Текст книги "Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало"

Никитин налил в свой бокал холодную минеральную воду, выпил, потом, не мигая, долго смотрел в красные глаза сидящего напротив прыщавого афроамериканца. Конечно, в былые времена он, увидев написанную на салфетке неподходящую цифру, очертя голову кидался в торги, стыдил зарвавшегося черножопого наглеца, пугал, грозил разоблачением, пожизненной неволей, электрическим стулом наконец и неизменно преуспевал в этой беспроигрышной для себя схватке. Куда ему было деться, беспредельщику грёбаному? Но на этот раз, памятуя о выданной ему «другом-сокурсником» гарантии безлимитного кредита, решил не мелочиться и не тратить нервы.

– Значит так, – сказал он наконец. – Спорить не будем. Запомни: на тебе свет клином не сошёлся. Знаешь такое выражение? Оно означает, что ты не одинок в своём бизнесе. Не забывай этого. Допёр? Поступим, как я скажу: чек предоплаты я выписываю без учёта охраны. После выполнения работы рассчитываемся в зависимости от возникшей ситуации.

Не дожидаясь согласия собеседника, он достал из кармана чековую книжку, вывел сумму прописью, расписался, оторвал листок, протянул его Брэду:

– Держи.

Тот проверил написанное, любовно сложил драгоценную бумагу пополам, спрятал в нагрудном кармане.

После этого они, не сговариваясь, одновременно поднялись из-за стола и разошлись в разные стороны.

Ни тебе «о’кей», ни «бай», ни даже «гуд бай». Молча разошлись. И это вовсе не означало, что русский с американцем расстались непримиримыми врагами. Нет. Это говорило лишь о том, что сделка между ними состоялась и они оба ею довольны.

В эту ночь Никитин спал как убитый. Видимо, гора, которая последние годы давила на его плечи, свалилась, и можно было снова начинать жить.

А уже ранним утром следующего дня, когда могучий серебристый лайнер, выполнявший рейс 214, Нью-Йорк – Москва благополучно миновал взлётную полосу и стал набирать высоту, Георгий Георгиевич, расплющив нос о стекло иллюминатора, с охватившим его чувством неописуемого восторга наблюдал, как постепенно уплывала, уменьшалась в размерах, таяла, переходя в небытие бездарная, тупая, прожорливая, ко всему и всем безжалостная страна Америка, куда отныне он по собственной воле полетит только в случае смертельной необходимости. И то под дулом пистолета.

От приятных мыслей его оторвал сидящий в соседнем кресле пожилой мужчина.

– Ну вы только посмотрите, что делается! А?! Вот, взгляните. – Он протянул Никитину цветную американскую газету. – Прочитайте. Вот подонки, что делают. Никак успокоиться не могут. Почитайте, почитайте.

В рубрике «Хроника минувшего дня» Никитин прочёл короткое сообщение.

«Вчера поздно вечером выстрелами из нарезного оружия были убиты бывшие советские подданные, ныне американские граждане, ведущий солист Нью-Йоркской балетной труппы Ринат Шуралиев и музыкант Ян Мысловский. Ведётся следствие».

– Ну что вы скажете? – возмущённо осведомился пожилой мужчина, когда Никитин вернул ему газету, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. – Что скажете?

– А что тут скажешь? Беспредел, – философски отреагировал Никитин.

– Причём дело в том, что я хорошо знал этого Рината. Не лично, конечно. Со сцены. Прекрасный был танцовщик. Под стать Барышникову. И что вы скажете?

– Трагично. – Георгий Георгиевич, в надежде, что от него отстанут, снова уткнулся в иллюминатор.

– И что? Так и будем терпеть? Сидеть сложа руки? – не унимался пожилой мужчина. – Будем ждать следующих сообщений?

Никитин с трудом обуздал острое желание послать соседа по известному направлению. Всем телом повернулся к нему. Спросил очень серьёзно:

– Простите, вас как зовут?

– Залман.

– Скажите, Залман, вы какими методами предполагаете реагировать на подобные безобразия? Политическими или силовыми?

Расчёт оказался верным: до самого приземления самолёта в международном аэропорту «Шереметьево» Залман не повернул головы в сторону Человека со Шрамом.

