Текст книги "Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г"

А у меня свои дела и заботы: забрав людей, я выехал на Ловашберень и Чаквар. В районе Чаквара передовая проходит в четырех километрах. Нужно основательно и с толком изучить этот район, чтобы обезопасить полк от каких-либо неожиданностей и потрясений.

Вернувшись, я узнал, что 211-й гаубичный нашелся – он прибыл к месту сосредоточения бригады по шоссе среди безоблачного, ясного дня.

– Они выехали без предварительной рекогносцировки, – говорит Шаблий, – и двигались по Будапешту вслепую. Они не доехали до улицы Франца Иосифа, а свернули значительно раньше, и по такой же подковообразной магистрали выехали к мосту через Малый Дунай и прямиком махнули на Токоль, а не на Буду.

– Так ведь Буда-то на высокой горе, – удивился Коваленко, – а Токоль – на равнине?

– Какая разница, – смеется Шаблий, – очевидно, это их не смутило. И они, в нарушение всех норм маскировки, провели свой полк по открытой местности и демаскировали пункт сосредоточения бригады. Хорошо будет, если все так и обойдется.

Однако так просто это не обошлось – разведка противника обнаружила-таки движение колонны гаубичного полка. И к вечеру налетевшие «юнкерсы» сбросили свои бомбы вдоль дороги Веленц-Ловашберень, проходившей как раз через лесной массив, в котором и укрывалась вся наша бригада. В результате налета пострадал один миномет и автотягач. Среди личного состава потери понесли лишь мастерские капитана Богданова. Ранило несколько шоферов и убило мальчика-ленинградца, которого при мне в декабре 1944 г. провожала мать и которого Богданов пристроил у себя в качестве слесаря на, казалось бы, самое безопасное место. Он надеялся, что убережет для матери ее единственного сына, а случилось так, что он не довез его даже до передовой.

Шли разговоры и о потерях в пушечном и гаубичном полках. Но конкретными данными мы не располагали. Командир дивизии полковник Виндышев, опять-таки как говорят, крепко досадовал на командира 211-го полка подполковника Крочнева.

10 марта. Еще затемно полк прибыл в район деревни Чаквар. Расстояние тут от места последней стоянки всего 16 километров и времени на переход потребовалось немного. Автотранспорт и боевую технику укрыли в небольшом лесу. До передовой тут, как говорят, рукой подать, и нужно соблюдать предельную осторожность и внимание. После завтрака написал домой: «Не спал три ночи подряд: были учения. Намаялся сверх меры. Но забился в угол и уснул. Нашли, вытащили и опять в дорогу».

После завтрака, действительно, пришли от командира полка – собираться на рекогносцировку. В штабном фургоне небольшое совещание.

– Оборону на этом участке, – начал вводную командир полка, – занимают части 20-го и 21-го корпусов 4-й гвардейской армии. В ночь с 10 на 11 марта их сменит 347-й полк подполковника Киреева нашей 106-й дивизии.

По этому поводу командованием армии издан приказ: «В период смены и перегруппировки частей обратить особое внимание на обеспечение боевой готовности и прочной обороны. Во время смены стрелковых подразделений всю артиллерию иметь в готовности к немедленному открытию огня. Смену артиллерийских частей провести на сутки позже пехоты. Причем сменяемые артиллерийские части выводить побатарейно и, в зависимости от обстановки, – по-орудийно».

Таков приказ по армии, товарищи командиры. Каковы наши задачи? Сегодня мы проведем рекогносцировку. Согласно приказу, огневые позиции мы занимаем в ночь с 11 на 12 марта. Капитан Микулин: по связи есть специальное распоряжение – проволочную связь передавать в полном порядке с компенсацией кабеля по договоренности. Согласно данным разведотдела армии, против нас сосредоточены части 8-й венгерской армии и отдельные дивизионы 4-го танкового корпуса СС – дивизий «Мертвая голова» и «Викинг». Предположительное превосходство над противником в людях – в четыре раза, в артиллерии – в девять раз. К началу наступления иметь два боекомплекта – то есть 160 выстрелов на ствол.

