Текст книги "Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит"

– Это, глянь-ко – видно все! И ветер не дует.

– А почем? Сколько-сколько? Ого! Однако и бычьим пузырем обойдемся.

Торговый приказчик, высокий парень с красивым лицом и соломенно-золотистыми волосами, почти скрытыми под зеленой суконной шапкой, согнав с лица презрительную ухмылку, пристально наблюдал за покупателями:

– Эй-эй-эй! В руки-то не бери, уронишь! Положи, говорю! Разобьешь – вовек не расплатишься.

– Дак что же оно – бьется, что ли?

– Бьется, бьется! Сказал же – не трогай.

Пошаталась толпа у «стекольщика», поглазела, да и разошлась по другим торговцам. Правда и есть – ну и к чему это дурацкое «стекло», коли оно от любого щелчка бьется? Другое дело – сукно! Сторговаться бы подешевле, набрать хотя бы обрезков. Из обрезков-то можно и плащик пошить, и шапку, да еще и богам на жертвы останется. Хорошее сукно – крепкое, крашеное. Коричневато-желтое, зеленое, синее.

Мало людишек у приказчика, что стеклами торговал, осталось. Один, два… да и те не покупали – любопытничали. Вот еще третий подошел, шапку на глаза надвинув. Постучал по стеколышку ногтем – наглый!

– Э, парень!

Хмыкнул наглец, поправил на плече плащик серенький, вскинул глаза:

– Ну, здравствуй, Отто!

– Тьфу ты!

Приказчик тут же принялся затравленно озираться, скукожился весь, словно бы хотел стать меньше ростом. Тонкие губы его раздраженно кривились, в серых глазах явственно мелькнул страх.

А нахал стоял себе, ухмылялся:

– Что, не узнал?

– Узнал, узнал, – замахал руками торговец… предатель, жмудин, нареченный в крещении Отто и презиравший своих прежних богов. Он любил только деньги – золото, серебро… точно так же, как слуга воеводы Янис. Эти подлые людишки нашли друг друга давно, еще с той поры, когда шатались по рыцарским замкам да мызам, нанимаясь то кнехтами, то слугами, то палачами.

– Думаю, ты не просто так пришел, Яан. Отойдем-ка…

Переглянувшись, старые знакомцы поднялись к старой березе, что росла на берегу реки, прямо на склоне. Лучше места для тайных бесед просто не было – рядом луг, простор, никто незаметно не подберется, не подслушает.

Речь зашла о деньгах. Ну, конечно, о чем же еще-то? Что еще могло волновать сих славных господ с такой силою, что у Яниса от вожделения дрожали руки? Отто же скривился, всем своим видом давая понять, что ничего его особо-то не интересует… Старался не продешевить!

– Хотя что я тебе говорю? – сплюнул в траву Янис. – Ты же едешь в Плескау, а там это трудновато будет сбыть.

– Можно и там, – Отто хмыкнул и задумчиво почмокал губами, словно прикидывал в уме что-то очень важное. – Но ты прав – там больше возни. Искать нужных людей – это долго. Что ж… придется мне вернуться назад, в Ригу! Ради нашей с тобой прибыли, дружище Яан.

– Нет уж! – Янис, как видно, знал своего дружка как облупленного, а потому возразил довольно-таки резко. – Денежки – сразу.

– Но ведь все надо еще продать! А вдруг не довезу? Погоды-то нынче стоят – жаркие. Товар-то хоть свежий?

– Свежайший. Только вчера все и сладилось… Мой знакомец держит тушку в леднике. Так что… сам все и возьмешь. Все, что тебе надобно.

– Не мне, но людям, дружище. Славным, очень неплохим людям. Страждущим от всякого рода болезней, людям. Один я им и помогаю… почти.

– Так пошли уже…

– Подожди. На телеге проедем?

– Проедем чуть. Но там дальше узкая лесная тропа. Да не сомневайся, поможем! Донесем!

– Я и не сомневаюсь, – холодно прищурился Отто. – Вот только прикидываю, во что мне обойдется ваша помощь, ага.

Не прошло и десяти минут, как два прощелыги уже ехали по тенистой лесной дорожке на скрипучей телеге, запряженной смирной пегой лошадкой. Лошадь косила глазом и все время фыркала, в телеге же громыхали два дубовых бочонка, какие обычно используют для засолки мяса или рыбы.

