Текст книги "Ледяной поход генерала Корнилова"

Глава вторая
Реорганизация добровольческой армии в станице Ольгинской

К вечеру 10 (23) февраля вся Добровольческая армия сосредоточилась в станице Ольгинской, где её встретил отряд генерала Маркова – он пробился мимо Батайска по левому берегу Дона. Противник армию не преследовал.

Не тронутая войной, богатая казачья станица непрошеных гостей встретила радушно. Добровольцы выставили вкруговую сторожевые заслоны из партизанских отрядов и расположились на отдых на широких квартирах. Неприятеля поблизости не было, лишь на другой день дальнобойные орудия красных со стороны Нахичевани дали несколько выстрелов, однако снаряды легли в землю с большим недолётом. Тогда же немногочисленная кавалерийская часть атаковала партизанский отряд сотника Грекова, который отбил атаку, потеряв 1 бойца убитым и 3-х ранеными.

С утра 11 (24) февраля погода стояла солнечная, ветер стих и значительно потеплело. В тот же день в станице Ольгинской генерал Корнилов приступил к реорганизации Добровольческой армии, насчитывавшей в своих рядах около 3500–4000 бойцов и состоявшей из множества различных по численности, в основном мелких, частей. Их насчитывалось около 25 – отдельных батальонов, рот, отрядов и один полк – Корниловский ударный. Некоторые отряды имели в своих рядах всего несколько десятков человек. С армией в поход вышли 130 гражданских лиц и 154 женщины, в основном сёстры милосердия, русские женщины-офицеры и доброволицы-ударницы, защищавшие в день октябрьского переворота Зимний дворец.

Всю пехоту свели в три пока: Корниловский ударный, Сводно-Офицерский и Партизанский, а также Юнкерский батальон, чехословацкий инженерный батальон с галицийско-русским взводом и техническую рота, общей численностью около 3000 бойцов.

В некоторых современных изданиях, посвящённых Ледяному походу, приводится точное число его участников со ссылкой на белоэмигрантскую литературу. Однако следует отметить, что в период похода списки личного состава армии если и велись, то не могли быть полными. Состав армии менялся почти ежедневно, кто-то поступали в её ряды, кто-то по разным причинам выбывал. Гибель в бою, плен, ранение или болезнь являлись не единственными на то причинами. Немало добровольцев оставило армию, не выдержав тягот похода или разуверившись в его идее, а мобилизованные в станицах казаки нередко вскоре расходились по домам. Особенно массовый уход из армии был замечен в период неудачных боёв под Екатеринодаром и во время днёвки в немецкой колонии Гнадау. Кроме того, многие походные документы уничтожались из соображений безопасности добровольцев, ведь попав в руки противника, они могли стать причиной преследования бывших чинов армии. По той же причине некоторые добровольцы скрывали свои фамилии под псевдонимами.

Одно время служивший при штабе армии первопоходник С. Н. Гернберг писал: «Каждую годовщину, 9 февраля, повторяется в печати почти одно и то же… Даются и точные числа участников с распределением по чинам. К этим сведениям я лично отношусь крайне скептически. Жалованье не платилось до конца похода, снабжение шло своими средствами, списков никаких не велось»[85]. Поэтому говорить о численности различных частей армии приходится осторожно…

Корниловский[16]16
  Состав и численность Корниловского Ударного полка указаны по материалам книги: Левитов М.Н. Корниловский Ударный полк 1917–1974. Материалы для истории Корниловского Ударного полка. Париж, 1974. С. 113. – Примеч. авт.


[Закрыть]Ударный полк развернулся в три батальона и пулемётной роты, и насчитывал в своих рядах 1100 человек при 12[17]17
  Ещё 20 пулемётов, находившихся у корниловцев ко времени реорганизации Добровольческой армии в станице Ольгинской, были переданы ими в другие части – Примеч. авт.