Окончено совещание. И рекогносцировочная группа на «шевроле» Панченко выезжает на передний край. Всюду разбитые дома, выкорчеванные сады, виноградники на склонах, изрытые воронками снарядов и авиационных бомб. И всюду узкие траншеи, прикрытые маскировочными сетями, и легкие дзоты. И ни одного бетонного сооружения, какими изобиловала оборона переднего края на Карельском перешейке. В бинокль отчетливо просматриваются проволочные заграждения противника, в несколько рядов кольев, окопы, по всей видимости, укрепленные бревнами, и подозрительные холмики, в которых могут скрываться долговременные огневые точки. Слева ухо улавливает раскаты отдаленной артиллерийской канонады. Там на юге, километрах в двадцати, идут напряженные бои с частями 9-й танковой дивизии СС, вклинившейся в нашу оборону на несколько километров. Наметив точки для наблюдательных пунктов, рекогносцировочная группа отправилась осматривать возможный район для размещения огневых позиций батарей. Командир полка остановил свой выбор на карьере, глубоко врезавшемся в грунт, создававшем естественную противотанковую защиту и условия хорошей маскировки. Говорили, что тут добывалась руда для алюминиевых заводов. Может быть, и так – кто знает? Крутые срезы откосов красно-оранжевого оттенка, глубокие котлованы, заполненные мутно-желтой водой, исковерканные линии узкоколейки, вагонетки, валяющиеся на боку, маленький, словно игрушечный, паровозик – все это создавало впечатление естественного хаоса, среди которого орудия легко терялись.

11 марта. Весь день готовили планшеты – наклеивали бумагу, чертили сетку Гаусса. Лейтенант Митюшов со взводом топографов занимался на местности привязкой боевых порядков батарей и наблюдательных пунктов. Режим работы спрессован до предела.

– А чем занят начальник топослужбы полка? – обратился с вопросом командир полка к начальнику штаба. – Что-то его не видно?

– Дрова на кухне колет, – смеясь, отвечает Коваленко.

– Что ж, тоже дело полезное, – говорит Шаблий, – хоть на это пригоден. И то хорошо.

К вечеру, на «виллисе», командир полка и я выехали на передовую. Солдаты, под началом Федорова, вырыли землянку и перекрыли ее в два наката бревен. Оборудовали наблюдательный пункт и установили стереотрубу.

Солнце садилось в облака, и горизонт был затянут серофиолетовой мглою. Где-то далеко-далеко гудит канонада. А тут, среди разбитых домов какого-то небольшого хутора, даже не обозначенного на карте, тихо и спокойно. Пока. На землю спускается весенний сумрак. Ночью предстоит марш вдоль линии фронта на 27 километров и занятие боевых порядков батареями на оборудованных в карьере огневых позициях. 347-й полк Киреева уже занял свои позиции на переднем крае, теперь наша очередь. Командир полка уехал, а я остался на НП в сообществе со своими ребятами – Ефимом Лищенко, Сашкой Логиновым и Поповкиным. Микулин всю ночь провозился со связью. Противник ведет себя тихо и лишь изредка постреливает из легких минометов.

12 марта. Утром позвонил Вася Видонов и сказал, что Шаблия и Коваленко вызвали к Виндушеву – не исключено переподчинение, и мне следовало бы прибыть в штаб.

Приехавший от Виндушева Шаблий, сообщил, что нас переподчинили 351-му стрелковому полку подполковника Федотова и что наши боевые порядки следует перемещать вправо. Таким образом, мы оказываемся на стыке двух фронтов – нашего, 3-го Украинского, и соседнего, 2-го Украинского.

– В маневрах, которые нам теперь приходится совершать, – сказал командир полка, – следует усматривать глубокий смысл. Прибытие новой, полнокровной армии не могло пройти незамеченным мимо разведки противника. Но где будет введена в бой эта новая армия? Этот вопрос, безусловно, должен более всего интересовать высшее руководство немецких войск на нашем фронте. Замысел нашего командования знать никто не может, да и не должен – наш долг: беспрекословное выполнение его в виде частных задач, поставленных перед полком, выполнения пунктуального и со всею тщательностью.