– Ну вот, – глянув на обступившие дорожку деревья, Янис потеребил плащ. – Приехали, слезай. Вон по той тропке теперь.

Привязав лошадь к старой рябине, Отто деловито прихватил подмышки оба бочонка и осведомился, далеко ли идти?

– Да рядом тут, – его спутник сорвал с рябины веточку – отмахиваться от комаров. – Но все время в гору. Зато потом – под гору, ага.

Златокудрый жмудин все же был крепким парнем. Сопел, но бочонки тащил, что и понятно – своя ноша не тянет. Уже совсем скоро узенькая тропа вывела приятелей к серому покосившемуся плетню, за которым виднелись хижина и сарай.

Велев своему дружку ждать, Янис подошел к плетню и негромко позвал:

– Эй, Вашко! Это я.

На зов из хижины выглянул длиннорукий малый с вытянутым землистым лицом и в странной одежде – длинном белом балахоне, испачканном подозрительными бурыми пятнами.

– Кого еще тут носит? – неприветливо щурясь, парняга поднял топор, валявшийся рядом с хижиной… и вдруг удивленно хмыкнул:

– Янис? Ты… ты зачем здесь? Здесь не место чужим, я же предупреждал!

– Извини, друг, – поправив серенький плащ, Яан развел руками. – Просто дело не терпит отлагательств.

– А, вон ты о чем, – Вашко быстро обшарил глазами заросли. – Там, на тропе… покупатель?

– Он. Мой давний знакомец, не сомневайся.

– Расчет сразу! – хмуро предупредил длиннорукий.

– Он знает.

– Тогда идем.

Невдалеке, на тенистом склоне холма, располагалась большая квадратная яма, скрытая сверху досками и соломой – ледник. Вокруг густо росли крапива и чертополох, а чуть ниже – малина. Заросли были те еще, не продерешься!

Откинув доски, длиннорукий кивнул на хиленькую приставную лестницу, ведущую в темноту, и буркнул:

– Что встали-то? Лезем.

На правах хозяина он полез первым. Следом в ледник подался и Янис, а уж затем – поставив бочонки рядом – и Отто.

– Поможете вытащить, – предупредил Вашко. – Тут темно, не увидим, что резать. Да и ледник.

– Так что тащить-то?

– Ну… вот.

На старых кусках льда, покрытых соломою и крапивой, лежало обнаженное девичье тело, бледное, как сама смерть.

– Красивая, – цинично хмыкнул Янис.

Отто же потер руки и подогнал:

– Ну, так давайте же поскорей.

– Невеста велей, – поднимая труп, зачем-то пояснил Вашко. – Держите… я сейчас веревочку привяжу.

Тело так и вытащили – на веревке. Разложили прямо на досках… Отто даже вздохнул: действительно, красивая девка. Что ж, так даже приятнее…

– Все, можно уже?

– Да.

Не говоря больше ни слова, златокудрый предатель жмудин вытащил из-за пояса мясницкий разделочный нож. Примерился… воткнул, сделал надрез умело и быстро… Крови почти не была – свернулась, стекла уже.

Первым делом Отто вырезал печень. Тут же и положил аккуратно в бочонок кровавый кусок мяса. Присыпал крапивою…

– Это для господина Диркса, бургомистра. Печень покойников хорошо помогает от подагры. А матка покойницы – от бесплодия… это для одной богатой вдовушки, купчихи… Сейчас вырежем…

Жмудин снова взялся за нож… и вдруг удивленно вскрикнул:

– Она девственница? Вот славно-то, вот так славно! Девственная плева хороша от лихорадки. Особенно если ее как следует высушить и смешать с пометом серых крыс или с толченой мумией. Ах, красота какая… ах…

Сбросив с себя почти всю одежду, чтоб не запачкаться, предатель резал девичий труп спокойно и тщательно, словно разделывал говядину и свинину. Да и как могло быть по-другому, коли речь шла о деньгах, о больших деньгах! В качестве лекарства все части трупов очень высоко ценились, частенько бывали случаи, когда покойников с виселиц крали почти сразу же после повешения, так, что даже приходилось выставлять стражу.

– А вот и сердце! Сердце я продам одному эскулапу из Ревеля. Засолю, и продам… Эй, чтоб меня… Забыл прихватить кувшин для жира.