[Закрыть]тяжёлых пулемётах. В него вошли и некоторые прежде отдельные части. Георгиевская рота полковника Кириенко вошла в 3-й батальон полка, а личный состав партизанского офицерского имени генерала Корнилова батальона полковника Симановского четырёхротного состава, численностью около 500 штыков, образовал 1-й батальон корниловцев.

Возглавил полк любимец генерала Корнилова, Генерального штаба полковник Неженцев, его помощник – капитан Скоблин, адъютант – поручик князь Ухтомский. Связистами руководил капитан Морозов, а хозяйственную часть возглавил капитан Гавриленко.

1-м, самым многочисленным, батальоном корниловцев командовал бывший начальник Павловского военного училища, полковник Булюбаш. Ротами в нём командовали: 1-я офицерская рота – капитан Миляшкевич, 2-я офицерская рота – штабс-капитан князь Чичуа, 3-я офицерская рота – штабс-капитан Пух, 4-я офицерская рота – капитан Пиотровский.

2-й батальон трёхротного состава возглавлял полковник Мухин, соответственно 5-ю роту – штабс-капитан Томашевский, 6-ю роту – штабс-капитан Петров[86], а 7-ю – поручик Салбиев.

3-й батальон корниловцев под командованием полковника Индейкина имел лишь две роты: 9-ю капитана Лызлова и 10-ю штабс-капитана Мамыкина.

Пулемётная рота в 12 тяжёлых пулемётов подчинялась есаулу Милееву и его помощнику капитану Рябинскому.

За время обороны Ростова измотанные в непрерывных боях корниловцы понесли большие потери – свыше ста человек убитыми и ранеными. О боевом духе корниловцев перед выходом в 1-й Кубанский поход ярко написал М. Н. Левитов: «Свой шкурный вопрос давно был решён Корниловцами словами своего девиза: “Лучше смерть, чем рабство”. Нейтралитет многих тысяч офицеров, скопившихся на Дону, сильно огорчал нас, но наших убеждений не поколебал. Враждебные нам силы Дона и дивизия латышей Сиверса сильней сплотили нас вокруг нашего Вождя Генерала Корнилова, превратив нашу преданность ему в болезненно обострённую обречённость. Это выражалось прежде всего в ясности понимания каждым своего назначения: находящийся в строю должен поражать своего противника, что неминуемо влекло нас к смерти, а потому – выполняй свой долг без колебаний, с расчётом нанести противнику возможно больший урон»[87].

Во второй половине февраля завершилась реорганизация Сводно-Офицерского полка генерала Маркова, с обозом и лазаретом насчитывавшего приблизительно 800 человек. Она свелась к следующему:

1-я рота подполковника Плохинского, численностью около 200 человек при 4-х пулемётах, была сформирована из чинов бывшего 1-го офицерского батальона.

2-я рота полковника Лаврентьева, также приблизительно в 200 человек, с 2 пулемётами, имела в своих рядах бойцов 2-го офицерского батальона, школы прапорщиков, Ростовской офицерской роты, а также некоторых мелких отрядов и команд.

3-я рота полковника Кутепова – примерно 200 человек и 3 пулемёта – состояла из людей 3-го офицерского батальона.

4-я рота в 110 человек с 4 пулемётами появилась после расформирования Батайского отряда. Из-за болезни полковника Ширяева возглавил роту ротмистр Дударев.

Отдельная команда связистов и подрывников имела численность 28 человек.

Кроме того, при полку находились боевой и хозяйственный обозы, где на положении санитаров и конюхов находились в основном пожилые офицеры. За походным лазаретом с сотней раненых и несколькими сёстрами милосердия во главе с Пелагеей Осиповой наблюдал доктор Родичев.

