Текст книги "Дело Магнитского. Зачем начали новую холодную войну с Россией?"

7 октября 2008-го. Магнитский дает показания на втором допросе

Итак, я начинаю читать эти довольно скучные, выглядящие своего рода музейными экспонатами – серое на сером – сканы российских протоколов. Протоколов допроса свидетеля и полученного объяснения.

Поначалу это было даже не расследованием, а просто попыткой уточнить, что и как Магнитский говорил. Лучше понять психологию моего героя – потому что это его прямая речь. Ведь, в отличие от других разоблачителей, о Магнитском мы очень мало знаем, фактология мизерная – немного фотографий, съемок очень мало. Мы не знаем его голоса. Он не давал интервью, как делают все разоблачители. Тем ценнее его прямая речь. Точнее, его показания.

Протокола – два. Один – 5 июня 2008 года. Другой – 7 октября того же года.

Я начинаю с 7 октября. Почему я начал в обратную сторону, с 7 октября? Очень просто. Браудер говорит, что именно в этот день Магнитский сделал разоблачительное заявление о том, что милиция была замешана в преступном возврате налога из бюджета России – 230 миллионов долларов (5,5 миллиарда рублей). Через месяц, говорит Браудер, те же офицеры, которые организовывали возврат, арестовывают Магнитского, их разоблачившего. Именно за это – за то, что он вывел их на чистую воду. А не за уклонение от уплаты налогов, как гласит официальная российская версия.

Начинать именно с этой даты важно еще и потому, что как раз тогда, уверяет Браудер, Магнитский рассказывал о хищении денег из бюджета. А 5 июня он тоже якобы обвинял милиционеров, но тогда, говорит Браудер – отвечая на мой уточняющий вопрос в последнем интервью, – еще не было известно (и Магнитскому, и, как следует из контекста, вообще команде Браудера) о хищении этих налоговых денег. Таким образом, 5 июня Магнитский никого не обвинял в этом хищении. Что очень важно для нашей истории.

Я ранее говорил о психологических сомнениях, которые у меня возникли. Теперь же мы вплотную подошли к документальным свидетельствам, которые подчеркивают дыры в логике сюжета, выстроенного Браудером.

Так вот, в протоколе допроса Магнитского 7 октября, когда, по версии Браудера, юрист изобличил правоохранителей Кузнецова и Карпова в мошенничестве, я не нашел упоминания даже имен этих офицеров. И именно это поразило меня еще тогда, когда я в целом верил в браудеровский миф.

В то же время в коротком изложении сути документа на сайте Браудера сказано: Магнитский обвиняет в краже денег из бюджета Кузнецова и Карпова. Это необъяснимо.

Оппозиционер Илья Яшин после показа фильма в Вашингтоне, взяв микрофон, обратился ко мне с негодованием: «Андрей, как вам не стыдно! Вы говорите, что не упомянуты имена!»

Яшин, я полагаю, изучил очередное издание Браудера под названием «Разоблачение лжи Некрасова». Оно построено по принципу: Некрасов утверждает то-то, а на самом деле все так-то.

Подразумевается, что Браудер согласился: хорошо, нет имен в протоколе от 7 октября. Но есть же протокол от 5 июня! 5 июня оба имени были названы! Почему вы цепляетесь за 7 октября? Возьмите 5 июня! Четырнадцать раз упомянуто имя одного, тринадцать раз – другого, в общей сложности двадцать семь раз упоминает их Магнитский!

Но что значит «упоминать»? Магнитский много кого упоминает. Он упоминает своих коллег, но это не значит, что он их обвиняет. Но самое главное, Браудер настаивает, что именно 7 октября Магнитский обвинил милиционеров в краже налоговых денег. И через месяц якобы за это Магнитского арестовали. 5 июня о краже из бюджета речи не шло.

7 октября Магнитский именно что упоминает кражу из бюджета, выгораживая коллегу Хайретдинова, – то есть упоминает в техническом, так сказать, смысле, а не в качестве обвинения. Мало того. Если говорить об этой фразе как о «разоблачении», нельзя не учитывать контекст, в котором давались показания. На каком этапе к тому времени находилось официальное расследование дела о мошенническом налоговом возврате? Что об этом деле уже успела сообщить пресса? И что в таком контексте значит упоминание факта без указания на конкретных злоумышленников?