К вечеру был выбран новый командно-наблюдательный пункт полка на высотах справа от дороги Чакберень-Чаквар. Состоялось и знакомство с командиром 351-го полка подполковником Федотовым и его штабом. И первым, кого я узнал в свите Федотова, был первый помощник начальника его штаба капитан Воронцов. Фуражка с голубым околышем лихо сбита на затылок, белокурый, волнистый чуб спадает на лоб. Володька улыбается, жмет мне руку, как старому знакомому. Среди прочих офицеров держится независимо и даже нахально. Без тени смущения, он тут же назвал мне всех офицеров, пришедших с Федотовым на КП, и каждому дал характеристику:

– Чернявый майор – замполит Сидько, полтавчанин, неплохой мужик. Другой чернявый майор – зам по строевой Сингатулин, казанский татарин, мужик бестолковый. Начальник штаба капитан Федун – большой любитель поспать и пожрать, обожает сгущенное молоко. А это твой коллега – начальник разведки – старлей Гуленко, свойский малый и трудяга. Комбаты: маленький и головастый, комбат один – капитан Шатров, Герой Союза, храбрый малый, но с придурью; комбат два – Воропаев; комбат три – Беспальцев.

Характеристики эти были меткими и, по всей видимости, верными. Разговаривая со мной, Воронцов постепенно входил в контакт со всеми окружающими нас офицерами и уже вскоре был своим парнем в нашем полку.

А я издали наблюдал за подполковником Федотовым, о чем-то говорившим с Шаблием. Они стояли рядом – оба спокойные, сдержанные, тихо о чем-то беседовали и, как мне казалось, изучали друг друга.

Павел Николаевич Федотов – человек выше среднего роста, коренастый, на вид лет под тридцать, с открытым, но суровым выражением русского лица.

– Наш-то, – тихо и доверительно говорит мне Володька Воронцов, – не каждого к себе близко подпускает. Под Сталинградом командовал полком. Красное Знамя имеет. Не густо! Только авторитет Федотова – непререкаем. Он еще себя здесь покажет – сам увидишь.

15 марта. Проснувшись, я испытывал такое ощущение, будто не спал вовсе – продрать глаза не было никакой возможности. Но Шуркин уже стоял рядом с ведром холодной воды.

Два дня и две ночи – 13 и 14 марта – не разгибая спины, готовили мы всем штабом документацию на артиллерийское наступление. На время прорыва обороны противника наш полк в числе прочих артиллерийских полков 57-й артбригады входит в группу артиллерийского обеспечения.

И только после прорыва обороны противника, с развитием успеха в ее глубине, наш полк входит в непосредственный контакт с командованием стрелкового полка. Второй дивизион Солопиченко переподчиняется командиру 205-го полка подполковнику Гулитову, а под наше начало переходит из 205-го пушечный дивизион капитана Самохвалова.

– Кончился предварительный период, – говорит Федор Елисеевич в узком кругу близких ему офицеров, – впереди бои. Они не будут похожи на те, которые мы вели до сих пор. Тут будет новая война. Людей нужно беречь, мы и так их достаточно теряли. Но беречь нужно не словами, а делом. Наше дело – это, прежде всего, умелая организация боя! Мы обязаны думать, – думать самим и заставлять думать других, подчиненных нам людей.

Полковой командно-наблюдательный пункт расположен на гребне горы в третьей линии передовых траншей. От нас вниз по крутому юго-западному склону идут виноградники и кое-где еще видны колья с подвязанной к ним виноградной лозой. А там, дальше, метрах в пятистах, виден проволочный забор противника и его траншеи.

Все это уже нанесено на планшеты. Засечены и позиции легких кочующих минометных батарей. Но противник ведет себя тихо и предпочитает никак себя не проявлять. Такое положение настораживает.

– Ну, что тут у тебя? – спрашивает Шаблий, разглядывая планшет.

– Одни бугорочки да ямочки, – отвечаю я.

– Бугорочки, говоришь? – усмехается Шаблий. – А под бугорочками-то что?