– Так жир-то твердый, – слуга славного воеводы Сирвида Яан следил за всем процессом с большим интересом и без тени брезгливости. Его тоже интересовали сейчас только денежки… впрочем, как и всех остальных участников сего кровавого действа.

– Это сейчас он твердый, да и то не особенно, – резонно заметил жмудин. – А нагреется? Солнышко припечет? Вытечет весь – прямые мне убытки.

– Там внизу, есть старая крынка, – вспомнил Вашко. – Достать?

– Доставай, доставай…

– Угу.

Младший жрец Пикуолиса Вашко давненько уже приторговывал трупами жертв, точнее сказать – их частями, весьма популярными в качестве средства избавления от болезней по всей Европе. Вообще-то, жертвы полагалось сжигать, но… Люди хотели лечиться, но не знали, как… Вернее – очень даже знали. Части мертвеца – самое оно то!

– Та-ак… – окинув истерзанное тело задумчивым взглядом художника, Отто быстренько отрезал покойнице пальцы и уши – прекрасное средство от сглаза и от колик в боку.

– Ой, и у меня частенько в боку колет! – вспомнил вдруг слуга. – Вот тут, слева… особенно на погоду – осенью и весной. Эй, Вашко, ты мне пару пальчиков не продашь?

– Так они мои уже! – рассердился жмудин.

Янис, однако же, не уступал:

– Как это вои? Ты же их еще не купил! Верно, Вашко?

Жрец уже выбрался из ледника, притащив большую глиняную крынку для жира, и, почуяв выгоду, тут же поддержал своего дружка:

– Нет, еще не купил. Так что я могу продать, да.

Дело шло к доброй драке, вполне возможно, закончившейся бы тем, что жир срезали бы с нового трупа, и, скорее всего, этим трупом стал бы златокудрый предатель Отто! Однако же тот был весьма неглуп и, адекватно оценив ситуацию, смог наступить на горло собственной алчной песне.

– Ладно, договорились. Пока не купил – продавай.

– Тогда я и немного жирку возьму, – вконец обнаглел Янис. – Для своего господина.

– А чем платить-то будешь? – Вашко неожиданно заволновался. – У тебя что, деньги завелись?

– Деньги, может, покуда и не завелись… Но кое-что имеется!

Пошарив за пазухой, ушлый слуга вытащил небольшой сверток и, развернув грязную тряпицу, явил на свет божий дивной красоты перстень! Серебряный, с плоским коричневатым камнем. Тот самый, что не так уж и давно снял с убитого мальчишки-гонца. Перстень, конечно, стоил не так уж и мало… но жир и пальцы покойника можно было продать намного дороже!

При виде перстня глаза жреца вспыхнули алчностью:

– Беру колечко! Беру! Забирай пальцы…

– Э, только не все! – с тревогой обернулся окровавленный Отто.

Янис с усмешкою успокоил:

– Не все не все. Только с одной руки – с левой. И – толику жира… Вашко, друг, у тебя еще одна крынка найдется?

– Крынка? Крынки нет, но… Однако туесок плетеный сыщется.

– Тащи сюда туесок!

Жмудин снова вздохнул, перехватил нож поудобнее, обернулся:

– Чем болтать попусту, помогли бы перевернуть…

– Дак поможем, ага.

Перевернули. Аккуратно содрав кожу, Отто срезал жир с ягодиц, а потом – труп снова перевернули – с живота и бедер…

– Голову тоже возьму… Засушу – продам алхимикам.

– Бери, бери, не жалко. Денежку только готовь, да.

Всего час кровавой работы, и с мертвым телом невесты велей все было кончено. Остался лишь позвоночник, кое-какие кости да требуха. Получив от покупателя деньги, Вашко сложил все это в мешок да выбросил тут же недалеко в омут, рыбам на корм. Сам же уселся рядом, на бережку и долго любовался перстнем. Красивое колечко, чего уж… и жрец знал, кому его подарить.

* * *

Пока троица негодяев потрошила труп, жмудский властелин Тройнат, Сирвид-воевода и Будивид-жрец, уединившись на старом капище, вели важные беседы, совсем не предназначенные для чужих ушей, особенно – для ушей князя Довмонта.

– Миндовг нам мешает, он лишний… Совсем лишний, вы понимаете? – Тройнат-князь прищурил левый глаз, отчего стал похож на вырезанного из дерева чертика, в чем-то добродушного и смешливо-лукавого, но с маленькими глазками. Налитыми самой лютейшей злобой.