* * *

Что означает аббревиатура эМ, У и эР – то бишь МУР – расшифровывать – курам на смех, и те расхохочутся. Никому ведь не придёт в голову утверждать, что под этими тремя буквами скрываются какие-нибудь Мытищинские Урановые Раскопки или того чище: Мария Ульяновна Рабинович.

МУР – есть МУР. И так всем понятно: туда по доброй воле лучше не соваться.

Другое дело МУРавьи, которых ещё часто унизительно называют МУРашами или МУРашками. С одной стороны, – это трудолюбивые, как китайцы, твари: не трогайте их – и они безропотно с утра до ночи будут тянуть свою нелёгкую лямку, ни на что не жалуясь, помалкивая себе в тряпочку. Если же, не дай бог, что не по ним – долго терпят, жёстко стелят, но и спать не мягко: при случае могут и зубки показать: кучными стайками заползают обидчику в самые неподходящие, порой срамные места и небольно, вполне терпимо, но всё-таки жалят. МУРавьи – это основной контингент МУРа, рядовые трудяги, так сказать, низшее сословие, если и удостоенное какими должностишками и карьерными звёздочками, то очень маленькими, невооружённым глазом порой даже плохо различимыми на погонах своих парадных мундирчиков.

Что же касается МУРавьедов – тут уж совсем иная статья, смысл которой напрямую вытекает из самого названия – муравьЕД: это те, кто без зазрения совести и ничтоже сумняшеся поедают этих самых мурашей поедом. И не то чтобы с голодухи, а так, куражу ради. Это «Боссы», «Бугры», «Шишки». А порой и «Фюреры». Подчинённые их не очень-то жалуют любовью, а некоторых даже откровенно побаиваются.

Старшего следователя следственного отдела МУРа по особо важным делам полковника милиции Клеопатру Сильвестровну Сидорову боялись все.

С чего в этом по определению бесстрашном учреждении начался подобный конфуз, когда и при каких обстоятельствах постыдное чувство страха перед внешне вполне безобидной женщиной овладело контингентом работников Московского уголовного розыска, теперь уже не мог вспомнить никто. Но тот факт, что даже убелённые сединами старожилы сыскной конторы прерывали беседы, замолкали и кланялись при появлении Сидоровой, давно никого не удивлял. В том числе и тех, кто помнил её только что появившейся в бесконечных муровских коридорах восемнадцатилетней тонконогой ланью. И несмотря на то что это «явление народу» – само по себе не вселенской важности событие – случилось давно, чуть ли ни полвека тому назад, легенда о «белокурой бестии» до сих пор жила и, более того, с годами обрастала, подчас, вовсе уж невероятными подробностями. Так, например, некоторые утверждали, что в своё время она заехала кулаком по морде самому Лаврентию Берия, и тому это якобы так понравилось, что он не только прекратил свои домогательства к юной прелестнице, но и опять же – якобы осыпал её должностными почестями. Другие, ссылаясь на достоверные свидетельства очевидцев, рассказывали, будто Клёпа, как за глаза называли полковницу, отказала молодому генералу КГБ, когда тот предложил ей всего себя, включая руку и сердце, а вскоре вышла замуж за никому не известного солдатика срочной службы Ваню Сидорова. Этого Ваню – рассказывали рассказчики – вскоре после свадьбы отправили дослуживать куда-то на Кавказ и там, среди братских народов многонационального Советского Союза, его следы навсегда потерялись. Юная вдова в попытке узнать хоть малую малость о судьбе любимого много лет безрезультатно обивала пороги всех воинских начальников всех подразделений и ведомств, никогда больше не выходила замуж и до сих пор носит фамилию пропавшего мужа – Сидорова.

