Текст книги "Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г"

– Фюхаднадь Андраш, – кричит Иштван, – идеген орос катона, идеген орос катона! – И, задыхаясь, он показывает рукой в поле, повторяя только одно слово «лоо».

Я взглянул в указанном направлении и увидел пехотных солдат, что-то делавших возле его лошадей. Поодаль стоял его сын Лаци в каком-то мрачном оцепенении. Крикнув разведчиков, я ринулся наперерез солдатам, уже уводившим отпряженных лошадей.

– Стой! – заорал я. – А ну, отдай поводья!

Передо мной оказался здоровый парень в гимнастерке с расстегнутым воротом и голубыми погонами десантника на плечах. Морда наглая с типичным прищуром подмосковской шпаны.

– А ну, сойди с дороги, лейтенант, – сквозь зубы, подражая блатнякам, процедил парень, – худо будет.

В руках у меня ивовый прут, каким я обычно пользуюсь на занятиях в качестве указки. Сильный взмах этого прута, и вот уже поперек щеки у парня наливается пунцовый рубец. Этого не ожидали ни он, ни его товарищи. Опомнившись, они было схватились за финки, но Логинов кого-то треснул прикладом по голове, Серега Жук сильным ударом в челюсть кого-то сбил с ног, а Борька Израилов и Квасков уже крутили руки тому парню, который держал поводья лошадей. Я подходил к каждому, сдирал с них погоны и с остервенением хлестал ими по щекам. Такого они не ожидали.

Я не думал о том, имею ли я на это право! Я знал: мародерство необходимо пресекать в корне. И если бы мне тогда кто-нибудь оказал сопротивление, не задумываясь я бы вынул пистолет и выстрелил.

К месту происшествия уже шел представитель Смерша. Я изложил ему суть дела, и он приказал арестовать мародеров и запереть их в бункер, составив предварительно акт. Десантники не на шутку струхнули, стояли понурые, огрызаясь друг на друга.

Вскоре пришел капитан, с голубыми летными погонами, в фуражке с «крабом» и крылышками. Чуб светлых волос выбивался из-под козырька.

– Что произошло? – спросил он резко и вызывающе.

– Слушай, капитан, – ответил я как можно спокойнее. – Нам ведь сотрудничать придется. Вместе воевать. Стоит ли конфликтовать-то? Мы – не летчики, в обиду себя не дадим. Мы – артиллеристы! Пока я твоим ребятам только морду набил. В другой раз – пойдут в штрафную. Я ведь тоже из Москвы. Ты про Сухаревку слышал когда-нибудь?

– Где они? – спросил капитан миролюбиво.

– Вон, в бункере, – ответил я и отворил тяжелую металлическую дверь винного погреба, какие имеются у мадьяр в любом деревенском доме.

– Выходи! – крикнул капитан властным и твердым голосом.

Солдаты поднимались наверх понурые, настороженно озираясь. Капитан молча подошел к первому из них, поскрипел зубами, сплюнул и молниеносно двинул ему слева под ложечку. От неожиданности и боли солдат скрючился, но тут же, получив справа удар в челюсть, свалился в нокауте на землю. Двое других стояли молча, в полной растерянности.

– Воды! – крикнул капитан, обращаясь уже к нашим солдатам.

Те быстро притащили ведро от колодца, и капитан с размаху окатил лежащего.

– Встань, гнида, – сказал капитан с оттенком глубокого презрения.

Солдат, пошатываясь, встал.

– Ступайте. Шагом марш! – прикрикнул капитан и, обращаясь ко мне, сказал вполне миролюбиво: – Ты не обижайся, старшой. А работать мы будем вместе! Я пээнша один 351-го стрелкового – Воронцов Володька. Будь здоров. Пока!

И он улыбнулся добродушно и весело. В своем полку, да и в дивизии, капитан Воронцов пользовался заслуженной славой храбреца, бретёра и веселого собутыльника.