На пути Тройната к власти над всею Литвой стоял Миндовг, бывший король, властелин. Да, когда-то они были союзниками, нынче же два медведя в одной берлоге не уживались.

– Миндовг не только отступник, – пригладив бороду, негромко промолвил жрец. – Он отнял у нальшанского князя жену. Любимую жену, между прочим.

– Ты о Даумантасе? – жмудский властелин встрепенулся. – О, я хорошо знаю этого славного парня! Он никогда не простит Миндовгу смерти своей любимой супруги… Он будет мстить!

– И это нам на руку, – согласно закивал Будивид. Морщинистое лицо его выражало крайнюю степень довольства…

Как и лицо старого воеводы! Эти двое не зря опасались Даумантаса, молодой кунигас мог стать для них очень опасен. Вдруг да зачнет розыск, дознается до предателей? Даумантаса следовало убрать… и теперь уже не ради обещаний Наримонта, а ради самих себя. Ради собственной спокойной и счастливой жизни.

Все трое какое-то время молчали, обдумывая каждый свое, а может, и общее. Воевода Сирвид, погладив свои вислые усы, первым нарушил молчание:

– Думаю, можно поручить кое-что Даумантасу… Он ведь не оставит свою месть.

– Да-да, – тут же поддакнул криве. – Месть – угодное богам дело.

Тройнат скептически скривился:

– Однако ж Миндовг уже загладил свою вину, прислав Даумантасу новую невесту. Другое дело, что наш кунигас почему-то отослал ее прочь…

– Значит, все еще любит свою Бируте! – хмыкнул жрец. – Нам следует поспешить. Пока желание мести не остыло. Кстати, у меня есть очень хорошее зелье. Оно туманит разум… и требует крови!

– Что еще за зелье? Впрочем, давай, – князь махнул рукой и внезапно потер руки. – Что касается Даумантаса… Я сам поговорю с ним уже в самое ближайшее время!

Глава 7

Литва

Длиннорукий Вашко не всегда был жрецом, не с самого детства, как некоторые. Кто-то его за это презирал, а кто-то завидовал. Тот, кто попадал в жрецы еще ребенком, часто давал обет безбрачия, полностью посвящая свою жизнь службе великим богам и богиням. В большинстве своем такими были девушки – вайдилутес, невесты богов. Однако имелись и юноши… правда, Вашко к таким не относился и знал, что никогда не станет главным жрецом, так и просидит всю жизнь в помощниках.

Другой бы расстраивался каждый день, молил бы богов в надежде изменить собственную злую судьбу, да только не длиннорукий! Еще в детстве он вместе с матерью угодил в плен к тевтонцам, и теми был продан датчанам. Там, в датском Ревеле, Вашко провел три года, и даже был крещен именем Петр. Однако лет в тринадцать от хозяев своих сбежал, попавшись на мелкой краже. Шатался по Ревелю, по лесам, связался с шайкой – там и познакомился с Яаном-Янисом, да потом и в шайке надоело, особенно когда стали прижимать рыцари. Улучив момент, скрылся Вашко в лесу, в самой чаще, да подался в родные земли, в Нальшаны. Там родичи жили, да и великий жрец Будивид был не чужой человек, пригрел сиротинушку, взял слугою… а потом вот Вашко и до младшего жреца дорос. Старался! Однако, старую веру приняв, от новой не отрекся, не сказал даже про свое крещение. Просто – в шайке еще – выкинул нательный крестик в грязную лужу. Потом у Иисуса прощения попросил – на всякий случай. Покаялся – мол, такая уж нужда была. Когда же стал жрецом, тоже нового бога не забывал. Вырезал из коряги крест, спрятал в надежном месте да время о времени творил требы – обмазывал куриной кровью, один раз даже принес в жертву зайца. Зачем нового бога обижать? Пусть вместе со старыми живут мирно и Вашко во всем помогают.

