Текст книги "Александр Невский"

В стиле своего времени, Александр не любил убивать знатных врагов. Но действовал он своеобразно: брал противников в плен без корыстных соображений и, победив в бою, просто отпускал! То, что было в обычае у всей «благородной» Европы, в том числе на Руси, не казалось князю соответствующим воинской чести и задачам войны…

Когда Фёдор и Александр освоились с конями и основными видами оружия, которое им предстояло применять, Ярославу и Ростиславе настал черёд подбирать сыновьям настоящих княжеских коней. По данным остеологов, изучающих найденные археологами останки костей, кони на Руси в XIII в., как и прежде, были в основном низкорослыми. Однако потребности князей и бояр заставили уже к XII в., когда дружина окончательно сформировалась как элитное конное воинство, вывести особую породу крупных и быстрых («борзых») боевых коней. Ещё до рождения отца Александра русские боевые кони славились в Германии и лестно упоминались поэтами во Франции[45]45
  Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. III. Доспех, комплекс боевых средств IX–XIII вв. С. 56–57.


[Закрыть].

Лучшие кони были не только «борзы», но и «горазды играти». Чтобы на них скакать, отмечают летописцы, требовалась «храбрость». Своё мастерство владения волшебными конями Фёдор и Александр показывали на княжьем дворе, перед высокой дворцовой галереей-гульбищем, с которой смотрели на них батюшка с матушкой. В отличие от современных нам родителей, Ярослав и Ростислава не пугались за детей, а лишь радовались, когда сыновья «всяким оружием играли и храбро скакали». Они хвалили того сына, который выбирал самого лихого коня и «был хитёр на нём сидети». Ведь в этом был залог безопасности сына на войне!

Лучшие кони давали княжичам преимущества и в мирной жизни. Например, они могли обскакать соперников на любимых русскими людьми того времени конских ристаниях, посмотреть на которые собирались толпы горожан. Победы на ристаниях и турнирах – «игрушках» знатных воинов, обеспечивали юношам авторитет среди сверстников и воинов, которых им предстояло повести за собой. За слабым и неумелым князем дружина, сколько ей ни плати, на смертный бой бы не пошла. А именно такие бои на пределе человеческих возможностей предстояли Александру.

Оставшийся в народной памяти образ юного князя в сверкающих доспехах, на играющем от избытка сил боевом коне, с развевающемся за плечами алым шелковым плащом[46]46
  Княжеский плащ-корзно представлял собой большой (до пят) полукруг (или даже 3/4 круга) драгоценной материи, обычно сшитой из кусков: шелка такой большой ширины тогда просто не умели ткать. По периметру, особенно по прямым отрезкам и вокруг горла, он отделывался парчой и драгоценным шитьём. В «мирном» варианте корзно набрасывалось сзади-слева и застёгивалось на правом плече. Чтобы высвободить левую руку, Александр Ярославич должен был согнуть её в локте и подобрать на неё подол красивыми складками. Тогда впереди плащ образовывал направленный вниз угол, который мы видим на иконах. В боевом варианте плащ скреплялся впереди или пристёгивался к плечам, закрывая всадника ниже стремян и коня до хвоста. Эксперименты современных реконструкторов показали, что в скачке корзно развевалось за плечами зигзагами – именно так, как изображено на иконах святых конных воинов!


[Закрыть], вполне соответствовал действительности. Но его никто бы не запомнил, если бы у святого князя не было ещё одной, невидимой брони и всепобеждающего оружия – правды. Не просто искренняя вера (она наверняка была и у многих его врагов), но сознание правоты княжьего дела вело за Александром его победоносных воинов.

Именно служение правде было главным, что получил от воспитания и обучения Александр. И именно оно подверглось самым серьёзным испытаниям после вступления отрока в суровую взрослую жизнь.

Часть II. Испытания

Глава 1. Князь Новгородский

Александр Ярославич вступил в политическую жизнь, превратившись из княжича в князя, в конце лета 1228 г., ещё далеко не закончив ни книжного, ни воинского обучения. В это время семья Ярослава, не желая упускать из рук доходов с Великого Новгорода, оставила 8-летнего Фёдора и 7-летнего Александра княжить в величайшей республике Европы, в то время как их отец с матерью уехали в Переяславль.

