом праве, а позднее, в виде исторических пережитков, в гражданских кодексах некоторых стран Европы того времени) (63).

К числу таких явлений относится рецепция римского права на Западе, которая становилась актуальной в России после введения Судебных Уставов (С.А. Муромцев); соотношение полной и неполной собственности на землю (в условиях временно-обязанных отношений); соотношение общей и частной собственности – кондоминиума (в связи с предоставлением крестьянам права выкупать свои наделы в собственность); различных форм аренды (эмфитевзиса); наконец, широкой трактовки сервитутов, как социального амортизатора. Примером может служить глубокое сравнительно– правовое и социологическое исследование такой формы землепользования, как колонат, формирование новых форм зависимости (патронаж и клиентела), значение аграрного вопроса для кризиса республиканского строя и становления империи (64).

В правовой и исторической литературе России начала XX в. проблема категорий частного права приобрела приоритетное значение. Особенно внимательно рассматривались такие проблемы, как десакрализация земли и ее включение в полноценный гражданско– правовой порядок; соотношение традиции и договора в регулировании поземельных отношений, частного права и общинных квази-правовых норм; становление институтов ипотеки, залога, свободы обмена и завещания мелкой земельной собственности, практические возможности реализации частной собственности на землю – земельный кадастр, техника межевания, соотношение денежной и натуральной ренты, взаимосвязь религиозных представлений крестьянства и его хозяйственной деятельности.

Для решения этих проблем необходимо было вначале получить ответы на следующие вопросы: существовала ли вообще частная собственность на землю в древности; была ли земля включена в рыночный оборот; совместим ли этот статус земли с различными формами социальной зависимости, и если да, то в какой степени эти формы сложились традиционно, а в какой стали результатом договора сторон; каковы вообще различные формы социальной зависимости, вытекающие из правового статуса земли, и могут ли они быть приведены к некоторым универсальным схемам (например, таким широким, как понятия рабовладения, феодализма, капитализма) (65). Для этого подхода характерно чрезвычайно внимательное отношение к земельной собственности и ее эволюции в истории: выяснение форм собственности и категорий собственников, типов организации хозяйства, финансовой политики и государственного управления, бюрократического управления.

В контексте этих идей становятся более понятными интенсивные споры по поводу соотношения различных форм социальной зависимости в России – известная дискуссия В.О. Ключевского и В.И. Сергеевича об указном и безуказном закрепощении, анализ форм феодальной зависимости кануна Французской революции (Н.И. Кареев), роли крестьянской общины на Западе и в России (М.М. Ковалевский), а также попытки соотнести феодальные отношения на Западе и в России, в частности, определить сущность закладничествапатроната (Н.П. Павлов-Сильванский), наконец, создать представление об общей эволюции правовых отношений при переходе от личной зависимости в служилом государстве к гражданскому обществу (теория служилой кабалы, конструирование формуляра частноправовых актов А.С. Лаппо-Данилевского и др.) (66).

Такие мыслители, как М. Вебер и Ростовцев, раскрыли процесс распада крестьянской общины в древности и стремились создать модель переходных форм зависимости – колоната (сочетания личной свободы с фактическим прикреплением к земле), что было чрезвычайно актуально для социологической интерпретации социального конфликта эпохи русских революций начала XX в. Общий вывод, который можно сделать в результате сравнения римских, западных и российских форм социальных отношений, сводится к следующей формуле: крестьяне в России проделали вначале путь от свободных к крепостным, затем от крепостных к своего рода свободным арендаторам – колонам, наконец (уже в постреволюционный период) к модернизированной форме новой социальной зависимости – возрожденному колонату, представлявшему собой своеобразное сочетание ограниченной личной свободы с жестким прикреплением к земле (67).

Все эти темы, очевидно, присутствовали в дебатах Комиссии, которая предельно четко сформулировала проблему правового дуализма и необходимости его преодоления. Чрезвычайно важен общий теоретический вывод Комиссии об обычае как источнике права в сравнительном освещении. «В России, – отмечалось в объяснениях к проекту Гражданского Уложения, – не было необходимых исторических условий для возникновения таких же твердых местных обычаев, какие существовали долгое время в Западной Европе, в особенности во Франции до издания Code civil. Необходимым условием возникновения таких обычаев является не только некоторая степень юридического развития, но и самостоятельный, огражденный от внешнего вмешательства экономический и правовой быт. Быт русских крестьян не удовлетворял этим условиям до освобождения 1861 г. и не удовлетворяет им и до настоящего времени». Комиссия выражала надежду, что с разрушением границы между городом и деревней писаное право станет преобладать и в сельской местности (68).