Правду сказать, на самом-то деле давно уже только один бог поселился в темной душе длиннорукого. Только один… зато какой! Ему, этому богу, на самом деле, молились все – и рыцари, и купцы, и многие язычники-литовцы. Бог этот звался алчность! Или – золотой телец, как говаривал один ревельский священник, коего как раз Вашко-то и обокрал в числе многих. Служить золотому тельцу поначалу было страшно, но выгодно! Тут как раз кстати пришлось знакомство с Янисом – тот вдруг объявился у самого воеводы в слугах! Старые знакомцы встретились как-то случайно уже поздней осенью, на Велинес – грустном празднике мертвых. Встретились, признали друг друга… ну и пошли дела. Когда-то выгонные, когда-то – не очень, но кое-что Вашко всегда перепадало. Кое-что… Нынче же выпала большая удача с той мертвой девкой! Вот уж поистине, благоволение богов, не забыть бы всех их умаслить. Смазливый жмудин Отто серебришком расплатился с лихвой! Да еще от Яниса – перстень. Не такое уж и дорогое колечко, не так уж много в нем серебра, да и камешек так себе… Однако же – красиво! Сразу видно – вещь стоящая, как раз для подарка.

Вот уже год спелся молодой жрец с одной ушлой вдовушкой, что держала постоялый двор на нальшанском посаде. Впрочем, постоялый двор это громко сказано – конюшня, амбар для товаров, корчма да постоялая изба – людская. Однако и это какой-никакой доход приносило, да и, кроме всего прочего, вдовушка держала четырех дойных коров да одного нетеля. Это не считая коз. При таком стаде, само собой, имелся и покос, бывший общинный, но давно уже вдовушкой прихваченный… с благоволения Будивида-жреца.

Звали вдовушку Милдисе, в честь богини Милды, и особой-то красотой она не отличалась, зато выделялась статью и имела такую могучую грудь, коей позавидовала бы корова. Все при всем! А что лицо рябое… так с лица-то воду не пить. Всем вдовушка взяла, только вот характер… Даже по меркам Вашко – очень уж жадная!

Впрочем, к визитам молодого жреца Милдисе относилась весьма благосклонно, в хозяйстве мужские руки отнюдь не лишние. Однако же дело могло зайти и о женитьбе… коли бы возможный жених был бы не голь-шмоль, а человек зажиточный, солидный. Хотя бы что-то имел.

Вашко теперь имел серебришка изрядно! Да еще перстень. Под вечер как-то зашел, вытащил, поигрался колечком… На, мол, хозяйка Милдисе, дарю.

– Хо! – вдовушка искренне удивилась и обрадовалась. – Это что – мне, что ли?

– Тебе, тебе, – жрец не удержался, хлопнул возлюбленную пониже спины. – Дарю! А еще у меня серебришко есть… Коли сарай поправить надо или там амбар. Или прикупить кой-чего…

– Ах, Вашко! Какой ты у меня нынче красивый!

* * *

Верный воинский слуга Гинтарс нынче не узнавал своего князя. После смерти Бируте и после собственного чудесного возвращения кунигаса словно подменили. Если раньше Даумантас терпеть не мог старого жреца Будивида, то нынче почти постоянно с ним встречается да частенько наезжает в Нальшаны, в старую священную рощу. Все творит требу богиням, поминает погибшую жену. Видно, сильно любил, и, может, до сих пор любит, хотя и нет Бируте уже.

Юноша посмотрел на княжеские покои, располагавшиеся в высокой деревянной башне Утенского замка, и неожиданно для себя вздохнул. Интересно, будет ли у него вот такая любовь, как у князя? Наверное, да. В отличие от многих прочих, Гинтарс был сиротою, и кунигас всегда покровительствовал ему. Правда, даже и Даумантас вряд ли мог бы заставить боярина Довьята выдать за безродного слугу свою младшую дочь Аушрайте. Хотя, если подумать… Не так уж и богат Довьят-боярин, за двух старших дочерей он уже дал приданое, а вот осталось ли что для третьей дочки? Осталось, конечно же, но не так уж и много. Правда, не только в приданом дело; наверняка сам-то боярин хочет породниться с каким-нибудь богатым и уважаемым родом. Только вот – захочет ли богатый и уважаемый род породниться с Довьятом? Что у него есть-то? Старый бревенчатый дом, усадьба, кусок землицы да с десяток пахарей-рабов? Ну, по сравнению с другими и это много.

Не зря, ох, не зря думал юноша о боярине Довьяте. Сказать по чести, юная Аушрайте нравилась Гинтарсу уже больше года, с прошлолетнего праздника Расос. Именно тогда подросток впервые увидел Аушрайте. В красивом вышитом платье, с косами цвета льна и блестящими карими глазами, девушка тогда показалась парню настоящей красавицей. Да что там показалась – она такой и была!