Разумеется, с отроками остался их «дядька» Фёдор Данилович, а практические заботы княжения взял на себя отцовский управляющий – тиун Яким, которому подчинялась группа чиновников и дворян. И всё же решение Ярослава и Ростиславы оставить детей в чужом городе требует разъяснения.

Ещё в 1225 г. новгородцы послали к Ярославу в Переяславль посольство с приглашением прийти к ним княжить. Князь понимал, что предложение сделано новгородцами не от хорошей жизни, и наверняка обсуждал на семейном совете все подводные камни, связанные с походом в Новгород. Там рьяно боролись между собой «золотые пояса» – примерно 300 знатнейших и богатейших граждан.

Именно они определяли судьбу республики, выступая от имени её главного государственного органа – веча (пока народ не бунтовал), решая важнейшие вопросы экономики и политики и проводя своих ставленников на княжение и выборные посты.

На обоих берегах реки Волхова раскинулся величайший из средневековых городов-республик Европы. Берега реки, поделенные на пристани, были густо уставлены кораблями разных стран и народов. Временами они покрывали Волхов так, что пожар с одного берега по судам перебрасывался на другой. Город был обнесен могучими стенами, а вокруг него располагались кольцом укрепленные монастыри. В центральной части высился кремль, защищавший гордость новгородцев – собор Софии, символ государственного суверенитета. «Где святая София – тут и Новгород!» – говаривали граждане, свысока смотревшие на подвластные князьям города.

Сами-то они издревле не допускали, чтобы в Новгород «сажали» князей из стольного града Киева, но только «вводили» к себе князя (и при нужде изгоняли), а еще лучше – «выкармливали» с малолетства. Когда в 1118 г. Владимир Мономах вызвал новгородских бояр в Киев, чтобы заставить присягнуть на верность своему внуку, князю Всеволоду, некоторых из них пришлось за непокорство заточить. Вот как, по рассказу былины, говорил один из узников, сотник Ставр (которого потом молода жена еле вызволила из «погребов глубоких»):

 
Ой, глупые бояре, неразумные,
Они хвалятся градом Киевом…
А что за ограда во Киеве
У ласкова князя Володимера?
У меня ли, у Ставра, широкий двор
Не хуже будет города Киева!
 

Конечно же, былинный герой несколько преувеличивает. Но во времена Александра Новгород, застроенный как скромными домами бедноты, так и преобширнейшими дворами знати, был воистину огромен. Одна окружность его укреплённого вала составляла 6 км! За этими укреплениями жило 40 тыс. горожан, в городе и вокруг него стояло 40 монастырей (вдвое больше, чем во Владимире, и в 40 раз больше, чем в Переяславле). Ни Владимир, ни Венеция, ни Киев, ни Любек, ни Чернигов, ни Бремен, ни даже разорённый крестоносцами Царьград не могли с ним сравниться! Населённости, богатству и властолюбию Новгорода уступали даже Смоленск и Галич, не то, что такие мелкие селения, как Париж и Лондон. Так что пафос сказителей былины был оправдан. Не ошиблись былинники и в итогах конфликта Ставра Годиновича со товарищи с великим князем киевским.

В 1136 г., как писал в летописи знаменитый новгородский математик Кирик, «не восхотели люди Всеволода». Горожане восстали и изгнали князя с его приспешниками, конфисковав имущество сторонников княжеской власти. С той поры новгородцы управлялись сами, нанимая князей главным образом для военных нужд и ставя власть города выше всех земных правителей. Если почти все воины Европы писали на знаменах: «С нами Бог!», то новгородцы шли в бой с кличем: «Кто на Бога и Великий Новгород!»

Источником власти в республике было народное собрание – вече. Оно избирало главного управителя – посадника, а также воеводу – тысяцкого, в мирное время ведавшего торговыми делами вместе с архиепископом и руководством купеческих корпораций. Архиепископа новгородцы именовали владыкой и гордились, что по рангу он был на Руси вторым духовным лицом после митрополита Киевского. Софийскому дому – резиденции владыки в Новгородском кремле – принадлежали огромные земельные владения, а вместе с духовными властями (архимандритами и игуменами, священниками крупнейших соборов – протопопами) архиепископ играл очень важную роль в решении судеб республики.