25 февраля. Воскресенье. Из Яс-Караеню до нас долетают отдаленные звуки колокольного звона. Наши хозяева идут к мессе. Иштван в черной венгерке и черных чакчирах, в лакированных сапогах бутылками. Лаци в современном шерстяном костюме и фетровой шляпе. Женщины в нарядных шелковых платьях, в накрахмаленных кружевных чепцах и лакированных чижмах – венгерских дамских сапожках. На плечах у всех троих цветастые кашемировые шали, а в руках маленькие молитвенники.

Мы втроем – Микулин, Маслов и я – домовничаем. Колычев же пропадает у своей «бабы», и мы его почти не видим.

– Интересно-то как, – говорит вдруг Миша Маслов, как бы ни к кому не обращаясь.

– Что интересно? – лениво спрашивает Микулин.

– Да вот, колокола звонят. Люди в церковь идут, молиться будут. Проповеди слушать будут.

– Сегодня наш Князев проповедь солдатам читал – так это куда интересней. – Микулин засмеялся. – Прихожу я во взвод связи, а там политинформация. Солдаты и спрашивают у Князева: «Почему, мол, в Венгрии у бедняка по три коровы?»

– И что же ответил Князев? – осведомляемся мы.

– Князев объяснил солдатам, что ради пропаганды венгерское правительство будто бы перед приходом советских войск специально раздавало мадьярским беднякам скот и птицу, предварительно вывезенные из нашей страны. Наш парторг еще призывал к бдительности, призывал не поддаваться на провокации и не заглядывать к мадьярам в коровники.

Под вечер мы своей компанией отправились на прогулку в село. На окраине, у самой дороги, живет ковач – кузнец – веселый и общительный мужик. Как и все мадьяры его возраста, с пышными, закрученными вверх усами. Теперь горячая пора: целыми днями в его кузнице идет ковка лошадей, и даже сегодня, в воскресный день, он стоит у наковальни. Идут к нему и окрестные мужики-крестьяне, и наши артиллеристы из конных батарей, и обозники из пехоты.

Глядя на меня и весело подмигивая, ковач говорит:

– Мадьяр байус, нодь ван ёо. – И, лихо закрутив кольца своих усов, добавляет: – Карашо!

Ковач намекает на то, что настоящий, лихой офицер непременно должен иметь пышные усы с закрученными концами – такова традиция венгерской армии. И в этом смысле, своими усами, я похож на мадьяра.

У ковача четверо ребятишек. Но особенно хороши младшие – Михай семи лет и Маришка четырех. С поразительной быстротой они перенимают русские слова, и наши солдаты с умилением слушают, как Михай и Маришка дуэтом напевают:

 
Вы-ха-дыла набрэк Ка-тю-ща,
Навысок на-брэг кру-той.
 

27 февраля. Распоряжением по бригаде установлено патрулирование по территории дислокации наших войск. И первым на дежурство, естественно, назначили меня – это, мол, прямая обязанность разведки. Я не спорил. В сопровождении отделения солдат, из наших же разведчиков, толмача дяди Миклоша пошли мы обходить окрестные хутора. И наш толмач, обращаясь к хозяину или хозяйке, приветливо спрашивает:

– Йдеген мадьяр ван?

– Ниньч, ниньч, – испуганно отвечает хозяин или хозяйка, косясь на наш отряд.

– Идеген катона ван? – продолжает опрос толмач Миклош.

– Ниньч, ниньч идеген катона, – отвечают уже более спокойно.

Не спеша идем дальше и разговариваем с Миклошем. В полях множество зайцев. Они то и дело выскакивают из-под ног и удирают, заложив уши, под дикое улюлюканье солдат. Камбаров не выдержал и пустил очередью из автомата. Серый комочек взметнулся и грохнулся оземь.

– Молодость, – покачав головой и улыбнувшись, говорит Миклош.

– Особенно-то не увлекайся, – шепнул я Камбарову, – не ровен час, попадешь вместо зайца в человека или лошадь. Да и так, нечего шум поднимать.

Подошло время обеда, и дядя Миклош предложил зайти к знакомому хуторянину отдохнуть и перекусить. Мы согласились. Миклош что-то шепнул хозяину, и тот пригласил нас в дом к столу. Через некоторое время хозяйка поставила перед нами огромную сковородку с яичницей из двух десятков яиц с колбасой и салом, каравай пшеничного хлеба и бидон молока.

