Текст книги "Мир пятого солнца"

Глава 7. Осень. Санкт-Петербург. Уэльбек

Но мои соученики!

Эти уже были способны на все!

Франсуа Мориак. «Подросток былых времен»

С утра снова сжало сердце. В последнее время такое происходило все чаще и чаще. Наверное, слишком уж много волнения, выборы…

Вдруг подумалось – как пуста и банальна до тоски жизнь! Все эти фирмочки, предприятия, Леночка… К чему? Единственное, что осталось настоящего – наверное, джаз…

Геннадий Иваныч смотрел в окно: неслышно опадали с деревьев последние листья. Поздняя осень… И настроение было такое же – осеннее, грустное.

Впрочем, особо-то грустить сейчас некогда!

Леночка еще спала – он не стал будить, заглотил прописанные доктором Мишей таблетки из красно-синей приметной коробочки, тут же ее спрятал – не хотелось, чтоб Ленка знала о его немощи, тихонько заварил чай – терпеть не мог кофе, уселся на диван с книжкой…

Вроде отпустило… Чуть-чуть…

Ацтеки… Они же – мешики, они же – теночки. Мешики – от имени легендарного предводителя Меши, отсюда и Мехико, Мексика. Теночки – от другого вождя – Теноча или Теночка… Теночтилан – тоже от его имени.

Зазвонил мобильник, наигрывая «Караван» – известный и любимый многими джазовый стандарт, Геннадий Иваныч нарочно долго не брал трубку, слушал… Потом все же нажал кнопку.

Звонил Михалыч. Что-то опять зудел про подставы, про провокации… Господи, как надоело все! Да, еще сказал, что, похоже, конкуренты меж собою договорились, договорились на будущее.

– То есть, как это – на будущее? – тут же сообразив, Перепелкин не стал продолжать разговор – велел Михалычу ждать личной встречи.

Допив чай, быстро оделся и снова посмотрел в окно – во дворе ждала машина. Спустился вниз, поздоровался с охранниками и водителем. Поехал…

Господи… Каждый день одно и тоже! И кому все это нужно? Плюнуть на все, все продать, оставить одну лишь «Джаз-банду», там играть каждый вечер – денег не будет, зато хоть какое-то счастье.

Во, доработался! Геннадий Иваныч тряхнул головой: ну и мысли в голову лезут. Ага, избавься от всего… Тут же сожрут, только слабину дай! Дадут они спокойно поиграть, как же! И так-то…

Начальник службы безопасности ждал, нетерпеливо прохаживаясь в холле. К удивлению, перегаром от него не пахло, зато разило недешевым одеколоном – снял, верно, вчера какую-нибудь тоже недешевую девку. Ну да, ну да, снял – ишь, вышагивает этаким петухом, гоголем…

Коротко здороваясь с персоналом, Геннадий Иваныч быстро прошел в кабинет, обернулся на пороге:

– Ну, заходи, Михалыч. Рассказывай.

Хмурый начальник безопасности плюхнулся в кресло и, испросив разрешение, закурил.

– Завтра-послезавтра скажу тебе, где у нас течет, – аккуратно выпустив дым, промолвил Михалыч. – Но сейчас не в этом дело – в договоре. Понимаешь, Степанов уже не только со всеми договорился, но и места начал раздавать… Как будто уже на выборах победил, а ведь это еще бабка надвое сказала – у нас-то шансов побольше будет.

– Хм… – Геннадий Иваныч задумался. – С чего это он меня со счетов сбросил?

– Про худое думаю… – начальник безопасности затушил сигарету в массивной пепельнице толстого темно-голубого стекла. – Затаиться бы тебе на время… Да знаю – не то говорю.

Перепелкин неожиданно рассмеялся:

– Ладно, ладно, живы будем – не помрем! А таятся от врагов только трусы. Нет, Михалыч, мы таиться не будем… наоборот – будем радоваться и любить жизнь! Пусть соперники завидуют, авось, чего-нибудь напортачат, а ты, тем временем…

– Все уже делается, шеф.

