Текст книги "Моя подружка – Катя Кауфман"

Андрей Минеев
Моя подружка Катя Кауфман

С тех пор прошло много лет. От той прежней жизни остались только воспоминания. Так получилось, что у меня не сохранилось ни одной Катиной фотографии. Чем больше седеют мои волосы, тем чаще я думаю о ней, о нас, о том времени.

Перед моими глазами предстает грандиозная фреска, на которой изображены сотни людей. Словно фантазии больного Гойя, нарисованные им на стенах в Доме глухого. У него старики и собаки, и у нее старики и собаки. У него смеющиеся женщины и читающие мужчины, и у нее смеющиеся женщины и пишущие мужчины. У него городской праздник, грустная любовница, слепые беззубые едят суп, шабаш ведьм, драка братьев, пожирающие детей боги и отрезающие головы пьяным царям еврейские вдовы. И у нее раб на цепи и оскорбленный клоун, живые безумцы и самоубийцы в твердом уме, вольные цыгане и обитатели тюрем, преступники всех мастей, развратники и гермафродиты, трупы настоящие и трупы будущие.

В моем заваленном книгами кабинете душно. Измученный бессонницей, я откидываю одеяло и сажусь на диване. Беру со стула халат и надеваю тапки. Мимо спальни, где спит жена, прохожу на кухню. Присев возле окна, я жду, когда в чайнике вскипит вода.

За окном начинается рассвет…

* * *

На рассвете они приехали на городскую окраину. Это было одно из тех тоскливых выродившихся русских поселений, где у каждого становилось тяжело на душе. Даже наступавшая весна в этом месте не вызывала радости.

Здесь давно никто не работал в поле. В запущенных садах в ветвях деревьев висели вороньи гнезда. Стояли покосившиеся жалкие избы. Все вокруг пребывало в полном упадке и дышало беспросветным унынием.

Вид высокой старухи в черном сарафане, тюкающей топором щепки возле сарая, только усиливал тягостное впечатление.

Всю дорогу Сергей Львович Бельский со скучающим видом смотрел в окно. Опустив стекло и закурив, он задумчиво сказал, обращаясь к сидевшей рядом следователю Соловьевой:

– Картина совершенно элегическая. Не так ли, Елена Константиновна? Сто или двести лет назад все одно и то же. Осенний пейзаж, хмурое небо, поля, голый лес. Холодно, сыро. Вороний крик. Размышления о смерти на фоне угасания природы. Чеховский рассказ просто. По полю скачет полицейская карета. Расследовать какой-нибудь очередной живодерский случай из жизни обывателей.

Она лишь улыбнулась. Мимо окутанные густым чеховским туманом проносились голые леса и поля.

Сидевший за рулем сержант милиции рассказывал задумчиво листавшей свой блокнот Кате:

– Всех, кто жив остался, перед Дворцом построили, и он стал их золотыми часами награждать. На всех не хватило, и он свои с руки снял и отдал.

– А у него самого откуда золотые часы? Или себя он в первую очередь наградил? – усмехнулась Катя. – Кстати, Сергей Львович. Может, я это вам рассказывала. Был однажды такой случай. Там есть площадь Дружбы народов, на которой до войны рынок рабов был. Представьте себе ад кромешный. Кровь, крики умирающих, взрывы… Среди этого всего вдруг появляется такой красавчик в прокурорской парадной форме, весь с иголочки, брючки отглажены, туфельки начищены, с папкой в руках. Там голову поднять нельзя. А он между трупов ходит и протокол пишет: «В ходе осмотра места происшествия установлено…»

– Сумасшедший? – равнодушно спросил Бельский.

– Да. Пока бой шел, он под пулями спокойно ходил, смотрел, записывал. Сколько там народа убило, а на нем даже ни одной царапины. Его потом в дурдом отправили, конечно. А я вот тогда в Бога поверила. Что в той ситуации он никак не должен был выжить там. Его Бог спас!

– Есть старая истина, что на войне атеистов нет.

Возле деревянного забора, с раннего утра дожидаясь их, собралось несколько старух. Сгорбившись, опираясь на палки, они о чем-то спорили. Через весь двор тянулись веревки, на которых были развешаны твердые листы одеревеневшего белья. Ночью были заморозки.

– Вы трогали ее?

– Что?

– Переворачивали? – кашлянув, громче спросила следователь Соловьева.

Бросив топор, высокая старуха махнула длинной, как плеть, рукой:

– Нет. Как нашла ее, так и лежит.