Днём 12 (25) февраля на станичной площади собрались на первый полковой смотр офицерские батальоны. Генерал Марков обратился к ним с речью: «Не много же вас здесь! По правде говоря, из трёхсоттысячного офицерского корпуса я ожидал увидеть больше. Но не огорчайтесь! Я глубоко убеждён, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела. Не спрашивайте меня, куда и зачем мы идём… Теперь скажу только, что приказом Верховного Главнокомандующего, имя которого хорошо известно всей России, я назначен командиром Офицерского полка, который сводится из ваших трёх батальонов, роты моряков и Кавказского дивизиона. Командиры батальонов переходят на положение ротных командиров, ротные командиры на положение взводных. Но и тут вы, господа, не огорчайтесь: здесь и я с должности начальника штаба фронта фактически перешёл на батальон!»[88]

Едва генерал Марков закончил свою короткую речь, как командир 1-го батальона полковник Борисов громко возмутился, что он не желает с командира полка переходить на роту.

– Полковник! Вы мне не нужны! – резким тоном ответил генерал Марков и, обращаясь к подполковнику Плохинскому, добавил. – Назар Борисович, примите роту!

«Назар Борисович Плохинский, – писал о нём С. М. Пауль, – всегда молчаливый, спокойный и очень уравновешенный человек…»[89]

Генерал Марков окинул пристальным взглядом строй добровольцев.

– Вижу, что у многих нет погон. Чтобы завтра же надели, – строго бросил он и, смягчившись, добавил. – Сделайте хотя бы из юбок ваших хозяек.

В штаб генерал Марков взял на должность своего помощника, бывшего командира Георгиевского батальона при Ставке Верховного Главнокомандующего, полковника Тимановского, а доктора Родичева – казначеем. Со дня формирования полка над его штабом развивался полковой флаг – черное полотнище с белым Андреевким крестом.

Рослый, могучего телосложения, полковник Тимановский неизменно опирался на длинную и толстую палку. Его офицерская папаха, романовский полушубок, очки и широкая, ниспадавшая на грудь борода, которой он обзавёлся, пробираясь на Дон, создавали образ солидного сорокалетнего мужчины, хотя полковнику было всего 29 лет.

Человек кипучей энергии и большой трудоспособности, доктор Родичев возглавил полковой лазарет. Он же отвечал за казначейскую часть, за все расчёты с населением за продукты и услуги. Вся канцелярия и деньги полка находились у доктора в походной сумке и за голенищами сапог.

«За короткий ростовский период некоторым офицерам приходилось слышать о генерале Маркове, как о начальнике беспощадном, жестоком, резком, грубом: недаром он всегда с плёткой в руке! – отмечал В. Е. Павлов. – Но теперь судили о нём иначе: он энергичен, распорядителен – качества положительные и одабриваемые всеми… Генералу Маркову было чуждо чувство тщеславия, и он не признавал его у других»[90]. Свой полк он свёл в батальон, что оправдывалось походной обстановкой и упрощало управление: между штабом полка и ротами – никаких промежуточных инстанций, все люди в строю, на передней линии. В штабе полка всего три человека, включая командира, да 5 офицеров – конных ординарцев. Такая организация полка гарантировала быстроту решений в боевой обстановке и тесную связь с каждым офицером.

Слияние мелких частей больно ударяло по самолюбию смещённых начальников.

Партизанский полк, численностью около 800 человек, возглавил генерал Богаевский. В него вошли главным образом донские партизанские отряды полковника Краснянского, есаула Лазарева[91], есаула Бокова, есаула Власова, сотника Грекова, небольшая часть китайского отряда сотника Хопёрского, остатки Ростовского студенческого полка и некоторые другие, более мелкие части. Основу этих отрядов составляли донские казаки и учащаяся молодёжь. К Партизанскому полку также был присоединён отряд киевских юнкеров во главе с полковником Дедурой.

Организационно полк состоял из трёх пеших сотен. 1-й сотней командовал полковник Краснянский, основу которой составили люди его партизанского отряда. 2-ю сотню возглавил есаул Лазарев, где костяком являлись бойцы созданного им отряда. В 3-й сотне находились преимущественно партизаны погибшего полковника Чернецова.