– Ну, вот и славненько! Осталось-то – день простоять, да ночь продержаться! Между прочим, в буквальном смысле слова.

И в самом деле – в буквальном: до выборов оставалось всего три дня.

– Вот сегодня и расслаблюсь, – подумав, Перепелкин решительно добавил. – Ребят позову – поиграем.

Позвал. Явились все – Жан, Серго, доктор Миша – последний даже пришел раньше других, и в ожидании наяривал на фортепьяно какой-то регтайм.

– Ну, что, парни? – хватанув рюмку водки, Геннадий Иваныч бережно вытащил из футляра сверкающий золотом саксофон. – Дадим сегодня гвоздя?!

– С чего начнем?

– С Гершвина! А ну… Раз-два-три… Поехали!

Громыхнули раскатом ударные… И тут же зашуршали нежно – щеточками, ухнул, задребезжал контрабас, тренькнули клавиши, и вознеслась высоко-высоко выводимая саксом мелодия – к потолку, к крыше, к звездному небу!

В общем, вечер удался, без дураков, удался, на славу!

Ближе к утру, после закрытия, вспотевшие музыканты уселись за стол – выпить. Конечно, и во время сейшена стопки пропускали, но захотелось теперь спокойно, так сказать, по обычаю. Оно и правильно. – Ты бы не рвал так музыку, – тихонько, на ухо, прошептал доктор. – Береги сердце. Таблетки-то мои пьешь?

– Пью – куда от тебя деваться? – Геннадий Иваныч рассмеялся и наполнил стопки. – Ну, парни, будем! Чтоб – не последняя.

Выпили, заговорили – о музыке, о политике, ну и о бабах. Компания осталась чисто мужская – почему бы косточки не перемыть прекрасному полу? Мужики – те еще сплетники, хлебом не корми!

Одну обсудили, другую… Пятую-десятую, сошлись, что все – ну, почти все – стервы, каких мало… Потом, намахнув еще, пришли к выводу, что и мужики ничуть не лучше, короче – сволочи все кругом редкостные… За то и выпили:

– За сволочей!

И снова принялись трепаться о бабах. Вспомнили к чему-то рыцарей, культ прекрасной дамы, Анну Каренину… В общем, хорошо все выпили, чего уж!

– Уэльбек неплохо о бабах писал! – пьяно размахивая вилкой, орал доктор Миша. – Писал, что… ммм… сейчас, вспомню…

– Мишель, положи вилку!

– О культурных бабах писал, во! Мол, не секс их интересует, а процесс обольщения – вычурный и неэротичный, а в постели они – культурные бабы – вообще ни на что не способны. Потому – лучше любить азиаток!

Уэльбек…

Перепелкина почему-то неприятно кольнуло под ложечку…

Ведь и Леночка тоже Уэльбека читала… И то же самое цитировала… Совпадение? Может быть… Но та же Леночка как-то обмолвилась насчет здоровья… Откуда она знает? От доктора? Или – все просто так?

Совпадение….

И, тем не менее, выйдя в фойе, Геннадий Иваныч позвонил Михалычу…

– Леночка и доктор Миша? – ничуть не удивившись, переспросил тот. – Я и сам хотел завтра о них доложить.

Глава 8. 1324 год. Сон четвертый: засуха сердца

Боль уже стучалась у дверей, проникала… располагалась по хозяйски…

Франсуа Мориак. «Мартышка»

Ацтек! Ацтек!

Он, Асотль – ацтек, а не колуа.

Отец… Приемный отец… Похоже, оказался прав.

Да, но так ли это? Ведь по духу Асотль – колуа, он вырос в Колуакане, искренне считая этот город родным – да так оно и было! Ацтек Асотль только по крови… Но кровь значит многое, недаром ее так любят боги… И Солнце.

А в прочем, ацтек он или не ацтек – какая разница?