– Как это вы не посмотрели даже? А если бы она живая была?

– Как бы она живая могла быть? Всю ночь на холодной земле сама пролежи-ка! – со злобной рассудительностью возразила старуха.

– Вы ее знаете?

– Круглова Мария Петровна. Соседка моя. Вон дом ее… – задрав подбородок, злая старуха заносчиво выставила нижнюю губу.

– Она вчера на рынок ездила за продуктами… – поправляя на голове белый платок, пролепетала из-за ее спины маленькая угодливая старушка.

– А ты сколько раз там была? – спросил сержант.

Щелкнул фотоаппарат, блеснула вспышка. Опытная Катя внимательно следила за действиями молодого следователя, ей было совсем не до разговоров.

– Два раза. Мне хватило.

– Из нашей сборной все вернулись либо контуженные, либо кастрированные после плена.

– А ты какой? – с раздражением спросила Катя.

– Так я контуженный всегда был! – засмеялся он.

Вынув бланк из папки, Соловьева начала заполнять протокол. Надев перчатки, Бельский присел рядом с телом пожилой женщины, лежавшей в кустах около забора.

– При осмотре трупа установлено… – он замолчал, окинул взглядом и тело, и пространство вокруг. – Труп лежит на правом боку лицом к забору, ноги согнуты и подтянуты к животу. Левая рука закрывает лицо, правая рука вытянута назад и сжата в кулак с пучком вырванной травы и земли. Труп одет в серую шерстяную кофту, синее платье в белый горох, желтые носки и черные туфли. На левой ноге обувь отсутствует…

Когда примерзшее к земле тело осторожно начали отдирать, раздался треск. Перевернув тяжелое окоченевшее тело, Бельский молчал. Записывавшая под его диктовку Соловьева долго ждала, когда он начнет, наконец подняла голову. Посмотрела на изуродованный труп и отвернулась.

– Кожа на шее и лице смята и разорвана с повреждением мышц. Кожа на руках и ногах также содрана… – он внимательно посмотрел в ее лицо. – Некоторые из ран имеют круглое входное отверстие и проникают через кожу в виде короткого суживающегося канала, которые очевидно могли быть нанесены коническими клыками…

Прищурившись, Катя посмотрела в поле, видневшееся за ветхими сараями. На темневший вдали лес.

– У вас собаки бродячие есть здесь? – повернувшись к старухам, спросила она.

– Есть какие-то. Каштанка с ними все бегает.

– Что за Каштанка?

За забором лаяли собаки.

– Девчонка тут у нас. Мы ее Каштанкой прозвали. А вообще по-настоящему ее Лизкой зовут. По нашей улице крайний дом.

Клацнув во рту вставной челюстью, старуха повернулась показать и увидела идущего по улице угрюмого мужчину.

– А вот отец ее. Только проснулся, наверно. За бутылкой идет.

Сидевший в машине с раскрытой дверью сержант поставил чашку и термос. Бывший человек приближался, мрачно озираясь с похмелья. Когда он поравнялся, намереваясь незаметно пройти мимо, старухи хором ахнули:

– У него сетка ее!

Услышав это, сержант, подозрительно наблюдавший за ним, поднялся и махнул ему рукой:

– Эй, орел! Ты подожди, не спеши так.

– А что такое? – остановившись, спросил мужик с вызовом, но заранее по привычке виноватый.

– Это что у тебя?

– Сумка чья-то… – посмотрев на нее и пожав плечами, он с готовностью протянул ее.

– Где взял?

– Нашел. Возле калитки у меня валялась.

– Куда движешься сейчас? – подойдя с другой стороны, Катя взяла его за локоть и слегка потянула к себе. – Такой нарядный.

– Чего?

– Идешь куда? – вкрадчиво повторил сержант, беря его за другую руку.

– В магазин.

– В магазин это хорошо… – он стал ощупывать его. – Руки держи, чтобы я их видел.

Бросив сумку, бывший человек развел руки в стороны.

– Подними.

– Я ее нашел, командир. Вышел в магазин, она у меня прям возле калитки…

– Я тебе верю. А в магазин зачем идешь?

– За хлебом.

– Да? За хлебом это хорошо. А пойдем-ка мы к тебе, красавцу, сходим сначала в гости? Не возражаешь?

