Текст книги "Первый советский киноужастик"

ЗАГАДОЧНЫЙ ЗАМОК

Москва во все времена славилась таинственными и загадочными местами, всевозможными диковинами. Даже сейчас, если ехать по Волоколамскому шоссе в сторону области, то стоит только перевалить через мост над железнодорожными путями Рижского направления, как привычный вид городских кварталов вдруг прерывается невесть откуда взявшимся лесным клином. Следом из-под насыпи выныривает мощная красно-кирпичная стена, и тянется вдоль боковой дороги шоссе едва ли не на полкилометра, так же внезапно обрываясь могучей, почти крепостной, башней, будто заблудившейся во времени, с острым шпилем, увенчанным флюгером.

Примерно посредине стена отступает вглубь, образуя подобие подковы, с декоративными башенками по углам площадки. А по центру возвышаются огромные ворота с оригинальным плетёным узором створок и мощной надстройкой над ними. Всё это увенчано «ласточкиными хвостами», знакомыми по таким же зубцам кремлёвской стены. Кому-то эта стена, глухая и неприступная, напомнит и монастырскую ограду. А за ней, на всём протяжении, от самого моста до угловой башни, мрачно темнеет громада дремучего леса. Особенно эффектно он смотрится в непогоду, на фоне пасмурного неба и бегущих туч, когда кроны деревьев массивными купами содрогаются от накатывающих порывов ветра, будто пытаясь вырваться наружу из-за сковывающей их стены и нависая над ней, а их зелень кажется ещё более темной и угрюмой. Зимой над потерявшими листву деревьями начинают господствовать мрачные, скрученные ветрами сосны, ели и лиственницы с сугробами на ветвях, создавая причудливый, северный, какой-то не по-здешнему скандинавский пейзаж.

Другой стороной лес тянется вдоль лежащих в низине старых прудов, окружённых такими же старыми деревьями, толстенными в обхвате, которые, не выдерживая собственной старости, раскалываются и заваливаются прямо в воду. Летом тропа вдоль прудов от моста ныряет в настоящий зеленый тоннель. За старым решётчатым забором – сплошная стена из листьев. Кругом – вековечная запущенность (заодно вспоминаешь смысл слова «пуща» – густой лес). И – ощущение зловещей тайны. Ощущение тем более настойчивое, что сквозь заросли то и дело проступает из глубины парка то одним, то другим боком силуэт какой-то постройки… Но не менее – от неожиданности, с какой вдруг появляется перед глазами этот странный антураж.

Такая неожиданная и оригинальная декорация много десятилетий не могла не интриговать любого, кто проезжал или проходил по людному шоссе, не будоражить любопытство: что же там, за этими воротами? Но исполинская стена и густой лес за ней надежно берегли тайну.

Дворец из-за кружевных ворот. Фото автора

Сквозь ворота все последние десятилетия можно было разглядеть кусочек столь же могучего кирпичного сооружения, похожего на средневековый замок, который в окружении дремучего леса смотрелся здесь, далеко не на самой окраине Москвы, между сразу двумя линиями московского метро, на одной из «вылетных», как сейчас говорят, магистралей, рядом с современными жилыми домами, так странно, будто по какому-то недоразумению оказался заброшенным из совсем иной эпохи. Его широкая вершина, увенчанная двумя основательными башенками, потемневшими от времени, хорошо была видна ещё от шоссе, буквально проплывая над всем, что его окружало – стеной и даже воротами, играя вперегонки с колокольней местного храма, другими башенками и шпилями над кровлей. И только окрестные сосны и лиственницы, окружавшие замок, бросали ему вызов.

А если подойти совсем близко, то через диковинный узор, которым украшены створки ворот, перед глазами вырастала поражающая воображение колоссальная, устремленная ввысь громада настоящего дворца – узорочьем, всевозможными ухищрениями напоминающего древнерусские терема, особенно в оперных постановках «серебряного века», но кирпич и объём, вкупе с эффектными очертаниями самих стен, придавал ему мощь и несокрушимость. Становилось видно, как по его фасаду карабкаются все выше и выше всевозможные надстройки, в том числе и уже виденные издали башенки, а перед эффектным изгибом кирпичной стены представали серый шпиль обелиска и могучая сосна, ветви которой причудливо скрутили ветра, сделав их похожими на оленьи рога. И быть может, вспоминалось что-то вроде «На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна…». Окружающий антураж придавал ему довольно мрачный, но вместе с тем и впечатляющий облик, от которого буквально захватывало дух.

Стрешневский замок на фоне парадных ворот. Фото автора

Полное ощущение неприступной твердыни. Тем более что бдительный стражник мог не позволить долго любоваться впечатляющей картиной, благо сторожка находилась сразу за воротами.

Когда в начале 1970-х построили жилые дома на противоположной стороне шоссе, из их окон стала видна основательная постройка посреди густого леса (особенно эффектно дворец смотрелся с верхних этажей 17-этажек). А осенью, когда опадали листья, оказывалось, что то, что предстает глазам через ворота – только небольшая её часть, всего лишь торец, потому что с другой стороны открывалась причудливая композиция из абсолютно разнокалиберных построек и остроконечных шпилей.