После смерти отца юноша больше не заходил в кальмекак – жрецы увели его в храм солнца, точнее – во дворец, пристроенный к храму. Вокруг дворца – и храма – располагался прекрасный сад с многочисленными деревьями и цветочными клумбами, вообще, цветы здесь были повсюду – сияли желтым и алым, высаженные божественными рисунками вдоль главной аллеи, синели, голубели, лиловели вокруг пруда, разноцветной душистой радугой оплетали решетку беседки…

В беседке, в окружении четырех прекраснейших молодых женщин, на широком ложе разлегся Асотль в богатых одеждах из тончайшего хлопка, шею его украшало массивное золотое ожерелье, золотые браслеты, переливаясь драгоценными камнями, сверкали на запястьях и щиколотках, плащ из изумрудно-зеленых перьев кецаля, сброшенный, небрежно свисал с ограды. Такой плащ мог носить только правитель… И вот, Асотль… Вернее, теперь – уже не Асотль.

– Не хочешь ли еще вина, великий Тескатлипока? – одна из женщин – юная красавица с обнаженной грудью – почтительно улыбаясь, смотрела на юношу – ипостась великого божества.

– Вина? – Асотль ухмыльнулся: последние дни он только и делал, что пил… Да еще занимался неким приятным делом, вне брака грешным для любого человека, но только не для него – живого бога. А, чего там! Ведь Ситлаль отдают замуж за Тесомока – нового верховного жреца Кецалькоатля.

Назначить неопытного юнца жрецом?! О боги… Впрочем, такой сейчас и нужен: послушный, не особенно умный, верный… И еще – жестокий до чрезвычайности, находящий истинное наслаждение в ужасных мучениях жертв. Такой и был нужен – властители колуа всерьез задумались о власти в долине четырех озер.

И Ситлаль… Нежная, милая Ситлаль, любимая Звездочка обречена стать женой этого изувера! Самое страшное, что ничего нельзя сделать – девушке перечить отцу, родителям – великий грех. Да и Ситлаль прекрасно знала, что очень-очень скоро произойдет с ее возлюбленным… Бывшим возлюбленным, увы, бывшим…

Он и сам это знал. И принимал все, как есть и как будет – нечего уже было терять, и цепляться за жизнь – незачем. Умер отец, любимая наречена женою другого, к тому же, как выяснилось, Асотль – какой-то ацтек, пришелец, дикарь, существо, достойное лишь жалости и презрения!

Мир, такой привычный, комфортный – рухнул в один миг! Не было больше ничего и никого: ни отца, ни любимой, ни будущего, ни друзей…

Лучший друг Шочи – пропал уже на следующее после похорон утро. Скорее всего, его убили жрецы храма Кецалькоатля – за то, что совал нос не в свое дело. А Шочи такой, любопытный… За то и поплатился… Жаль… Хотя, что жалеть? Они ведь скоро встретятся, там, в обиталище богов… Недолго осталось ждать.

Слабая мечтательная улыбка искривила губы юноши – все было хорошо! Скоро душа его устремится в иной мир – а в этом больше уже нечего терять. Ну и пусть…

– Вина? Да, вина! – Асотль обнял одну из прильнувших к нему женщин, погладил упругую грудь. – Эй, музыканты, играйте! Будем веселиться и пить. Вина сюда, вина! Эй, ты, красотка… Как там тебя зовут? Ты, наконец, пьяна? Сколько в тебе кроликов? Два? Пять? У меня уже много.

Кролик был символом и покровителем опьянения, степень которого в них, в кроликах, и измерялась. Два кролика – ометочтли – это радость, это вдруг ставший приятным и чрезвычайно веселым мир, пусть даже до того он был серым, пустым и будничным, а вот пять кроликов, пять кроликов, это…

– А теперь – еще вина! Музыканты, играйте громче. Эй, барабанщик, ты там что, спишь? Женщины, танцуйте… Танцуйте, танцуйте, а я посмотрю!