Боярские роды и их политические объединения, купеческие корпорации, кончане (выборные главы пяти районов города – концов) и уличане (предводители свободного населения улиц) обычно оказывали определяющее влияние на вечевые постановления. Случалось, однако, что народ – «простая чадь» – приходил в сильное негодование от деяний властей и закулисных сделок сильных мира сего. Тогда мятеж обрушивался на видных деятелей республики. В 1209 г. несметные богатства посадника Дмитра Мирошкинича были разделены восставшими «по зубу, по 3 гривны по всему граду». Через 20 лет, уже при Александре Ярославиче, «взмятеся весь град» против архиепископа Арсения и тысяцкого Вячеслава, оружие погуляло и по боярским дворам. В результате был поставлен другой архиепископ, а одним из его помощников сделали мастера Микифора-щитника.

Стоя на перекрестке мировых торговых путей, Новгород вел обширную торговлю с русскими княжествами, с Востоком и Византией. Он тесно сотрудничал с купечеством балтийского острова Готланд, Дании и Швеции. В немецком граде Любеке, который со временем возглавил Ганзейский торговый союз, новгородские купцы держали торговый двор еще с XII в., как и в Киеве. В свою очередь, западные купцы имели Немецкий и Готский дворы в Новгороде. Договоры с торговыми городами Балтийского берега, а позднее – с Ганзейским союзом, охраняли интересы русского купечества, дозволяя иноземцам только оптовую торговлю с новгородскими посредниками.

Отличием Новгорода от западных городов-республик, даже таких могучих, как Венеция и Генуя, была его огромная государственная территория, простиравшаяся от Балтики до Ледовитого океана и Урала. Она не только являлась неистощимым источником пушнины, моржовой кости, охотничьих соколов и прочего драгоценного товара. Хозяйственное освоение Севера и большей частью мирное включение тамошних народов в орбиту русской цивилизации давало ремесленно-торговому Новгороду и его форпостам-пригородам прочную экономическую базу.

* * *

За огромные доходы, которые давал наёмным князьям Новгород, боролись три основные группировки Рюриковичей: князья владимирские, черниговские и смоленские. Но в описываемый момент лидер смоленских князей, Мстислав Удатный, лихо воевал в Западной Руси, предоставив свои шансы на правление и партию сторонников в Новгороде зятю Ярославу и его родичам. В свою очередь, новгородцы явно не хотели приглашать к себе властолюбивого Ярослава, предпочитая его более смирных братьев и племянников, а то и хуже – князей черниговских.

Новгородский куш для князей был велик. Они не имели права заводить в новгородских землях свои владения, но получали дани с подданных республике земель, долю таможенных сборов и немалые судебные пошлины. Творить суд, как и защищать город своей дружиной, князья обязывались изначально, со времён легендарного Рюрика. Собственно, они и приглашались как третейские судьи и «третья сила», помогавшая новгородцам не перебить друг друга в междоусобной борьбе «золотых поясов» за власть, владения и доходы.

Гражданам было не жалко отдавать за это князю 2–3 тыс. гривен в год (в среднем около 1 тыс. кг серебра). Доходы республики, денежный запас которой хранился архиепископом (во избежание расхищения враждующими кланами), были гораздо выше! Но для князей, как бы ни обширны были их владения и сильны дружины, получить такие деньги иначе, чем с крупного торгового города (по доходности после Новгорода следовали Галич и Смоленск), было невозможно ни данями, ни удачным военным походом. Новгородский стол был воистину лакомым куском!

Однако любому князю жилось в Новгороде неспокойно. Далеко не всем удавалось продержаться в нём хотя бы один «финансовый год». В 1225 г. князь Михаил Всеволодович, при котором было «легко» Новгороду, вернувшись из похода, неожиданно заявил: «Не хочу у вас княжить, иду к Чернигову». Новгородцы, согласно местной летописи, молили князя остаться, но не смогли умолить и проводили с честью[47]47
  О событиях 1224–1225 гг.: НПЛ. С. 64.


[Закрыть]. Обычно это формулировка лукаво прикрывает факт, что одна группа «золотых поясов» насолила князю так, что он решил уйти, а другая была недовольна его уходом. Но в данном случае, похоже, новгородцы всерьёз опечалились.

Дело в том, что в прошлом году (год новгородцы считали с 1 марта) владимирские князья, в том числе Ярослав, во главе с великим князем Юрием Всеволодовичем двинулись на Новгород большой войной, требуя выдать им на расправу лидеров ненавистной «черниговской» партии во главе с посадником Иваном Дмитровичем. Но, вопреки ожиданиям, военная угроза южан лишь объединила Новгород. Летопись повествует, что республика собрала войска со всех земель, оградила город полевыми крепостями, а дороги – заставами. Граждане (конечно, не все, но многие) «хотели умереть за святую Софию о посаднике о Иване о Дмитровиче».