Усадьба с насыпи Волоколамского шоссе. Фото автора

Москвичи знали, что это – усадьба Покровское-Стрешнево, или Покровское-Глебово. Но многочисленные путеводители все последние десятилетия отзывались о ней крайне скупо, отделываясь формулировками вроде такого пассажа: «Далее – парк санатория в усадьбе, принадлежавшей боярам Стрешневым». И только. Огороженная территория все это время была строжайшим режимным объектом. Вблизи ее никто, кроме «посвящённых», не видел.

Густой лес вокруг, особенно тёмные сосны и лиственницы, придавали усадьбе какой-то мрачный и недобрый вид, а между деревьев то там, то тут проступал краешек то самого усадебного дворца, то какой-нибудь другой постройки, старательно скрывающейся в глуби’ны парка – будто опасаясь выдать первому встречному какую-то зловещую тайну, или сторонясь слишком назойливого, а то и просто излишне любопытного взгляда. С футбольного поля в парке и сейчас можно разглядеть совершенно затянутые парковой порослью очертания желтого корпуса оранжереи с ротондой зимнего сада, от которой раскинулись два широких крыла теплиц (увы, совсем недавно венчавший ротонду шпиль и правое крыло оранжереи погибли в большом пожаре). А от прудов сквозь забор видна зарастающая аллея, в перспективе которой проступает во всю ширину фасад кажущегося необыкновенно могучим отсюда настоящего дворца, кирпичные корпуса и устремленные вверх башни которого сквозь деревья парка образуют причудливые силуэты, причем с разных точек неожиданно возникают новые очертания.

Вид из парка. Фото автора

Ощущение загадочного средневекового замка отсюда, с дорожки вдоль прудов, полное. А в начале прошлого века, когда усадьбу окружала не городская застройка, а деревенские домики окрестных селений – Покровского-Стрешнева, Иванькова, Коптевских выселок и других, дворец, тогда ещё увенчанный громадной рогатой, в самом деле как у средневекового замка, надстройкой-«короной», ощетинившийся всевозможными шпилями, шатрами, вышками, башнями – и над собственной крышей, и даже над въездными воротами, скрывающийся в мрачном еловом лесу за кирпичной стеной, сам весь выкрашенный под кирпич, пожалуй, выглядел ещё более впечатляюще.

Всё это придавало усадьбе весьма загадочный колорит, тем более что на протяжении последних десятилетий о ней писалось крайне мало, и все последние поколения, начиная с 1930-х годов, просто терялись в догадках, что же это за такая причудливая диковина. А упорное молчание краеведов на сей счёт создавало эффект зловещей тайны, как в романах Анны Рэдклифф.

Ещё перед революцией, при последней хозяйке, тон мрачно-готическому восприятию замка задал Ю.И.Шамурин в своих «Подмосковных». Заключая первый выпуск своей книги главой «Отзвуки былого» – беглым рассказом об усадьбах, не попавших в «персональные» главы, про Стрешнево он писал так: «На Виндавской дороге находится имение Покровское-Стрешнево, мрачная, заросшая, романтичная усадьба. Обведенная высоким забором, из-за которого выглядывают только купы старых деревьев, она кажется каким-то обособленным царством… Дом густо оброс диким виноградом, и от старой усадьбы веет недобрыми преданиями». Этот мотив, который чувствуется при первом же взгляде на дворец, стал потом своего рода его «визитной карточкой».

И в наше время, в путеводителях по Москве встречаются упоминания о причудливой, похожей на средневековый замок, укрытой за могучей стеной усадьбе. То немногое, что удаётся встретить в книгах и в интернете, следом за увиденным своими глазами, интригует, завораживает, даже затягивает… Но отсутствие каких-либо обстоятельных известий о причудливом замке, как мы уже гвоорили, создаёт эффект зловещей тайны, который сохраняется вокруг дворца и чувствуется местными жителями даже сто лет спустя.

Осмелимся в качестве примера привести впечатления, высказанные в личном общении в соцсетях одной из местных жительниц, острее других чувствующих ауру этого места…

«Красивая и загадочная усадьба. А лес так вообще страх нагоняет. Как будто там время остановилось. Мне кажется, там если ночью гулять, то весьма не по себе будет.

В Стрешнево, наверно, как бы есть духи этого места. Все равно они охраняют своё имение, хотим мы в это верить или нет, это другой вопрос.

Мы, кстати, там в 2014 году были, стояли у пруда, рядом с усадьбой заброшенный болотистый пруд, так вот меня не покидало ощущение что кто-то смотрит на меня из окон усадьбы, попросила друзей сменить место.

Да уж, и правда дворец ужас нагоняет. Очень зловеще. Да и оформленный интерьер внутри тоже не очень-то. Сатиры и прочие… жутковато, а камин действительно как будто хранит тайну.

Похоже, что она (хозяйка – А.П.) была еще ого-го какая, поэтому мало удивляет что видят её призрак. Видимо, может, она чем таким увлекалась.