В дом к нему зайти оказалось почти испытанием. Бичарня страшная. Вонь невыносимая. Половина избы обгорело. На продавленном диване теща под кучей обоссанного рванья спит. На полу в углу, закутанная в одеяло, опухшая жена валяется. У нее слипшиеся патлы вместо волос.

Они вышли обратно на двор посоветоваться, что делать. Вдруг резко вздрогнули от раздавшегося собачьего лая за спиной. Обернувшись, увидели, как к ним на четвереньках бежит с лаем маленькая девочка. Обросшая, грязная, босая, в драных лохмотьях. Во главе своры собак. Они попятились, захлопнули за собой калитку.

На крыльце показалась ее мать, шатаясь, придерживалась за косяк двери.

– Фу!.. – замахнувшись, громко крикнула она и хлопнула себя по ляжке. – Лизка, сучка!

Стоя за забором, они с ужасом смотрели, как во дворе маленькая девочка, рыча, оскаливая зубы, бросалась на окружавших ее собак. Переворачивалась, терлась спиной о землю, мотала головой, подражая им. Черный пес вспрыгнул на нее сзади. Она сбросила его с себя и укусила за горло.

Возле конуры у железной миски валялись корки хлеба, бутылка подсолнечного масла, разорванная оболочка от колбасы. На земле была рассыпана мука и гречневая крупа.

– Вам кого? – мать Лизки пригляделась к стоящим за забором людям, икнула, и, не в силах стоять, села на ступеньках.

Потом отерла рукой губы и тихо добавила:

– У нас все дома.

* * *

Пройдя мимо железной клетки, Катя поморщилась от резкого запаха и спросила:

– У нас все дома?

– Татарин здесь. Если ты это имеешь в виду. У себя в кабинете с какими-то зверями.

В клетке дикое животное неистово бесится. Свирепо оскалившись, лохматый и грязный, рычит и плюется. Трясет прутья решетки, пытается лезть по ним наверх. Подозрительно щурит злые желтые глаза и шипит. Спрыгнув на пол, тяжело дышит и хрипит:

– Я вам это запомню… Повернись ко мне, слышь?! Ты мне в цвет скажи, за что меня закрыли? Адвоката мне приведите!

Дежурный сидит к нему спиной, пишет в журнал, отвечает на телефонные звонки. Постоянно хлопает дверь. После развода входят заступающие в наряд патрульные. Смеясь, встали возле клетки. Снимают на камеру мобильного телефона.

– Я требую адвоката! – утирая слезы, перцовый газ на него почти не действует, он кричит, вцепившись в решетку. – Барбосы!

– Что телевизор с людьми делает! – вздыхает и качает головой дежурный.

– Эй, лошара, слушай сюда! Ты завтра сам лично мне принесешь в зубах…

Повернувшись от пульта на вращающемся стуле, дежурный выглянул в длинный пустой коридор. Убедившись, что там никого нет, встал из-за стола. Вытащив резиновую палку, щелкнул замком и шагнул в клетку. Тот попятился:

– Ты попутал?! Только попробуй прикоснись ко мне!

Взмах, удар резиновой палкой по лбу, дикий вопль… Размеренно методично поднимается и опускается палка. Ползая на коленях, он закрывает руками голову. От ударов лопнула куртка на спине. Скулит, забился в угол на заплеванном полу. Покраснев, тяжело дыша, дежурный сунул палку в кольцо на ремне и стал его обыскивать. Вывернув карманы, бросил на стол комок из смятых денежных купюр.

– А почему он босиком? Копыта где его?

– Он их скинул. Вон валяются.

Рядом с грязной спортивной сумкой лежали стоптанные туфли.

– Это его сумка? Чего вы ржете? – морщится дежурный.

Он брезгливо поднял и поставил на стол грязную сумку, расстегнул замок-молнию. Молча под изумленный хохот всех присутствующих, словно фокусник, он начал медленно доставать из сумки невероятные предметы. Сковороду, икону, песочные часы, резиновые сапоги…

– Белого кролика вытаскивай!

Потом он достал мутную стеклянную банку с белой мазью. Отвинтил крышку, осторожно понюхал.

– Дай сюда… Знаешь, что это? Вот бывает барсучий жир, да? А это просто… Сучий жир!

Неожиданно смех резко стих. Все замолчали, встали, выпрямились. По лестнице спускался начальник районного отдела милиции. В кабинете он снял мундир и переоделся в гражданку. В черном костюме, в белой рубашке и красном галстуке. На его запястье висели тяжелые желтые часы. Опухшее лицо, пузатый, пьяно блестят глаза. Вместе с ним спустились три надменных кавказца.

