Текст книги "Ледяной поход генерала Корнилова"

– Генерал, выслушайте, что вам доложит офицер отряда полковника С., – грубо говорит Корнилов, поворачивается и уходит.

Я докладываю. Эльснер нетерпеливо морщится: “Это не верно, всё было выслано…” – “Не могу знать, ваше превосходительство, мы не получали. Мне приказано доложить вам”»[55].

В то же время один из самых авторитетных летописцев Белого движения А. И. Деникин в книге «Борьба генерала Корнилова», не стесняясь в эпитетах, безапелляционным тоном заклеймил полковника Симановского: «…бестолковый и недалёкий, игравший на аракчеевском “без лести предан” и льстивший до приторности командующему, графоман и кляузник, – негодовал А. И. Деникин, – в течение трех недель безнадёжно путал в деле командования отрядом, пока случай не избавил нас от него: после одного тяжёлого боя он уехал в Ростов и оттуда послал своему заместителю на позицию распоряжение присылать ежедневно по 15–20 человек под видом обмороженных; таким образом соберётся весь отряд и отдохнёт… А в эти дни поредевший фронт еле держался. Письмо попало в руки генерала Корнилова и решило участь писавшего: он был уволен в резерв. Корнилов привязывался к людям, верил им и страдал, когда обнаруживалась ошибка»[56].

И хотя Антон Иванович не называет фамилии провинившегося полковника, из воспоминаний генерала Черепова становится ясно, на кого он обрушил свой беспощадный гнев. «Однажды полковник Симановский уехал по делам в Ростов, – писал об этом инциденте А. Н. Черепов. – Через некоторое время его заместитель, полковник Мухин[57], пришёл ко мне и дал прочесть письмо полковника Симановского, в котором тот писал, чтобы полковник Мухин, под разными благовидными предлогами, снимал с позиции людей своего отряда и отправлял их в Ростов в его, Симановского, распоряжение. Я, конечно, строжайше запретил полковнику Мухину исполнять распоряжение Симановского. Зная большое расположение генерала Корнилова к Симановскому, я лично поехал в Ростов и, после доклада о положении дел на позиции, вручил упомянутое письмо генералу Корнилову. Прочтя его, генерал стукнул кулаком по столу и воскликнул: “Кому же тогда верить можно?”»[58].

Да, полковник Симановский покривил душой, отчаявшись получить необходимое для голодных и замёрзших офицеров. О, как тонка бывает грань между обманом, достойным порицания и ложью во благо… Поэтому, справедливости ради, хотелось бы более пристально, чем А. И. Деникин и А. Н. Черепов, взглянуть на описанный в их воспоминаниях инцидент. Ведь произошёл он накануне штурма Ростова и мог повлиять на моральное состояние и боеспособность фронтовых частей, измотанных боями и морозами.

Вероятно, во многом причиной злополучного письма полковника Симановского послужило бессилие интенданта армии генерала Эльснера обеспечить фронт продуктами питания и тёплой одеждой, а также череда бюрократических штабных отписок, в ответ на многочисленные рапорта строевого начальника о нуждах его подчинённых, о количестве небоевых потерь. Вспомним, что Р. Б. Гуль свидетельствовал: «из ста двух человек 60 обмороженных, и в ответ на очередную просьбу прислать продовольствие и тёплую одежду “Выслано, выслано”, – отвечают из штаба, и мы ничего не получаем по-прежнему». Насколько тяжёлым оказалось положение отряда полковника Симановского из-за отсутствия тёплой одежды, видно из воспоминаний и другого его офицера, когда он описывал переход со станции Чалтырь на станцию Хопры: «Был сильный мороз и поднялась метель с ветром, ничего не было видно, и примерно через минут двадцать мы сбились с пути. Тут-то и начался “поход”. Все стали кричать, полковник Симановский ползал по земле, ища телефонный провод, соединявший деревню со станцией. Бывший в нашей роте полковник Мухин сел на землю и кричал: “Господа офицеры, я замерзаю, спасите!” … было смешно видеть раздувшиеся носы и уши. Пострадал особенно поручик Лихушин, у него уши приняли такие невиданные размеры, что нельзя было предполагать, что природа может подобное “изобразить”. Такую форму ушей можно было видеть разве лишь в паноптикуме!..»[59]