Узнав об этих сборах, владимирские князья дрогнули, памятуя о том, как страшны новгородские «пешцы» даже против лучшей дружины. Юрий Всеволодович сам пошёл на компромисс, предложив гражданам в князья черниговца, но всё-таки своего шурина, князя Михаила Всеволодовича. А вскоре Михаилу пришлось идти с дружиной на Юрия, отнимать у него награбленное в Торжке! Не мудрено, что после этого похода, закончившегося, к счастью, мирно, даже горы новгородского серебра его не прельщали…

А новгородцам до зарезу нужен был князь: с запада их владениям всерьёз грозила воинственная Литва. Напрягши свои великие умы, бояре и купчины пришли к соломонову решению. Так и быть, постановили они, призовём на стол знатного ратоборца Ярослава. Но в противовес ему сделаем владыкой могучую личность – самого Антония! Уж этот архиепископ найдёт укорот властолюбию Всеволодовича…

Крупный новгородский дипломат, боярин Добрыня Ядрейкович, был богомолен. В начале XII в. он отправился в Царьград, помолиться в знаменитых храмах и поклониться свезённым туда со всей империи православным святыням. Их он и описал в своей «Книге Паломник». Видимо, уже на обратном пути, везя с собою частицу Гроба Господня, боярин получил ужасающие известия о разорении Царьграда крестоносцами, и написал вторую редакцию «Книги» с рассуждением о пагубности для государства борьбы за власть, «свады императоров».

По возвращении из странствий (1211) Добрыня постригся в Хутынском монастыре (в десяти км от города по р. Волхов) и в тот же год стал новгородским архиепископом. Но в 1219 г. победила противная партия: архиепископом был поставлен изгнанный прежде владыка Митрофан, а Антоний, в свою очередь, бежал и стал епископом в Перемышле. Вернувшись в 1225 г. вновь и заняв владычный престол, архиепископ употребил своё немалое влияние, чтобы оградить республику от властолюбия князя Ярослава, не позволяя его сторонникам во главе с новым посадником и тысяцким проводить решения в пользу князя в правительстве и на вече.

Лишь через два года, в 1228 г., владыка в ходе споров потерял дар речи, «онеме», и «по своей воле» удалился в Хутынский монастырь. На его место Ярослав провёл владыку Арсения: по словам злоязычных новгородцев, за «мзду князю»[48]48
  НПЛ. С. 64–65, 67, 72 и др. СККДР. С. 39.


[Закрыть]. По мнению историка В.Т. Пашуто, «мзда» за посвящение в епископы стоила тогда 1000 гривен, а в архиепископы – и того больше[49]49
  Пашуто В.Т. Александр Невский. С. 32.


[Закрыть]. Во время случившегося в что же год народного восстания, изгнавшего Арсения (он заперся в храме Св. Софии, а затем ушёл в Хутынский монастырь), Антония «введоша опять» на престол. Верно, от того, что он не мог говорить, с ним «посадили» двух мужей: Якуна Моисеевича и Микифора Щитника. Этих народных представителей не потерпел в следующем году вернувшийся в город князь Михаил Всеволодович. «Бог казнь свою возложил на Антония», – сказал он новгородцам, – а не лепо быть городу сему без владыки». Старец был наконец отпущен в Хутынский монастырь, где и скончался в 1232 г.

* * *

Противодействие новгородских властей ими же приглашённому князю Ярославу привело к весьма опасному результату. Той же зимой, как князь с дружиной вступил в город, во владения республики ворвалось сильное литовское войско: 7 тысяч конников! Грабя и убивая, враги разорили Торопецкую область и земли возле Торжка, т. е. прошли гораздо западнее Новгорода! Несмотря на явную опасность и огромные убытки (литва убила многих богатых купцов), республика не стала собирать войско: это де дело князя.

Не в силах отразить опасность один, Ярослав Всеволодович соединился с князем Владимиром Псковским и его сыном. Их сила всё равно была мала – даже из Нового Торжка под знамя Ярослава встали лишь люди с его княжеского двора, а «новгородцев мало». Зато к войску присоединились граждане Торопца во главе с храбрым князем Давыдом (братом Владимира Псковского: они были сыновьями Мстислава Храброго).