Упомянуть можно все что угодно. Есть ли здесь обвинение? Может ли из этого возникнуть мотив для полиции что-либо делать? Именно об этом надо говорить, если мы добросовестно рассматриваем факты. Одно дело – упомянуть об уже известном преступлении. Другое – сообщить о нем впервые, первым, с подробностями, с конкретикой, с именами. Вот что можно было бы назвать разоблачением!

Магнитский ничего нового о преступлении не сообщает. Он защищается от идущих по следу правоохранителей. Речь в этом месте беседы – вообще не о полицейских и их деяниях, а об адвокатах Браудера. Об адвокате Хайретдинове, который активнее всех отстаивал интересы фонда во многих инстанциях. Подавал заявления (но тоже не об этом преступлении), писал жалобы. Которые на самом деле тоже, как мне сейчас видится, нужны были в основном для создания некой дымовой завесы вокруг всей истории. Но, во всяком случае, Хайретдинов действовал, в отличие от Магнитского. Действовал по каким-то доверенностям, которые, как оказалось, были фальшивыми. И это стало формальным поводом, зацепкой для милиции. Правоохранители на допросе и спрашивали Магнитского, что означает вся эта кипучая деятельность Хайретдинова. А Магнитский прикрывал коллегу.

Итак, в этом ключевом для всей истории предложении Магнитский говорит, что Хайретдинов действовал правильно, добросовестно, защищая интересы своего клиента. В деле, которое, говорит Магнитский, вероятно, было инициировано людьми, похитившими компании Браудера, что, возможно, закончилось незаконным возвратом налогов. Вот в таком сложносочиненном предложении со многими оговорками, направленном на защиту коллеги, Магнитский поднимает тему кражи из бюджета.

Тут следует сказать, что к моменту октябрьского допроса это дело о краже из бюджета было по меньшей мере трижды упомянуто в российской прессе. В фильме я цитирую ту газету, которую нашел, – «Деловой вторник». Газета датирована 23 сентября 2008 года. Там подробно рассказывается об этой афере. На Браудера как первоисточник информации ссылки в статье нет. Нет и ощущения, что статья написана с его подачи.

С тех пор я обнаружил аналогичные рассказы и в некоторых других газетах, вышедших до октября. В каких-то газетах не видно следов того, что статьи инициировал Браудер. Но не исключаю, что некие вбросы от него уже тогда могли быть.

Иными словами, об этом преступлении речь в прессе уже шла. Не говоря о том, что официальное расследование тоже уже проводилось. Давались показания. Давал их и Маркелов, номинальный владелец фирм, которые получили 5,4 миллиарда рублей.

Март 2015-го. Браудер дает мне последнее интервью

В последнем интервью я сказал: «Билл, знаешь, Магнитский производит впечатление человека, очень верного команде. Очень верного тебе лично». Они, кстати, почти не были знакомы. Хотя постфактум Браудер и называет Магнитского близким другом.

Магнитский был человеком команды – как это называется по-английски, company man. На допросах, как видно по протоколам, он защищал своих находящихся под ударом коллег – того же Хайретдинова.

Но он не выглядит каким-то разоблачителем. Это разные вещи – человек, который предан интересам фирмы, и человек, который разоблачает власти, в данном случае полицию.

Именно в этот момент, после такого вопроса, Браудер и начал меня подозревать, опасаться, что я не на его стороне. Его совершенно не устраивал Магнитский в роли простого company man. Он настаивал, что его юрист (а не бухгалтер!) был разоблачителем, героем, который раскрыл преступную схему и чуть ли не в одиночку бросил вызов властям. А я к тому времени уже не видел этому подтверждений.

С другой стороны, к моменту последнего интервью – а состоялось оно в начале 2015 года – я все еще не стоял на радикально противоположной Браудеру позиции, еще не проанализировал все материалы. Я все еще пытался понять и проверить его версию и поэтому просто задавал вопросы. Но Браудер уже воспринимал мои вопросы как обвинения.

Вообще у нас с Браудером разговоров было много, но таких подробных, детальных – только два. Если в первом интервью я больше слушал, то в последнем – задавал вопросы, а их накопилось к этому времени много. Но это были действительно вопросы, а не провокации, игра на камеру или попытка сбить собеседника с толку. Позже, анализируя наш разговор, я пришел к выводу, что у Браудера на многие вопросы просто не было ответов. Поэтому в какой-то момент он, что называется, психанул и заговорил лозунгами: «Тот, кто отрицает, что Магнитский обвинил милиционеров до того, как они его арестовали, – распространяет версию российского правительства!» Вот это я понимаю – обвинение так обвинение!