12 (25) февраля во время смотра всех частей армии, в присутствии генерала Корнилова, часть юнкеров школы прапорщиков, Юнкерский и Студенческий батальоны были объединены в Особый Юнкерский батальон трёхротного состава общей численностью около 400 человек. Его командиром стал генерал Боровский. В 1-ю роту преимущественно входили юнкера и кадеты, 2-я и 3-я состояли из учащейся молодёжи.

При сведении бывшего Юнкерского батальона в роту его командир штабс-капитан Парфёнов не захотел переходить на положение ротного командира и вообще не пожелал оставаться в батальоне, говоря, что соединение юнкеров и студентов неизбежно приведёт к столкновению их политических взглядов. Юнкера считали студентов «социалистами». Штабс-капитан Парфёнов даже убедил генерала Алексеева, что страсти в батальоне накалены до предела и в любой момент дело может дойти до вооружённого конфликта. Когда же основатель Добровольческой армии поделился своими опасениями с генералом Деникиным, то получил ответ:

– Ничего, Михаил Васильевич. Всё обойдётся. Волнуется больше Парфёнов, чем батальон.

Действительно в Добровольческой армии собрались люди разных политических взглядов, что остро ощущалось многими добровольцами. Однако и монархисты, и республиканцы, и социалисты понимали, что оказались в одной лодке. Перед лицом смертельной опасности многие из них справедливо видели спасение только в единстве. Огромную роль играло и то, что в Добровольческой армии не было людей, призванных в её ряды по набору или по принуждению. Части пополнялись исключительно на добровольческих началах, при этом каждый доброволец давал подписку прослужить четыре месяца с обещанием беспрекословного повиновения командованию.

Для поднятия настроения и боевого духа в рядах молодёжи в тот же день, 12 (25) февраля, всех юнкеров, находившихся в армии, генерал Корнилов произвёл в прапорщики, а кадетам старших классов присвоил новое звание – походные юнкера. После объявления приказа о производстве юнкеров в офицеры, за Россию, за генерала Корнилова, воздух неоднократно сотрясало искреннее, молодецкое:

– Ура!

Прямо на смотру на станичной площади легендарный полководец лично вручал юнкерам офицерские погоны, заготовленные для этого торжественного случая ещё в Ростове. Произведённые в походные юнкера кадеты на свои погоны по нижнему ранту нашили ленточки национальных цветов.

И хотя всем юнкерам офицерских погон не хватило, они с юношеским задором изготовили их из солдатских. «В тот же день юнкерские погоны были сняты, – вспоминал своё производство в офицеры В. А. Ларионов, – и так как офицерских галунных достать было, конечно, невозможно, на солдатских суконных погонах химическим карандашом проводили по середине погона черту и рисовали звёздочку. Впрочем, весь Кубанский поход все старшие офицеры продолжали считать нас за юнкеров и командовали как батарейными солдатами»[92].

Хуже всего дело обстояло с кавалерией. В армии сформировалось всего три небольших конных отряда общей численностью около 300 шашек. Отряд полковника Глазенапа, созданный путём слияния малочисленных донских казачьих партизанских отрядов. Дивизион регулярной конницы полковника Гершельмана. Конный отряд подполковника Корнилова, состоявший из бывших частей полковника Чернецова.

В станицу Ольгинскую артиллерия пришла в следующем составе: 1-я юнкерская батарея подполковника Миончинского с 5-ю орудиями, 2-я офицерская батарея, не имевшая орудий, и 3-я офицерская батарея с двумя пушками. Ещё одно орудие находилось при одном из партизанских отрядов.

После реорганизации артиллерийский дивизион состоял из четырёх батарей по два трёхдюймовых орудия в каждой. Командовали батареями опытные артиллеристы, настоящие профессионалы своего дела. 1-й батареей – георгиевский кавалер подполковник Миончинский, 2-й батареей – подполковник Шмидт, 3-й батареей – георгиевский кавалер подполковник Ерогин и 4-й – бывший командир лейб-гвардии Стрелковой артиллерийской бригады, георгиевский кавалер полковник Третьяков.