Уступая врагу в числе воинов, рать Ярослава сумела обратить литву вспять от Старой Руссы и, преследуя врага, разгромить его наголову близ Усвята. О жестокости сечи, в которой полегло 2 тысячи литовцев, говорит то, что, помимо рядовых русских воинов, в бою пали князь Давыд Торопецкий и меченосец Ярослава Василий. Зато русским удалось освободить весь взятый в набеге полон.

Видимо, после этого Ярослав Всеволодович не очень желал возвращаться в Новгород. Его вступление в город в «следующем», т. е. начавшемся с марта году, летописец описал так, как будто князь занимал «стол» заново: «Пришёл князь Ярослав в Новгород и не положи того в гнев, что не пошли за ним»[50]50
  НПЛ. С. 64–65.


[Закрыть]. Это означало мир, временный, но от этого особенно драгоценный для новгородцев.

Отвлекшись от описания войн и распрей, летописец Великого Новгорода открыл нам одну из страниц быта республики. 16 апреля 1227 г., пишет он, преставился игумен Юрьевского монастыря Саватий, «архимандрит новгородский». Монастырь был вторым по старшинству на Руси (после Киево-Печерского), а его игумен – вторым после архиепископа священным лицом в Новгороде. Явно понимая, что борьба за его пост вновь перессорит сограждан, Саватий призвал владыку Антония, посадника Ивана Дмитровича и «всех новгородцев» (т. е. «золотых поясов») решать вопрос о своём преемнике. Никто не решился вступить в борьбу при умирающем; все решили поставить игуменом того, кого он благословит. Саватий выбрал грека, попа храма Святых Константина и Елены. Он принадлежал к белому духовенству, но не колебался в выборе: 2 марта постригся в монахи, а уже 8-го принял сан игумена. В том же году новгородцы на радостях заложили каменную церковь Святого Иакова в Неревском конце (одном из пяти районов) города.

Казалось бы, мирная церковная жизнь, описанная в летописи, далека от политических и военных событий. Увы, это было не так. Укрепление православия крайне беспокоило окопавшихся на восточных берегах Балтики крестоносцев и самого папу римского. В том же 1227 г. специально присланный папой легат объединил крестоносцев из Риги и Готланда в походе на непокорных язычников острова Сааремаа. Продолжавшееся не один год вооруженное сопротивление было подавлено. В связи с миссией легата папа Гонорий III обратился с посланием к тем, кого он считал стоящими за спиной непокорных его власти северных народов. В булле «ко всем королям Руссии»[51]51
  Historica Russiae Monumenta ex antiquis exterarum gentium arcivis et bibliothecis deprompta ab A. I. Turgenevio. V. I. Petropoli, 1841. Vol. 1 (Акты исторические, относящиеся к России, извлечённые из иностранных архивов и библиотек А.И. Тургеневым. СПб., 1841. Т. I. Далее – Акты Тургенева), № 21.


[Закрыть] папа требовал не чинить препятствий крестоносцам и недвусмысленно грозил Руси крестовым походом[52]52
  Булла от 17 января 1227 г. гласила: «Всем королям Руси привет и всяческие плоды благодати [шлет] Гонорий епископ, раб рабов Божиих. Радуемся во Господе, ибо, как вы слышали, послы ваши, отправленные к достопочтенному брату нашему, епископу Моденскому, нашему легату апостольского престола, смиренно просили его посетить края ваши, ибо, желая здраво внимать спасительному учению, вы готовы полностью отказаться от всех заблуждений, которые совершили, как было сказано, из-за недостатка проповедников, за что Господь, разгневавшись на вас, доныне подвергал вас многим бедствиям, и ждет вас еще более тяжелое несчастье, если не сойдете с тропы заблуждений и не вступите на путь истины. Ведь чем дольше будете коснеть в заблуждении, тем больших напастей вам следует страшиться. Потому, даже если и не гневается Господь ежедневно, то все же над теми, кто пренебрегает крещением, навис, наконец, меч его возмездия. Итак, желая от вас получить подтверждение, хотите ли вы принять легата Римской церкви, чтобы под воздействием его здравых наставлений вы постигли истину католической веры, без которой никто не спасется, всех вас настойчиво просим, увещеваем и умоляем, чтобы об этом желании вашем сообщили нам в посланиях и через надежных послов. Пока же, поддерживая прочный мир с христианами Ливонии и Эстонии, не мешайте распространению веры христианской и тогда не вызовете негодования божественного апостольского престола, который при желании легко может воздать вам возмездием. Но лучше, если бы, соблюдая истинное послушание и божественные обряды, при всепрощении Господнем вы заслужили бы от обоих милость и любовь. Дано в Латеране, XVI Календы февраля, год XI [понтификата нашего]». Цит по переводу: Матузова В.И., Назарова Е.Л. Крестоносцы и Русь. М., 2002. С. 219–220.