– И что вы тут все делаете? – зло рявкнул он, оглядывая всех стеклянными налитыми кровью глазами.

Все понуро стали выходить. Он прошел через турникет к пульту дежурного.

– Товарищ подполковник, за время моего дежурства… – начал тот докладывать.

Начальник молча отстранил его рукой, сел на его место. Раскрыл журнал, стал расписываться.

Криво усмехаясь, патрули вышли на крыльцо. Подъехала машина, из которой вылезли их сослуживцы, у которых сегодня был выходной. В майках и шортах.

Один из них не сразу заметил, что потерял сланец. Проскакал обратно на одной ноге. Вернувшись, недоуменно посмотрел на всех:

– А вы чего здесь до сих пор? Мы вас долго ждать будем?

– Деньги давайте.

– У тебя денег нет?!

– Мы сегодня вообще ничего не подняли.

– Вот вы черти! Зачем тогда вообще на работу ходить?! – он опасливо покосился на свет в зарешеченных окнах и спросил тише: – Татарин здесь?

– Только что спустился. Ты поздороваться с ним хочешь?

– Я с ним?! С этим шакалом?

…На темном пустыре на окраине съезжаются патрульные машины. Опустив стекло, Катя сердито спросила:

– Чего вы здесь встали? Подальше нельзя было отъехать?

Хлопают двери. При свете фар составили на капот водку, пиво, закуску. Наливают в пластиковые стаканы.

– Сергей, а что ты хочешь? И так все на нервах. Откуда здоровье? Одни стрессы. На работе сам знаешь. А домой пришел, там жена. То денег мало принес, то палку не так поставил.

– А ты ставь так, как надо! – держа стакан с пивом, Катя потянулась к рыбе.

– Во, видал! – резко вскинув брови, он показал на нее пальцем. – А им все можно!

Ночь. Гаражи. Ветер. Шелестят листьями высокие деревья. Чуть в стороне горит яркими разноцветными огнями большой город. В другой стороне во тьме зеленовато мерцает городская свалка.

Сзади хлопнула дверь. Все удивленно повернулись. Из темноты на них надвинулась огромная фигура. Застегнул пуговицы и заправил рубашку в брюки. Блеснул стеклами очков.

– Вот она, сука с Бузулука! – пожимая его руку, засмеялись. – Ты чего там сидел?

Он молча выпил, поморщился. Позади него также из темноты показалась девушка. Поправив на носу очки, он повернулся и сердито коротко спросил:

– А ты чего вылезла?

Она молча послушно развернулась и села обратно в милицейскую машину. Снова раздался смех.

– Слышь, Ярый. Вот бы на тебя без очков посмотреть. У тебя, наверное, рожа такая тупая-тупая?

– А так у него умная разве?

Ярый снова долго молча жует. Шмыгнул носом, поправил очки. Угрюмо сказал:

– А я сейчас кому-то фанеру пробью.

– А мы чего? Мы ничего. Вы кушайте, Сергей. Не нервничайте.

Вытерев руки, сплюнув, он отошел в кусты. Улыбаясь, проводили его взглядом.

– Вы в курсе, что он на свой день рождения пьяный всю семью перекусал.

– В натуре?

– Его теща приходила к татарину жаловаться. Показывала ему укусы. На носу и на плечах. У нее нос синий, как слива. Ей татарин знаете что сказал?

Захрустев ветками, Ярый появился снова. Все замолчали. Не замечая их улыбок, он вздохнул и угрюмо спросил:

– Что вы тут про татарина? Чего он орал сегодня?

– Как обычно: «Где задержания? Всех уволю. У меня на улице очередь из таких, как вы. Профессионалы, которые раньше поувольнялись, теперь все обратно просятся. Я с ними этот город порву!»

– Ага. Я бы ему сказал, что он себе порвет скоро.

В машине громко играла блатная музыка. Отмахивались и шлепали комаров. Двое разделись и сходили в пруд окунуться. Вернувшись, теперь мокрые вытирались.

– Меня после отпуска сразу поставили дежурным по разбору. А я ни разу не стоял. Вообще не знаю, что там надо делать. И среди ночи приезжают два пидорка молоденьких из прокуратуры. Начинают мне причесывать: «Почему он у вас здесь сидит? Он у вас не должен больше трех часов находиться». Я говорю: «Его опер должен допросить. Опера еще не было. Я сам его допрашивать буду, что ли?!»