– Кто ж их знает, что?! Может, куча земли, а может, и дзот.

– Начальник разведки бригады, Пудов, на НП не заходил?

– Я его ни разу не видел. Не знаю даже, каков он есть!

Усмехнулся командир полка, закурил папиросу и, отойдя от планшета, стал смотреть в стереотрубу. Подошел и я к брустверу, облокотился и стал наблюдать в бинокль. Вот в траншее мелькнула горчичного цвета мадьярская гонвед-ка, скрылась, и стой хоть час – ничего не увидишь. За линией венгерских траншей тянутся поля, когда-то пахотные, а теперь брошенные – они четкими прямоугольниками бурой, комкастой земли врезаются в зеленеющие луговины. В километре за линией траншей противника виднеется село Чакберень. Слева равнина и лишь на горизонте кромка леса. Справа – подымаются горы. Начинает припекать солнце, но оно пока еще сзади, и можно вести наблюдение – теперь оно слепит глаза венграм. Это наше преимущество. Во второй половине дня все станет наоборот.

Около десяти утра на КП 351-го полка Федотова появляется грузная фигура полковника Виндушева. Здесь я впервые вблизи увидел командира 106-й воздушно-десантной дивизии. Круглое лицо сангвиника, полные чувственные губы, волевое выражение лица и вместе с тем располагающая улыбка. Виндушев снял фуражку, вытер платком гладко бритый череп и отпустил, видимо, какую-то шутку, на которые, как говорят, он был большой мастер. Окружающие засмеялись. Я находился на почтительном расстоянии – я мог кое-что видеть, но не слышать.

Командир дивизии посмотрел на часы, стал серьезным и взялся за двадцатикратный бинокль.

– Через несколько минут начнется разведка боем, – предупреждает меня Коваленко, – будь внимателен. Постарайся засечь как можно больше и как можно точнее. В дивизионы я уже передал: все НП наготове.

Я припал к окулярам стереотрубы. Поповкин расположился рядом с черновым рабочим планшетом, угломерным кругом, линейкой и всеми прочими приборами. В качестве вычислителя-планшетиста он не имел себе равных.

Внизу, в наших окопах, происходило заметное движение – солдаты в касках, с автоматами в руках заполняли передовые траншеи. Это были не простые пехотинцы – «мужики», которых порой выгоняют из окопов палкой и матюгом. Это была элитная пехота – десантники, «толбухинская банда», как «окрестили» ее немцы. И хотя никто из них не «нюхал еще пороха», не кланялся мине или снаряду, все они, молодые, здоровые, хулиганистые, гордые своими «голубыми погонами», форсили друг перед другом, готовые лезть на противника с голыми руками, самоутверждаясь в бесшабашной удали.

Хлопнул выстрел ракетницы, совсем где-то рядом. От неожиданности я вздрогнул. Дымовая ракета еще описывала дугу в синем и безоблачном небе, а фигурки солдат уже выскакивали из траншей. С нашей стороны не было ни единого выстрела артиллерии. Но их это не смущало – они еще не узнали на опыте, что такое артиллерийская поддержка пехоты.

Солдат, приученных наступать под прикрытием огневого вала артиллерии, без артиллерийской поддержки, пожалуй бы, и не удалось выманить из траншей и послать в атаку. А эти, не ведавшие еще «свинцовой каши» отчаянные подмосковные мальчишки короткими перебежками, стреляя от живота, широкой цепью продвигались вперед. Их было около роты – то есть человек сто пятьдесят.

Вдруг ухо улавливает дробный, сухой стук немецких МГ. Это заработала передовая противника.

Нужно ловить мгновение – засекать работающие, ожившие огневые точки противника, наносить их на планшет с указанием соответствующих координат по сетке Гаусса-Крюгера. А я не в состоянии оторвать взгляда от нашей пехоты. Несколько человек лежит уже неподвижно, сраженные наповал, другие корчатся, получив ранения. Под пулеметным огнем цепь наступающих залегла и по-пластунски стала продвигаться вперед, непрестанно ведя огонь из автоматов и ручных пулеметов.

