Текст книги "Управдом"

– В нашей стране все равны, – строго сказала она. – Как тебе не стыдно предлагать такое комсомолке, где твоя пролетарская сознательность?

Сергей возмущаться не собирался, за свою жизнь всякое повидал, среди его знакомых женского пола встречались как те, кто считал, что мужчина должен оплачивать все, так и такие же современные девушки, не отягощенные предрассудками. И, если здраво рассудить, он предпочитал вторых, с ними и сложностей было гораздо меньше, и расставались они, когда приходило время, без особых эмоций.

Единственное, что его огорчало, так это то, что здесь членам профсоюза фабрики и комсомольцам те же самые билеты обходились по два рубля вместо трех. Денег у Травина почти не осталось, зарплата, даже с надбавкой, обещанной Кацем, светила только через десять дней, а брать подношения нэпманов он как-то брезговал, несмотря на то, что в коммунхозотделе этим промышляли многие.

Фильм он уже успел посмотреть в «Художественном», все три части, по контрамаркам от профсоюза. Картина ему и тогда не очень-то понравилась, во-первых, тем, что была чернобелой и немой, с картонными актерами и детскими спецэффектами, а во-вторых, с точки зрения сотрудника секретного стола, все эти дергания героев были пустым занятием. На месте ленинградской милиции он бы перестрелял злодеев, не успей они сойти с корабля, и закрыл тему с империалистами, но авторам картины удалось растянуть эту бессмыслицу на три часовых сеанса.

А вот Люба смотрела раскрыв рот, кричала, переживала, прижималась к Сергею невыдающейся грудью и хватала его за руку в самые острые моменты.

– Какая же она красавица, – заявила машинистка, когда картина закончилась, и они в числе последних посетителей вышли из клуба. – И молодец. Не побоялась пойти против проклятых буржуев, хоть и американка, но настоящая, по сути, советская женщина. Я бы тоже вот так поступила. Отличный фильм, правда?

– Сногсшибательный, – подтвердил Сергей. – Куда пойдем? К тебе или ко мне в общежитие?

– Сегодня не выйдет, у меня дела, надо готовиться к завтрашнему собранию. Будем голосовать за то, чтобы нашему городу дали имя настоящего революционного героя, вместо старорежимного названия. Пойдем с нами, заодно и поучаствуешь? – и она кивнула на компанию явно комсомольского вида. – Отличные ребята, из цеховой комсячейки.

Травину отличные ребята не понравились. В основном тем, что все они были в разной степени навеселе – водку в буфете клуба комсомольцам разливали за минусом трети цены, а пьяных Сергей не любил и в этой жизни, и в прошлой. Сам он после контузии если и выпивал изредка, то никакого удовольствия от этого не получал, и опьянения тоже, словно вода проскакивала через пищевод, только голова иногда болела от тридцативосьмиградусной продукции Наркомпищепрома. На семерых ребят в этой компании было всего две девчонки, включая Любу, а это значило, что дело непременно дойдет до драки. Начинать жизнь в городе с мордобоя Сергею не хотелось.

– Нет, сам дойду, – решил он.

– Ну, как знаешь, – Люба разочарованно тряхнула головой. – Увидимся завтра.

И убежала.

Редко, очень редко его здесь вот так оставляли без женского внимания – свободные нравы Республики Советов совершенно уничтожили буржуазную скромность и мораль. Мотоцикла, чтобы добраться до общежития, тоже под рукой не было, его Сергей оставил в гараже коммунхозотдела, на всякий случай – украсть не украдут, а вот колеса отвернут и приделают к какойнибудь телеге, и бензин сольют. Технику даже в гараже спасало только то, что в мототехнике в Республике Советов мало кто разбирался.