У Кати в нагрудном кармане завибрировал телефон. Достав трубку, она услышала голос дежурного:

– Катя, вы где? Киселев поехал вас проверять.

– А чего так рано? – удивилась она. – Он откуда начал?

– Не знаю. Он мне не докладывает.

– Хорошо, я поняла. Спасибо, Дима.

В этот момент в машине затрещала рация. Вокруг гомон, галдеж, музыка, пьяные голоса.

– Тихо все! – крикнула Катя.

В наступившей тишине молча наливают.

– Кауфман, где вы находитесь? – строго по рации спросил Киселев.

– На 50 лет Октября, товарищ майор.

– Все нормально у вас?

– Так точно.

Допив пиво, Катя смяла и выкинула пластиковый стакан. Вытерла салфеткой губы и движением бровей показала напарнику, чтобы садился в машину.

– Все, мы поехали. Кисель проверять начал. Попозже созвонимся. Вы здесь будете?

Махнув рукой вслед отъехавшей машине, усатый капитан достал телефон. Шатаясь, отошел в сторону и стал тихо ласково разговаривать с женой:

– Алло, дорогая? Как там у вас дома дела? Тещенька моя все шароё… не спит еще? А ты почему не спишь?.. А я все работаю, да. Работы много.

Наблюдая за ним, все беззвучно смеются. Положив телефон в карман, он подходит торопливо и деловито:

– Так. Что дальше? Я у мамы отпросился. Куда мы поедем?

– Я предлагаю попозже к Кате на дачу поехать. Там у нее никого. Муж в санатории отдыхает.

Капитан задумался, туго соображая, нахмурился и спросил:

– И что мы туда проституток вызовем?

– Зачем тебе проституток? Ее нагнешь.

– Кого? Катюшу?! – изумился он и покачал головой. – Ее нельзя. Это друг!

…В пять часов утра, сидя в патрульной машине, Катя зевнула, прикрыв рукой рот, и сказала:

– Ездили вчера в старый город в гостиницу. У них там постоялец повесился. В шкафу на вешалке для одежды.

Открыв глаза, ее напарник потянулся к бутылке с минеральной водой:

– На то она и вешалка, чтобы на ней вешаться.

– Короче, стоят сзади меня директриса с какой-то бабой. Я разговор их слышу. Директриса ей шепотом: «Смотри, Галя. Он такой тяжелый, а вешалка его выдержала. О чем это говорит? Хорошую мы мебель купили!»

Он засмеялся и пролил воду на грудь. Катя задумалась, потом вздохнула:

– Я обещала сегодня сына в цирк сводить. Клоуна смотреть. К ним в садик на утренник приглашали. Ему так понравилось. Он меня достал теперь. Клоуна ему надо посмотреть.

– Зачем куда-то ходить? Их вон сколько вокруг. А ты еще деньги будешь платить. Подожди! – он достал телефон. – Бесплатно хочешь? Смотри вон какие! Скинуть? – смеясь, он нажимал кнопки, показывая ей фотографии. – Какого тебе?

– Таких у меня у самой полный телефон. А нам нужен настоящий.

– Зачем вам настоящий? Настоящие они не смешные. А эти вон какие угарные!

* * *

– Клоун!

– Чего? – из темного подвала появляется толстяк, тяжело дышит.

– «Я!» надо отвечать. Ты, я гляжу, совсем расслабился. Ну-ка давай еще раз… – молодой наглый молдаванин раздавил в пепельнице сигарету, повернулся на вращающемся стуле и хрипло крикнул: – Клоун!

– Я!

– Вот теперь правильно. Мусор весь убрал?

– Да.

– На крыльце хорошо подмел? Смотри, я ведь не поленюсь, проверю пойду.

Клоун вздохнул, вытер платком лоб, взял метлу и стал подниматься по лестнице.

Их здесь много в подземелье. Молдаване, армяне, таджики, китайцы. Русский среди них только один. Над ним они все дружно издеваются.

– Я сначала тоже думал, что это у него погоняло просто. А потом узнал, что он реально клоуном в цирке работает.

– Да ладно? – недоверчиво усмехнулись все сидевшие рядом черноволосые и желтокожие.

– У него трое детей, жена больная. Он вообще москвич! Короче, он здесь на трех работах работает… – он повернулся и крикнул: – Клоун! Иди сюда.