О мастерстве подполковника Миончинского генерал Деникин восхищённо писал: «Миончинский – этот виртуоз артиллерийского боя, живший, горевший и священнодействовавший в музыке смертоносного огня…»[93] Но подполковник Миончинский, прошедший всю Великую войну с августа 1914-го, был не только прекрасным артиллеристом, но и опытным организатором. Его 1-я офицерская[18]18
  После производства 12 (25) февраля всех юнкеров Добровольческой армии в офицеры 1-ю юнкерскую батарею переименовали в 1-ю офицерскую. – Примеч. авт.


[Закрыть] батарея численностью около 100 человек под его началом превратилась в отдельную боевую часть, способную самостоятельно решать некоторые боевые задачи. В неё входили: орудийный взвод, команда связи, команда конных разведчиков, пулемётный взвод с 2-я пулемётами и пеший взвод, численностью около 50 бойцов.

Артиллерийских снарядов у добровольцев было немного, не более 600–700. Поэтому в походе оставался лишь один род снабжения – добывать боеприпасы ценой крови. Ружейных патронов тоже было немного. Тощей оказалась и казна армии, находившаяся в ведении генерала Алексеева. Все денежные средства, около 6 миллионов, носили на себе три офицера: полковник Трескин, ротмистр Апрелев и ротмистр Шапрон дю Ларре. Каждый нёс по 2 миллиона, которыми он был забинтован.

О настроениях в рядах добровольцев в те дни ярко написал И. А. Эйхенбаум: «Кто же в армии? Порывная жертвенная молодёжь обоего пола, убеждённые, бескомпромиссные офицеры, готовые платить за своё достоинство, за честь Родины своей головой… Наверное, всё же никакого чуда не будет, и возвращения в нормальную жизнь тоже не будет, поэтому – да поможет Бог дойти до Его порога твёрдым шагом»[94].

Назревшая реорганизация армии являлась далеко не основной причиной длительной стоянки в станице Ольгинской. Прежде всего, следовало поставить точку в главном вопросе о конечной цели похода и выработать маршрут движения. По этому вопросу мнения старших начальников резко разошлись. Даже для опытных, прославленных военачальников, стоявших во главе добровольческой организации, решение давалось необычайно трудно.

Выступая в поход, генерал Корнилов намеревался вести добровольцев в Сальский округ Донской области, в район зимовников, к северо-западу от станицы Великокняжеской, где армия могла отдохнуть, пополнить конский состав и, находясь в районе, пока ещё не охваченном революционными настроениями, принять взвешенное решение по поводу продолжения вооружённой борьбы. Главнокомандующий всё ещё надеялся, что донцы и кубанцы стоявших на пути армии станиц откликнутся на его призыв и пополнят кавалерию, а неказачьи селения дадут пехоту. На основании своей позиции главнокомандующий отдал некоторые предварительные распоряжения. Таких же взглядов придерживался и генерал Лукомский.

Генерал Алексеев имел совершенно иную точку зрения, считая, что армию необходимо вести на Кубань для соединения с казачьими и добровольческими формированиями Екатеринодара. Обеспокоенный решением генерала Корнилова, из-за сложных с ним личных отношений и в силу исключительной важности вопроса, днём 12 (25) февраля он обратился к главнокомандующему в письменном виде.