Молодежь кучками пробиралась по улице Советской Конституции через мост, горланя песни, и исчезала на той стороне реки; мероприятие закончилось засветло, только-только начинало вечереть, ясная погода, уходящее за горизонт солнце и растущая луна, уже вылезшая на небо, отлично освещали дорогу, и Травин самонадеянно решил, что дойдет до дома сам, в одиночку. Можно было отправиться вслед за остальными, а можно было вернуться чуть назад, на улицу, названную в честь эсера Егора Сазонова, убившего царского министра фон Плеве, дойти до другого моста и оказаться почти в центре города, возле Богоявленского собора, который в прошлом году, как выяснил Сергей, остался без колоколов, но все равно с попами. А там уже и до фабричного общежития, куда поселили Травина, было рукой подать. И путь был вроде как покороче, чем тот, который выбрало большинство.

Дорога шла мимо складов, забитых чуть ли не до крыш. Водная артерия, соединявшая Рогожск и Москву, позволяла вывозить отсюда грузы по реке, и с окрестных волостей на склады свозили и зерно, и мануфактуру, и прочие товары, которых в уезде выпускалось множество.

Сергей быстро понял свою ошибку, равно как и то, почему никто из зрителей не отправился по тому же маршруту. По улице Советской Конституции можно было дойти до трамвая, ходившего с утра и до самого вечера, и на нем доехать через весь город до нужного места – если ноги устанут. И замощена она была камнем, не в пример той, по которой он теперь шел, периодически спотыкаясь.

Когда Травин наступил первый раз во что-то липкое и дурно пахнущее, то просто выругался и постарался дальше обходить конские каштаны, но это не всегда получалось – улицу Сазонова никто не убирал, так что уже через две сотни метров он только и делал, что матерился. Сергей всерьез думал повернуть обратно, к цивилизации, и только врожденное упрямство тянуло его вперед.

Распахнутые ворота склада он увидел, только когда подошел практически вплотную. Длинное кирпичное здание стояло в сорока метрах от улицы, которая в этом месте поворачивала, и Сергей ошибся, принял отводок из утоптанного грунта за основной путь. Рядом с воротами стояла телега, заполненная едва ли на треть какими-то тюками; когда Травин подошел, здоровый бородатый мужик в ватной кофте поправлял подпругу. Лошадь фыркала и пыталась его укусить.

– Эй, – Сергей приблизился почти вплотную, прежде чем мужик его заметил, – не пойму, свернул, что ли, не туда? Это улица Сазонова?

– Улица дальше, – бородатый мотнул головой, – иди своей дорогой, мил человек, не мешай работать.

Он разогнулся, выгнув спину, рукава фуфайки были обрезаны, выставляя на обозрение мощные руки, заканчивающиеся толстыми пальцами. Грузчик был немного ниже Травина, зато в плечах как бы не раза в полтора шире. По тому, как он подхватил небрежно тяжеленный с виду тюк и легко забросил его на телегу, можно было представить, насколько этот мужик был силен. К тому же бородатый был не один, еще двое стаскивали тюки поближе к выходу, судя по тяжелому дыханию, груз действительно весил немало. Травин бы так и ушел, но увидал в неясном свете керосинового фонаря, освещавшего помещение, чьи-то ноги. В горизонтальном положении. То, что происходило на складе, его никаким образом не касалось, валяется человек на полу, может, устал и отдохнуть прилег. Житейская логика говорила, что нехорошие дела обычно обделывают ночью, когда никто не видит и все спят, а не вот так вот – практически среди бела дня. Но без малого год, проведенный в угро, подсказывал, что что-то тут нечисто.

– Может, помочь? Я бы за пару рублей тут перекидал вам груз-то, – предложил он бородатому, – а то на фильму потратился, гол как сокол. Вон смотри, какая тяжесть, сами не сдюжите.

На вид те двое, что таскали тюки, были не такие уж хилые. Ростом, может, поменьше Сергея на голову и пожиже того, что у телеги стоял, но телосложением крепкие. Бородатый обернулся, тихо свистнул. И из глубины склада показался еще один, невысокий и худой, со шрамом на подбородке.

– Вот, – мужик кивнул худому на Травина, – заработать хочет. Говорит, пожрать не на что купить.

– А ты? – худой покосился на Сергея.

– Я ему баю, мол, иди своей дорогой, барин.

– Гражданин, – поправил его худой, чуть картавя. – Бар нету теперь, извели под корень породу поганую. А все правильно вам мой друг объяснил, мы сами отлично справимся. Вы куда направляетесь, товарищ?