Я действительно пытался получить информацию. Я многого не понимал и пытался разобраться. В частности, я хотел понять – был ли Магнитский действительно первым, кто раскрыл преступление, первым, кто докопался до истины. Ответ Браудера меня просто поразил. «Я не помню, – сказал он. – Возможно, это был Сергей, а может быть – Пол Ренч. А может быть, кто-то еще из наших адвокатов».

Как можно не помнить таких вещей? Иной раз, слушая Браудера, задумаешься, а не пишет ли он житие святого великомученика Сергея? В своей книге Браудер не скупится на мельчайшие детали в сценах с участием юриста. Например, кто находился в помещениях Следственного комитета, когда Магнитский пришел туда делать свое разоблачительное заявление 5 июня 2008 года, как тряслась рука у следователя, как Магнитский смотрел ему в глаза, сколько времени пришлось Магнитскому прождать на железном стуле. При этом он не помнит, делал ли Магнитский такие потрясающие заявления первым, делал ли их кто-то еще, и если да, то когда – ну хотя бы приблизительно!

Впрочем, в безупречности тех детальных описаний Браудером действий Магнитского иногда приходится сомневаться. Сергей, оказывается, час сидел в коридоре и ждал следователя, в то время как тот якобы надеялся, что Магнитскому надоест и он «откажется от своего плана» – в смысле, обвинить милиционеров в преступлении. Но Сергей не отказался. Когда следователь наконец соизволил его выслушать, Магнитский сделал то, чего требовал от него гражданский долг.

Странно только, что, приправляя сцену сочными сценарными деталями и населяя правдоподобными персонажами, автор забывает нарисовать образ адвоката, с которым Магнитский явился на допрос. А адвокат-то был, его присутствие навсегда задокументировано протоколом, который висит на сайте Браудера. В протоколы никто не вчитывается – и я не вчитывался до поры до времени. И вот я спрашиваю у Браудера: «А Магнитский точно сам попросил о встрече в Следственном комитете, как ты пишешь, Билл, или его все-таки туда вызвали повесткой, как свидетеля?» Билл такого простого вопроса явно не ожидал. «Я не помню, – ответил он, откашлявшись. – Не помню, кто кого… попросил о встрече».

При этом он понимает, что разговор идет на камеру и нельзя противоречить себе, нельзя давать новые свидетельства, отменяющие предыдущие. Поэтому он использует форму «я не помню». Такой ответ я слышал от него очень часто. Наверное, так советуют отвечать адвокаты. Видимо, это защищает клиента от расследований. Но доверия к Биллу Браудеру этот приступ амнезии мне явно не прибавил.

Просматривая интервью на монтажном столе, я видел, что Браудер был буквально в шоке от моих невинных, как мне казалось, вопросов. Микрофон на лацкане его пиджака записал тяжелое, почти паническое дыхание; иногда мне казалось, что в паузах между его словами слышалось бешеное сердцебиение. Я никогда не видел, как работает детектор лжи, но думал об этом всякий раз, когда просматривал последнее интервью. Знаменитый Сеймур Херш, пулицеровский лауреат, сказал, что последней каплей, убедившей его, что в истории Магнитского прав я, а не Браудер, была именно паника Браудера во время этого интервью.

Но ведь я тоже сильно нервничал! Меня застало врасплох как раз то, что Билл как бы впал в состояние полной неискренности. Я часто видел, как интервьюируемые уходят от ответа, даже играют с тобой, не боясь казаться уклончивыми перед камерой. Здесь было что-то другое. Он себя не контролировал. Вероятно, он потом пожалел, что обвинил меня в распространении российской пропаганды и версии ФСБ. Я ему задаю простой вопрос, например о смысле того или иного утверждения Магнитского в протоколе, – а он отсылает меня к адвокатам. В конце концов он просто снял с себя микрофон.

И все же – что конкретно я успел у него спросить и что так вывело его из себя? Меня на тот момент больше всего интересовали две темы: кто, когда, как и кого обвинил в хищении 230 миллионов и какие доказательства были у Магнитского и есть у Браудера, что хищение инициировали милиционеры?