[Закрыть].

В том же году у Великого Новгорода возникли серьёзнейшие проблемы в землях финского племени емь. Судя по всему, проникшие туда со стороны Швеции миссионеры достигли больших успехов в пропаганде отпадения финнов от республики[53]53
  Шаскольский И.П. Борьба Руси против крестоносной агрессии. С. 126–136.


[Закрыть]. В начале 1227 г. Ярослав Всеволодович с дружиной и новгородцами (т. е. с большим войском) совершил стремительный поход по льду Финского залива до самых отдалённых земель еми, где, по сообщению Лаврентьевской летописи, ещё ни один из князей русских не бывал. Согласно новгородской летописи, он привёл множество пленных (видимо, крещёную католиками племенную знать)[54]54
  ПСРЛ. Т. I. С. 190; НПЛ. С. 65, 270.


[Закрыть].

Более того, князь предпринял чрезвычайные меры по укреплению русского влияния среди финно-угров, в первый и единственный раз в средневековой истории Отечества массово крестив население зависимой территории. Если в 1210 г. новгородцы окрестили небольшую часть эстов вокруг Медвежьей Головы с целью защитить их от крестоносцев, то в 1227 г. «Ярослав Всеволодович, послав (своих людей. – Авт.), крестил множество корел, мало не все люди»[55]55
  ПСРЛ. Т. I. С. 149. Подробнее: Шаскольский И.П. Борьба Руси против крестоносцев. С. 136–139.


[Закрыть].

В том же 1227 г., рассказывает новгородская летопись, князю Ярославу пришлось разбирать сложное дело о языческих волхвах. Появление в православном Новгороде четырёх волхвов выглядит странно: откуда они взялись через двести с лишним лет после крещения?!

Здесь следует разъяснить, что христианство распространялось на Руси постепенно и, за редкими исключениями, мирно. А главное – оно само усваивало многое из наследия народной культуры. Например, нелегкую борьбу вела церковь с языческими обрядами: хороводами и играми на реках возле костров, скоморохами и гаданиями. Век от века пыталось духовенство обуздать народные гулянья, шутки и смех, музыку и пение не церковное. Люди же, потихоньку новую веру усваивая, находили ей свое применение: например, чтобы вызвать дождь в засуху, стали катать по полю не волхва, а попа. Кончилось все тем, что христианство лишь постольку народом усвоилось, поскольку слилось с язычеством, вобрало в себя русские традиции.

Мать сыру землю поминали в сказках и бывальщинах, в церкви же молились Богоматери. Перуна заменил скачущий по небу на громовой колеснице Илья-пророк. Доброго Велеса – народный заступник святой Никола. Новогодние языческие святки на 12 дней стали праздноваться в связи с Рождеством и Крещением. Масленицу насилу за пределы Великого поста выдворили. Славление Ярилы 4 июня стало Троицыным днем, праздник Купалы 24 июня (по церковному календарю – рождество Иоанна Предтечи) – днем Ивана Купалы.

Христианство как вера княжеская утверждалось долго и с трудом. Через полвека после Владимира Святого даже большие города, вроде Ростова и Мурома, оставались в основном языческими, а в деревню новая вера разве чудом забредала. Киевский митрополит Иларион писал в середине XI в., что русские – все еще «малое стадо Христово». Только мирный нрав язычников и их волхвов уберегал христиан от расправы. Но еще через сто лет язычников прижали настолько, что ярославцы восстали во главе с волхвами, и лишь под Белоозером их поход на христиан был остановлен княжескими дружинниками.

Когда в Новгород на место убитого епископа Стефана прибыл святитель Федор, случился у него на площади спор с волхвом. Поднял епископ крест и закричал: «Кто принимает веру волхва, пусть идет за ним. Кто истинно верует – пусть к кресту идет!» Миг – и новгородцы оказались возле волхва, а у креста остался князь с дружинниками. Когда бы не зарубил резвый князь жреца языческого, – быть в Новгороде мятежу велику!