– К мосту.

– Так это вам в другую сторону, – худой радушно улыбался, держа руку в кармане. Двое его товарищей перестали таскать тюки и подошли поближе, обошли Травина стороной и встали чуть позади. – Направо надо, до фабрики, аккурат где новый клуб, а там по Конституции до трамвая. Здесь, сами видите, грязно и вечереет уже.

– Да уж сколько прошел, – Сергей развел руки в стороны, показывая – сколько. – Тут вроде недалеко, доберусь. Мне вот заработать бы чуток, билеты, зараза, дорогие, и за что только целковые дерут.

Худой внимательно и, как казалось Травину, с сочувствием его выслушал, чуть кивнул головой. Двое его подручных схватили Сергея за разведенные руки и потащили к воротам склада. А бородатый постарался ткнуть ему в челюсть своим громадным кулаком. Травин среагировал слишком поздно, постарался уйти вправо, и удар попал ему в левое плечо. Кулак ударил с такой силой, что Сергея развернуло вместе с подельниками бородатого. Те растерялись, но руки продолжали держать крепко.

Бородатый приготовился ударить ногой в живот, драться он не умел, но за счет массы и большой физической силы наверняка пробил бы Сергею брюшину, поэтому Травин откинулся назад и лягнул того, что был справа, сапогом в пах. Врезал ему изо всех сил. Каблук впечатался в промежность грузчику, тот взвыл, отпустил руку и упал на колени.

Второй грузчик попытался ударить Сергея в ухо, но промахнулся, и кулак только скользнул по волосам. Сергей перехватил руку, заломил ее и дернул вперед, заставляя грузчика потерять равновесие. Тот сделал шаг, припадая на колено, и тут же сапог Травина врезался ему в челюсть, чуть пониже виска. Раздался хруст, вскрик, и вторая рука освободилась.

Бородатый заревел, словно медведь, и кинулся на Сергея, пытаясь сбить с ног. Травин старался не упустить из виду худого, тот был неприятно спокоен и передвигался так, чтобы все время оказаться вне поля зрения, так что нападение это почти пропустил. Они с бородатым покатились по земле, собирая пыль, грязь и конский навоз, мужик попытался сжать его, переломать ребра, но понял, что Травин тоже не дрищ какой, и вцепился ему в горло.

Сергей в этот момент лежал на боку, чуть придавливая бородатого, для размаха места не было, поэтому он локтем врезал ему в бок. Толстая ватная фуфайка немного смягчила удар, но с таким же успехом Травин мог колотить по каменной стене, бородатый словно ничего не почувствовал. Перед глазами поплыли темные пятна – кислород практически перестал поступать в мозг. Сергей забросил руки назад, к шее, нащупал ладони мужика и сломал ему мизинцы, а потом безымянные пальцы. И средние. Раздался громкий треск, как будто ломали доски. Бородатый от боли неожиданно тонко запищал, отодвинулся, и тут уж Сергей двинул ему локтем в горло. Раздавленный хрящ хрустнул, прервав писк, бородатый закашлялся, нехорошо так, с одышкой, и обмяк.

Худой стоял, держа в руке револьвер.

– Переполошишь всех, – Травин вскочил на ноги, походя пнул одного из грузчиков – тот пытался подняться. Пелена от глаз быстро отступала. – Сбегутся на выстрел, не успеешь утечь.

– Согласен, – худой сунул револьвер обратно в карман, вытащил нож. – Сделаем это тихо. Прыткий ты, товарищ барин, где так драться научился?

Видимо, он ожидал, что Сергей ответит, и прыгнул вперед. Но Травин таких штучек навидался, заговорить зубы и зарезать, это у бандитов первое дело. Так что он чуть согнул ноги и качнулся в сторону. Нож пропорол рубаху, Сергей попытался перехватить руку, но худой был юрким и проворным. Он отпрыгнул, перекатился и полоснул Травина по ноге.