Но наибольшим успехом из всех многочисленных баек про Клёпу пользовалась пикантная небылица, связанная с её девичьей фамилией. Исследователи и знатоки жизни руководительницы отдела МУРа по особо важным делам охотно делились с сослуживцами своими многотрудными открытиями: оказывается, незадолго до своего известного покушения на Ленина, Фани Каплан родила от него мальчика и назвала его по имени законного отца Владимиром. Володя Каплан вырос, узнал правду о своём происхождении и, дабы отомстить вождю мирового пролетариата за поруганную материнскую честь, склонил к сожительству его любовницу Инессу Арманд. Та, в свою очередь, не заставила себя долго ждать и в пику главному большевику России за нежелание порвать с Надеждой Крупской по истечению положенного срока произвела на свет тоже мальчика, Якова, чем немало удивила Владимира Ильича, не предрасположенного, по утверждениям лучших сексологов мира, к детопроизводству Яков же Каплан, будучи от природы мальчиком здоровым и любознательным, для доказательства достижения им половой зрелости, при активном содействии незаконнорожденной дочери двоюродной сестры всё той же Арманд, принял самое активное участие в рождении ещё одного мальчика, которого нарекли мало распространённым в те времена именем Сильвестр… В результате подобных политизированных хитросплетений и последующих комбинаций и была произведена на свет нынешняя полковница уголовного розыска. В пользу этой, насыщенной византийскими страстями версии, говорило и выбранное родителями не вполне соответствующее духу времени имя девочки – Клеопатра. А когда узналось, что девичья её фамилия ни много ни мало – Ульянова, всякие сомнения по поводу Клёпиного происхождения отпали сами собой. И это не смотря на некоторую, мягко говоря, нестыковку с датами появления на свет и ухода в мир иной участников тех далёких от сегодняшнего дня событий.

Так или иначе, по тем или иным причинам, верил ли кто в эти давно небылью поросшие «были», нет ли, но факт остаётся фактом: Клеопатру Сильвестровну Сидорову боялся поголовно весь МУР, от уборщиц до старших офицеров, и все они без исключения почитали за немалую удачу, если в течение рабочего дня удавалось избежать с ней встречи.

Ярким примером тому мог служить Игорь Всеволодович Мерин – молодой – тридцатник не разменен – майор милиции, удачливый, не без показухи бесстрашный, щедро наделённый природой «аленделоновской» внешностью. Начальство его ценило за приверженность к разумному компромиссу. Подчинённые – за юмор к самому себе и непреклонность нрава. Женский пол, вне возрастной зависимости, при общении с ним, как правило, непристойно краснел и начинал дышать высоко вздымаемой грудью. Казалось бы – всё при нём! Радуйся жизни и ходи по ней без страха и упрёка…

Ан поди ж ты: и Мерину не удалось избежать этого необъяснимого повального трепета перед руководительницей следственного отдела.

…В это раннее утро – без пяти минут восемь – в предбанник кабинета Сидоровой вошли четверо «мурашей».

Игорь Мерин, свежевыпеченный майор уголовного розыска, как руководитель группы вошёл первым. За ним, используя уважение соратников к своему полу, лейтенант милиции Вероника Калашникова-Мерина – молодая женщина в модных дорогих очках. И далее по старшинству: Александр Александров – широкоплечий парень лет тридцати с характерным «боксёрским» носом, и Толя Филин – «Простофиля», как его называли недоброжелатели.

Все четверо, сгруппировавшись у двери начальницы, устремили напряжённые взоры каждый на свои наручные часы.

В наступившей гробовой тишине было отчётливо слышно разнобойное тиканье часовых механизмов.

– Давай, – спустя какое-то время прошептал Александров, – стучи.

– Не ори. Я слежу, – огрызнулся Мерин, не отрывая глаз от циферблата именных часов, вручённых ему несколько дней назад вместе с новым воинским званием.

– Мои точные. Вчера по телефону проверял: секунда в секунду. Стучи! – настойчиво повторил Александров. – Опоздаем!

– Вчера проверял, а сегодня выброси. – Мерин ткнул свои часы Александрову под нос. – Ещё полторы минуты.

– Мальчики-девочки! Вы что – с ума сошли? – В полной тишине слова секретарши Шуры прозвучали для мурашей громовыми раскатами. Филин даже вздрогнул. – Вы ещё секундомер сюда принесите, храбрецы.

– Помолчи, мокрощёлка, – выругал её Александров. – Тебя не спросили.

– Сам дурак. – Шура обиделась.

– Хорошо поговорили, – резюмировал Филин.

Вероника и Мерин в диспуте участия не приняли.

Дверь распахнулась, в проёме возникла фигура Сидоровой.