Теперь я уже не обращал никакого внимания на нашу пехоту. Собрав в кулак свои нервы, хладнокровно отсчитывал по буссоли углы работающих пулеметных амбразур. Поповкин еле успевал записывать за мною отсчеты и наносить их координаты на планшет.

Через несколько минут нашу наступающую пехоту накрыли минометные батареи противника. Было очевидно, что цепь попала в зону заградительного огня. Я уже не смотрел на то место, где рвались мины противника, хотя глаз и тянуло туда, как магнитом. Я обязан был делать свое дело и, прежде всего, «не переживать» происходящее. Я обязан засечь, и как можно точнее, координаты тяжелых минометных батарей венгров.

После того как новая дымовая ракета просигналила «отбой» и пехотинцы отошли, вынося убитых и раненых, я собрал начальников разведок дивизионов и командиров взводов управления батарей, и мы вместе стали выяснять общую картину обнаруженных огневых точек по переднему краю и в ближайшей тактической глубине обороны. Поскольку наши наблюдательные пункты находились с большим разбросом расстояний, то они могли быть использованы как пункты «сопряженного наблюдения». А это означало, что при известном основании треугольника и двух его углах, мы без особого труда засекали положение вершины – то есть положение самой цели.

Начальник разведки бригады майор Пудов так и не появился на НП. Это меня удивляет. Дивизия готовится к прорыву, противник достаточно «темный», а начальник разведки «группы артиллерийского обеспечения» пропадает неизвестно где. Кому я должен передать данные развед-планшета 534-го минометного полка? Начальнику, которого я за двадцать дней так ни разу и не видел?

Оставшуюся часть дня все работали в штабе полка. Я чертил отчетные планшеты и в который уже раз перепроверял координаты целей. Видонов и Коваленко пересчитывали расход боеприпасов и площади поражения, составляли график режима огня, писали приказы и распоряжения. До поздней ночи, не разгибая спины, сидели мы над составлением положенных документов, вновь и вновь просчитывали режим огня.

С боями через Венгрию

16 марта. К ночи похолодало. Сырая мозглая пелена неприятно обволакивала все вокруг. Надев телогрейку и взяв автомат, я отправился ночевать на НП. Идти приходится по совершенно открытой местности. В низинах клубится туман, а там, впереди, очертания отдельных предметов, – деревьев и домов – как бы расплываются в прозрачной, вибрирующей массе измороси. Лишь где-то слева далеко за горизонтом вспыхивают то красные, то зеленые отсветы ракет да слышится отдаленный гул незатихающего боя.

Спать не пришлось – заснуть не давала сырость и мысль о том, что вставать нужно в половине пятого и быть готовым к началу операции. Окончательно проснулся я в четыре часа, стал делать гимнастику, чтобы хоть как-то согреться. Туман настолько густой, что я не различаю собственной руки, вытянутой вперед. Я хорошо помню ночь на 19 августа прошлого года и туман на озере Сало-Ярви. Этот сегодняшний туман совершенно иной – вокруг тебя какая-то густая, липкая, отвратительная слизь. Будто ты внутри гигантской амебы, которая тебя заглотила. Ощущение преотвратительнейшее. Думается, что график наступления, естественно, сорвется. Так и есть. По телефону передают короткую фразу: «плюс два» – это значит, что срок наступления переносится на восемь часов утра. Но и в восемь часов картина не прояснилась – туман оставался по-прежнему густым и липким. Последовала новая команда – срок отодвинут еще на два часа. Томительно идет время. Люди изнывают в состоянии мучительного ожидания, усугублявшегося к тому же ощущением личной изолированности, что на войне крайне небезопасно. Наступило утро, а они сидят, точно повязанные по рукам и ногам, внутри какого-то фантастического бело-мутного студня. Люди переговариваются меж собой, будто находясь уже в потустороннем мире.