Сергей зашипел – рана была неглубокой, только штанину ему худой разрезал и чуть по мышце попал, но кровь теперь заливала сапог. Противник тем временем переместился поближе, и постарался ударить Травина в горло. Но разница в росте была слишком большой, расчет худого строился на том, что рука с ножом, распрямляясь, становится твердой, получая опору, и в то же время гибкой в кисти, от такого удара уйти трудно, лезвие входит снизу в подбородок с выкрутом и, пройдя через мягкие ткани, проникает в мозг.

Травин качнул головой в сторону, пропуская лезвие между шеей и подбородком, и попытался зажать ладонь, придавив голову вперед. Но худой ловко вывернулся, отскочил назад, а потом снова резко сократил расстояние, почти вплотную, перекинув нож в левую руку. Сергей почувствовал, как лезвие входит ему в бок, рассекая ткани тела. По всему он должен был отпрянуть, давая человеку со шрамом возможность ударить еще раз, но не сделал этого. А наоборот, практически прижался к противнику, обхватил его голову, засунул средние пальцы в уши, а большими надавил на глаза. Нажал что было силы, выдавливая глазные яблоки, правый глаз худого почти вывалился из орбиты. Тот захрипел, попытался вырвать ладонь, и тогда Сергей резко развел руки и ударил по ушам. Чувствуя, как немеет бок, двинул худого по колену, ломая сустав, и рухнул на него сверху. Бандит дернулся, по телу пошли судороги.

– Эй, – прохрипел Сергей, – ты не умирай, мы еще поговорить должны.

Но худой не отвечал. Он закатил оставшийся глаз и не дышал.

– Черт, – выругался Травин, сознание плыло, видимо, нож задел в организме что-то важное.

Тот грузчик, которому достался удар по детородным органам, полз на четвереньках к Сергею. Медленно, но все равно, шажочек за шажочком приближаясь. В руке у него был нож. Второй грузчик тоже все пытался приподняться, но каждый раз падал на землю, мотая головой. Изо рта у него шла пена. И если он был не очень опасен, то вот первый – вполне мог до Травина дотянуться.

И ведь дотянулся, схватил рукой за ногу, потянул на себя. Сергей попытался отпихнуть его второй ногой, только по пальцам попал, грузчик застонал, но ногу не выпустил. Наоборот, теперь он вытягивал руку с ножом вперед, пытаясь проткнуть Сергея. Один раз даже попал, но то ли сил у мужика было маловато, то ли нож туповат, только штанину и кожу проткнул слегка.

Травин нащупал в кармане худого револьвер, вытащил, выстрелил два раза в налегающего на нож грузчика, попал в голову – первая пуля вошла в лоб, чуть выше правого глаза, а вторая в щеку. Еще две пули выпустил во второго, вроде попал, тот дернулся и уже не пытался подняться.

И остаток – в воздух.

Глава 4

Очнулся Сергей в небольшом помещении, в котором стояли три кровати – каждая по своей стене. Все, кроме той, на которой он лежал – пустые, с аккуратно сложенными серыми одеялами поверх сероватых же простыней. Травин повертел головой, разминая затекшие мышцы шеи, в центре комнаты с деревянного потолка свисала лампочка накаливания на коротком проводе, стены были выкрашены светло-серой краской, под которой угадывались кирпичи, окна в комнате не было, зато была дверь, для разнообразия – темно-красная.

Вот только добраться до нее Травин не мог – кто-то его надежно привязал к койке. Кисти и щиколотки были зафиксированы матерчатыми лентами, обернутыми несколько раз, порвать их Сергей даже не пытался. Пальцы рук и ног затекли; приподняв голову и скосив глаза, Травин поймал взглядом правую кисть, пошевелил пальцами, те вроде были розовыми, значит, или привязывали недавно, или не затянули слишком сильно. Одет Сергей был в длинный халат с завязочками на спине – он ощущал каждый узелок.

– Эй, – закричал он, – есть кто живой, ссать хочу!