Совсем истребить язычество на просторах страны нашей не удалось. Да и традиционное добродушие к иным богам не сменилось у православных религиозной нетерпимостью. Ничего похожего на крестоносцев и инквизиторов не породила Русская земля. Несмотря на трудности, стало православие опорой власти государственной, какая бы власть Россией ни правила. В тяжкие времена спасала единая вера большинства народа государство Русское, заставляла земли тянуться друг к другу.

Мирный характер христианизации, тот факт, что русское православие стало сплавом греческого христианства с народной культурой, наконец, искренняя проповедь русской церковью мира и добра позволяли язычникам, например, в вятичских лесах вокруг Москвы, отправлять свои обряды не только в XIII, но даже и в XIV веке! Так что появление четырёх волхвов в Новгороде в 1227 г. не слишком удивительно.

Монаха-летописца поразил не этот факт, а суровый приговор, вынесенный князем. Всех четырёх волхвов «сожгли на Ярославовом дворе». Не был уверен летописец и в справедливости приговора. Говорили, пишет он, что эти волхвы колдовали, «а Бог весть»! (Сегодня бы сказали: «А Бог их знает!») Действительно, в те времена нелегко было отличить неодобряемые церковью, но общепринятые мистические действа, восходящие к язычеству, от собственно злого колдовства по наущению и в союзе с врагом рода человеческого – дьяволом.

Софийский собор в Новгороде

Судя по всему, князь Ярослав, крайне обеспокоенный отношениями с архиепископом и раздосадованный проблемами с настоящими – при этом воинственными – язычниками, просто выплеснул гнев на обвинённых кем-то четырёх новгородцев. И граждане, в лице летописца, эту несправедливость и несдержанность отметили[56]56
  НПЛ. С. 65.


[Закрыть].

Ни военным походом, ни крещением Ярославу Всеволодовичу не удалось восстановить спокойствие на севере. Пока князь боролся с архиепископом Антонием (и всё же заставил его уйти в Хутынский монастырь), распропагандированная против Руси емь собирала силы. В июле 1228 г. очень сильное финское войско – более двух тысяч воинов – на лодках вышло воевать на Ладожское озеро. В Новгород весть о нашествии пришла 1 августа («на Спасов день»). На этот раз в поход заторопились сами новгородцы: Ладога лежала в центре их владений.

Но пока они во главе с Ярославом гребли в больших ладьях-насадах по р. Волхову, посадник стоявшей в её низовьях крепости Ладоги Володислав атаковал пришельцев силами ладожан и гарнизона. Ладожские ладьи настигли врага на восточном берегу озера, у Олонца. Жестокая сеча на воде никому не принесла победы. Русские отступили на островок, а емь – на берег, где уже было собрано много пленных. Не желая повторять столь страшный бой, финны просили мира, но посадник с ладожанами его не дал. Емь дрогнула и, изрубив пленных, бежала в леса. Ладожане сожгли их лодки и (видимо, имея на ладьях коней), истребили в преследовании «много пеших».

Тем временем новгородский флот блокировал Неву. Стоя в бездействии, граждане стали искать виновника столь разорительного набега и избрали им знатного новгородца Судимира. Князь уберег его, спрятав у себя на насаде. Тогда, не дожидаясь ладожан, новгородцы ушли восвояси. Однако даже это не позволило еми спастись. Оставшись без плавсредств, они были настигнуты и разгромлены жившим на левом берегу Невы союзным Новгороду финно-угорским племенем ижора. Последние беглецы были убиты, пытаясь прокрасться через земли такого же союзного Руси племени карела, жившего на правом берегу Невы и севернее Ладоги[57]57
  НПЛ. С. 65.


[Закрыть].

В этом рассказе новгородской летописи остаётся загадкой, почему же князь Ярослав, при всём своём воинственном нраве, не бросился с дружиной преследовать кровожадного врага, а ушёл с городским ополчением в Новгород? Дело в том, что ещё более серьёзную опасность он видел не на севере, со стороны шведов, а на западе, со стороны немецких крестоносцев.

Ещё перед походом на Неву, рассказывает летопись, князь с новгородским посадником (главой администрации) Иваном Дмитровичем и тысяцким (командующим войском) Вячеславом собирался посетить Псков. Этот богатый новгородский «пригород» (подчинённый город) на западных рубежах республики имел своё вече и обладал определённой автономией (например, имел право самостоятельно основывать свои «пригороды», вроде Изборска). В последние годы он даже приглашал служилых князей, хотя по традиции должен был управляться посадником, присланным из Новгорода.