На НП появились Шаблий, Коваленко, Видонов. И они вынуждены сидеть в бездействии и в ожидании «чего-то», что хоть как-то прояснит обстановку. В подобных ситуациях люди обычно ведут беспредметный разговор, и Вася Видонов, поглаживая свой подбородок, обратился к Шаблию:

– Слышал я, уже поговаривают в «верхах» о том, что вчерашняя разведка боем, изобретение Виндушева, – это только напрасная гибель людей.

– Я это знаю, – сумрачно произнес Шаблий и как-то очень резко добавил: – А будет лучше, если сегодня в наступлении мы полезем вслепую да снаряды по ветру пустим.

Все очень «добренькими» хотят быть. Да, десятерых этих солдат жалко. А вот если по нашей халатности сегодня погибнут тысячи – их не жалко?! Война без крови не бывает, но вот ее должно быть как можно меньше. И снаряды наши должны ложиться в цель!

Только к одиннадцати часам дня стали обозначаться силуэтные границы окружающего нас пейзажа. В густой мутно-молочной мгле высветился неровными очертаниями диск блеклого солнца. Ефим Лищенко допекал свои оладьи, и мы торопились завтракать.

Наконец-то в двенадцать ноль-ноль по всем ответвлениям телефонной связи раздалась команда: «Огонь!» И стена поднятой в воздух земли взметнулась над тем местом, где проходил передний край противника. Пятиминутный огневой налет. Затем сорок пять минут огонь на подавление. И десять минут – налет с переносом огня по тактической глубине обороны противника. Это в половину того, что было при прорыве под Сестрорецком, но и оборона здесь не чета Карельскому валу.

Тем не менее, задолго до намеченного срока нашей атаки, венгерские гонведы стали выскакивать из своих траншей и, спасаясь от губительного огня нашей артиллерии, спрыгивали с поднятыми руками к нам в окопы. Их тут же, как пленных, отправляли в тыл, чему они несказанно были рады. Минут за двадцать до окончания артиллерийской подготовки лейтенант Сухов, начальник разведки первого дивизиона, привел к нам на НП партию человек тридцать. Подняв руки над головой, гонведы поднимались в гору по крутому и песчаному склону – лица их были потными и испуганными. В суконных мундирах табачного цвета с зелеными петлицами, в пилотках-гонведках, в добротных ботинках и гетрах пленные как-то мало совмещались в нашем сознании с теми мадьярами, которые угощали нас, как желанных гостей, и говорили нам: «ташик», «сервус чоколом», «кёсёнем сейп» или «висонт латаша».

Сухов ушел, а я стал осматривать пленных. В кармане одного из них Шуркин обнаружил перочинный ножик. Я взял его.

Мадьяр с сожалением смотрел на меня и, наконец, произнес:

– Бичка. Киш бичка.

Я его понял. Он говорил, что это маленький перочинный ножик, который ему так нужен. Мне было жаль отбирать его, но сказал строго:

– Нем собат! – И пленный гонвед подчинился закону необходимости.

Среди вещей, отобранных у пленных и лежавших на бруствере, я обнаружил сапожную щетку и банку гуталина. Посмотрев на свои грязные сапоги, не чищенные, наверно, месяц, совершенно не думая о том, что происходит вокруг, я стал чистить их, тщательно намазывая гуталином ранты и каблуки.

– Нашел место и время, – услышал я окрик Шаблия, – пехота в атаку поднялась. Собирай разведчиков. Пошли.

Так и пошел я только в одном вычищенном сапоге. Но после зоны артиллерийской обработки переднего края сапоги мои стали, как прежде, оба белесо-серыми от пыли.

Траншейных боев не было. Гонведы, оставшиеся в живых, не сопротивлялись, а стояли с поднятыми руками, и наши солдаты проходили мимо них не задерживаясь. Когда-то бесстрашные и жестокие гонведы – отборная венгерская пехота – не желали больше драться.