Обозначив вес краеугольного вопроса о направлении движения добровольческих частей и коротко обрисовав сложившуюся вокруг армии обстановку, он подверг критике мнение генерала Корнилова. «Из разговоров с генералом Эльснером и Романовским я понял, что принят план ухода отряда в зимовники, к северо-западу от станицы Великокняжеской, – писал, по свидетельству А. И. Деникина, генерал Алексеев. – Считаю, что при таком решении невозможно не только продолжение нашей работы, но даже при надобности и относительно безболезненная ликвидация нашего дела и спасение доверивших нам свою судьбу людей. В зимовниках отряд будет очень скоро сжат с одной стороны распустившейся рекой Доном, а с другой – железной дорогой Царицын – Торговая – Тихорецкая – Батайск, при чем все железнодорожные узлы и выходы грунтовых дорог будут заняты большевиками, что лишит нас совершенно возможности получать пополнения людьми и предметами снабжения, не говоря уже о том, что пребывание в степи поставит нас в стороне от общего хода событий в России»[95]. В заключение письма генерал Алексеев настаивал на немедленном созыве совещания лиц, стоявших во главе добровольческой организации, и их ближайших соратников.

Кроме того, в ближайшие сутки ожидалось прибытие в станицу Старочеркасскую 1,5—2-тысячного отряда походного атамана генерала Попова, который покинул Новочеркасск в день занятия его красными. Перед переговорами с командованием казачьего отряда о взаимодействии руководителям Добровольческой армии следовало окончательно выработать план действий.

Вечером того же дня состоялся военный совет. Мнения генералов разделились. Главнокомандующий по-прежнему настаивал на движении в зимовники. Часть присутствующих лиц разделяла его мнение. Другая часть старших начальников во главе с генералами Алексеевым и Деникиным горячо отстаивала поход на Екатеринодар.

Дислокация армии в зимовниках представлялась им не только невыгодной стратегически и политически, но и рискованным предприятием в чисто военном отношении. «Степной район, пригодный для мелких партизанских отрядов, представлял большие затруднения для жизни Добровольческой армии с ее пятью тысячами ртов, – утверждал А. И. Деникин. – Зимовники, значительно удаленные друг от друга, не обладали ни достаточным числом хилых помещений, ни топливом. Располагаться в них можно было лишь мелкими частями, разбросанно, что при отсутствии технических средств связи до крайности затрудняло бы управление. Степной район, кроме зерна (немолотого), сена и скота, не давал ничего для удовлетворения потребностей армии. Наконец, трудно было рассчитывать, чтобы большевики оставили нас в покое и не постарались уничтожить по частям распылённые отряды»[96].

Генерал Алексеев выдвинул ещё целый ряд доводов в пользу своего мнения. В частности, он отмечал, что, в отличие от Дона, Кубань – край не только богатый, но и сочувствующий Добровольческой армии, что, однако, в скором будущем оказалось весьма преувеличенным молвой. Он считал, что, двигаясь на Кубань, легче всего прорвать кольцо революционных войск, а в случае несчастья армия будет в силах добраться до Кавказских гор, где можно будет её распустить, снабдив добровольцев деньгами. Весомым доводом в речи основателя добровольческой организации стало наличие крупных контрреволюционных сил в Екатеринодаре, которые вместе с Добровольческой армией могли стать центром объединения всего контрреволюционного ополчения края, а кубанская столица – его материальной базой.

В итоге дискуссии главнокомандующий согласился с мнением идти на Кубань. Но и это решение оказалось не окончательным…

На следующий день, 13 (26) февраля, в станицу Ольгинскую приехал генерал Попов со своим начальником штаба полковником Сидориным. В полдень вновь собрался военный совет. На нём присутствовали: генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский, Лукомский, Богаевский, Марков и Попов, а также полковник Сидорин и ещё несколько строевых офицеров, приглашённых на совещание главнокомандующим.

Совещание началось с доклада генерала Попова о положении дел в Новочеркасске. Он сообщил, что около часу дня 12 (25) февраля его кавалерийский отряд силой до 2000[19]19
  В мемуарной литературе встречается разная информация о численности отряда генерала Попова – от 1500 до 2000 бойцов, например, А.И. Деникин и А.П. Богаевский указывали – 1500, а А.С. Лукомский – около 2000. – Примеч. авт.