– Вы что тут шепчетесь, тихари? А? Заходите, дело не ждёт.

Она прошла в кабинет, заговорила, не дожидаясь, пока рассядутся подчинённые.

– Труп у нас, мальчики-девочки. Только что прислали. – Полковница махнула оторванной телетайпной лентой. – Собирайтесь. Вот: Гривин Алексей Юрьевич, семьдесят второго года рождения, тело обнаружено в его собственной квартире на третьи сутки после убийства. Он бывший клиент ОБХССников, не наш, они давно за ним охотились. Фарцовщик. Чем они им мешают – не возьму в толк: мирные же люди. Но – это не моё дело. Я этого не говорила. Был не наш, теперь вот нашим заделался – убили. Проморгали, мудачьё, простите за слово «проморгали». Держи, начальник, – она протянула Мерину лист бумаги, – тут всё сказано. Ну? Кому что не ясно?

Сотрудники понятливо молчали.

– Похвально. Тогда – марш по коням! Ни пуха ни пера, как говорится. Ни два пера, ни три пера, – улыбнулась она своей любимой шутке. – Все свободны. Кроме майора.

Сидевшие за длинным Т-образным столом «мураши», не веря своему счастью, шумно задвигали стульями, направились к выходу.

– Тут вот какое дело получается, – негромко начала полковница, глядя на Мерина с материнской строгостью, – я хочу сказать, убили в общем-то жулика, элемента закононепослушного, дело может показаться несрочным. Нет?

– Нет. Как все другие, – выдавил из себя Мерин.

– Ну правильно. Я тоже так думаю. Ему ещё девятнадцати не было – жить бы да жить. Шагай.

И она, не глядя на подчинённого, зачем-то протянула ему для пожатия руку.

* * *

Для работников МУРа оперативные выезды подчас бывают предпочтительнее каждодневной рутины: допросы, допросы и допросы надоедают не менее, чем «Учиться, учиться и учиться». А тут – что-то подвижное, новое, «адреналиновое». Одним словом – живое, как бы парадоксально и кощунственно это ни звучало.

Конечно, бывает по-разному. Бывает – опаснее и страшнее войны, но сидеть за столом, перебирать бумаги и при этом числиться оперативником московской уголовки – в зеркало на себя смотреть противно. А что касается опасностей, то – как и минёры, шахтёры, как воры и прокуроры – к опасностям муровцы быстро привыкают. Так что оперативные выезды – почти всегда отдушина, и какие бы изуверские ужасы ни ожидали их в конце пути – психовать и сдерживать рвотные позывы никто заранее себе не позволяет. Работа – есть работа. Делу – время, потехе – час. И все стараются использовать этот свой «час» по максимуму.

И Мерин Игорь Всеволодович исключение собой не являл: поездку в любом транспорте он использовал для любимого развлечения.

– Звёздное скопление в созвездии Тельца? – громко объявил он.

В салоне чёрной муровской «Волги» майор сидел рядом с водителем с газетой в руках. Сзади, плотно сжимая друг друга, теснились Александров, Калашникова-Мерина и посерёдке, на самом неудобном месте – Филин.

– Лер, ты не знаешь звёздного скопления в Тельце? – Мерин повернулся к Веронике, но та демонстративно перевела взгляд на бегущий за окном пейзаж.

– Никто не знает? – с упрёком в голосе продолжил допытываться Мерин.

– Плеяды, – снисходительно подал голос водитель Паша.

– Пле-я-ды, – майор вписал буквы в клеточки кроссворда. – Замечательно, Паш, молодец. Спасибо.

Водитель пожал плечами: мол – на здоровье, нет ничего проще.

– Вывоз товаров из-за границы. Ник, ты не знаешь вывоз товаров…

– Спекуляция, – сострил Александров.

– Шесть букв, – посчитал Мерин. Он всерьёз отнёсся к подсказке товарища.

– И-и-импорт. – Ещё снисходительней, без уважения к «звёздным» пассажирам сказал Павел. И тяжело вздохнул. «Не надо вам кроссворды гадать, товарищи офицеры, – говорило его недовольное лицо. – Жуликов лучше ловите».