О том, что Билл забыл, кто первым обвинил милиционеров, я уже сказал. Он упомянул Ренча, и я сказал, что знаю такого. Но в мире все-таки все считают, что именно Сергей Магнитский раскрыл преступление и обвинил в нем правоохранителей. И поэтому я внимательно прочел русский оригинал протокола, где он якобы обвиняет Карпова и Кузнецова. Но обвинений не нашел – не нашел даже имен. Так я Браудеру спокойно и говорю. Смутившись, он отвечает:

– Он назвал их имена 5 июня… И потом, в июле… Здесь надо смотреть в документы, я так не помню.

– В июле как раз Пол Ренч и написал письмо, – напоминаю я, – где, да, довольно четко обвиняет милицию и других в краже налоговых денег. Но была еще такая персона, Римма Старова, которая в апреле того года пошла в милицию в Казани и сделала заявление о преступлении. Римма Старова, по-твоему…

– Просто… пенсионерка… – перебил меня Браудер, – которой заплатили немного, чтобы она это сделала… эту дымовую завесу…

Но мне кажется, что заявление Старовой было как раз в начале расследования, а когда Пол Ренч написал свое заявление, милиция уже допрашивала зиц-председателей и налоговиков.

– Я не уверен, что так было. Я не знаю деталей, – отреагировал на мои предположения Браудер.

Это меня сразило. Браудер побоялся прямо отрицать, что российские правоохранители расследовали кражу не только до якобы разоблачений Магнитского, но и до заявления Ренча! В этот момент он и сказал, что отрицать, будто Магнитский разоблачил милиционеров, значит обелять российские власти.

Я выдержал паузу и перешел к другой интересующей меня теме. Я понял, что человек на грани срыва, но мне нужно было выжать каждую каплю из последнего в моей жизни интервью с Биллом Браудером.

Спрашиваю:

– Вот ты говорил: чтобы перерегистрировать компанию на новых владельцев, абсолютно необходимо иметь оригиналы уставных документов.

– Да, – ответил Браудер и, прочистив горло, перечислил документы, которые надо якобы иметь при перерегистрации. – Эти документы находились у Павла Карпова, офицера МВД.

На это я не стал возражать. Документы действительно были у Карпова. Я считал, что оригиналы не нужны для перерегистрации, но спор о пунктах российского законодательства означал бы потерю драгоценных драматических моментов. Я хотел успеть получить ответ на вопрос о противоречии, которое я заметил в словах Магнитского.

– Сергей предположил на допросе 5 июня, что электронные файлы в компьютерах, которые были конфискованы в процессе обыска в ваших офисах, могли быть использованы для составления новых уставов – уставов перерегистрированных компаний…

И вот здесь Браудер неожиданно перебил меня и отослал к адвокатам.

Я не сдавался:

– Сергей так сказал, но в России любой может пойти и получить копию устава компании в общественно доступном реестре. А ты говоришь…

– А что ты говоришь? – опять перебил он меня, нервно хихикая. – Может быть, ты говоришь, что Павел Карпов – невиновен?

И тут – я каждый раз морщусь от своей реакции на его реплику – я сказал: «Я не знаю». А надо было сказать: «Любой человек невиновен, пока его виновность не доказана в суде».

На этом интервью закончилось. Браудер вышел из собственного зала совещаний в тихом бешенстве, оставив там всю группу, и я мог бы – так делает иногда кое-кто из коллег – искусственно дописать какую нибудь свою реакцию или реплику, чтобы затем вставить ее в фильм. Ту же гордую фразу про невиновность Карпова. Соблазн был. Но ничего подобного в фильме вы не увидите. Пусть это звучит как бахвальство, но моя «планка» всегда со мной, и я ее не опущу.

В чем необычность моего далекого от совершенства фильма? В том, что в нем зафиксированы основные стадии моих сомнений. В отличие от большинства документальных фильмов – особенно на государственных телеканалах, где было немало «антибраудеровских» произведений, – в моем фильме нет заведомого знания истины. И это даже не моя заслуга. Скорее, судьба вмешалась. Так получилось, что не только в самой структуре фильма, но и в том куске моей жизни, когда я делал этот фильм, была заложена, так сказать, бомба неопределенности.

Хотя я абсолютно верил в историю Браудера – а она до сих пор является частью американской внешнеполитической доктрины, – я решил снимать мэйкинг-оф (фильм о съемках фильма) своей докудрамы и таким образом как бы подсматривал за самим собой в процессе работы. И в какой-то момент этого процесса появились сомнения; за ними последовал шок от открытий и даже обида на того, кто практически обвел меня вокруг пальца. И все это стало важнее и интересней изначального сценария. И, главное, правдивее.