В этой истории вопросов больше, чем ответов. Если генерал Эльснер отправлял необходимое фронту имущество, то почему фронт не получал его или получал не всё, что отправлялось? Конечно, в условиях боевых действий интендантские подводы могли погибнуть в пути, например от артиллерийского огня неприятеля, или могли быть разграблены бандитами. Но об этом не упоминают А. И. Деникин, А. Н. Черепов, Р. Б. Гуль, С. М. Пауль, С.Н Гернберг и другие авторы мемуаров. Получается какое-то «зазеркалье»…

Правда, некоторая критика личных качеств генерала Эльснера допускалась А. И. Деникиным, но лишь в оправдательном ключе: «Действительно суровое время требовало и других людей, – справедливо отмечал он, а затем многократно оправдывал начальника снабжения Добровольческой армии. – Эльснер был выдающимся начальником снабжения Юго-Западного фронта, а здесь нужен был просто хороший, крепкий интендант, умеющий найти и купить. Эльснер был добросовестен, медлителен и трудолюбив, несколько придавлен бердичевским и быховским сидением, состарившим его, и слишком добр, тогда как требовалась исключительная энергия, порыв и безжалостность. Наконец, Эльснер был честен, тогда как подлое время требовало, очевидно, и подлых приёмов»[60]. Таким образом, соблюдая корпоративную этику по отношению к генералу Эльснеру, А. И. Деникин не стеснялся в выражениях, называя полковника Симановского «бестолковым», «недалёким», «льстившим до приторности командующему», «графоманом» и «кляузником», вероятно намекая на то, что уличённый во лжи однажды, он мог систематически обманывать штаб армии, присылая многочисленные доклады о плохом снабжении его отряда.

Однако объявлением строевого командира и боевого офицера самым виноватым, по сути, за вынужденный проступок, проблема снабжения фронта не решалась. Вместо того чтобы рубить сплеча, не следовало ли сначала разобраться в истинных причинах происходившего и, как минимум, вместо генерала Эльснера подобрать более подходящую кандидатуру на высшую интендантскую должность армии? Будучи, по мнению А. И. Деникина, «выдающимся начальником снабжения Юго-Западного фронта» в период Великой войны, в новых условиях гражданского конфликта генерал Эльснер оказался не способным стать «просто хорошим, крепким интендантом, умеющим найти и купить» и вовремя доставить на фронт необходимое имущество.

Позже вступился за генерала Эльснера и генерал Алексеев, говоря, что «начинали мы работу с грошами, а главное совершенно не имели времени и возможности готовиться к походу…», признав при этом, что «нет энергичного интенданта – толкового и дельного, нет других сотрудников, могущих честно и продуктивно работать в области хозяйства».

Что могли думать о положении дел на фронте и о подобных инцидентах рядовые добровольцы?

Вспомним, что офицер составлял основной кадр Добровольческой армии, являлся её опорой и стержнем. Во имя общего дела офицер, как правило, не считал зазорным для себя находиться в строю на положении рядового. Вряд ли он помышлял о скорой победе. Она, если и представлялась ему, то в очень отдалённом будущем, когда поднимется Дон и восстанет Кубань. Записываясь в Добровольческую армию, он был морально готов к тяготам и лишениям походной жизни и не роптал, столкнувшись с бытовыми трудностями, соблюдал привычную для него воинскую дисциплину. При этом офицер-доброволец хотел знать, что в штабе армии помнят о нём, что для генералов его часть – не просто флажок на карте с пометкой о количестве штыков и сабель.

Офицеры отряда полковника Симановского видели, что из-за доверительного отношения к их командиру генерала Корнилова штабное начальство общалось с ним подчёркнуто холодно и придирчиво и, вероятно, не упустило бы случая развенчать его авторитет в глазах командующего. И вот случай такой представился… Фронтовые офицеры болезненно переживали несправедливое, по их мнению, отношение генералов к их командиру. Они усматривали в нём давнюю нелюбовь между чинами штаба и строевыми начальниками. Как «родимое пятно», перекочевало оно из Императорской армии в Добровольческую.