– О, великий Тескатлипока… Поистине, мы сейчас усладим тебя!

Четыре красавицы, четыре грации – юные жрицы из храма богини порока – принялись танцевать вокруг живого бога. Их сплетенные из цветов одежды полетели наземь, обнаженные тела сплелись, лаская друг друга…

– О! – изгибаясь, сладострастно стонали жрицы. – Иди к нам, великий Тескатлипока, возьми нас… Мы принадлежим тебе…

Вновь почувствовав грешное желание, Асотль поставил на пол беседки золотой бокал и, разлегшись, подозвал к себе женщин:

– Ты… И ты – идите ко мне… А вы двое – ласкайте друга друга… Так! Так!

Пытаясь уйти от себя в сладострастной неге, юноша все же не забывал, что завтра – да, уже завтра – все кончится. Наступит праздник Засухи и его, Асотля, сейчас олицетворявшего коварного и грозного Тескатлипоку, торжественно принесут в жертву, вырвав из груди сердце на главной пирамиде Колуакана! Отрубленная голова «Тескатлипоки» будет насажена на тцомпантли в числе многих прочих… Головы долго не снимали, и они там торчали, гнили… Специально – пусть боги видят, как их чтут, какие приносят жертвы.

Завтра – день Засухи. Праздник надежды на новый урожай, праздник знати и воинов – Тескатлипока считался и их покровителем тоже.

Завтра… Завтра, его Асотля, уже не будет… То есть, он будет, но уже не он, а освобожденная от тела душа, не здесь, а в ином, хочется верить – более счастливом – мире. Кстати, наверное, там его ждет не дождется Шочи!

Эх, сюда бы сейчас этого парня! Насладился бы, попробовал женщин… В конце-концов – что он еще видел в жизни? А сам Асотль?

Нет, кальмекак, друзья-приятели – это само собой. Но недолго длилось их счастье.

Пьяный, в окружении прекраснейших, покорно и восторженно исполняющих любую прихоть, женщин, Асотль и не заметил как наступил вечер. Уснул, и рука его расслабленно свесилась с ложа…

А в двух кварталах от храма, во дворце верховного вождя Ачитомитля, горько плакала Звездочка…

Глава 9. Осень. С-Петербург. Сердце

Она мечтала о волосатой мужской груди, о запахе мужчины.

Франсуа Мориак. «Мартышка»

Вот так вот, дожил.

Предали, сдали – и любовница, и лучший друг. И главное – зачем? Что он им такого сделал? Зависть… Обычная людская зависть? Может быть, может быть…

Таблетки из сине-красной коробочки, что вручил доктор, Михалыч отвез на анализ. Потом позвонил: все, как и предполагалось – яд.

Особый, коварный, действующий не сразу и практически не оставляющий никаких следов: просто внезапно прихватило сердце. Инфаркт. Инфаркт – без всякой надежды. Надорвался, бывает, возраст, знаете ли. Да и перенервничал – выборы.

Почему, Господи? Почему?

Он так и спросил любовницу, когда та, ничего еще не подозревая, явилась:

– Зачем?

И показал коробочку.

Леночка дернулась – поняла, не дура, далеко не дура. Но, тогда тем более – зачем?

– Ну? – Геннадий Иваныч терпеливо ждал ответа… Понимая, что вряд ли дождется. – Зачем ты это сделала, тварь?

– Я тварь?! – девушка взорвалась, взвилась вдруг, словно рассерженная, выпустившая когти, кошка. – А ты – не тварь? И такие козлы, как ты!

– Что же я тебе сделал плохого? И чем доктор лучше меня?

– Ничем! Такой же козел, прав был Уэльбек! Все вы, богатые мужики – сволочи, редкостные твари, даже не представляете, какие редкостные…

Леночку понесло в истерику, а Перепелкин и не пытался ее успокоить, просто сидел, слушал.