Часть вторая
Кто же стоял за аферой десятилетия

Конец 2007-го. Кража из бюджета и жалобы адвокатов

История аферы, как известно, следующая. Браудер заплатил налог на прибыль после продажи акций и увода денег из России. Его фонд продал практически все активы. Российские налоговики считают, что он заплатил недостаточно – по этому поводу идет спор. Заплатил он то ли 5 %, то ли 15 %, а из его лагеря заявляют, что 24 %. Продано акций было на 108 миллиардов, так что 5 % представляется правдоподобной оценкой, но сейчас не это главное. Эти деньги, уплаченные налоги (5,4 миллиарда рублей), некие преступники – по утверждению Браудера, «банда полицейских», а по мнению его противников – он сам, – в общем, какие-то мошенники незаконно вернули.

Для этого три фирмы, платившие налоги, по искам неких подставных компаний признали виновными в невыполнении договорных обязательств, сформировав у них многомиллиардный долг. Поскольку проигравшие иски компании получили не прибыль, а убытки, их владельцы заявили, что они бюджету ничего не должны, и потребовали вернуть налоги обратно.

Для бизнеса налоговый возврат дело обыденное. Только обычно речь идет о сотнях, иногда тысячах долларов. Тут же вернули, по тогдашнему курсу, 230 миллионов долларов. Это нечто уникальное и рекордное. Для всех очевидно, что такой супервозврат мог быть осуществлен только по некой коррупционной схеме, в сговоре со многими должностными лицами, с обильными откатами участникам операции. Возврат был осуществлен фирмами, которые принадлежали Браудеру (официально британскому банку HSBC). По версии его стороны – фирмами похищенными, захваченными рейдерским способом в сентябре 2007-го. Возврат налогов произошел 26 декабря того же года.

Так вот, возвращаясь к октябрьским показаниям Магнитского, – я убедился, что на допросе он, по сути, упомянул об истории возврата, о которой к тому моменту уже писала пресса. И вовсе не излагал какие-то детали, не рассказывал ничего эксклюзивного, о чем не сообщали бы до него. На июньском же допросе он говорит о краже у Браудера фирм, но даже не упоминает о налоговом возврате.

Тут возникает вопрос: а по какому же поводу, по каким делам его допрашивают?

В феврале 2008-го следователем Рассоховым было возбуждено дело по заявлению зиц-председателя Пола Ренча, переданному через Хайретдинова 13 декабря. В заявлении было сказано, что у компаний (ООО) якобы украдены деньги после некоего на них «наезда». Деньги, которых – как следует из того, что мне говорил позднее Браудер, – у компаний уже не было. В заявлении Ренча нет даже адреса заявителя, нет и адресов и номеров регистрации фирм, которые якобы обокрали. Поэтому уголовное дело возбудили не сразу, а лишь после того, как Хайретдинов «донес» необходимую информацию и документы в январе 2008-го (после того как налоговые деньги были украдены).

Дело же Рассохов возбудил даже не о краже компаний Браудера – как любят характеризовать эту ситуацию бизнесмен и его сторонники, – а, как сказано в постановлении о возбуждении дела, о фальсификации правоустанавливающих документов. Что могло привести к смене собственника компаний. Браудер говорит так: оригиналы вынесли при обыске и с их помощью перерегистрировали компании.

В общем, к моменту первого допроса Магнитского дел было несколько, часть из них позже объединили. Расследовали их разные бригады, на разных уровнях. Иногда, как мне кажется, отрабатывая оказавшиеся тупиковыми версии – например, что фирмы Браудера могли быть обокрадены сотрудниками самого Браудера. Под подозрением следствия был и Хайретдинов – долго выяснялось, не была ли подложной доверенность, выданная ему браудеровскими зиц-председателями, а если был подлог, то для каких целей. Я думаю, кстати, что милиция в своих расследованиях тоже шла по фальшивым дорожкам, и с их стороны понимание всей картины складывалось очень медленно.

К концу весны 2008 года дела велись по трем основным направлениям: уклонение от уплаты налогов фирмами Браудера, попытки обокрасть сами фирмы Браудера, незаконный налоговый возврат с помощью фирм Браудера (или украденных у него фирм).