В итоге инцидента штабные генералы убрали из окружения генерала Корнилова неудобного для них полковника Симановского[12]12
  Накануне решающего боя за Ростов генерал Корнилов не стал отстранять полковника Симановского от командования отрядом, в котором он пользовался уважением среди офицеров, а уволил его в резерв уже в самом начале 1-го Кубанского похода, в станице Ольгинской, во время реорганизации Добровольческой армии. Не получив никакой должности, весь поход он провёл в обозе, а затем уехал в свой родной город Полтаву, где был убит на улице во время какого-то выступления солдат местного гарнизона. – Примеч. авт.


[Закрыть]и частично признали недостатки интендантской службы. А в это время на фронте, не имея тёплой одежды и продовольствия, мёрзли полуголодные добровольцы, обильно пополняя ростовские госпиталя больными и обмороженными. В истории со злополучным письмом полковника Симановского как в зеркале отразился клубок противоречий, существовавший внутри добровольчества и ставший в дальнейшем одной из причин его военных поражений.

Подобные истории подрывали веру рядовых добровольцев в штабных начальников, раздували вражду между строем и штабами, разъедали добровольчество изнутри, разрушали его в зародыше, ещё на заре его существования.

Вернёмся к описанию событий на фронте частей генерала Черепова накануне падения белого Ростова. 7 (20) февраля погода выдалась хорошая. Снег искрился на солнце и местами начинал подтаивать. Настроение у партизан снова поднялось, а сотник Греков даже задумался о новой авантюре. Бойцы отряда тоже были не прочь повторить вылазку, не подозревая, что участь белого фронта в это время была уже решена.

Около 16 часов тишину нарушил первый пушечный выстрел и над головами добровольцев засвистели вражеские гранаты. Они падали в степь недалеко за хутором, вздымая целые фонтаны земли и снега. Обстрел продолжался несколько часов и резко прекратился. Не причинив никому вреда, сотни снарядов перепахали голое поле.

8 (21) февраля прошло в тишине. В конце дня партизаны получили приказ – вечером 9 (22) февраля выдвинуться на фронт в помощь вмёрзшему в снега Корниловскому полку. Однако в 6 часов утра на тылы фронта обрушился ураганный артиллерийский огонь красных батарей.

Массированный артобстрел являлся предвестником решительного наступления «Социалистической армии» Р. Ф. Сиверса от станции Хопры и Генеральского моста на Ростов. 9 (22) февраля наиболее ожесточённые бои завязались неподалёку от хуторов Олимпиадовки и Куренева.

Красный главком В. А. Антонов-Овсеенко трезво оценивал численность и качественный состав сил своего главного противника – Добровольческой армии. «Усиленная работа по её формированию довела численность её до 4000 штыков, 200 сабель, 12 орудий, – писал В. А. Антонов-Овсеенко. – К этому надо присоединить различные партизанские отряды (Грекова, Семилетова и т. д.) и казачьи дружины (Гниловскую, Аксайскую, Старочеркасскую). Особенной стойкостью отличались – Корниловский ударный полк, три офицерских батальона, юнкерский батальон и добровольцы Семилетова. Георгиевский полк был слабоват. Артиллерия действовала превосходно. Но противник сильно страдал от недостатка патронов и особенно артснарядов. Громадным нашим преимуществом являлось превосходство в артиллерии, хорошо руководимой и не терпевшей нужды в снарядах. Серьёзнейшее значение имела также обеспеченность нашего тыла, в изобилии пополнявшего наши потери. Корниловцы же должны были немало сил уделять на удержание в страхе и трепете большого рабочего города – на караулах в Ростове они держали “Ростовский Добровольческий полк”, пару батальонов (офицерский и корниловский) и разные мелкие части»[61].

Белым стало ясно, что бой партизанам придётся принимать на линии хутора или отойти. «Этому последнему предположению категорически воспротивился Греков, – отмечал С. Н. Гернберг. – Он, с присущей ему горячностью, упрямством и позой, заявил: “Кто бы мне ни отдал приказания отступать, я с партизанами погибну, но не сделаю и шага назад!” Обещание это он, может быть, и сдержал бы, но более благоразумное начальство передало его решение по телефону из железнодорожной будки в Ростов, и оттуда было получено приказание: “Глупостей не делать, а подчиняться всем распоряжениям начальника участка…”»[62].