Таким образом, рассмотренный проект русского гражданского кодекса представлял собой серьезную инициативу в направлении модернизации российского частного права вообще и земельного права в частности. Проект Уложения явился закономерным результатом движения Российской империи от служилого государства к гражданскому обществу и правовому государству, начавшегося с Великих реформ 1860-х гг. Фактически он может рассматриваться как важнейшая правительственная инициатива по преодолению правового дуализма в стране. В результате исследования самого проекта, его западных источников, а также дискуссий в правовой и исторической литературе того времени становится возможным преодолеть одностороннее представление о причинах, по которым эта инициатива не была реализована. Разумеется, важную роль сыграл консерватизм дворянства и правящих кругов. Имел значение и фактор времени (проект был подготовлен к началу революции).

Однако основной причиной невозможности реализовать в России положения западного гражданского права было фактическое сохранение традиционалистских представлений о земельном праве, исходивших из возможности конвертировать по существу феодальные институты в институты гражданского общества. Этим вызвана апелляция к принципу частной собственности, который реально означал в российских условиях неприкосновенность тех форм землевладения, которые возникли в период служилого государства и были связаны с сохранением (если не юридическим, то фактическим) сословных привилегий. В то же время проект Уложения предполагал, что инструментом разрешения конфликта правовым путем станет осуществление направляемой государством судебной и административной реформы. Будучи реальным проектом переустройства земельных отношений (путем распространения норм и принципов частного права на все категории собственности, владения и пользования землей), Уложение выдвигало идею преодоления правового дуализма.

2. Институт собственности и практика его функционирования в экономике переходного периода

Особенности правового регулирования в российском переходном обществе. Констатация переходного периода развития страны уже вводит определенные рамки для решения проблемы. Российское общество находится в уникальной в мировой истории, ситуации перехода от экономики, основанной на государственной собственности и централизованном планировании, к рыночной, основанной на плюрализме форм собственности, с одной стороны, и от авторитарного однопартийного режима к политической системе, основанной на демократических принципах, с другой. Основной характеристикой предшествующей системы выступало фактическое слияние гражданской и публичной собственности, общества и государства, а решающая роль в экономике отводилась бюрократии. Напротив, доминирующими параметрами новой экономической системы были призваны стать укрепление и защита частной собственности, конкурентной среды, правовых гарантий от вмешательства в нее государства, включение в действие механизмов саморегуляции рыночной экономики.

Данная концепция экономических реформ осуществлялась в стране, где практически отсутствовали традиции частной собственности, политической демократии и индивидуальной хозяйственной инициативы, уничтоженные в период советской диктатуры. Поэтому, как и ранее в истории страны, модернизация осуществлялась путем реформ сверху, а основными инструментами преобразований становились разработка нового законодательства и административное регулирование. Сама необходимость совмещения в одно время экономических и политических реформ создает опасность популизма и неадекватных экономических решений. Этот вывод подтверждается анализом переходного периода в Центральной и Восточной Европе. Экономические реформы предполагают стабильность и предсказуемость. Следовательно, политическая составляющая реализации любой экономической политики очень важна. В ситуации переходного периода политическая стабилизация является важнейшей экономической ценностью.

За прошедшее (со времени принятия Конституции РФ 1993 г.) десятилетие произошла радикальная трансформация всей правовой системы страны. Ее общим результатом стало принятие новых или изменение важнейших кодексов – Арбитражного процессуального, Бюджетного, Водного, Воздушного, Градостроительного, Гражданского, Гражданского процессуального, Жилищного, Земельного, Лесного, Налогового, Об административных правонарушениях, Семейного, Таможенного, Торгового мореплавания, Трудового, Уголовно-исполнительного, Уголовного, Уголовно– процессуального. Конституционализация отраслей права (т. е. приведение его в соответствие с либеральными нормами Конституции) оказалась чрезвычайно конфликтным процессом, а сам этот процесс – еще далек от завершения. Разработка и принятие нового законодательства вообще позволяют выявить основные направления конфликтов переходного периода – между ветвями власти, федеральным центром и регионами, различными идеологическими представлениями о перспективных стратегиях политики права (69).