В комнате по стенам на лавках сидели женщины – очевидно, дочери или невестки хозяина. Семья, видать, большая и богатая. Всё в доме: и само здание, и скотный двор, и сараи, и бункера – крепкое и добротное.

Поблагодарив хозяев за гостеприимство, мы отправились дальше. Но когда выходили, слышали, как женщины хихикали нам вслед и всё повторяли слово «нюльс».

– Что такое нюльс? – спросил я у Миклоша.

– Нюльс – это заяц, – ответил старый толмач, – они смеялись на то, что солдаты несли убитого зайца.

2 марта. Посыльный штаба бригады принес в полк приказ на марш. Вечером в доме, где квартировал командир полка, состоялось совещание старшего офицерского состава по поводу предстоящей передислокации части.

– Нашему полку, – говорит Шаблий, обращаясь к собравшимся, – как наиболее легкому полку, маршрут движения назначен по проселочным дорогам, без предварительной разведки пути и организации службы регулирования. В целях соблюдения секретности передислокации движение приказано производить ночью, без фар, с соблюдением светомаскировки. Марш совершать колонной всего полка в целом, включая тылы. Движение по плохим дорогам нас не должно смущать – у нас великолепная автотехника. Встреча с диверсионными группами маловероятна. Полк поведу я сам – мы не дома, мы на территории иностранного государства. И первое ответственное лицо в полку – это его командир. Прошу вас следить за тем, чтобы не было отставших и затерявшихся машин или солдат, жертв или аварий.

Совещание окончилось, и командир полка, отозвав меня в сторону, сказал тихим и спокойным голосом:

– Завтра утром возьмешь «шевроле» Панченко и двух надежных солдат. Прокатишься до первой стоянки в Надь-Ката. Задача: изучить проходимость дороги, нет ли опасных мест – ям, воронок, разрушенных мостов, какова ширина проселка на случай разъезда со встречной машиной. Но смотри, разведка должна пройти втихую!

До поздней ночи сидели мы в помещении штаба полка над оформлением положенных по штату документов на марш. Заставили и Колычева, шутки ради, писать приказ по топографической службе. Колычев сидел, слюнявил огрызок чернильного карандаша и выводил на листе бумаги кривыми, крупными буквами, как пишут все малограмотные люди: «Приказ по топослужбы полку». Далее дело не шло.

– Я, что ли, за тебя писать буду? – говорил ему серьезным тоном Коваленко, хотя отлично знал, что приказ этот придется все равно писать кому-либо из нас.

– Да нэ, товарыш майор, – отвечает Колычев, нахально глядя на начальника штаба, – я-то, конечно, напышу. Но тильки нэ враз. Треба ж собраться з мыслями.

– Ты того, – говорит Вася Видонов, поглаживая подбородок, – «з мыслями»-то давай собирайся покороче. А то полку-то «выступлять» нужно. И ждать некогда.

3 марта. Едва рассвело, я уже выехал в квартирьерскую разведку. Заснуть удалось едва часа на два или три. Не более. Предстоит путь в пятьдесят пять километров до района Надь-Ката и обратно столько же по извилистым проселочным дорогам, в объезд крупных сел и деревень.

Вся территория Венгрии густо изрезана дорогами и проселками. И нужно уметь читать карту, чтобы не перепутать перекрестков и попасть именно туда, куда надо – на ту из дорог, на которую следует. Спрашивать дорогу у кого-либо из лиц местного населения строжайше запрещено.

С квартирьерской разведкой я справился без каких-либо затруднений, и в 21.00, то есть с наступлением сумерек, полк выступил походной колонной из населенного пункта Яс-Караеню. Жители провожали нас как-то особенно доброжелательно. Когда мы покидали Черепеш, Иштван и Маришка, Лаци, Катаринка и киш Маришка жали нам руки, улыбались и всё твердили: «Висонт латаша, висонт латаша. Карош. Добре, добре». Маришка-старшая утирала слезы белым передником. Не верилось, что угрюмые мадьяры, воспитанные в ненависти к «москалям» еще с 1848 года, окажутся такими искренними в своих чувствах к нам, русским офицерам.