Половина отряда выдвинулась вперёд на линию фронта корниловцев и у железнодорожного переезда рассыпалась в цепь. Остальные партизаны сопровождали лошадей и обоз, отходивший в Ростов по блестящему льду Дона. Далеко не все из них добрались до спасительного берега. Несколько очередей вражеских гранат в разных местах вздыбили лёд. Под завязку гружённая патронами, тяжёлая повозка провалилась в чёрную дыру, образованную взрывом. Спасти никого не удалось, повозка с патронными ящиками, люди и лошади – всё затащило под сверкающий на солнце лёд.

Артобстрел без перерывов продолжался несколько часов. Красные артиллеристы не жалели гранат и методично перепахивали прифронтовое пространство и сам добровольческий фронт. «Снаряды, падавшие в поле, сзади фронта, стали ложиться все ближе и ближе к нашему переезду, – вспоминал С. Н. Гернберг, – и, наконец, одна очередь легла прямо среди нас, попав в шлагбаум и железнодорожные пути… Вторая и следующие попали туда же, и воздух сделался смрадным и тяжелым, солнце для нас совершенно померкло, в воздух летели куски дерева, железа, земли, стекол и кирпича, а все наши мысли сосредоточились на желании врасти или вкопаться в эту мёрзлую, твёрдую землю. Слышались крики и стоны раненых, которые или сами, или с помощью своих друзей торопились подняться и идти в тыл, к спасительному, как казалось, Ростову, чтобы выйти из фронтового ада…»[63]

Огонь красных батарей не прекращался ни на минуту, выхватывая из добровольческих рядов всё новых бойцов. В какой-то момент заговорили и красногвардейские пулемёты. Их огонь прижимал добровольцев к земле, не давая им поднять голову. Лишь изредка гремели разрозненные ответные ружейные выстрелы по ещё невидимому наступающему противнику.

Вскоре глазам добровольцев открылась тревожная картина – впереди и справа от них на расстоянии не более полутора вёрст показались густые вражеские цепи. Пехота красных молча, без единого выстрела охватывала правый фланг добровольцев, заходя далеко в тыл. Лишь глубокий снег мешал красным осуществить этот манёвр быстро и захлопнуть ловушку.

Добровольцам следовало поторопиться, чтобы вырваться из приготовленной западни. Они поднялись и под пулемётным огнём стали отходить по железнодорожной насыпи. «Греков снова пытался кричать о том, что отступление позорно, что он застрелится, но не отступит; гимназистка Ася, стоя в положении “с колена”, спокойно посылала пулю за пулей в красных, какой-то черкес или кубанец, офицер, взявшийся неизвестно откуда, втащив свой тяжелый пулемет Максима на крышу небольшого железнодорожного строения, тщетно звал опытных пулеметчиков и угрожал отступающим плетью»[64]. Несмотря на грозившую им опасность, добровольцы время от времени останавливались и посылали несколько пуль в наступающего тесными цепями врага.

Белые упорно сопротивлялись. На помощь к ним подошли немногочисленные свежие силы – ростовские формирования и Старочеркасская казачья дружина, но фронт уже неудержимо покатился к городу.

«Наша тяжёлая била по кирпичному заводу у Ростова, – отмечал В. А. Антонов-Овсеенко, шедший в то время вместе со штабом Р. Ф. Сиверса. – Лёгкие батареи громили Гниловскую, отплачивая станичникам за попытку поддержать Корнилова. В особый раж впадали наши наводчики, при виде гордо высившегося над станицей церковного купола. По “куполу” шла азартная стрельба. Корниловская артиллерия скупо отвечала»[65]. Почему-то именно купол православного храма не давал покоя красным артиллеристам, вызывая какую-то особенную ненависть…

Во время боя днём 9 (22) февраля в станице Гниловской произошёл жестокий случай. Глубокий след оставил он в памяти многих добровольцев. А. И. Деникин с болью писал о нём: «…от поезда оторвалось несколько вагонов с ранеными добровольцами и сёстрами милосердия и покатилось под откос в сторону большевистской позиции, многие из них, в припадке безумного отчаяния, кончали самоубийством. Они знали, что ждёт их»[66].