У Павла, как и у всех, кто поставлен на стражу закона, вне зависимости от высоты пьедестала, было сильно развито чувство превосходства. Над всеми. Даже над законопослушными гражданами, не говоря уж о правонарушителях. Подобное «чувство» у этих бедолаг странным образом срастается с кожей, смешивается с кровью, и вытравить его практически не представляется возможным. Даже после ухода от дел или смены профессий иные «стражи» поглядывают на окружающий «электорат» привычно свысока.

И если речь о шоферне, то всё это напрямую, а подчас и прежде всего, относится к «мигальщикам» – водителям с мигалками на «головах». Будь то «Бугры», «Думцы», шмумцы – каждого из них хлебом не корми – дай безнаказанно проехаться по встречке.

Молодой муровский шофёр Паша Селиванов ходил в звании «мигальщика в законе», гордился этим высоким званием и откровенно страдал, когда приходилось подолгу отсиживаться в гараже. Для него срочные выезды – на бандитские ли налёты, кражи ли, убийства – всегда праздник, именины сердца. Тут уж он вовсю давал волю своему мастерству.

– Сто второй, сто второй, я девятый, иду налево по Кольцу, подготовь перекрёсток! Сто второй, сто второй, я девятый, дай зелёный! Сто второй, сто второй, я девятый, убери транспорт с выезда! Сто второй, сто второй… Подобные приказы через оглушительный усилитель и соответствующие звуковые сигналы грели Пашкину Селиванова душу, будоражили воображение: вот толстомордый бандит вынимает из кобуры пистолет, вот направляет его на невинную жертву, вот спускает предохранитель и… Его, Павла, машина врезается в подонка, сбивает его с ног и вот уже бандит в наручниках даёт признательные показания.

Впереди, на перекрёстке с Дорогомиловской улицей загорелся красный светофор.

– Сто второй, я девятый, дай зелёный! – заорал Павел, но его перекрыл мегафон выбежавшего на середину проспекта постового. «Девятый, девятый, остановись, девятый!..»

– У-у ё-моё! Разъездились, пузыри.

– Ты их пузырями зовёшь? – подал голос Александров.

– Ну а как ещё? Конечно пузыри, пока не лопнули. Шестёрки госдумовские. Они все теперь с эскортами катаются. Проскочим, товарищ майор? – обратился он к Мерину.

– Ты хозяин.

– Понял.

Чёрная «Волга» взревела форсированным двигателем и, лихо обогнув бросившегося наперерез милиционера, вырвалась на свободу пустого проспекта.

– Пусть теперь доносит, побирушка пузатая. А мы ему покажем… – Павел оглянулся на Веронику, не стал заканчивать фразу.

– Что мы ему покажем? – спросил Александров.

– Фигу, товарищ старший лейтенант, – улыбнулся Павел, – фигу мы ему с вами покажем.

– Приятный душистый запах, – объявил Мерин.

– Это я точно знаю, – Александров широко осклабился.

– Ну?

– Приятный?

– Да.

– Душистый?

– Душистый.

– Перегар!

– Дурак. – До сих пор мрачная, молчаливая Вероника позволила себе улыбнуться.

– Да уж, – подобострастно согласился с ней Мерин, – действительно. А ты не знаешь, Никуша? Душистый запах. – Он повернулся к ней всем корпусом, но Вероника опять заинтересовалась заоконным пейзажем.

– Арома-а-ат, – как малым детям пояснил Селиванов. – А. Ро. Мат.

– Точно! Аромат! Надо же как просто! Правда просто, Ника?

Для майора Мерина происшествие на улице 2-й Боткинский проезд оказалось нельзя как кстати: уже более двух недель прошло с момента отбытия любимой жены его, Вероники, на постоянное место жительства к своей матери, где она забаррикадировалась, не отвечала на телефонные звонки, не пускала к себе, даже Севку с собой забрала, что совсем уж невмоготу, а теперь… о-о-о, теперь совсем другое дело, теперь он начальник! Начальник следственной бригады! Бугор. Голова – что хочу, то и ворочу: сегодня в такой-то час будьте любезны явиться по такому-то адресу. А завтра – по такому-то. Телефон не отключать – служебная надобность! И попробуй не выполнить приказы! Так что майору Мерину этот оперативный выезд и всё с ним связанное представлялся чем-то вроде свадебного путешествия.