Через час-полтора передовая рота автоматчиков ворвалась в деревню Чакберень – ее никто не защищал. Лишь на юго-западной окраине, очевидно в районе артиллерийских позиций, завязалась небольшая перестрелка. От Чекберени дорога делала шестикилометровую петлю, ведя нас до следующей деревни – Чакако. Справа подымаются горы, поросшие густым лесом, слева простирается равнина, по которой двигалось несколько самоходных установок САУ-76 и виднелись разрозненные толпы пехоты. Там все было ясно. А вот что тут справа? Мы оказались на стыке фронтов, и нашим ближайшим правым соседом должна быть какая-либо часть 46-й армии. Но она, очевидно, где-то там, за горами. И, по всей видимости, не имеет с нашей армией «локтевого» контакта.

Так продвигаемся мы по дороге на Чакако. В начале шестого передовой отряд автоматчиков натолкнулся на проволочные заграждения и на линию окопов по рубежу Чакако-Бодайёк. Пулеметный огонь прижал нашу пехоту к земле и заставил ее окапываться.

– Что они там мямлят, – возмущается капитан Воронцов, – проволоку рвать нужно, и с ходу. У них же САУ есть.

– Без предварительной артиллерийской обработки думаешь траншеями овладеть? – усмехнувшись, спрашивает майор Коваленко.

– Какая тут обработка? Что тут обрабатывать?! – горячится Воронцов. – Брать нужно! Рывком брать! В окопы гранатами и через проволоку. А они, как кроты, в землю лезут. Дуракам лопаты дали.

– Видал, – шепчет мне Вася Видонов, – какова десантная закалка?!

Шаблий и Федотов о чем-то совещались, сидя в отдалении на откосе придорожной канавы.

– Видонов, – крикнул Шаблий, – давай готовь огневой налет!

Видонов подошел к командирам полков, и Шаблий, разгладив ладонью карту, указал карандашом:

– Вот по этому рубежу. Пушечный дивизион Самохвалова пустим вперед – пусть проволоку рушит. А наш минометный дивизион пристрелять по траншеям.

Через полчаса, после короткой артиллерийской обработки, пехота 351-го полка ворвалась в Чакако. Штурмовые батальоны сопровождала рота самоходок САУ-76. Гонведы и здесь не стали оказывать сопротивления. Лишь только первые мины накрыли траншеи – в стереотрубу все это было отчетливо видно, – как фигурки в униформе табачного цвета, бросая оружие, выскакивали из траншей и бежали на запад. В оставленных окопах мы обнаружили лишь несколько убитых, кучи винтовок да солдатские сумки с нехитрым скарбом.

После занятия деревни Чакако было решено накормить людей и дать им отдых. Тут я и обнаружил на некоторых из наших солдат суконные штаны венгерских гонведов, их добротные башмаки и брезентовые гетры.

Как планировалось наступление в масштабе фронта, я не имел ни малейшего представления. Но было совершенно очевидно, что службы тыла не учли одного очень важного обстоятельства, а именно: войска, переброшенные с Северного фронта на Южный, приедут в полушубках, ватных брюках, валенках, шапках-ушанках. А воевать им придется в этаком виде на территории, где в середине марта температура плюс 18–20 градусов. Если бы главное интендантское управление продумало этот вопрос, то наши солдаты не снимали бы штаны и обувь с пленных венгров.

Заняв деревню Чакако и выставив боевое охранение, подразделения расположились на отдых. Офицеры заняли дома, солдаты разместились по дворам, на сеновалах, чердаках и прямо под забором, завернувшись в плащ-палатки. Где и в каком доме нашел я себе пристанище – не помню. Сон свалил меня, и я, как был в сапогах и телогрейке, растянулся на пуховых перинах. Шуркин потом признался, что приходил будить меня на ужин, но я так и не встал.

17 марта. Подняли нас по тревоге в первом часу ночи. Пришел приказ: «Не задерживаясь, продолжать движение вперед, не снижая темпа наступления». К концу дня наши войска в общей сложности продвинулись в глубину обороны противника на расстояние от трех до семи километров.

Разбуженный тревогой, я с трудом продрал глаза, и первое, что я увидел, был белый потолок, по которому метались тени, отбрасываемые керосиновой лампой. Потом взгляд мой остановился на лакированном шкафе.

Шкаф был старинный, с причудливыми завитушками на карнизе и дверцах. За шкафом сидел пожилой мадьяр и с какой-то тоской смотрел на меня своими черными, сумрачными глазами.