Полк стоит, вытянувшись в походную колонну, на обочине шоссейной дороги за селом в тени высоких пирамидальных тополей. В голове колонны «виллис» командира полка – за рулем Володька Колодов.

– Доложить готовность! – кричу я, и десятки голосов дублируют команду.

В обратном порядке возвращаются ответы: «4-й готов», «3-й готов», «2-й готов», «1-й готов».

– Давай, – говорит Шаблий, – крути моторы.

– Мо-то-ры! – кричу я и поднимаю высоко над головой зеленый огонек сигнального фонарика, делая им круговые движения.

Зафыркали, заурчали десятки моторов. От хвоста передали, что все машины на ходу и нет таких, у которых заглох или отказал мотор.

– Трогай! – командует Шаблий.

– В походную колонну, – кричу я, – ма-а-арш!

Зеленый огонек фонарика делает вертикальные движения вверх-вниз, вверх-вниз. Я вскакиваю на заднее сиденье «виллиса», и полковая колонна набирает скорость. Быстро темнеет. И вот уже ночь. Колонна идет в замедленном темпе, без фар, и лишь у головного «виллиса» светятся щелевые подфарники, на случай если появится встречная машина. Вначале ехали молча, всматриваясь в очертания окружающей местности и постоянно сверяясь с картой. Я же еще следил и за хвостовой машиной, подававшей световые сигналы о том, что все машины на ходу и нет отставших. Но, втянувшись в ритм марша, постепенно начали разговаривать.

– В сорок первом это было, под Ростовом, – слышу я голос Федора Елисеевича, – поздней осенью, в пасмурную и туманную ночь. Ехал я верхом через степь да балки. Под ногами грязь чавкает, что в поле, что на дороге. Тьма и ничего не видно, головы лошади не видать. Ошибка в направлении – и к немцам попасть можно. И единственный ориентир – светящаяся стрелка компаса. Вот была школа, где учиться нужно было не за отметку, а за собственную жизнь.

Так ехали мы по дорогам Венгрии, вспоминая маршруты по Псковщине, где тонули по уши в грязи; Карельский перешеек с болотами, лесами и гранитными валунами. И вот теперь мощные студеры и шевролетики шутя несут нас по дорогам Европы.

4 марта. Начало шестого утра. Полк прибыл в район города Надь-Ката. Городок небольшой. И сразу же возникла проблема – как укрыть от воздушной разведки противника такое скопище машин?! День обещает быть ясным и солнечным, а следовательно, и летным. Машины загоняют под деревья, под арки домов, маскируют ветками деревьев, прячут среди развалин домов. Солдатам приказано не слоняться без дела по открытым местам.

Позавтракав и передохнув часок-другой, я уже вновь спешил в квартирьерскую разведку на шевроленке Панченко. Конечный пункт сегодняшнего пути – район «графского замка Зичё». Там под прикрытием вековых деревьев парка должна сосредоточиться вся 57-я артиллерийская бригада.

Первоначально маршрут был определен в объезд населенных пунктов Сен-Мартон-Ката и Кока. Однако проселок, проходивший вдоль железной дороги, оказался в нескольких местах сильно поврежденным. Бомбы и снаряды, предназначавшиеся, несомненно, для железнодорожного полотна, так изрыли все вокруг бесчисленными воронками, что вести полк по такой дороге, да еще в ночное время, стало бы предприятием более чем рискованным. И я решил вернуться в Надь-Ката и искать пути уже непосредственно через населенные пункты Сен-Мартон-Ката и Кока. Там дорога должна быть наверняка исправной, и я велел Панченко выбираться назад со всеми предосторожностями. В селе Сен-Мартен-Ката слышался колокольный звон.

Время приближалось к полудню, и народ шел от воскресной мессы, одетый в праздничные национальные костюмы. Усатые и скуластые мужики в черных венгерках и жестких черных шляпах. Женщины в ажурных и крахмальных чепцах, в вышитых кофточках и пышном уборе из двух десятков юбок, которые выглядывают сборками одна из-под другой. Юбки черные, обшитые красной тесьмой. Чулки ажурные, с вышивкой – белые, красные, черные. На ногах лакированные туфельки без пяток. Мадьярки группками идут навстречу нашей машине, лихо вращая бедрами, отчего бесчисленные складки двух десяток юбков кружатся в фантастическом вихре, приводя наших солдат в неописуемый восторг.