Дела эти были связаны между собой, но единого расследования, стройности в работе следствия не было – как я уже сказал, дела вели многие следователи, причем в разных городах, в разных управлениях, что не дает возможности в данном случае оценить работу правоохранительной машины как единый поступательный процесс. Да и поводы для дел были разные. Стройной картины не получается. До поры до времени.

Генеалогия дела о краже из бюджета идет от заявления некой гражданки Риммы Старовой, прописанной в Новочеркасске, но заявление сделавшей в Казани, по месту регистрации фирмы «Плутон», формально владеющей тремя ООО Браудера, после их перерегистрации (или похищения). Так вот, Старову сделали зиц-председателем якобы украденных фирм Браудера на стадии их ликвидации. А она обнаружила иски на миллиард долларов, липовые документы… Что это все означает? С заявления Старовой начинается третье направление расследования.

Номер дела на допросе Магнитского 5 июня совпадает с номером дела, возбужденного Рассоховым по заявлению Ренча. Такой же номер стоит и на допросе Маркелова, нового номинального владельца якобы украденных у Браудера компаний, 20 мая. Можно было бы сделать вывод, как мне сказал в Лондоне правая рука Браудера Вадим Клейнер, что раз заявление сделали сами браудеровцы, они не могут в чем-либо подозреваться. Но с точки зрения следствия это не так. Сколько было случаев, когда первым заявляет о преступлении сам преступник, скажем, муж исчезнувшей жены, который на самом деле ее и убил. Но в данном случае заявление было не о краже налогов, а о чем-то очень путаном – краже денег компаний Браудера, которых уже не было. Тем не менее следствие началось, людей стали допрашивать, а к осени 2008-го следователь Гордиевский сделал вывод, что подозреваемыми надо считать сотрудников фонда Браудера.

На допросе 5 июня 2008 года Гордиевский спрашивает Магнитского о компаниях, в которых он был бухгалтером. Или, как Магнитский сам себя называет, – аудитором. Auditor. Что это значит? Здесь опять же языковая путаница – или многозначность. На Западе auditor (именно от этого слова возникла русская калька) – человек со стороны, который достаточно независимо проводит финансовую проверку компании. Некто, не работающий в этой компании, но проверяющий ее счета и отчетность. В отличие от него бухгалтер – человек, который работает в фирме. И, кстати, несет ответственность за ее финансовую деятельность и в том числе уплату налогов.

Впрочем, в новом постсоветском языке для обозначения бухгалтеров высшей категории используется и слово «аудитор». Конечно, звучит красивее. Но все же гораздо чаще так называют именно проверяющих со стороны.

Я пришел к выводу, что Магнитский все-таки был бухгалтером и вел отчетность компаний. Это ясно и из допросов. У него, как известно, были и уставные документы компаний – часть из них, как утверждала сторона Браудера, были годом ранее изъяты у него при обыске, а позже использовались для кражи фирм.

Были у него и печати – как сообщил Магнитский на допросе, их забрали у него из рабочего стола при обыске (самого Магнитского в помещении в тот момент не было). Он сделал дубликаты этих печатей, потому что деятельность фирм продолжалась и после обыска.

Итак, в кабинет отрицательного героя первой части моего фильма – которая буквально воспроизводит версию Браудера – Павла Карпова переместились изъятые при обыске компьютеры. Согласно браудеровскому мифу, Карпов является главарем «банды правоохранителей», мотором всей операции по возврату средств из бюджета. Теперь в этом убеждена и вся мировая общественность. Браудер иногда говорит, что Карпов, как и Кузнецов, непосредственно участвовал в обыске в июне 2007 года. Это неправда – на самом деле Карпова при обыске не было. Но правда то, что он вел следствие, был следователем (в отличие от оперативника Кузнецова) и ему действительно принесли изъятые компьютеры и документацию.

С этого обыска в 2007 году, собственно, и начинается история Браудера – и изначальный сценарий моего фильма. По версии фонда Hermitage, именно в ходе этих обысков были похищены документы принадлежащих Браудеру фирм. С помощью документов компании были украдены и переписаны на подставных лиц, а полгода спустя использованы для хищения средств из бюджета.

Продолжая разматывать историю в обратном порядке, вспоминаем, в связи с чем проводились эти выемки. Обыск был по делу об уклонении от уплаты налогов с участием компании «Камея». Через нее проводились деньги иностранных инвесторов Браудера. Какие, собственно, деньги? В этом месте надо еще отмотать на несколько лет назад и напомнить о том, как строился бизнес Браудера в России.