У подъезда дома № 3 по Боткинскому проезду стояли два милиционера и весьма для такого раннего часа солидная толпа любопытных: слух о недавних ночных выстрелах, видимо, давно гулял среди жильцов соседних домов, и вдруг такая удача – милиция стоит, никого из дома не выпускает, люди на работу опаздывают, а их не пускают.

– Позвонили в шесть с копейками. Нам тут минут пять езды… – милиционер с трудом поспевал за оперативниками.

– Кто позвонил?

– Соседка. Старая совсем. Я её в щёлку только видел. Поднялись, она дверь приоткрыла и р-р-раз на замок. Звоним в 22-ю – никого. Звоним ей, говорит: «Я звонила. Два раза стреляли». «Когда?» «В субботу. Звоню – молчит. Никто оттудова не выходит». Я говорю: «Откройте». «Не открою, – говорит. – Не имеете права». Старая совсем. Ну – Силыч наверх, мы вот с Петром внизу. Никого не выпускаем. Позвонили вам. Всё.

– А почему не выпускаете, если стреляли два дня назад?

Милиционер недоумённо пожал плечами:

– Не положено.

«Силыч» стоял на площадке между этажами по стойке «смирно».

Старушка выглядывала в приоткрытую на цепочку дверь.

Мерин обратился к «Силычу»:

– Вас как зовут?

– Силов Степан. – Он поднёс ладонь к форменной фуражке.

– Кто-нибудь из квартиры входил-выходил?

– Никак нет. Никто. Ни разу.

– А вас, простите, как зовут? – Мерин повернулся к дверной старушкиной щёлке.

– Матрёной Алексеевной, – шёпотом донеслось оттуда, – а вас?

– Меня Николаем. Мы вас позже побеспокоим, если позволите, а пока отдохните, ладно? – Он захлопнул дверь. – Найдите понятых.

«Силыч» понёсся вниз по лестнице.

– Тут на месяц работы. – Александров внимательно рассматривал замки на двери 22-й квартиры. – Серьёзно замуровались.

– Она, по-моему, на «собачке». Ткни посильнее.

Александров «ткнул». Дверь, действительно, легко поддалась.

По двору вслед за милиционером Силиным в расстёгнутом пальто бежала полная женщина, на ходу повязывая голову платком. За ней пытался поспеть небритый, заспанный мужчина.

– Двадцать вторая – это Гривин, Лёшка Гривин, вон его машина, – женщина тяжело дышала, подобные пробежки были ей явно не по возрасту. – Уезжал куда-то. Вчера вернулся. А что случилось-то?

– Сейчас узнаем. – Милиционер подозрительно на неё глянул. – А вы откуда знаете, что вчера?

– Так сосед ведь. Напротив окна. Он громкие песни любит. Вчера завёл.

Небритый мужчина остановился:

– Валь, может, ты одна? Тяжело мне.

Женщина потянула его за рукав:

– Пойдём, пойдём, Борь, пойдём. «Тяжело» ему. Ещё б после вчерашнего не тяжело. Товарищ милиционер говорит – надо. Пойдём.

И они, заметно сбавив скорость, пошли под ручку.

Мерин осмотрел квартиру: небольшая прихожая была заставлена нераспечатанными коробками, ящиками; на вешалке – дублёнка, на полу валялась меховая шапка; у стены беззвучно мелькал чёрными полосами экран телевизора. В ванной комнате, перегнувшись через бортик кафельного корыта, вниз головой по пояс в красной пенной жидкости лежал человек.

В квартире Гривина Анатолий Филин записывал показания соседки Матрёны Алексеевны.

– В субботу, в субботу, милый, точно в субботу ближе к вечеру, он как приехал, я поздно заснула, за стеной всю ночь песни долбили, он очень любил громко слушать, я ему часто говорила, постучусь и говорю: «Алексей, я старый человек, не сплю, когда так громко». А он: «А вы беруши заткните». Я ему однажды говорю: «Я тебе сейчас такое заткну – вмиг слышать перестанешь…»

– Матрёна Алексеевна, – робко прервал её Филин, – выстрелы.

– Да, да, конечно, я понимаю, про выстрелы, да, да… А что про них, милый… вас как зовут, я забыла?