– А шось, товарищ старшлейтенант, – кричит мне одессит Лищенко, свесившись из кузова машины и заглядывая в окно кабины, – колыб добраться до тэх юбок, то вже зараз и заплутаться нэ трудно!

И мне слышно, как в кузове захохотали солдаты, а Лищенко уже кричит что-то идущим мимо мадьяркам. Те, естественно, не понимают, что кричит им русский солдат, но тоже смеются и машут руками. Расстояние до имения графов Зичё в объезд не превышает восемнадцати с половиной километров, и мы вскоре вернулись в расположение полка. Как и положено, я тотчас доложил подполковнику Шаблию и майору Коваленко о состоянии пути, и командир полка, одобрив принятое мною решение, сказал:

– Иди отдыхай. Выезжать будем затемно, как и вчера.

В кузове «шевроле» Панченко я растянулся на пружинном матраце, извлеченном по пути из разбитого немецкого «мана», и уснул, как говорят, «крепким и здоровым сном». Проснулся я перед ужином. Но едва успел съесть принесенную Шуркиным кашу и выпить кружку чаю, как меня потребовали «до подполковника Шаблия».

– Садись, – коротко бросил командир полка, – едем. Колонну поведет Куштейко, а мы дождемся его в лесу по дороге.

Что побудило Федора Елисеевича поступить так: выехать вперед, передоверив колонну полка своему заместителю? Я так и не выяснил.

Мы ехали на «виллисе» тем же путем, что и утром, – через Сен-Мартен-Ката и Кока. Володька Колодов гнал машину, лихо обходя неровности пути. Всюду, и в селах, и по хуторам, ощущался праздник – гуляли нарядные толпы мадьяр. Шаблий был явно чем-то обеспокоен: возможно, он опасался пересечения маршрутов нашего полка с трассой какого-либо другого полка нашей же бригады. Доехали мы наконец до самого места назначения – до графского замка Зичё, – оно было пусто, и туда еще никто не прибыл. Володька Колодов погнал «виллис» в обратном направлении.

На развилке дорог, у небольшой рощицы остановились и решили ждать. Именно здесь и была обусловлена встреча полка с его командиром.

– Странно, – произнес мрачным тоном Шаблий, – ведь я же объяснил все ясно и понятно, назначил конкретное место у этой рощи. Почему до сих пор никого нет?!

Прождав еще полчаса, Шаблий приказал Володьке гнать машину по дороге на Сен-Мартен-Ката.

При въезде в село мы услышали разухабистое пиликанье скрипок и веселый гомон голосов, доносившийся от корчмы. А проехав еще некоторое расстояние, мы увидели машины нашего полка, в беспорядке заполнявшие площадь. Цыгане, которые в Венгрии живут оседло непременно в каждом большом селе, наяривали «Катюшу», а в образовавшемся кругу перед дверями корчмы пьяный Куштейко выделывал ногами коленца гопака. Увидев эту картину, подполковник Шаблий, в полном смысле, оцепенел.

– Что тут происходит?! – крикнул он, не выходя из «виллиса».

Солдаты и офицеры, кое-кто из них были тоже уже в сильном подпитии, тотчас разбежались по своим местам. Куштейко, шатаясь, подошел к Шаблию.

– Ну, виноват, – бормочет он, еле ворочая языком, – виноват, выпил… Бей меня, командир, бей по морде. От тебя вы-терп-лю.

– На кой черт ты мне сдался, – резко ответил Шаблий. И, обратившись ко мне, сказал: – Давай по-быстрому – проверь наличие машин в колонне и предупреди командиров подразделений об ответственности за личный состав.

Я отправился наводить справки, а сам все думал: почему, почему Шаблий доверил полк Куштейке? И где Коваленко? Как он мог допустить до такого безобразия?!

– Коваленко с Видоновым уехали в штаб бригады, – сообщил мне Скворцов.

Вернувшись, я доложил командиру полка, что все машины в наличии и находящихся в отлучке из личного состава нет никого.