С той летней поры сердце влюбленного не знало покоя! Юноша специально искал встречи, подстерегая предмет своих воздыханий на ярмарке, на празднике, на прославленьи богов в священной роще, на реке, на покосе – везде! И – о чудо! – девушка, наконец, обратила на него внимание. Улыбнулась даже! Или… просто посмеялась над голенастым подростком, неловким и худым. Нет, нет, не посмеялась, Гинтарс не так уж и мал, и совсем не тот, что раньше – вытянулся, раздался в плечах – пусть чуть-чуть, но раздался же, возмужал! Пушок над верхней губою полез – уже можно бриться. Или отпустить бороду и усы… Отпустил бы, да жаль, не росло ничего пока как следует.

Все время, каждую свободную минуточку, Гинтарс думал о встрече. Мечтал, фантазировал. Вот бы подгадать так, чтоб все произошло на покосе. Он, Гинтарс, проезжал бы мимо на лихом коне, а тут… а там – крики, вопли! Выползла из кустов ядовитая змея, бросилась на Аушрайте – вот-вот укусит. Все – в панике, а Гинтарс – тут как тут! Хватает змеищу рукою, ломает шею… И спасенная красавица пылко целует его в губы. А там… там и до свадьбы недалеко.

Вздохнул Гинтарс. Вряд ли получится со змеею. Никак уж так не подгадать… а даже и подгадаешь, гадину все равно раньше убьют. Хватанут косою или серпом. Это же не священный уж, не жалко.

А вот если на реке? Отправится Аушрайте купаться да начнет тонуть… Тут и Гинтарс… Нет! А вдруг не начнет тонуть, да еще и увидит, как он за ней подсматривает. Потом позору не оберешься!

И так выходило – не очень, и этак – нехорошо. Тогда как же? Как же внимание на себя обратить? Как-как… Да на ближайшем же празднике, в честь лауку двасиос – полевых духов! Девчонки как раз собираются, плетут цветы, потом поют все, водят хороводы. Парни же дарят подарки тем девчонкам, которые нравятся. Вот бы и подарить! Только не венок, а что-нибудь такое, действительно стоящее, к примеру – янтарные бусы. К празднику как раз понаедут купцы… Вот только на что купить?

– Эй, ты оглох, что ли, парень?

Гинтарс дернулся, обернулся – перед ним стоял сам кунигас. Как всегда в последнее время – хмурый, в длинной тунике с вышивкой, в красных сафьяновых сапогах, с непокрытой головою.

– Ох, господине… задумался.

– Задумался? – Довмонт неожиданно рассмеялся. – Интересно, о чем?

– О… о любви, господине… – признавшись, юноша поник головою.

– О любви? Впрочем, тебе пора уже. И что, есть кто на примете?

– Да есть… – сверкнув светло-голубыми глазами, парень собрался с духом и выпалил: – Могу я спросить, князь?

– Спрашивай.

– Имею ли я право на долю добычи? Или, как слуге, мне ничего не…

– Имеешь! – резко оборвал кунигас. – Только зачем тебе доля? А-а-а… понял, понял. Не иначе подарок хочешь купить? Что ж, догадаться не трудно, коль такие речи завел. О деве не спрашиваю, но… что надумал преподнести, если не тайна?

– Бусы, мой господин.

– Бусы? Хорошо. Подойди вечерком, немного серебришка получишь. Сейчас же бери на конюшне коня да скачи в Нальшаны. Передашь кое-что криве. Поскорее скачи – на обратном пути отдохнешь.

– Ох, княже… – услыхав о важном поручении, парнишка расхрабрился еще больше. – А можно мне… серебро-то не вечером, а сейчас. Хоть немножко. В Нальшанах, я слыхал, как раз нынче купцы.

– Ах ты ж… Ладно! – улыбнувшись, кунигас вытащил из висевшего на поясе кошеля горсть серебряных пфеннигов и щедрой рукой отсыпал их Гинтарсу в подставленные ладони.

Увы, юноша опоздал! Торговавшие в Нальшанах купцы уже день как уехали в Полоцк, оставив после себя пожухлую вытоптанную покупателями траву и обломки рядков-прилавков. Ветер уныло сносил мусор к реке: обрывки ленточек и кожи, рассохшиеся туески из-под ягод, записки на бересте.