– Филин.

Старушка недоверчиво на него посмотрела.

– Нет, я спрашиваю – зовут как?

– Так. Филин.

– Кличка, что ли?

– Фамилия.

– А зовут?

– Анатолий.

– А-а-а, ну я Анатолием называть буду. Анатолий, их было три, но я не уверена, что выстрелы. Больно тихие. Эти орут, эти, как их, ну эти, голые всегда приплясывают, громко так… Не люблю я их, я Зыкину люблю, всегда слушаю, когда Зыкина поёт…

– Матрёна Алексеевна…

– А?

– В котором часу?

– Что в часу?

– Выстрелы. Выстрелы.

– А-а-а, вечером, милый, точно, что вечером, я как раз Верховный Совет включила, погромче сделала, чтобы профурсеток этих заглушить, а то Хазбулатов как раз на трибуну взошёл, спокойный такой, тихий, никогда голос не повысит, я часто не слышу, что и говорит, но всегда его включаю… Да. И тут два щелчка таких… Может и не выстрелы это… Сперва два, потом ещё один, то есть три всего. Я выстрелов-то и не помню, когда слышала. В войну ещё, девчонкой, помню…

– Матрёна Алексеевна…

– Ой, да-да, простите, что вы спросили-то?

Старушка совсем разнервничалась. Ей хотелось помочь следствию, но, видимо, очень уж «достали» её эти, «которые голые приплясывают». Вот кого бы поймать да в кутузку. Сколько раз жаловалась – никто не помог.

Филин взял её за руку, попытался успокоить.

– Не волнуйтесь. Кому-то нравится…

– Никому, никому такое нравиться не может, – категорически замотала головой старушка, да так отчаянно, что Филин забеспокоился – выдержит ли спичечная шейка. – Велите им замолчать.

– Доберёмся.

– Доберитесь, милый, уж вы доберитесь, спасу нет никакого, я старый человек…

– Матрёна Алексеевна, про выстрелы…

– А эти хуже всяких выстрелов. Выстрелов и не слышно было почти, а эти орут и орут. Особенно беснуются по ночам. Я только глаза закрою – они давай орать. Я ведь старый человек, сколько раз Алексею говорила: «Алексей, я старый человек…»

Из всего более получаса длившегося «допроса» Филин вынес одно полезное сведение: стреляли из пистолета с глушителем. А значит – не бандит-одиночка, такие глушителями не балуются: дороговато. Да и не ограбление это: из квартиры ничего не взято, а тут есть на что глаз положить. Значит – заказ. Кто мог заказать обычного мелкого фарцовщика? Кому он мог помешать? ОБХСС – вряд ли, эти мокрым делом, как правило, не занимаются, себе дороже: иди потом доказывай следствию, что ты не верблюд. Убийство на почве ревности? Опять-таки – зачем глушитель?..

Филин проводил старушку до двери её квартиры – самостоятельно она уже плохо двигалась – вернулся к «своим».

– Чем? – обратился он к Мерину.

Анатолий Филин не любил длинных фраз, отдавал предпочтение лаконичным диалогам. В данном случае это «Чем?» следовало понимать так: я поставленную передо мной задачу выполнил, освободился, чем теперь могу вам помочь. Сотрудники привыкли к такой его «лапидарности», старались отвечать тем же. Мол – пусть помучается, прежде чем поймёт, что от него хотят. Но Филин мучился редко – для него обычно, чем короче – тем яснее.

– Ну? – поднял на него глаза Мерин, и это означало: поставленную перед тобой задачу мало выполнить, надо ещё иметь собственное мнение по поводу дальнейшего хода расследования и варианты этого «хода», и лучше всего, если вариантов будет не один, а несколько, чем больше – тем лучше…

Филин так и понял своего начальника.

– Стреляли с глушителем, пуль три, не ограбление, не ревность. Хороший знакомый.

– За «хорошего знакомого убитого» – отвечаешь?

Филин некоторое время молчал. Сказал почти уверенно.

– Да.

– ? – взглядом поинтересовался Мерин.

– Ночь.

– Ты хочешь сказать – ночью «плохих» знакомых в дом не пускают? Так, что ли?