– Поехали, – сказал Шаблий, – командуй: «Моторы!»

– Моторы! – крикнул я, и многоголосое эхо повторило мою команду.

Колонна набирала скорость, и двенадцать километров оставшегося пути пройдены были без осложнений. И, несмотря на непредвиденную задержку в дороге, из всех полков бригады мы прибыли на место первыми.

5 марта. Проснувшись поутру в кузове панченковского «шевроле» на своей великолепной пружинной постели, я услышал резкий скрипучий голос полковника Игнатьева и его окающий нижегородский выговор. Выглянув из-под брезентового тента машины, я убедился, что проспал и что все уже давно на ногах. Командование бригады изволит обходить расположение нашего полка. Вылезать с заспанной физиономией из своего укрытия не имеет смысла, и я маскируюсь поверху еще какими-то батарейными шмотками.

Теперь тут соберется в одно место тьма техники. Одних автомашин в бригаде до ста семидесяти единиц – от малышки «виллиса» до крокодила студера. Плюс шестьдесят стволов орудий разного калибра. Что же тут может остаться от фамильного парка после нашествия такой техники… Убедившись, что поблизости нет никого из начальства, я вылез из машины, позвал Шуркина и велел ему нести воду для умывания. Взглянув на небо, я понял, что погода начинает портиться: дует северный ветер и по небу плывут рваные низкие облака. Шуркин сливает мне воду на руки, глупо улыбается и взахлеб рассказывает о беседе командира бригады полковника Игнатьева с командиром полка подполковником Шаблием:

– Идет, значит, комбриг, и все эдак бурчит себе под нос, что это, мол, не так, да это не эдак. Ну, что, мол, всё тут у вас в полном несоответствии и всё это, значит, не как надо. А подполковник-то наш ему и говорит: «Посмотрим, мол, как теперь все это, значит, будет под вашим-то командованием». А комбриг, значит, остановился, глаза вылупил и на нашего подполковника смотрит. Ну, думаю, сейчас лопнет.

– Ты смотри, малый, – говорю я Шуркину, – язык-то не очень распускай насчет комбрига-то.

– А нам, солдатам, что, – смеется Шуркин, – солдатская служба – она везде одинакая. А дальше фронта все одно не угонят.

Графское имение ничем не напоминало привычные наши русские барские усадьбы. Дом каменный – какой-то чужой вычурной архитектуры, с обилием комнат, богатых и неуютных, не располагающих к тому, чтобы в них поселиться и жить.

Пришел Заблоцкий, и мы пошли с ним бродить по графским покоям. В одной из комнат, очевидно спальне, меня поразило костяное распятие, удивительно тонкой работы. Оно мне очень понравилось, но присвоить его себе я так и не решился. На постели, прижавшись друг к другу, лежала пара великолепных темно-мраморных английских такс – кобель и сука. Они смотрели на нас с тревогой своими умными и выпуклыми глазами и дрожали мелкой нервной дрожью. Миша Заблоцкий подошел к ним, погладил по лоснящейся шерсти, потом погладил их и я. Таксы обнюхивали нас и доверчиво лизали нам руки.

– Интересно, а где же этот самый граф или как его там? – Заблоцкий говорил, как бы ни к кому конкретно не обращаясь. – Жалко.

– Что жалко или кого жалко? – переспросил я.

– Жалко. Собаки пропадут. Породистая пара, – с какой-то особенной грустью произнес Заблоцкий.

– Почему пропадут? – удивился я. – Тут есть какой-то управляющий. Он их, конечно, накормит.

– Конечно, накормит, – соглашается Миша Заблоцкий. – Но не в этом дело. Посмотри, как они дрожат: это они переживают потерю хозяина. Они знают, что он исчез – исчез надолго, навсегда. Теперь тут чужие люди и чужие, тревожные звуки и запахи.

– Но ты, конечно же, согласишься, – говорю я, – что теперь идет такая война, когда ежедневно гибнут тысячи людей. А?!