– Ты спрашиваешь – почему? А ты знаешь, как я жила? Не-ет, вам, столичным, московским да питерским паразитам этого не понять! Я ведь хорошо училась, школу с серебряной медалью закончила, но дальше, куда хотела, не поступила бы… Не на что! Да и учиться хоть где – тоже не на что, родители – бюджетники, получают копейки…А я бы очень хотела, чтобы у них была обеспеченная старость…

Девушка шипела, злобно и страшно, с совершенно непостижимо-искренней ненавистью.

– Наш, российский мир, жуткий… Это только кажется, что молодым можно всего добиться: без связей, без помощи родителей, поди, попробуй! Мне еще повезло – я красивая, да и вроде не дура. Но вот в университет поступила не сама – хотя должна была бы, а только после того, как ты позвонил, проплатил, устроил. Спасибочки, богатенький Буратино! О, как я ненавижу тебя и таких, как ты! Ненавижу… Дай сигареты…

Геннадий Иваныч нашел в столе пачку «Мо», молча бросил – кури.

Леночка нервно щелкнула зажигалкой:

– Твари вы все…

– Пусть так, – Перепелкин грустно усмехнулся. – Ну, а ты-то чем лучше? Ведь не захотела пахать, нет, все подай сразу – благо, как ты верно заметила, не дурнушка. Что же не пошла по жизни сама? Училась бы, подрабатывала бы официанткой, потом вышла бы замуж, детеныша родила… Так ведь – нет! Хочешь, скажу, почему – нет?

Любовница не отзывалась, курила, с презрением выпуская дым в потолок.

– Потому что у себя там, в поганой провинции, насмотрелись телевизора – как же: все хочется сразу – молодость, бабки, успех! Я, между прочим, к своему успеху лет двадцать шел, медленно, упорно… Зато и имею основания себя уважать…

– Х-ха!

– Да-да, уважать, хоть ты и смеешься. Всего в этой жизни я добился сам, да, сам… Кстати, и тоже не в столицах родился… А таким, как ты… Тебе-то за что себя уважать? Извини – содержанка, и есть содержанка.

– Спасибо, подстилкой не обозвал…

– Пожалуйста! – Нет, ну, в самом деле – чего ж работать-то не пошла? Чего ж ко мне кинулась?

– А не наоборот ли дело было, а? Что, забыл уже? А что касается уважения… Я тоже много чего добьюсь, можешь не сомневаться! А что – через тебя, так какая разница? Использую и выброшу, как презерватив… Что смотришь? Ну, ударь меня?

– Ты же знаешь, я не бью женщин.

– Ах-ах-ах, да у нас принципы! – А у меня их нет, ты прав, да и откуда? Вы… Такие, как ты, вдруг разбогатевшие папики, создали этот мир под себя и его используете… А мы используем вас! Почему нет? Круговорот природы.

– Приспособились, значит…

– Угу… И знай, ни одна из содержанок своего толстобрюхого «папика» не любит и не уважает и – придет время – воткнет в спину нож. Смею заметить, этот циничный мир создали не мы – вы! Вот и получайте.

Слушать было неприятно и Гленн перевёл разговор.

– Так как ты с доктором спелась?

– А так… Он так на меня смотрел… Это ты, болван, ничего вокруг не замечаешь. А я заметила… И не отказала – вдруг, да пригодится?

– Вижу, что пригодился…

– Конечно.

– Интересно, а доктору-то это зачем?

– Думаю, ему просто тебя заказали… А я подмогла – деньги лишними не бывают. Ты же мне не так уж и много давал, а тут – такой случай. Получила бы бабло – и свалила, век искать – не найти.

В этом месте Геннадий Иваныч покрутил пальцем у виска:

– Ну ты и дура! А еще говоришь – умная. Ты что, полагаешь, после моей сме… тьфу-ты… После всего, заказчики позволил бы тебе уйти?

– Ушла бы! И не искали бы – всех бы это устроило, лишь бы языком не трепалась, а я не из болтливых.

– Наивная дурочка.

Леночка что-то еще хотела сказать, да в дверь позвонили, и Геннадий Иваныч знал – кто.