Оправив на себе ремни и застегнув телогрейку, я вышел на улицу. Небо заволокли низкие тучи, дул пронизывающий ветер, хлестал частый и упорный дождь. Плащ-палатки тотчас наводопели, образовав на человеке подобие мокрого панциря или колокола. Идти в такой хламиде, которая тяжела и неудобна, бьет по ногам и волочится сзади по земле, сущее наказание. Но и снять ее не представляется возможным – дождь хлещет как из пожарной кишки. Несмотря на то что днем было почти двадцать градусов тепла, ночь оказалась холодной и мозглой.

Осмотревшись, я стал различать нестройные толпы солдат, которые куда-то двигались, переругивались и матерились. Между ними пытались протиснуться какие-то повозки и орудия на конной тяге. Чьи это солдаты, разобрать я не мог. Вид у многих был довольно странный: то ли от дождя, то ли от холода, но многие из них были укрыты какими-то накидками, одеялами, гражданскими пальто, а на одном я заметил дамскую каракулевую шубу.

Слева по фронту все что-то громыхало. А тут, если не считать шума и возни солдат, было тихо. Я пробирался к шоссе, надеясь там выяснить обстановку. На шоссе, блестевшем от дождя, солдаты строились в колонны. Пройдя вперед, я увидел наконец хорошо знакомый силуэт фигуры подполковника Шаблия, а рядом – группу офицеров 351-го полка.

– Николаев, – услышал я голос Федора Елисеевича, – ты где там пропадаешь? Собирай разведчиков, пойдешь в головном дозоре с Гуленко – начальником разведки триста пятьдесят первого.

Легко сказать, «собирай разведчиков». А где я их должен собирать?! Но, пройдя вдоль колонны, я вдруг натолкнулся на Борьку Израилова и Серегу Жука, пользовавшихся у остальных ребят непререкаемым авторитетом.

– Где все? – спросил я как бы у обоих таким тоном, что они непременно должны знать, где все прочие.

– Тут все, – утвердительно ответил Жук и кивнул куда-то в сторону.

– Через пять минут, чтобы все были в голове колонны, – сказал я и, услышав в ответ «ясно», повернулся и ушел.

Серега Жук в полку недавно. Высокий, стройный парень. Одессит. Лицо сухое, горбоносое, черные угольные глаза и независимый взгляд. С Борькой Израиловым и Ефимом Лищенко Серега Жук быстро нашел общий язык. А куряне сразу же признали в Сереге «начальника» и подчинились ему.

Трудно представить, но через каких-то полчаса или сорок минут колонна обрела стройный боевой порядок: впереди головной дозор из пехотной разведки и роты автоматчиков под командой старшего лейтенанта Каторшина. Затем группа разведки артиллерийского обеспечения – я и начальник разведки 351-го полка старший лейтенант Гуленко. За нами оба командира полков – Шаблий и Федотов с группой управления. Далее – конная батарея старшего лейтенанта Клейнера и наша подручная батарея Коровина. А далее уже стрелковые батальоны и артиллерийские дивизионы Рудя и Самохвалова.

Тронулись. На часы никто посмотреть не догадался, да и что можно было увидеть в такой темноте. Идем по дороге – она одна. Под ногами лужи – они блестят, и их отсвет указывает нам путь. Справа черная стена высокого леса и поднимающиеся крутые отроги Средневенгерских гор, слева непроглядный мрак ночи. И что в этом мраке – неизвестно! Мы идем под нудный ритм, механически перебирая ногами. Дождь хлещет с нещадной силой, и плащ-палатки уже не спасают. Вода проникает внутрь под телогрейку. Ноги мокрые насквозь. Люди идут молча – разговаривать нет ни воли, ни охоты. Ветер рвет плащ-палатки со страшной силой, бьет в лицо холодными, жесткими струями воды. Сквозь вой и заунывный посвист ветра слышны лишь чавканье воды под ногами да цоканье конских подков о камни. Машины идут медленно и тихо, приноравливаясь к пешему ходу людей, и их почти не слышно.