Громко хлопнула железная дверь. Шаркающие шаги, сиплая отдышка.

– Покажи номер какой-нибудь. Нам просто в зоопарк… в цирк, то есть, некогда ходить.

В маленькое окно под потолком видно, что начинается рассвет. Проснувшись, защебетали птицы.

– А разве клоунам мало платят? Я думал, что клоуном лафа быть. Разве нет? – он говорит серьезно, клоун конфузится, все вокруг смеются. – Слышь, а у вас бывают династии? Клоун-отец, клоун-сын… Прикиньте, целая семья одних клоунов!

Они сидят в подвале. Отпустив клоуна обратно убираться, бригадир тихо спросил своего земляка:

– Ты знаешь, сколько таджик получит?

– Знаю. Я бы хотел, чтобы он тысяч на пять себе носков новых купил. А то в раздевалке такой кумар стоит…

– Нет, ты прикинь! Для таджика очень даже неплохо, да?

– Домой отошлет.

– Ага. Щаз! Ты знаешь, сколько он в автоматы проигрывает?

– Кстати, а где этот чебурек?

Открыв рот, сложив под щекой ладони, таджик спит на мешках. Молдаванин сел рядом и грубо толкнул его. Тот вяло пошевелился.

– Слышь, таджик. Ты когда в свою Чебурекию?

– А что?

– Как что?! Дыни, персики, все дела… Когда будет?

– Мой брат скоро приезжает.

– Ты ему заказал?

– Персики не будет.

– А что будет?

– Дыни, виноград… Персики не будет.

– Хрен с ними с персиками. Ганджубас будет?

– Будет.

– Какой?

– Хороший.

Таджик хочет спать и начинает злиться, ругается страшными непонятными словами. Он снова лег на мешок, но молдаванин больно толкает его в бок:

– Слушай, чебурек. Хорош спать. Ты когда ему будешь звонить? Он там не зависнет? Передай ему, что пусть быстрее приезжает.

Сегодня особенный день. Все знают, что хозяин зарплату будет давать. На стене висят часы, стрелка двигается медленно. Скрывая нетерпение, все ждут.

– Какая подруга? Ей ты ничего не должен. Ты в первую очередь ребятам должен проставиться.

– Нет. С ребятами я только работаю, а с ней я живу.

– Какие проблемы? Работай с ней, живи с ребятами.

Пришел хозяин, все собрались и молчат. Он спросил по работе, сделал замечания, потом стал раздавать всем конверты.

Переодевшись, клоун в углу считает деньги. Надев спортивный костюм, молдаванин посмотрел через его плечо и поинтересовался:

– Все ништяк, клоун? Получил котлету? В этом месяце без штрафов? Ты сегодня давай не опаздывай. Я все понимаю, твои семейные дела, но я не могу тебя каждый день отмазывать. Согласись?

Кивнув и шмыгнув носом, клоун спрятал конверт с деньгами в потайной карман кожаной куртки.

…В половине шестого утра, сидя в патрульной машине, Катя нетерпеливо спросила:

– Где твои гастарбайтеры?

– Сейчас попрут.

– Они точно здесь пойдут?

– А тут больше никак не пройдешь. Здесь нет другой дороги. Ослиная тропа к электричке. Им сегодня зарплату дадут.

– Это кто тебе дунул?

– Надо работать с населением… – он загадочно улыбнулся. – Хозяин их сам сдал. Говорит: «Ленивые стали, начали припухать. Пора новых набирать». Хитрый сука. Он и с ними рассчитался, и со мной.

Из-за гаражей через пролом в заборе вышла толпа. Из преградившей их путь патрульной машины вылезли Катя и ее напарник. А позади интернациональной бригады показался хохочущий сержант. Толкнул в спину испуганного молдаванина, поставил его лицом к стене.

– Ты чего? – спросила Катя.

– Ох!.. – он вытер со щеки слезу. – Там сейчас Ярый взял одного бабая за усы. Потом как дал в лоб… Тот отлетел, а у Ярого в пальцах усы его остались.

Вернув паспорт, Катя извинилась и отпустила клоуна. Напарник посмотрел на нее удивленно. Улыбнувшись, она пожала плечами и развела руками:

– У него прописка московская.

– У кого?! – изумился он.

За железным забором залаяла собака. Прыгая, звеня цепью.

– У этого клоуна.

Неистово бесятся и рычат собаки. Прыгают, брызжут слюной.