Гинтарс возвращался домой несколько расстроенный, прикидывая, когда же торговцы вновь посетят Утену или Нальшаны? Успеют до праздника полевых духов или нет? Жаль, если нет, если не будет подарка…

Стоял уже полдень, и солнце пекло с невероятной силой, так, что истекавший потом юноша мечтал лишь об одном – напиться студеной колодезной воды вдоволь да, скинув одежду, с разбега нырнуть в речку.

– Ай, милый-дорогой, не хочешь ли чего холодненького испить?

Гинтарс придержал коня и повернул голову, увидев упиравшуюся руками о плетень женщину с необъятной грудью. Круглое рябое лицо ее напоминало сморщенное яблоко, посреди которого торчала толстая груша – нос. Обычная скандальная тетка-простолюдинка… Однако же… Яркий платок, янтарное ожерелье на толстой шее, белая, украшенная щедрой красно-зеленой вышивкой рубаха. Красные цветы, зеленые листики – между прочим, крашеные нитки немаленьких денег стоят. Не-ет, не из простых тетка… не совсем из простых, уж точно – на поле не жнет, стога не метает, владеет постоялым двором! Пусть небольшим, но все же.

– Заходи, заходи, – кабатчица широко улыбнулась. – У меня под навесом не жарко.

В дальнем углу двора, под устроенным из жердей и рогожки навесом, стоял длинный стол, вдоль которого лежали массивные ошкуренные бревна – скамейки. Вокруг росли кусты красной и черной смородины, рядом виднелись какие-то желтые и розовые цветы – смотрелось все весьма уютненько и красиво.

– Не жарко, говоришь…

– Садись, садись, славный воин. Я тебе живенько попить принесу… не задорого. Ягодный квасок у меня вкусен, прямо с ледника. И конька твоего напоим.

Уговорила! Еще бы. По такой-то жаре да ледяной квасок под тенистым навесом.

– Ладно, тетка. Тащи!

Подбежавший мальчишка-раб проворно подхватил поводья коня, Гинтарс же довольно уселся в тени, вытянув ноги. Кабатчица прибежала быстро да, колыхаясь всем своим необъятным телом, ловко поставила на стол большую деревянную кружку и глиняное блюдо с маленькими ржаными лепешками, политыми соусом из сметаны и шкварок.

– Заедки тебе. Кушай!

– Да пошлют боги тебе удачи…

Поблагодарив, Гинтарс вдруг замер, увидев на мизинце кабатчицы серебряное кольцо. Изящный перстень с плоским дымчато-коричневатым камнем, почему-то показавшийся юноше смутно знакомым, смотрелся на пухлой теткиной руке, как на корове – седло. Видно было, что перстенек и на мизинец-то налез еле-еле… А вот Аушрайте придется в самый раз! Как раз в цвет к глазам.

– Перстенек не продашь? – Гинтарс не привык откладывать дела в долгий ящик, спросил напрямик, сразу. – Я заплачу. Щедро.

– Щедро это как? – кабатчица тоже не очень-то ломалась, не прикидывалась, что перстень сей – единственная память о покойном папеньке.

Не говоря ни слова, юноша высыпал на стол пфенниги. Потом, посмотрев на хозяйку, добавил еще и честно предупредил:

– Больше нету.

– Хм…

Хозяйка задумалась – хотелось бы, конечно, еще, но и эта кучка серебра выглядела довольно внушительно. Перстень явно такого не стоил.

– Хорошо…

Жадность все же взяла свое. Кабатчица ловко сгребла деньги и с большим трудом, отдуваясь и исходя потом, стащила с мизинца кольцо.

– Забирай! А то оно мне жмет вообще-то.

Так вот и сладилось всё. Подарок был – загляденье! Аушрайте должен бы понравиться, должен…

* * *

– Что ты там все рассматриваешь? – подняв глаза, Довмонт глянул на вошедшего с кувшином браги парня. – Неужто подарок купил?

– Купил, господин, – поставив кувшин на стол, скромно признался Гинтарс. – Все ваше серебро истратил.

– Молодец, – кунигас потянулся и расслабленно зевнул. Голова заметно побаливала, как и всегда с утра в последнее время. Слишком уж много князь пил. Пил один и в компании – с воеводой и – частенько – с Будивидом-жрецом. Пил хмельной квас, медовуху и брагу, а если случалось доброе рейнское вино – то пил и вино тоже. Так было легче забыть Бируте… и ту девочку… невесту велей.