Становится возможным определенно говорить об усилении законодательного регулирования рыночных отношений на современном этапе. Тенденции этого регулирования, однако, не однозначны. В целом преобладает позитивная динамика, связанная с созданием правовых основ инфраструктуры рыночной экономики (в этом контексте интерпретируются новые кодексы и законы об ограничении монополистической деятельности, развитии конкурентной среды, рынка ценных бумаг, банковской деятельности, финансово– промышленных группах).

Новое законодательство, однако, может иметь негативную тенденцию – тормозить реформы (как, например, некоторые региональные законодательные акты о реализации земельного кодекса, отодвигающие применение его норм на десятилетия). Тревожным фактом следует признать появление законопроектов (и поправок к новым кодексам) диаметрально противоположной направленности по таким фундаментальным вопросам, как реализация права частной собственности на землю, национализация и приватизация, регулирование правового статуса естественных монополий. Появление таких законопроектов связано, по-видимому, не только с ситуацией предвыборного популизма политических партий, но должно интерпретироваться как признак отсутствия стабильного социального консенсуса по вопросам легитимности отношений собственности (самый яркий пример – отсутствие согласия по вопросу частной собственности на землю).

Наконец, новое законодательство может иметь разный (и далеко не всегда позитивный) социальный эффект, в частности, если оно юридически фиксирует неравенство стартовых условий (как считают, например, противники земельного законодательства), обеспечивает преимущества одному сектору бизнеса или группе субъектов рыночной экономики перед другой (как это имело место в практике антимонопольных органов) или, наконец, не учитывает возможных экономических и социальных последствий применения (как, например, с законодательством о банкротстве, открывшим путь практике фиктивных банкротств и искусственного разорения предприятий). Последним ярким примером негативного социального воздействия юридических норм выступает законодательство о монетизации льгот.

Различны и критерии, используемые при анализе нового законодательства, – его адекватность интернациональным и российским правовым стандартам, экономическая эффективность или вклад в построение демократического общества. В условиях экономики переходного типа эти три критерия, теоретически призванные находиться в соответствии друг с другом, на практике могут вступать в радикальное противоречие. Например, заключение картельных соглашений в отраслях с высокой степенью концентрации капиталов, служащее образованию естественных монополий (энергетика, транспорт, связь), – вполне оправданно с экономической точки зрения, но противоречит антимонопольному законодательству. Но даже в тех случаях, когда образование монополий происходит на основе закона и в соответствии с рациональными представлениями о рыночной экономике (как это имело место в сфере связи и телекоммуникаций), сохраняется вполне оправданное опасение в отношении третьего критерия: не станет ли образование нового гипертрофированного федерального ведомства угрозой праву на свободу информации.

Теоретически возможно выдвинуть различные параметры классификации институтов переходного периода – по структурному месту в системе права или экономики; отраслям права; способам экономического регулирования; проблемному признаку. Наиболее информативным, однако, является критерий социальных функций права: каковы декларируемые цели принятия новых законов и их реальный вклад в трансформацию экономики (70).

Нас интересует, следовательно, каким образом принимаются и от каких факторов зависят законодательные решения в области экономической политики в условиях нестабильной правовой системы. Под нестабильной системой здесь следует понимать такую систему, где отсутствует полноценное правовое признание и регулирование основных ценностей рыночной экономики – частной собственности; системы налогообложения, бюджетного федерализма, независимого и равного правосудия, а также прозрачных (с точки зрения права) процедур принятия решений. Главное противоречие нестабильных правовых систем заключается, исходя из этого, в том, что основные правила игры еще не установлены, и они формируются фактически уже после принятия соответствующего законодательства или в лучшем случае параллельно с ним (часто, однако, и вопреки ему).

Структурно-функциональный конфликт российской правовой системы. Структурно-функциональный конфликт российской правовой системы определяется ее переходным характером: он состоит в том, что старые структуры и институты плохо соответствуют новым функциям. С одной стороны, сохраняются противоречия различных уровней правового регулирования собственности на федеральном, региональном и локальном уровне. С другой – очевидна неразграниченность функций различных административных институтов. Другим проявлением конфликта становится сохранение правового дуализма – существование наряду с действующим позитивным правом таких стереотипов правового сознания населения, которые во многом противоречат ему, но в конечном счете оказывают существенное влияние на мотивацию поведения. Это составляет основу так называемого правового нигилизма – сознательного отрицания правовой нормы (и ее защиты в суде) как инструмента социального регулирования.