– Люди, Андрюша, гибнут по своей воле. Это ведь люди изобрели войну! Изобрели и изготовили пушки и пулеметы. Собаки не умеют делать винтовки, не умеют и стрелять из них. Так-то вот…

Тут впервые в моей жизни мой мозг пронзила мысль о том, что с абсолютной точки зрения ценность собачьей жизни не ниже жизни человеческой. И что собачьи страдания достойны сочувствия не менее, чем страдания людские.

Погода окончательно испортилась – небо заволокло тучами и пошел затяжной весенний дождь. Мы расположились в резных старинных креслах у камина, разожгли в нем огонь и грелись его животворным теплом. С похолоданием на улице и в комнатах стало сразу как-то мозгло и неприятно. Шуркин принес пшенную кашу с американской колбасой и котелок чая.

– Как-то все это странно и нелепо, – говорю я, наворачивая пшенную кашу из котелка. – Посмотри на стены – с одной стороны, дорогие картины в золоченых, вычурных рамах, а с другой стороны, под ними же, на резной работы старинных стульях, солдатские шмотки и оружие, катушки телефонного кабеля и грязные солдатские сапоги.

– Что делать, война, – вздыхает Заблоцкий, – только вот человек ни при каких обстоятельствах не должен забывать о принципах морали и нравственности. И всегда и везде оставаться порядочным и честным.

Я понимал неоспоримость тезиса Заблоцкого, но и в душе моей, и в мозгу что-то не стыковалось. Я знал, что бывают люди, которые, пожалев собаку или кошку, способны убить человека. Что «порядочные» и «честные» оказываются отъявленными мерзавцами. Что-то тут у меня не совмещалось. И я не видел выхода из этого логического тупика.

8 марта. Вновь квартирьерская разведка. В штабном фургоне за столом командир полка, начальник штаба, Видонов и я. На столе крупномасштабная карта Будапешта.

– Значит, так. – Командир полка поставил остро отточенный карандаш на то место карты, где мы находимся теперь. И стал говорить медленно, с паузами, двигая карандашом по карте: – К Будапешту мы подходим через Ишацег, Цинкоту, со стороны Уйпешта. По городу всегда трудно водить колонну, особенно ночью. Квартирьерскую разведку сегодня буду возглавлять я сам. Кроме меня поедут: начальник штаба Коваленко, начальник разведки Николаев, командиры дивизионов и батарей. В городе нам нужно выезжать на центральную улицу императора Франца Иосифа – она тянется по городу подковой и упирается обоими своими концами в Дунай. Мосты через Дунай взорваны, и переправа идет по понтонному саперному мосту, выезжать к нему будем по улице Ракоци…

Совещание окончено, и я иду готовиться к очередному рейсу – сегодня он необычный: по развалинам одного из древнейших городов Европы.

Утро ясное, солнечное, какое-то очень веселое. Ослепительно-яркими кажутся песчаные дорожки среди молодой весенней зелени газонов. По одной из таких дорожек идет управляющий имением Зичё – человек с каменным выражением лица, с глубокими, как овраги, морщинами, седыми волосами и густыми усами и бакенбардами. Странно, очень странно видеть эту фигуру в глухом, черном сюртуке, в котелке и с суковатой палкой среди нашей разухабистой солдатни. Я смотрел на него, и мне уже грезилось, что я наяву вижу живое привидение.

Машина готова, тент снят, и Панченко, подкручивая усы и улыбаясь, терпеливо ждет, когда сегодняшние пассажиры займут наконец места и рассядутся вдоль бортов, на откидных решетчатых лавках его «шевроле».

– Коваленко, – слышу я голос Шаблия, – поедешь в кабине и будешь следить за маршрутом. Я поеду наверху – тут лучше видно и можно на ходу решать конкретные вопросы с командирами подразделений.

Машина тронулась. Я сижу рядом с Шаблием и отмечаю по карте пройденный пугь. Вот и пригород Пешта – Цинкота. Справа железнодорожные линии и вокзал. Ехать нам прямо до улицы Франца Иосифа.