[Закрыть]бойцов при 5 орудиях и 40 пулемётах покинул казачью столицу Дона. В момент оставления им города, красные входили в него с другой стороны. Донской войсковой атаман генерал Назаров с большей частью войскового Круга остался в Новочеркасске. Атаман был арестован и расстрелян в ночь на 13 (26) февраля.

Позднее генерал Богаевский дал этому событию следующую оценку: «Если бы во главе верных долгу донцов стал бы сам донской атаман генерал Назаров, популярный среди казаков и имевший большой боевой опыт, то, вероятно, результаты действий «степняков» были бы более значительны. Но, к глубокому сожалению, хотя всё было готово к его выступлению из Новочеркасска, атаман остался с Войсковым Кругом, чтобы разделить с ним его унижение изменником Голубовым и принять смерть. Царство ему небесное. Рыцарский, но бесполезный для Дона подвиг… Мужественно умер молодой атаман, сам скомандовав назначенным для его расстрела красноармейцам: “Сволочь, пли…” Но не лучше ли было бы, как это сделал в свое время старый сербский король Петр, уйти с верными казаками в степь и затем вернуться, когда наступит благоприятное время, и продолжать борьбу»[97].

На предложение присоединиться к Добровольческой армии генерал Попов заявил, что его отряд не покинет территорию родной области и твёрдо намерен уйти в зимовники. Труднопроходимый в весеннюю распутицу Дон, прикроет район его дислокации, что позволит переждать неблагоприятное для вооружённой борьбы время. Кроме того, в зимовниках много хлеба, фуража, скота и лошадей. Выждав удобный момент, в дальнейшем казачьи части оттуда смогут действовать в любом направлении.

Генерал Корнилов колебался. Крупный кавалерийский отряд донцов мог серьёзно усилить Добровольческую армию, почти не имевшую собственной конницы. Учитывая позицию генерала Попова, главнокомандующий предложил собравшимся военачальникам ещё раз обсудить вопрос направления движения армии.

Генерал Алексеев, коротко повторив свои выкладки, твёрдо стоял на одном – Екатеринодар, и вообще не считал нужным возобновлять вчерашние дебаты. Вслед за ним высказался генерал Лукомский. Не возражая по сути против сказанного генералом Алексеевым, он заострил внимание присутствующих на насущных проблемах добровольцев: «…уже теперь при нашей армии, или, правильней сказать, при нашем небольшом отряде, – говорил он, – более двухсот раненых и чрезмерно большой обоз с боевыми припасами и ружьями, который бросить нельзя. Обозные лошади, набранные главным образом в Ростове, уже теперь имеют жалкий вид и еле тянут свои повозки и сани; что при наступлении на Екатеринодар нам нужно будет два раза переходить железную дорогу: в первый раз в районе близ станции Кагальницкой, второй раз где-нибудь около станции Сосыка; что большевики там преградят нам путь и подведут к месту боя бронированные поезда; что трудно будет спасти раненых, которых будет, конечно, много»[98].

Опытный и авторитетный генштабист твёрдо и аргументированно отстаивал свою позицию. Он усомнился в достоверности сведений о положении на Кубани, отметив, что расчёт на помощь кубанских казаков может быть ложным и добровольцы вполне могут встретить враждебное к себе отношение. Подводя итог своим доводам, генерал Лукомский предложил идти вместе с донским походным атаманом в зимовники, где, прикрытые с севера Доном, находясь вдали от железных дорог, добровольцы в спокойной обстановке смогут пополнить конский состав, отдохнуть и выждать удобный момент для активной вооружённой борьбы. По его мнению, красные по крайней мере месяца два не будут тревожить армию, а если дерзнут, то будут разбиты.

После речи генерала Лукомского дебаты возобновились с новой силой. Генерал Алексеев уверял, что единственно правильное решение – идти на Екатеринодар. Его поддержал генерал Романовский, сказав при этом, что замечания, высказанные оппонентом, следует учесть и по возможности исправить во время похода на Кубань.