* * *

За забором злобно лаял и рвался с цепи потомок месопотамских собак, боевых псов Тибета и монгольских овчарок. Считающийся национальным достоянием Туркмении и запрещенный к вывозу. Гордый и самоуверенный хозяин стоял рядом.

Отворив калитку, Катя спокойно попросила:

– Собачку уберите, пожалуйста.

– С какой стати? – заявил хозяин. – Я у себя дома. Это моя частная территория.

– Собачку, говорю, уберите! – повысила голос Катя. – Пожалуйста!

После препирательств, насупившись и ворча, хозяин закрыл алабая с медвежьей головой в будке. Катя во главе нескольких милиционеров прошла по двору и села за стол под цветущей яблоней.

– Кто у вас в данный момент здесь сейчас в вашем домовладении находится? Позовите всех, пожалуйста.

Смела со стола белые опавшие лепестки, разложила бумаги. К ним подошли и стоят настороженно жена и маленький сын. Подошел робкий мужик в рваной одежде. У него был страшный старый ожог на лице. Стянутая кожа на щеке.

– А этот гражданин кто? Что он у вас здесь делает?

– Так вы из-за него пришли? А что он натворил? – нервно засмеялся хозяин.

– Вы присаживайтесь. У нас есть сведения, что вы его здесь насильно удерживаете. Он у вас тут в качестве раба проживает.

– Какого раба?! – вскочил только присевший хозяин. – Я его из жалости держу. Для него тут санаторий. Переночевать, покушать…

– Вы его работать заставляете?

– А что ему делать? Ходит, как черт, заняться нечем.

Все замолчали. Катя внимательно оглядела виновато прячущего глаза и покусывавшего губы раба.

– Почему у него за синяки?

– Откуда я знаю? – хозяин недоуменно пожал плечами.

Наблюдая за ними, в стороне курят двое милиционеров. Молодой, недавно поступивший на службу, тихо спросил:

– А она немка или еврейка?

– Это она по мужу Кауфман… – улыбнулся в рыжие усы его опытный напарник. – А так она Катя Коновалова.

Потом Катя встала и прошла в сарай. За ней пошли все. Там на земляном полу лежал матрац, железная миска и ложка. Роились и гудели мухи. Посмотрев, вернулись молча обратно за стол. Катя снова разложила бумаги.

– Это там он у вас живет?

– Нет.

– Это вы сами там спите и едите?

– Вы ничего не знаете! – раздраженно поморщился он. – Давайте этого пса самого спросим? Я ведь его с детства знаю. Я его полгода назад случайно встретил. Говорю: «Ты чего так опустился?» Он говорит: «Судьба такой». Начал мне на жизнь жаловаться. Я его пожалел. Умыл, одел, накормил. А через три дня прихожу, он у меня из дому все вынес…

– Надо было идти к нам с заявлением.

– Мне эту тварь конченную просто жалко стало! Мы ведь с ним выросли вместе. Неужели я его сажать буду? Решил, что пусть отрабатывает. Опять с помойки его забрал. Дал ему лопату…

– Придется вам пострадать за вашу доброту.

С цветущей яблони опадали белые лепестки. В стороне стояли испуганный мальчик и бессловесный раб, ожидающий решения своей участи.

– Может быть, вы за этого ушлепка меня еще в тюрьму посадите?

– Как суд решит.

– Да что это такое! – он вскочил, всплеснул руками. – Кто у нас такие законы придумывает?! Меня, как волчару какого-то, сразу за шкворень и потащили. А эта жертва снова гуляет по помойкам?

Захлопав глазами, обняв испуганного сына, жена визгливо возмутилась:

– А почему в самом деле? Значит, за то, что этот бичара у нас огород вскопал, вы моего мужа судить будете, а за то, что он нам всю квартиру выставил…

– Я не пойму, а кому хуже от того, что он у меня работает? – заметно струсив, спросил хозяин. – Лучше пусть пьет, ворует, да? Он у меня проживет здесь дольше. Чем завтра сдохнет от паленой водки. Вы о нем заботитесь? Здесь у него крыша над головой и кусок хлеба всегда есть. А вы хотите, чтобы он опять по колодцам лазил. Это все демократия ваша… Свобода этих сволочей портит. Общество мне еще должно быть благодарно, что я из него здесь человека делаю. Сколько я их знаю. Они сами говорят: «Пока на зоне сидел, я человеком был. Я там в церковь ходил. А на волю вышел…»

…Скрипнула дверь сарая. Он поднял голову и улыбнулся. У него был страшный старый ожог на лице. Сидя на грязном матраце, он отложил в сторону перегоревший чайник и отвертку. Держа в руках миску супа и хлеб, в сарай зашел сын хозяина.