В 1228 г. псковичи пошли на раскол государства. Был пущен слух, что князь Ярослав везёт на возах цепи, чтобы заковать в них лучших людей города. Псковичи восстали, затворили ворота и не пустили князя к себе. Ярослав вынужден был вернуться в Новгород и ещё оправдываться перед вечем, что никаких оков не вёз, а на возах у него были дары псковичам: дорогие ткани и овощи…

Удивительно, но новгородцы выслушали жалобы князя, но никак не отреагировали на опаснейшее для целостности республики поведение псковичей! Опаснее им казался князь, который вызвал войско из Переяславля, расположив полки как вокруг своей загородной резиденции Городца (в шатрах), так и в самом Новгороде, в домах. Напрасно Ярослав убеждал горожан, что срочно необходим поход на Ригу. Новгородцев гораздо больше беспокоил рост цен на хлеб, мясо и рыбу, взлетевших, как они полагали, из-за появления княжьего войска (в действительности дороговизна осталась и после ухода войск).

А Ярослав-то оказался прав: за действиями псковичей действительно стояли крестоносцы. Не пустив в город князя с новгородским посадником, псковичи заключили союзный договор с Ригой, разорвав вассальные отношения с Новгородом. Послав сорок своих знатных мужей в заложники к епископу Альберту, Псков сделал ставку на военную помощь от немцев. Новгородцы и на это не отреагировали! Напротив, они укоризненно говорили: «Князь нас зовёт на Ригу, а хочет идти на Псков», – как будто от республики не отпала важнейшая часть территории, населения и воинских сил.

Псковичи же указали послу Ярослава, что княжеские походы на Колывань (Ревель), Кесь (Венден) и Медвежью Голову (Оденпе) к победе не привели, князь серебро взял – да ушёл, а немцы из-за этого многих псковичей убили и пленили. С немцами у них мир, а если князь пойдёт на Псков – будет война насмерть. Новгородцы фактически присоединились к этой позиции, явно внушённой епископом Альбертом: «Мы без своих братьев, псковичей не пойдём на Ригу».

Княжич Александр был свидетелем, как отец долго «нудил», пытаясь переубедить новгородцев. Те наотрез отказывались понимать опасность немецкой экспансии, на этот раз уже прямо затронувшей Русь. «Золотые пояса» делали вид, что не знают, насколько продвинулись крестоносцы благодаря своей политике «разделяй и властвуй», не помнят, что те немецкие города, с которыми они теперь налаживают торговые отношения на Балтике, стоят на славянских или прежде покорных славянам землях.

Конечно, было бы немыслимо штурмовать Псков, но, покончив с Ригой, Новгород лишил бы псковичей самой возможности разорвать с ним союз! Всё было напрасно. Ярослав не сумел поднять новгородцев и был вынужден отпустить свои полки по домам. А тем временем в Пскове сторонники немцев изгнали из города симпатизирующих князю со словами: «Вы нам не братья». Терпение Ярослава лопнуло, и он с женой покинул Новгород, оставив в нём сыновей.

В этот момент княжичи Фёдор и Александр и превратились в князей. Но надежда Ярослава и Ростиславы, что новгородцы ухватятся на свою традицию «выкармливания» юных князей и Ярославичи станут в городе «своими», не осуществилась. Наступившая летом дороговизна продолжалась осенью, когда на новгородские земли «нашёл дождь великий и день, и ночь», до начала декабря люди не видели ни единого светлого дня, не смогли ни убрать сено, ни возделать поля.

Горожане начинали голодать и спрашивать: кто виновен в Божьем гневе?! Напрасно владыка Арсений, «муж кроткий и смиренный», молился о ниспослании хорошей погоды. Противная ему группа «золотых поясов» пустила слух, что Бог карает город за то, что владыка купил свой пост у князя. Александр впервые увидел народный бунт, когда архиепископа буквально выбили с Софийского двора пинками, «как злодея пихая за ворота». Прямо с веча вооружённый народ ринулся громить дворы тысяцкого Вячеслава, Судислава и иных знатных людей, поддерживавших князя Ярослава. У тех, кому удалось бежать, хватали жён, «и бысть мятеж в городе велик».