На самом деле Сергей хотел и в туалет, и есть, и еще много чего, кричать пришлось долго, он даже слегка охрип, зато подергавшись, обнаружил, что почти ничего не болит. Нож, который ему всадил в бок худой бандит, должен был пропороть печень, а с пробитой печенью человек, считай, не жилец, внутреннее кровотечение сделает его покойником за несколько минут. Значит, обошлось, в который раз уже. Если бы Травин верил в бога, то решил, что ему помогает ангел-хранитель, а так – списал все на везение.

Через пять минут криков дверь отворилась, и вошел низенький толстенький человечек в белом халате в сопровождении военного без знаков различия, вооруженного наганом.

– Раз кричит, значит, поправляется, – полуобернувшись к военному, сказал доктор. – Смотри-ка, прыткий какой. Идите, милейший, и сообщите начальству, что наш подопечный проснулся.

Военный что-то забубнил, но врач решительно выставил его за дверь.

– Райх Генрих Францевич, – представился он. – Что же вы, голубчик, хулиганите? Переполошили всех, а лежали бы тихо, и глядишь, все бы обошлось.

– Что обошлось? Где я? Какое число? – Травин заморгал. – Я хочу ссать. Что, прямо в койку напрудить?

– Нет уж, для таких нетерпеливых у нас есть утки, но не стоит зря беспокоить санитарок и Дарью Павловну, – врач протестующе замахал пухлыми руками, – потерпите, милейший, буквально пару минут. Товарищи из милиции проводят вас в отхожее место, прошу, дождитесь их.

– Я что, арестован?

– Именно так, хотя эти держиморды говорят, что только задержали до выяснения, – Генрих Францевич чуть было не прослезился от того, что его подопечный так сообразителен. – Вы, голубчик, только не волнуйтесь, раны едва зажили. Мы ведь, почитай, с того света вас вытащили, нож прямо по печеночной вене полоснул, надрезал слегка, чуть вправо, и сейчас бы апостолу Петру рассказывали о прошедшей жизни.

– Я атеист, – Травин осторожно попытался втянуть живот, напрягая мышцы, но боли не почувствовал. – Сколько уже так валяюсь?

– Восьмой день, – охотно ответил врач, сложив руки на животе и любуясь пациентом. – Вы уникальный случай, молодой человек. Первый раз вижу, чтобы на людях все так быстро заживало. Другие, считай, с месяц будут валяться, если их так же подрежут, а вы за неделю как огурчик, прямо загляденье. А вот и товарищи милиционеры пожаловали.

В комнату вошли двое мужчин в милицейской форме образца 1926 года, споро отвязали Травина от кровати и довели до отдельного помещения, где стояла фаянсовая чаша с деревянной грушей на цепочке, свисающей с чугунного бачка. Дверь не закрывали, внимательно следили, чтобы задержанный сделал все свои дела тщательно и без эксцессов. Сергея присутствие посторонних не волновало, он и не такое в своих жизнях пережил.

– Ну что, братушки, пошли обратно? – он натянул штаны, сжал несколько раз кулаки – силы ушли, но обещали вскоре вернуться.

Братушки кулаки оценили, и весь обратный путь Травин шел под прицелом наганов.

В кабинете начальника отделения рабоче-крестьянской милиции Гирина было накурено. Не так, чтобы топор висел, но наган вполне бултыхался бы в сизом от дыма воздухе, не падая на пол.

– Ну что скажешь, Иван Мироныч? – Мальцев листал бумаги, пока Карецкий сражался со старым окном, пытаясь его открыть.

Гирин, крупный мужчина сорока лет, со вчерашней щетиной и выбритой до блеска головой, сосредоточенно изучал отчет дактилоскописта. Начальником отделения РКМ он был назначен всего год назад, а до этого занимался партийной работой, и, будучи человеком хоть и необразованным, но неглупым, прислушивался к мнению более опытных коллег.

– Сомнения меня гложут, – поделился он. – Вот, Семченко пишет, что совпадают пальчики с тем ножом, что мы нашли. И сам ножик похож, прям брат-близнец. Только как-то это вышло неожиданно, легко, стало быть.

– Так чего ты жалуешься? – Мальцев потер глаза – дым уже до слез довел. – Это мне вон рыдать надо, три трупа и один-единственный свидетель, он же потерпевший, который ничего не помнит и все события без сознания провел. К этому суповому набору один обвиняемый, и тот в больнице валяется, доктор говорит, что если и очнется, то может дней через пять, не раньше, а пока только в утку гадит.