Роль права состоит при этом в установлении базовых принципов системы, распределении ролей и определении типовых параметров поведения. Данная ситуация не является типично российской, но свойственна всем правовым системам на стадии их быстрого изменения. Процессы глобализации и интеграции различных правовых систем (при образовании Европейского Союза) поставили на повестку дня проблему судебного активизма – такого толкования законов, которое ранее представлялось неправомерным, во всяком случае в странах с кодифицированными правовыми системами. Поэтому радикальная трансформация российской правовой системы не выглядит исключением. Не является таковым и существование выраженной политики права, даже известного целеполагания.

В центре внимания находятся ключевые направления законодательного регулирования экономических отношений, позволяющие судить об успехах и трудностях в реализации рыночного законодательства новейшего времени. К их числу относятся, прежде всего, две важнейших области законодательного регулирования на макроуровне: введение частной собственности на землю и включение сельскохозяйственных земель в рыночный оборот, с одной стороны, и антимонопольное законодательство – с другой. В первом случае речь идет о традиционно чрезвычайно острой для России проблеме преодоления исключительной государственной монополии на распределение и перераспределение земельных ресурсов путем вовлечения земельной собственности в рыночные отношения; во втором – об ограничении монополизма (как государственного, так и частного) и связанной с ним недобросовестной конкуренции в целях создания адекватной конкурентной среды в различных секторах рынка.

Два других направления законодательного регулирования – жилищная реформа и малый бизнес – чрезвычайно важны для выяснения глубины и степени развития новой рыночной инфраструктуры, а также работоспособности нового законодательства на микро– уровне. Очевидна, в частности, необходимость законодательного поиска такого баланса между правами и обязанностями заинтересованных сторон, который необходим для реализации общих конституционных принципов и норм в чрезвычайно специфических и сложных условиях регистрации прав граждан на недвижимое имущество или предоставления правовых гарантий субъектам малого бизнеса.

Для возникновения ситуации структурно– функционального конфликта (и правового дуализма), очевидно, были объективные причины: прежде всего, многие из рассматриваемых вопросов (совершенствования законодательства) просто не имело смысла ставить ранее, когда не решены были фундаментальные проблемы (как, например, принятие земельного, налогового кодекса и других). Не существовало практики, которая позволяла бы говорить об эффективности этих правовых норм и т. д. С другой стороны, адекватная юридическая концепция собственности лишь постепенно и с большим трудом пробивала себе дорогу в правовом сознании населения и даже юридического сообщества, а регрессивные тенденции существуют до сих пор. Наконец, очевидно, что процесс правового регулирования в постсоветский период не мог полностью элиминировать влияние экономической и политической ситуации – спонтанного перехода от плановой экономики к неконтролируемому рынку; масштабного передела собственности, прошедшего в свою очередь несколько стадий; отсутствия политической стабильности, длительное время блокировавшей принятие системообразующих кодексов. С решением этих общих проблем в настоящее время актуализировались именно те вопросы правового регулирования, которые имеют пограничный характер, нуждаются в осмыслении с учетом растущей судебной практики. Встает вопрос о гармонизации правовой системы по этой стержневой линии.

Данный подход исходит из взаимосвязанного изучения права и реальности в их изменении и динамике. Он позволяет установить стратегические направления регулирования экономического развития через применяемые инструменты правового регулирования, а также раскрыть проблемы этого регулирования на уровне принятия и обсуждения законодательных актов или важнейших поправок к ним. Это фактически структурно-функциональная модель правового регулирования экономики.

В этом контексте специальное обращение к социальным функциям права оказывается вполне закономерным: оно позволяет определить побудительные социальные (и политические) мотивы принятия тех или иных законодательных актов; раскрыть конфликтный характер их обсуждения на разных уровнях властной вертикали; наконец, прогнозировать социальные последствия их введения в действие. В этой перспективе удается реконструировать логику принятия основных кодексов – Земельного, Гражданского, Трудового, Административно-процессуального, законодательства судебной и административной реформ. Предметом рассмотрения становится разграничение полномочий между федеральными органами государственной власти и органами власти субъектов Федерации. Специальное внимание обращено на решения Конституционного суда РФ, а также конституционных и уставных судов субъектов Федерации. Таким образом, всякое общество переходного типа сталкивается с общими проблемами создания адекватной и внутренне гомогенной правовой системы. Речь идет о целостной программе правовой модернизации страны, создании новой правовой системы, отдельные элементы которой еще находятся в процессе взаимной состыковки.