Филин утвердительно мотнул головой. Потом спросил:

– Чем?

– Принеси «багажники». Потом поможешь ребятам.

Филин ушёл.

«Ребята» занимались каждый своим делом: Саша Александров переписывал находившиеся в квартире вещи убитого, молодой сотрудник Сергей Бельман ему помогал.

– Костюм серый, куртка кожаная, чёрная, ещё куртка. Шуба норковая, новая, бирка 63076, производственное объединение «Союзмехэкспорт» город Тобольск. Ещё шуба женская…

Мерин взглянул на Александрова, тот открыл паспорт убитого: Гривин Алексей Юрьевич, год рождения 1972-й, город Москва, русский… Неженат.

Майор полистал толстую, из красной кожи записную книжку Гривина.

– Саша, – он обратился к Александрову, – тяжело тебе придётся: тут их целый женский батальон. Кому-то же он их дарил или продавал.

– А мы это дело Бельмандо поручим, пусть подопрашивает. Его хлебом не корми – дай с бабами пообщаться. Да, Серый?

Бельман снисходительно улыбнулся.

– Почему «не корми»? И хлебом покормить можно. Одно другому не помеха. Кстати, Саша, в общении с женщинами я отдаю предпочтение не допросам. А ты? – Он не стал дожидаться ответа, продолжил исследование платяного шкафа. – Костюм чёрный, джинсы фирменные, американские…

Это было оскорбление, а оставаться в долгу Александров страсть как не любил. Здоровый цвет лица его постепенно начал спадать. Разговоры о его якобы «нетрадиционности» случались давно, сразу после ухода от него жены, которая на вопрос о причине развода ответила с милицейской прямотой: «Так он меня не е…т». В эту бездоказательную бочку дёгтя пыталась было влить свою ложечку сладкого майского мёда секретарша Сидоровой Шура Величко, заявившая: «Не е…т, потому что там и е…ть-то нечего. А так он очень даже е…т, уж поверьте мне». Ей поверили, но подмоченную репутацию Александра Александрова это насухо не высушило.

А тут такие намёки! Невольно вся краска с лица его стекла тонкими струйками.

– Игорь, – он обратился к Мерину, – прикажи Феномену, пусть он займётся гаремом убитого. Это ж его прямое дело, прямее некуда, он ничего другого и не умеет. Зачем у голодающего хлеб отбирать?

Мерин старательно подавил улыбку.

О взаимоотношениях Бельмана с женским полом в МУРе не судачили только разве что сотрудники, давно перешагнувшие пенсионный возраст. Да и те, когда в их присутствии речь заходила об очередном похождении «феномена», с интересом навостряли ушки. Любопытно же, как этому молодому человеку с таким длинным носом и перпендикулярно к голове посаженными ушами удаётся даже в среде самых выдающихся муровских знатоков женской психологии слыть «безотказником № 1». «Феноменом» же его прозвали после того, как одна из работниц отдела питания поделилась с другой работницей того же отдела (а та, в свою очередь, со многими), что в бытность их с Бельманом романа однажды за ночь ей пришлось уступать его настойчивым желаниям до десяти раз.

– Крепкий же у неё был сон в ту ночь, – так прокомментировал Сергей Бельман эту дошедшую до него шокирующую весть.

Но, как бы там ни было, популярность молодого сотрудника МУРа в среде не только работниц отдела питания с тех пор возросла до размеров невиданных.

Бельман-до и Бельман-после – так завистливые коллеги стали называть Семёна Бельмана и так оценивать профессиональную работоспособность своего товарища.

Бельман-до – это ДО ночи «десятикратных настойчивых желаний».

Бельман-после – соответственно ПОСЛЕ такой ночи.

– Молодец, Бельмандо, отлично, – говорили ему, когда хотели похвалить. Или. – Бельмандо есть Бельмандо, чисто сработано, комар носа не подточит.

Но стоило Сергею допустить любую, пусть даже самую малую оплошность в работе, опоздать куда-нибудь или, скажем, просто зевнуть во время доклада начальника – прощения ему не было: «Бельман-после сегодня совсем плохой. Похоже, ночью рекорд поставил: перевалил за десятку. Этого так оставлять нельзя. Надо как-то с этим бороться».