Но далеко не все раненые добровольцы таким образом свели счёты с жизнью. Большинство из них предпочло погибнуть в перестрелке или в последней рукопашной схватке. С отчаянием обречённых отстреливались они от наседавшего врага, а напоследок нашлось у них и несколько гранат. Ворвавшись в вагоны, красные никого не оставили в живых. Не пощадили они и сестёр милосердия…

История эта отражена в воспоминаниях главнокомандующего красными войсками В. А. Антонова-Овсеенко: «На путях – разгромленный санитарный поезд корниловцев. Он было уходил от нас к Ростову, но состав оторвался и пошёл под уклон навстречу нашим цепям. Санитарный персонал и раненые встретили наших выстрелами и гранатами и все были перебиты. Тут же у вагонов, на снегу валялись они – две женщины, несколько мужчин, и люди-гиены копошились около них»[67]. До Ростова от станицы Гниловской оставалось не более семи вёрст. После 15 часов красные полностью заняли станицу Гниловскую, затем взяли кирпичный завод, а по цементному заводу продолжала работать их артиллерия.

По сведениям воздушной разведки в штабе Р. Ф. Сиверса знали, что противник лихорадочно готовился к эвакуации из города – аэрофотоснимок ростовского вокзала отчётливо показывал скопление составов на путях в сторону станицы Аксайской. В. А. Антонов-Овсеенко был раздосадован из-за медлительности частей 4-й кавдивизии, которые по глубокому снегу совершали охват Ростова с севера, стремясь перерезать пути отхода Добровольческой армии у станицы Аксайской и Кизитеринки.

В то же время расположенным в Батайске войскам А. И. Автономова красный главком передал распоряжение немедленно занять станицу Ольгинскую, чтобы не дать генералу Корнилову уйти на Кубань. Сначала от А. И. Автономова долго не поступали известия, а затем выяснилось, что подчинённые ему Ставропольский и 153-й Бакинский пехотные полки замитинговали и отказались идти на фронт. Таким образом, для Добровольческой армии сложилась благоприятная обстановка. Она смогла в ночь на 10 (23) февраля беспрепятственно покинуть город и уйти на переправу через Дон у станицы Аксайской.

Весь день 10 (23) февраля в Ростове шли бои, особенно ожесточённые столкновения произошли на кирпичном заводе и в районе Темерника. Городская Дума отправила в штаб Р. Ф. Сиверса делегацию, которая сообщила, что Добровольческая армия покидает Ростов без боя, и просила не обстреливать город артиллерийскими орудиями.

Вечером 10 (23) февраля В. А. Антонов-Овсеенко получил короткую телеграмму с приказом В. И. Ленина: «Экстренно. Антонову. Сегодня во что бы то ни стало взять Ростов. Ленин»[68]. 11 (24) февраля в городе то и дело слышалась стрельба, но к концу дня город был прочно занят красными. Красным достались 3 исправных броневика и 8 орудий. Однако части Р. Ф. Сиверса и 4-я кавдивизия так переутомились после двухдневного боя, что оказались не способны на преследование Добровольческой армии.

Не оставляя надежду двинуть на части генерала Корнилова митингующие войска А. И. Автономова, красный главком отправился в Батайск. На шестой версте от Ростова мост через Дон оказался взорван, и В. А. Антонову-Овсеенко пришлось переходить через реку по льду.

В Батайске выяснилось – штаб А. И. Автономова потерял управление войсками, которые разваливались на глазах. Их численность ежедневно таяла.

После долгих лет Великой войны солдаты-фронтовики стремились побыстрее разъехаться по домам, а революционные агитаторы под разными предлогами втягивали их в новую кровавую бойню. Согласившись атаковать Батайск, где, как им говорилось, засели банды «барских сынков», мешавших их продвижению в Центральную Россию, полки А. И. Автономова крепко получили по зубам от добровольцев отряда полковника Ширяева и моряков капитана 2-го ранга Потёмкина, что подействовало на фронтовиков отрезвляюще. Многие из них прозревали и явно не торопились умирать за идеалы революции.

Солдаты проводили время в шумных собраниях. Многие части наотрез отказывались воевать, а некоторые самовольно покидали Батайск. Ушёл в тыл весь Ставропольский полк. Оценив обстановку и видя бессилие штаба А. И. Автономова навести порядок, В. А. Антонов-Овсеенко отправился на митинг Бакинского полка, где произнёс горячую речь, убеждая полк наступать на станицу Ольгинскую. Выслушав главкома, солдаты сочувственно поутихли, но после отъезда высокого начальника так на фронт и не выступили. Вскоре большая часть Бакинского полка отбыла из Батайска в Ставрополь, где демобилизовалась.