– Не обвиняемый, а подозреваемый в совершении, – поправил его Карецкий. Он наконец-то справился с окном, и свежий воздух кое-как разогнал клубы папиросного дыма. – И свидетель твой его не опознал.

– Да он вообще путается, этот сторож, то четверо грабителей было, то трое, хорошо хоть Панченко опознал уверенно, ну который с ножиком этим. Тот у него что-то спросил, а потом Сивухин и не помнит ничего. На голове шишка, в мозгах физический вакуум. Кто его, кроме Травина, мог так треснуть? Панченко ростом не вышел, а остальные двое, хоть и крепкие, но с такой силой и с такого угла не могли ударить, так судмедэксперт считает. Остается один подозреваемый.

– Не сходится, – Карецкий уселся на стул, закинул ногу на ногу, затянулся с удовольствием. – Травина этого, считай, половина комсактива видела, он в кинематограф Любку Акимкину из исполкома водил. Судмедэксперт говорит, что, скорее всего, именно он бандитов замочил, судя по характеру смертельных травм. Ты чего так на парня взъелся?

– Да от безысходности, – пожаловался Мальцев. – Понимаю, что на него особо ничего нет, но вдруг ниточка протянется. Он приезжий, на должность хлебную устроился, по домам шастает, того и гляди, с нэпманов дань собирать начнет. И пошел-то ведь не со всеми, а через дорогу эту, где только подводы и ездят. Спрашивается – зачем? Что ему не шлось среди людей-то. Может, и связан как-то. Пришел к подельникам подмочь, и не поделили они что-то, такое тоже бывает. Бумаги на него пришли?

– Пришли, – Гирин усмехнулся. – Ты удивишься, когда узнаешь, где он раньше служил.

– Да ну, подумаешь, – следователь махнул рукой, – легавым он был, из ваших, так ведь?

– Откуда знаешь? – взвился Карецкий.

– Связи есть, – Мальцев загадочно улыбнулся. Потом рассмеялся устало. – Кац намекнул, а потом уж я сам узнал. Знакомый работает следователем в Замоскворецком райсуде, так этот Травин у них в райугро служил, какая-то нехорошая история с ним вышла, после чего из органов правопорядка его поперли. Так что подозрения, Иван Мироныч, остаются. Может, на руку нечист наш инспектор или еще чего похуже. А точно я узнаю, когда вы мне на подозреваемого все материалы передадите. Ты уж давай, дорогой товарищ Гирин, колись, что там на него.

Карецкий с Гириным переглянулись.

– За пьянку из органов отчислили, – начальник милиции положил кулаки на стол. – Но на самом деле, мне тут сорока на хвосте принесла – да-да, не только у тебя есть знакомые в столице, так вот. За драку его вышибли. Один из агентов на него донес, что так, мол, и так, беляк этот Травин, сражался на стороне контры и работал на купцов при царе. Но не подтвердилось, ОГПУ проводило проверку вместе с адмотделом. Собирали показания свидетелей из армии, так те утверждают, что он белофиннов голыми руками давил, одного полковника ихнего просто кулаком до смерти забил, не успели оттащить. Да еще сам председатель совнаркома Карелии товарищ Гюллинг за него поручился, мол, с лучшей стороны знает, как настоящего красного бойца. Так что не стали дело раздувать, хотя агента, что на него донос написал, этот Травин вроде как проучил. Тот теперь маму родную не узнает, разумом стал словно дитя, ходит под себя и кушает с ложечки.

– И за это выгнали? За дело ведь проучил, эдак, если каждый начнет доносить запросто так, мы вообще без личсостава останемся, – Мальцев сплюнул.

– Не то чтобы с треском выперли, дали выговор, естественно, настоящую-то причину писать не стали, а водку кто не пьет. И потом потихоньку перевели на другую работу, в колонию детскую, вроде как и не особо виноват, но и в органах работать дальше не может, пока моральный облик свой не поправит. У стукача этого родственник дальний в управлении, с той же фамилией, он как раз и постарался. Почитаешь, поймешь, он от ОГПУ подпись ставил в деле. Тут далеко не все, но характер у парня прослеживается.