– Вот! – парнишка с явным удовольствием показал князю перстень…

Кружка упала на стол. Хорошо – уже пустая…

– А ну-ка, ну-ка… Ага! Оттуда у тебя этот перстенек, Гинтарс?

* * *

Довмонт не знал, что и думать. Массивный серебряный перстень с плоским камнем он отдал вестнику-мальчишке, тогда, во время той самой несчастливой битвы, отдал в качестве знака, чтоб воевода мог опознать гонца. Старый Сирвид же сказал, что никаких гонцов не было. Получается, что оба – Вилмантас и тот, с цыпками, кому отдано было кольцо – предатели? Да уж, выходит так, сказать нечего. Впрочем, парней могли убить те же рыцари крестоносцы… но как тогда перстень попал к ушлой вдовушке Милдисе?

Да по-всякому мог попасть, если честно. Рыцарь или сам вестник могли кольцо продать, потерять, проиграть в кости, а потом кто-то из купцов просто расплатился с вдовушкой за ночлег.

Хорошо, если так. А если все было совсем по-другому? Если гонцы все же добрались до воеводы, а тот… Нет! Не может быть такого, какой Сирвиду смысл предавать своего князя? Все так… и все же…

Даумантас, как и любой языческий князь, всегда отличался подозрительностью. Если существовала хоть малейшая возможность поверить в то, что среди его приближенных расцвели ядовитые цветы предательства, это нужно было проверить всеми возможными способами и невозможными – тоже. Не спеша, чтоб никто ничего не подозревал. Гинтарсу и поручить это дело! Парень предан, к тому же – недолюбливает воеводу и жреца Будивида. Хотя при чем тут жрец?

Оказалось – очень даже при чем! Правда, не сам криве, а его помощник, угрюмый длиннорукий парень по имени Вашко. Именно он подарил перстень хозяйке постоялого двора. Гинтарс выяснил это быстро, снова заглянув в корчму, разговорил Милдисе. Дебелая кабатчица вовсе и не скрывала имени своего настойчивого ухажера, наоборот: судя по всему, ей очень льстило, что ее любовник не какой-нибудь там простолюдин, а жрец! Пусть пока не главный, но ведь время идет, а Будивид-криве не вечный.

Впрочем, особенно-то погружаться с думы нынче было некогда. Жмудский властитель Тройнат все еще гостил в Утене, и Довмонт, как хлебосольный хозяин и друг, каждый день устраивал пиры и охоты.

Вечерами частенько сиживали втроем-вчетвером. Сам кунигас, Тройнат, жрец Будивид и – иногда – воевода. Довмонт много пил – все пытался забыть погибшую супругу… и нерожденного ею сына. Кунигас почему-то был уверен, что жена родила бы ему именно сына, а не дочь.

– Пей, дружище, пей! – высокий гость все подливал брагу. – Изгони из сердца своего грусть, наполни радостью душу!

– Не могу, – хватанув кружкой об стол, хмуро признался князь. – Пока не могу…

– Все правильно, – жрец Будивид, незаметно подмигнув Тройнату, пододвинул кунигасу кувшин с зельем.

– Вот, испей-ка это, вождь! Клянусь, грусть тебя хоть немного отпустит.

– А что это? – осоловело спросил Довмонт.

Тройнат расхохотался:

– Пей, брате! Пей и ни о чем больше не думай. Клянусь Перкунасом, нынче уж мы повеселимся от души…

Обернувшись к дверям, князь хлопнул в ладоши:

– А ну, музыканты! А ну-ка, танцовщицы!

Четверо парней в крашенных корой дуба туниках, поклонясь, вошли в горницу. Две пастушечьих флейты – лумзделис, козлиный рог – ожрагис, да трофейный воинский барабан, обтянутый тугой кожей.

– Играйте, ага! – хмыкнув, милостиво кивнул жмудин и, обернувшись к Довмонту, добавил: – Это мой подарок тебе, друже.

– Спасибо, брат мой!

Кунигас был, честно говоря, тронут, он уж никак не ожидал, что такой высокий гость вдруг проникнется столь искренним участием к его горю.

– Пей, княже! Пей! – заботливо подсуетился жрец.

Забил барабан, отрывисто и громко, затянули мелодию флейты, гулким эхом ухнул ожрагис – рог.