Закончил совещание главнокомандующий. Он согласился с доводами генерала Лукомского, но решил идти не на северные зимовники у Дона, а в район к западу от станицы Великокняжеской, который тоже богат лошадьми, скотом и зерном, чтобы после отдыха повести армию к Екатеринодару. По окончании совещания генерал Попов и полковник Сидорин уехали в расположение своих частей в станицу Старочеркасскую.

Вскоре после отъезда представителей донского отряда генерал Алексеев потребовал вновь собрать старших начальников у главнокомандующего. Вечером того же дня в доме, занятом генералом Корниловым, в столовой комнате, уже в третий раз в том же составе заседал военный совет. Открыл совещание генерал Алексеев, упорно настаивая на походе к Екатеринодару. С ответным словом выступил генерал Лукомский. «Я сказал, что не могу прибавить ни единого слова к тому, что было мною сказано днём, – вспоминал А. С. Лукомский, – и просил бы генерала Алексеева объяснить, в чём же он со мной не согласен. На этот вопрос я ответа не получил»[99].

Короткие прения завершились словами генерала Корнилова, что решения своего он пока не меняет, однако при подходе к станице Егорлыкской, где имелись необходимые армии склады артиллерийских припасов, будет понятно, стоит ли идти на Великокняжескую или свернуть на Екатеринодар. Кавалерийскому авангарду, стоявшему у станицы Кагальницкой, штаб армии приказал было следовать на восток, но затем отменил своё решение из-за трудности размещения по квартирам обоих отрядов и снабжения их продовольствием и фуражом. Штаб постановил пока идти параллельными дорогами и поддерживать с донским отрядом тесную связь.

За время стоянки в станице Ольгинской в армии происходил как приток, так и отток людей. Уехал находившийся при генерале Алексееве малочисленный отряд «особого назначения» полковника Лебедева. Ему поручили установить связь с Заволжьем и Сибирью. Несколько офицеров по личным мотивам решило не связывать свою судьбу с судьбой армии, но не всем удалось пробраться в безопасное место сквозь враждебное кольцо революционных войск. Некоторых из ушедших вскоре ожидала трагическая участь, например, Генерального штаба генерала Складовского и капитана Роженко. «Оба они в Великокняжеской были убиты большевиками исключительно за “буржуйский” вид, – отмечал А. И. Деникин, – и тела их бросили в колодец»[100].

Узнав от начальника штаба армии генерала Романовского, что главнокомандующий хочет командировать какое-нибудь авторитетное лицо в Екатеринодар для установления связи с кубанским атаманом и добровольческими формированиями, генерал Лукомский предложил свою кандидатуру. Утром следующего дня, 14 (27) февраля, переехав вместе с Добровольческой армией в станицу Хомутовскую, переодетые в штатское, генералы Лукомский и Ронжин отправились в крайне рискованное путешествие. Переночевав в станице Кагальницкой, ранним утром 15 (28) февраля они продолжили путь. Не доезжая около десяти вёрст до слободы Гуляй-Борисовка, они остановились передохнуть и покормить уставших лошадей в придорожном хуторе, где их арестовал отряд красноармейцев. Не помогли им ни маскарад, ни подложные документы. После долгих допросов и мытарств, сначала в селе Глебовка, затем на станции Степная, и суда, затем случайной встречи с самим Р. Ф. Сиверсом и нового суда в Батайске 18 февраля (3 марта), им чудом удалось избежать расстрела[20]20
  Подробно история эта описана А. С. Лукомским в его воспоминаниях, впервые увидевших свет уже в эмиграции (Из воспоминаний генерала А. С. Лукомского. Архив русской революции. Берлин, 1921. Том II; Берлин, 1922. Том V, VI). – Примеч. авт.


[Закрыть], но до Екатеринодара добраться не удалось…

Из ростовских лазаретов прибывали на извозчиках легкораненые и выздоравливающие добровольцы, которым в Ростове негде было укрыться от красноармейцев. Опасаясь, что их не возьмут в поход, они старательно притворялись здоровыми.