– Вот спасибо, Мишаня! Поставь пока сюда… – вытирая руки, сказал он.

Поставив суп на табурет, мальчик встал рядом. Раб подвинулся на матраце, звякнула цепь на его ноге.

– Мы ведь с твоим отцом вот с таких лет дружим… – показал он, подняв ладонь над полом. – Тебе сейчас сколько лет? Вот когда мы в твоем возрасте были, мы с ним из дома убежали вместе. Он тебе не рассказывал? А вот ты спроси у него. Построили шалаш в лесу и жили, пока нас не нашли.

Сдвинув брови, Миша стоит молча и словно ждет чего-то. Увлекшись воспоминаниями, мужик забыл про обед.

– … А я эту птицу просто руками поймал. Забыл, как она называется. Вот она любит болотистые места. Берега озер или топи, там прячется в траве. Я вот не знаю почему, но у охотников она мало ценится. Может, потому что нет такого спортивного охотничьего азарта. Я ведь говорю, что я ее сам руками поймал. Потому что другие, как только опасность чуют, они сразу взлетают. А эта близко к себе подпускает, сидит до последнего. Бывает так, что прямо из-под ног только взлетает. Ее даже не всякая собака поднимает. Можно мимо пройти, а она сидит вот рядом. А летает вообще смешно. Как бы покачиваясь в воздухе. Неуверенно так летит. А когда сильный ветер, то еще как бы кувыркается смешно.

Молча и задумчиво мальчик чертит палкой на земляном полу. Он его не слушает.

– И вот я ее принес. А отцу твоему ее жалко стало. Говорит: «Давай отпустим». А я тоже разозлился на него. Говорю: «А жрать мы что будем?» А он разревелся, как девчонка. Так и пришлось отпустить. Твой отец добрый, ты его слушайся.

Он покачал головой и, вытерев губы, потянулся к миске. Мальчик поднял голову. Оказывается, он именно этого момента ждал. Неожиданно пнул и выбил миску из его рук. Мужик растерянно моргал. Весь мокрый, в капусте. Схватив палку, мальчик ударил его по голове.

– Я из тебя человека сделаю! – подражая отцу, пригрозил он, засмеялся и выбежал из сарая.

…Смирно сидит в детских руках болотная птичка гаршнеп. Иногда жалобно издает высокий звук: «Пьи-и-юц!» Черного цвета с желтыми полосами вдоль спины и красными пестринами. Белое брюшко, длинный тонкий клюв. Детские руки разжимаются и подкидывают его вверх. В наступающих сумерках гаршнеп летит неуверенно и неровно над грязной топью, заросшей осокой, над ржавым лесом, над погорелыми хвощевиками, поломанными, почерневшими, с плешинами и высунувшимися корнями болотных трав. Вдруг налетел резкий порыв ветра, его длинные шейные и спинные перья завернулись, и гаршнеп представил странную фигуру, непохожую на птицу. Точно летел, кувыркаясь в воздухе, развевающийся клок шерсти.

Сидя в сарае, он вытер лицо от супа. Но по его щекам текли слезы. Подглядывая за ним в щель, мальчик улыбался.

* * *

Мальчик старался скрыть улыбку, пока его бабушка тщательно расчесывала длинные седые волосы, притворялся спящим и подглядывал за ней. Она маленького роста, толстая, с круглым гладким лицом. Проснувшись рано утром, она в сорочке садилась на кровати. Она сидела на мягкой перине, не дотягиваясь короткими ногами до пола.

Раскинувшись широко, лежали желтые и зеленые поля. Было ясное солнечное утро. Они шли, вокруг стрекотали кузнечики и порхали бабочки. Размахивая палкой, мальчик то отставал, то убегал вперед. Дойдя до остановки на дачах, они сели в автобус.

Когда из узких улочек старого города они подходили к церкви, то еще издали увидели, как много там собралось народа. Ему прежде приходилось бывать в церкви. Представление у него было такое, что там всегда безлюдно и тихо. Там перед праздничными аналоями и иконами стоят подсвечники. С сухим треском горят тонкие кривые свечи. С потолка свисают гигантские паникадила со множеством ярко горящих электрических свечей.