Браудер занимался одной простой операцией. Он торговал на бирже. Исключительно на бирже. Ему нужны были российские юрлица, чтобы, во‑первых, минимизировать налоги (он шел к этому многими путями), а во‑вторых, покупать акции стратегических российских компаний, причем покупать их по внутренним ценам – а они для резидентов России были значительно ниже, чем цены на западных биржах. К тому же в начале «нулевых» в экономике России начался подъем, акции стремительно росли. На этом не только Браудер – многие иностранцы делали состояния. У большинства россиян не было денег на инвестиции. Да и не ориентировались они в мире финансовых акул. Поэтому ситуацией пользовались люди, которые хорошо ее понимали, которые профессионально работали с акциями. И уж они использовали все механизмы, легальные и нелегальные.

Но одного объективного роста котировок Браудеру, видимо, было мало. С помощью своих российских коллег, в том числе Магнитского, он создал механизм, который максимально выгодно скупал акции и минимизировал налоги. Была создана искусственная схема, в которой компании буквально владели друг другом. Это давало возможность фактическим западным хозяевам покупать акции по российским ценам.

Два-три следователя, с которыми я говорил, признавали, что, к сожалению, большинство таких схем были тогда в России формально законными. Отечественное законодательство не обладало достаточной тонкостью, чтобы предупреждать подобные моменты. Но, даже согласно тогдашним дырявым правовым нормам, что-то в деятельности фонда оказалось незаконным. Именно на этом Браудер и попался.

Эту его деятельность и проверяли следаки еще до истории с возвратом налогов. Возникло подозрение, что, даже сорвав свой куш, Браудер этим не ограничился и хотел получить еще больше за счет того, что недоплачивал налоги. Отчасти он и здесь использовал вполне легальные схемы и тогдашнее дырявое законодательство. Так, с целью минимизации налогов он зарегистрировал часть фирм в Калмыкии, которая представляла собой внутреннюю офшорную зону. Кроме того, Браудер со товарищи фиктивно брал на работу инвалидов – на самом деле они у него не работали, но тоже служили делу налоговой минимизации.

В одной из таких схем с инвалидами его и поймали на обмане. Оформив на работу инвалидов, он даже не удосужился открыть офис, что уберегло бы его от дальнейших проблем. Как говорил следователь Лапшов, если бы Браудер нанял отдельное помещение и поставил там компьютер, придраться было бы невозможно. Но он этого не сделал. Не обеспечил соблюдения элементарных формальностей. Незаконно оформил документы – по трудовым книжкам инвалиды числились фиктивно.

В пункте мухлежа с инвалидами под удар попал и Сергей Магнитский. По мнению следствия, он разработал эту операцию. До суда Магнитский не дожил, а Браудера уже в 2013 году заочно осудили к девяти годам, только по одному эпизоду. Что говорит в пользу следствия. Я сейчас не защищаю российскую правоохранительную систему, но если там все так уж коррумпировано и политизировано, его могли бы осудить за многое другое, инкриминировав в том числе мошеннический возврат 230 миллионов долларов. Но этого все-таки не сделали – потому что не смогли доказать. Осудили только за то, что доказали.

Дело, по которому судили Браудера, касалось двух компаний – «Дальняя степь» и «Сатурн Инвестментс». В 2007 году прошел обыск по делу другой компании, под названием «Камея». Но все эти обыски и дела были связаны с подозрениями в том, что Браудер недоплачивает налоги. Об этих же вещах допрашивали и Магнитского, еще в 2006-м. Однако эти дела Браудер по понятным причинам не пиарит.

Теперь вернемся к тем двум допросам, что стали несущими конструкциями истории Браудера.

Что Браудер имеет в виду, когда говорит, что Магнитский обвинил милиционеров в краже из бюджета и тому есть доказательства? На июньском допросе Магнитский упоминает о возможной фальсификации документов. На октябрьском – кратко упоминает, что через похищенные компании могли быть украдены деньги из бюджета. Браудер объединят эти два упоминания как две главы одной книги, делает между ними искусственный мостик. Ставит их рядом в сознании публики, прежде всего западной, которая не просто не читает эти документы, а вообще смутно понимает, о чем речь. Так удается зафиксировать следующий тезис: «менты украли деньги» и Магнитский их в этом обвинил