На фоне ясного и по-весеннему чистого и голубого неба уродливыми громадами вырисовываются остовы разбитых и сожженных домов. Попадаются районы полностью разрушенные, превращенные в груды кирпича и щебня. И все-таки я бы не сказал, что Пешт сильно пострадал от боев. В центре город почти не тронут. Жители расчищают улицы, убирают щебень. Кое-где торгуют магазины. Окна в большинстве домов и магазинов без стекол, заколочены досками и фанерой, куда вставлены небольшие застекленные оконца. Вот и знаменитая улица Франца Иосифа – высокие многоэтажные дома, густые липы вдоль тротуаров и почти нет следов разрушений. На перекрестке с улицей Ракоци стоит девушка-регулировщица и указывает поворот к набережной на переправу. Переехав по качающимся на воде понтонам на противоположный берег Дуная, мы попадаем в Буду, достаточно сильно разбитую огнем нашей артиллерии и авиации. Здесь, среди развалин, лишь в определенных местах была разобрана проезжая часть – остальное же пространство занимали руины, груды битого кирпича, камней и исковерканного железа. Иногда вдруг появлялся черный остов сгоревшего танка или угловатый силуэт развороченного орудия.

Выбравшись из развалин Буды, мы оказались на шоссе, идущем в направлении города Секешфехервара, находящегося в руках немцев. Следовательно, до передовой было уже не более тридцати пяти километров. Проехав Мартонварош, Барочку, Карольначек, мы свернули на Веленц. Здесь в плотном лесном массиве должна сосредоточиться 57-я арт-бригада.

Общая длина маршрута от графского имения Зичё через Будапешт, Мартонварош, Карольначек, Веленц до лесного массива восточнее Пати составляет 106 километров. Нужно срочно возвращаться и с наступлением сумерек вести сюда колонну полка.

– Итак, товарищи командиры, – обратился подполковник Шаблий ко всем присутствующим, – маршрут вам ясен? Здесь мы уже в непосредственной близости фронта. В зоне действия авиации противника и его дальнобойной артиллерии. Прошу вас быть предельно внимательными. Полк должен пройти без потерь, без отстающих, без аварий. Особенно прошу идти колонной на минимальном расстоянии в пределах Будапешта.

Обратно «шевроле» Панченко летел со скоростью метеора – так говорят, когда стараются передать на словах ощущение предельно возможной быстроты движения. Солнце жгло по-летнему, дороги просохли, и густой столб пыли вился следом за нами. Дорога всех уморила.

Колонна нашего полка покидает имение Зичё с наступлением сумерек. По графику первым выступил 211-й гаубичный полк. Через полчаса тронулись и мы. Ночной Будапешт при лунном свете производит сильное впечатление. Гигантские руины, зияющие черноты провалов, густые тени, совершенно фантастические силуэты одиноко стоящих разрушенных зданий и, наконец, старинная крепость на горе, перевернутая в водах Дуная своим отражением и дробящаяся всплесками лунных бликов, – все это напоминало романтическую сказку или средневековую легенду. Любоваться, однако, всем этим приходилось урывками – нужно постоянно следить за колонной полка, самому подавать сигналы и принимать ответные от дежурного хвостовой машины.

9 марта. Марш прошел без осложнений и на рассвете мы прибыли в назначенное место сосредоточения бригады – лесной массив восточнее населенного пункта Пать. Разместив автотранспорт, материальную часть и людей под прикрытием леса и, как говорится, придя немного в себя, мы вдруг обнаружили отсутствие 211-го гаубичного полка.

– Куда ж он подевался? – недоумевает Шаблий. – Они ведь вышли на полчаса раньше нас?

Высланные на поиски люди обошли весь лес вокруг, но гаубичников так и не нашли.

– Странно, – говорит Шаблий, – не может быть, чтобы мы перепутали место. Нет! Мы на месте! Но гаубичного полка-то нет?!

В начале одиннадцатого, в тот момент, как я собирался уже выезжать с Панченко в район Чаквара на предмет разведки пути, в полку появился начальник штаба бригады подполковник Бухвалов.

– Где гаубичный полк? – даже не поздоровавшись, спрашивает Бухвалов, не вылезая из «виллиса».

– Разве я командир гаубичного полка? – тихо и вежливо, но жестко и сухо переспрашивает Шаблий.

– Гаубичный полк шел впереди вашего!

Подполковник Шаблий молчал, и лишь тонкие волевые губы искривились в сдержанной усмешке. Бухвалов уехал.