– Изучу, – следователь протянул руку, Гирин нехотя вложил в нее затертую синюю папку. – Как придет в себя, допрошу. Но подозрений с него снимать не собираюсь пока. Так что с бандой?

– Ты – следователь, тебе и решать, та ли это банда, что нэпманов резала, – Карецкий усмехнулся. – Но я надеюсь, что эта. И если окажется, что этот инспектор банду порешил, то мы еще в ножки ему поклонимся.

– Ты эти старорежимные штучки брось, – Гирин вздохнул. В милиции приходилось работать со старыми кадрами, сохранившими кое-какие привычки с царского времени вместе со свободой поведения, и вольница эта ему порядком надоела. – Что там еще?

В комнату заглянул пожилой милиционер.

– Так это, – сказал он, – очнулся болящий. В сознание как есть пришел. Жрать, то есть кушать, требует. Дохтур сказал, чтоб пока не беспокоить, значит. А я сразу сюда, как приказали.

– Свободен, – Гирин махнул рукой. – Ну что, Пал Евсеич, очнулся твой Травин. Подождешь или сразу допросишь?

– А чего ждать, – Мальцев встал, – сейчас только в суд заеду, стенографистку возьму, и поговорим. Посмотрим, что за фрукт.

Когда следователь вышел, Гирин и Карецкий переглянулись.

– Ох и прыткий этот Мальцев, – Гирин раздраженно швырнул карандаш на стол. – Чего, спрашивается, к парню приклеился? Видно же, что этот Травин тут ни при чем, шел мимо, увидел ограбление, попытался задержать бандитов по старой привычке. Силы не рассчитал. По всем статьям герой, а его на цепи держат.

– Дела сердечные, – Карецкий закашлялся, приложил платок ко рту. Когда отнял, на грязно-белой ткани проступило красное пятно. – Зазноба мальцевская тут боком вышла, Травин, по слухам, вокруг нее так и вьется, а теперь еще она и в больничке за ним утки выносит, наш следователь натура чуткая, деликатная, пережить этого не может. Вот и докапывается до каждой мелочи. Ты уж, Иван, проследи, чтобы парня в обиду не дать, если он и вправду чист, если надо, через партактив надави. А то каждого можно замазать так, что не отмоется.

– Понимаю, – Гирин согласно кивнул. – Эх, если бы не отметка в его деле, взял бы к себе, в рабоче-крестьянскую. Приглядеться надо. Считай, спас он нас, мы засаду устроили возле реки, как ты сказал, так двое пьяные пришли в зюзю, а еще один мальца прислал сказать, что заболел. А сам на следующее утро лыка не вязал. Впятером сидели, если бы эти бандиты прорвались, не известно, кто бы кого. Хорошо, что ты со своими ребятами на месте оказался. Может, надо было дружинников привлечь? Или в ГПУ дело передать?

– Сами справимся, а то сколько гонялись за бандой, поймать не могли, – Карецкий затянулся папиросой. – А то как чуть что, так в ГПУ, у них, понятно, возможностей больше, но и мы не лыком шиты. Мироныч, может, и взаправду Травина к себе возьмешь, когда все образуется? Парень он лихой, не то что твои олухи, только водку жрать да девок тискать на задержании могут.

– Ты все шутишь, с таким делом его хорошо если в управдомы поставят, – Гирин вздохнул. – Да и не водилось на прошлой работе за ним особых подвигов, так, сбоку припека в райотделе был. Видишь, с кем работать приходится, а где кадры взять? Лучших ты в угро переманиваешь, понимаю, иначе нельзя, но и ты пойми, Саша, это ж революционная милиция, мы образцом быть должны для советских граждан. А не буржуев щипать да торговок гонять по рынку.