Встав, Перепелкин направился к двери. Любовница затушила сигарету:

– Что ты со мной сделаешь? Убьешь?

Ничего не ответив, Геннадий Иваныч распахнул дверь, пропуская в квартиру начальника безопасности и охранников:

– В гостиную проходи, Михалыч. А вы, парни, берите девку – и в спальню. Там и ждите.

Леночка завизжала, дернулась – напрасно, напрасно…

– И ведь что удивительно – сволочью меня считает, – усаживаясь в кресло, Перепелкин покачал головой. – Молодое поколение – мать их за ноги! Слышь, Михалыч – там в баре, водка, налей… Угу, спасибо… А себя чего обделил?

– Так ведь работать еще.

– Если водка мешает работе – на фиг такую работу, – меланхолично пошутил Геннадий Иваныч.

И снова почувствовал, как резко сдавило грудь. Может, водка поможет?

Выпили.

– Ну, как врач? – наконец, спросил Перепелкин.

Начальник службы безопасности мрачно хмыкнул:

– Встречи просит – хочет загладить вину.

– Он-то хочет, да я что-то не очень хочу.

– С девкой что делать будем? – Михалыч скосил глаза на дверь спальни. – Замарана – дальше некуда.

– С девкой? – Геннадий Иваныч не думал, все уже решил заранее, осталось лишь объявить. – А с девкой, значится, так: покупаете ей билет до Парижа, сажайте в самолет – пусть валит и глаза мне в этом городе не мозолит больше никогда. Денег на это – дам, правда – немного. Дальше пусть сама зарабатывает.

Выслушав, начальник безопасности покачал головой:

– Эх… Добрый ты человек, боярин!

– Нет, не добрый… Но и не злой. Пусть валит.

– Заметано. А с доктором как быть?

– С доктором? У-у-у! Этого перво-наперво на кол посадить, а уж опосля…

– Понятно – шутишь, Иваныч? Уже хорошо. Эй-эй… Иваныч!!!

А Геннадий Иваныч не шутил уже – просто побледнел и тяжело повалился на бок. Серые, чуть навыкате, глаза его закатились…

– Врача сюда! «Скорую»! Быстро!

Глава 10. 1324 г. Колуакан. Пей!

Я почувствовал облегчение, я отдал себя в ее руки, ничего плохого не случится со мной…

Франсуа Мориак. «Подросток былых времен»

Женщины ушли еще ночью. Утром юноша хлопнул глазами, увидев подходивших к его ложу жрецов с прочными веревками из волокон агавы. Усмехнулся:

– Не надо связывать. Я пойду сам.

Жрецы переглянулись – сам, так сам – им меньше работы. Однако прихваченных с собой воинов не отпустили, так, на всякий случай.

Облаченный в белые одежды Асотль вел себя достойно, как и подобает олицетворению великого и грозного божества. Его несли на носилках, в богато украшенном кресле, и ликующий народ бросал к носилкам цветы.

– Слава, слава великому Тескатлипоке!

– Великому Тескатлипоке слава!

Асотль усмехнулся: как много на городских улицах красивых девушек! И как прекрасно пахнут цветы. Разноцветные клумбы, сады, прекрасные здания, сверкающее в лучах солнца озеро – о, прекраснейший Колуакан, есть ли хоть где-нибудь на этом свете еще такое великолепие? Мудрецы в школе рассказывали о Тлашкале, о Тлакопане, о Шочимилько…

О древнем городе Толлане, увы, давно потерявшем былое величие полузабытого народа тольтеков. Асотль не был ни в каких других городах – Колуакан был для него самым красивым. Родным. И – несмотря ни на что – жаль было расставаться.

Юноша вздрогнул: показалось вдруг, узнал в толпе поклонниц любимую – Звездочку-Ситлаль… Присмотрелся… Нет, показалось. Да и вряд ли ее отпустят сейчас на праздник – поди, в доме верховного вождя вовсю готовятся к свадьбе. Повезло гнусному Тесомоку, ничего не скажешь, повезло. И чем же он обратил на себя благоволенье богов? Ну, разве что только жестокостью.