– Кто-то этим должен заниматься, – субинспектор легко засмеялся, затянулся в последний раз, выбросил гильзу в окно. – Мироныч, не унывай. Такое дело раскрыли, считай, молодцы мы. Эх, сейчас бы отдохнуть немного, и снова в бой. Как в гражданскую, помнишь? С шашкой на врага, чтобы пыль под копытами и ветер в лицо, а за нами полусотня с гиканьем и тачанка с пулеметом. Вот жизнь была, ясно и понятно, там враг, тут – друг. А голова пусть у следователя болит, он жопу в кабинете отсиживает, пусть чуток тоже поработает, ну хоть иногда.

Мальцев отсиживаться не стал, выйдя из отделения РКМ, запрыгнул в подошедший с оказией трамвай, ткнул кондуктору красную книжечку в лицо и, проехав несколько остановок, выскочил на улицу. От здания суда до больницы, где держали задержанного, идти было не больше десяти минут быстрым шагом, стенографистка оказалась на месте, так что он подхватил женщину под руку и поволок за собой. Та только тяжело вздыхала, прижимая блокнот и карандаш к груди – Элле Прокловне было уже пятьдесят пять лет, и в суде она работала еще при Николае Втором Кровавом.

– Пашенька, помедленнее, – только и просила она, увлекаемая железной рукой закона.

Мальцев посмеивался, обещал, что как дело закончат, так он ее домой отпустит, несмотря на середину рабочего дня, и кое-как добрался до здания Рогожской больницы, там через хирургическое отделение прошли к выходу в непременный для каждой больницы сад с гуляющими на свежем воздухе выздоравливающими, а уже оттуда в отдельно стоящий флигель, где и лежал подозреваемый.

– Не разрешу, – доктор Райх стукнул кулаком по столу. – Хочешь допрашивать – в тюрьме у вас есть отделение специальное, вот туда и переводи. Больной только в себя пришел, давление высокое, кровь к голове и животу приливает. А если будет разрыв? Кто отвечать – опять я?!

– Опять ты… – Мальцев приблизился к доктору, перегнувшись через стол. Райх мог колотить кулаками сколько душе угодно, на следователя это впечатления не производило. – Душонка мелкобуржуазная, только о своем спокойствии и печешься, можно подумать, тебя этот больной волнует. Чтобы через пятнадцать минут был готов, а то я в твоей богадельне такой шмон устрою, ты зэков лепить будешь в лагерях, и никакой Кац тебя не прикроет.

– Да хорошо, хорошо, – Райх поднял пухлые ладошки вверх, – будет тебе твой Травин через пятнадцать минут, Даша с ним закончит, и проводят его держиморды в кабинет. Было бы из-за чего ссориться.

– Ладно, – следователь сел обратно на стул, потер ладонями лицо, – ты, Генрих, меня извини. День тяжелый, вот и сорвался. Выдержит он допрос?

– Бить не будешь – выдержит, – доктор небрежно махнул рукой. – Здоровый, как бык. Другой бы еще неделю валялся, и не выкарабкался бы, а этот в себя пришел и сразу начал внимания требовать. Обед слопал так, что за ушами трещало, добавки потребовал, а где я продукты буду лишние брать? Медсестер опять же за задницы щиплет, те смеются, вроде как нравится им, а дисциплина страдает. Милиционеры его побаиваются, из-за двери подглядывают, в палату – ни-ни, так что допрашивай, забирай к себе в кутузку, и чтобы духу его здесь не было. Гиппократу я больше ничего не должен.

– Гиппократу, может, и нет, а вот Российской Советской Федеративной Социалистической Республике – еще как должен, – веско сказал Мальцев. – Ладно, жду его здесь, пока просто поговорим. Эй, Свешников!

В дверном проеме появился милиционер.

– Давай сюда задержанного, и Эллу Прокловну пригласи, а то она спешила очень.

Милиционер усмехнулся в густые усы и ушел. Мальцев пристально посмотрел на Райха. Тот только плечами пожал и тоже вышел.

Травин в сопровождении двух милиционеров появился только через двадцать минут. Мальцев успел чаю выпить и съесть половину сдобной булочки из больничного рациона, Элла Прокловна от чая отказалась, а вот на сдобу смотрела жадно, пришлось поделиться.