В храме Тескатлипоки, на плоской вершине ступенчатой пирамиды, царил полумрак. Именно туда поместили сейчас Асотля, оставили под присмотром молодых воинов – дожидаться своего часа. Скоро, скоро уже!

Снаружи, у жертвенника, громко забили барабаны, послышался плач – это вели приносимых в жертву детей. По всему храму деловито сновали жрецы – кто-то тащил жертвенные ножи, кто-то – заранее приготовленные веревки, а кое-кто – кувшины с вином: последнее угощение жертв. Чтобы не так боялись.

Асотль давно уже ничего не боялся, не цеплялся за жизнь – нечего было терять, все, что можно, было уже потеряно. Юноша даже шутил со жрецами, не отказывался и от выпивки…

– Эй, эй, плосконогий! Куда побежал? Налей-ка!

– С радостью, о великий Тескатлипока! – жрецы охотно наполняли бокал, переглядывались, довольные спокойной веселостью будущей жертвы: вот, все бы так…

По углам полутемной залы оскаленными клыкастыми пастями ухмылялись жестокие боги – ипостаси грозного и коварного Тескатлипоки, воняло какой-то тухлятиной и сладковатой человеческой кровью. Запахи эти, судя по всему, действовали на жрецов так возбуждающе, что тем не нужно было даже вина. Только крови!

Молодые воины – любопытства ради – подошли к самому выходу, смотрели, как патлатый жрец Ашоколько Куитлапитцин умело вырывает сердце из груди очередной жертвы. Наверняка интересное было зрелище, а сюда, под темные своды храма, доносились лишь звуки: хор, барабаны, да слабый предсмертный крик. И еще – хруст ломающихся ребер.

Кроме Асотля и уже уведенных к жертвеннику детей, в храме оставалось еще человек пять, суди по разговорам – пленники шочимильки. Солнечные лучи попадали сюда лишь на излете, выхватывая из полутьмы оскаленные каменные клыкастые морды и сосуды для жертвенной крови.

Спросив еще вина, Асотль уселся отдельно от всех, ему ли якшаться со всяким иноплеменным сбродом? Уселся, ухмыльнулся, хлебнул… Вот в храм, по какой-то своей надобности, вошел один из жрецов – молодой парень с обычным ничем не примечательным лицом и мокрыми от свежей крови руками. Оглянулся и, вытащив откуда-то небольшой глиняный сосуд, подошел к «Тескатлипоке»:

– Тебя звали Асотлем?

Тот вздрогнул:

– Ну да, звали. А тебе что за дело? Очень любопытно?

– Вовсе нет, – жрец снова оглянулся – быстро, испуганно, словно базарный вор. – Некая Ситлаль велела передать тебе это.

Он протянула юноше сосуд с питьем.

Асотль вскинул голову:

– Что? Кто? Ситлаль? Как она?

– Не знаю, – мотнул головой жрец. – Мне только велели передать. Выпей – и тут же умрешь. Быстро и без мучений. Ну, а мы притащим на жертвенник бесчувственное тело… Не в первый раз! Ну, держи, пей же!

Снаружи заголосили певцы, и жрец поспешно покинул храм. Асотль поднес к губам смертельный напиток. Теплая волна нежности нахлынула на него, на миг лишая покоя… Ситлаль! Любимая! Вот это девчонка! Сделала все, чтобы облегчить страданья любимого. Не побоялась, пошла на преступление… О, Ситлаль…

Слезы лились по щекам юноши, он не замечал их, думая о любимой.

Снаружи послышался вопль. Очередной вопль несчастной жертвы.

Асотль сделал быстрый глоток – последний привет от любимой… И в глазах словно бы вспыхнули звезды, мириады разноцветных звезд… Вспыхнули и погасли.