Да и тишина там правда странная, как-то не по себе там находиться; когда куличи святили, меня так же не покидало ощущение что кто-то смотрит, кто-то есть в окнах, а поворачиваюсь – никого, только солнце слепит грязные и почти разбитые окна.

Как тяжело там, как будто усадьба страдает. Мёртвая зона…      Время там остановилось, храм ожил, живёт новой жизнью… а вот усадьба… даже когда в лучах солнца все равно жутко.

Поэтому, возможно, усадьба сохранила ауру злой хозяйки, а может усадьба ей же и проклята.

Усадьба, если так выразиться стонет… от зла, либо хозяйка так не хотела, чтобы с ней что-то сделали, снесли или сожгли, поэтому прокляла. Значит внутри она зло в себе держала, раз аура от нее до сегодняшних дней сохранилась.»

В какой-то момент трамвай, сделав еще один изгиб, вырывается, наконец, из тени парка и пересекает мост через железную дорогу. Когда-то отсюда открывалась эффектная панорама усадьбы, в окружении дремучего леса, в котором прятался барский дом. Сейчас вид изменился, дворец утратил надстройки над крышей, ещё более придававшие ему вид средневекового замка – в особенности сохранившуюся только на старых фотографиях четырёхугольную «корону» – и делавшие его выше практически вдвое, окружающий усадьбу парк зарос и почти поглотил собой её постройки вместе с главным домом, а панораму разрезала широкая полоса нынешней Волоколамки. Но впереди всё равно проступает старая кирпичная стена. А вдоль неё тянется дорога, по которой шоссе ещё совсем недавно, в середине 1960-х годов, продолжалось по прямой от старого моста. А теперь по ней, ставшей дублером нового Волоколамского шоссе, идут на разворот троллейбусы и автобусы, следующие до больницы МПС.

Сейчас основная трасса шоссе отодвинута в сторону, немного отступает от территории усадьбы, и трамвай идёт теперь по его левой кромке. Между шоссе и усадьбой, на месте бывшего здесь жилого квартала, разбит сквер, и это позволяет взглянуть на неё с некоторого отдаления, оценить ее масштабы. И в какой-то момент происходит сюрприз: вдруг с дороги открывается та самая полукруглая площадка, обрамленная эффектными воротами, за ней проступает силуэт дворца, а правее, из-за стены, возносится крест на колокольне. Вид незабываемый! Недаром он сам по себе уже включен Департаментом культурного наследия Москвы в число охраняемых усадебных объектов.

Парадный вид усадьбы с шоссе. Фото автора

Вместе с дворцом суровая стена скрывала от обывателей на запретной территории и местный старый храм Покрова Пресвятой Богородицы, сейчас блистающий, особенно на солнце, позолотой своего купола и крестов, храм, известный с незапамятных времен и вскоре после Смуты навсегда отдавший владению свое имя, но за годы безбожия искалеченный и осквернённый.

Когда в начале 1990-х храм, без маковки и с куцей, обрубленной до второго яруса, колокольней, больше напоминавший сарай (он и был превращён в лабораторию для находившегося здесь авиационного НИИ), передали верующим, с окружающей его территории, пожалуй, впервые открылась в такой близости поражающая своими масштабами молчаливая громада дворца. Обходя храм, любопытствующий мог видеть, как с изменением точки обзора дворец начинал разворачиваться перед ним, словно театральная декорация на сценическом круге. И оказывалось, что эффектный фасад – всего лишь небольшая часть здания, из-за которого вырастали новые, чрезвычайно причудливые объемы, постройки и сооружения. То, что было смутно видно с проезжей части шоссе, отсюда можно было не торопясь рассмотреть во всех подробностях.

Может быть, его уместно сравнить с океанским лайнером, у которого видна сначала только носовая часть (при всем том торец, увенчанный эффектной башенкой «под колокола», так и рвется в небо, а за ним карабкаются по торцу колоссального кирпичного корпуса всё выше уже упомянутые нами деревянные, потемневшие от времени и дождей башенки вокруг слуховых окошек чердака, которые хорошо видно над объемом здания с шоссе), а потом начинает разворачиваться длиннейшим, кажущимся бесконечным, бортом, где за кирпичным корпусом в три этажа вдруг проступает фасад классического барского особняка старинного рисунка, с «лоджией» и колоннами, поддерживающими свод, а за ним вырисовываются еще какие-то башни, пристройки, надстройки, увенчанные шатрами; и одно зрительно тянет за собой другое…

При известной доле фантазии в такой композиции можно увидеть и небольшой железнодорожный состав – с паровозом и поднявшейся над ним трубой, который тащит за собой цепочку пристыкованных вагонов.

Стрешневский дворец. Фото автора

Очень впечатляюще он смотрится летом, с церковной территории. Впереди, чуть на возвышении, из-за обступивших деревьев проступает громада дворца, помнящего годы своей славы, покинутого, умолкшего, но глядящего все так же гордо и величественно, как и в прежние времена. Пожалуй, с этой точки (впрочем, как и из-за ворот с их сразу запоминающимся кованым узором) дворец предстаёт наиболее эффектно и потому так любим фотографами.

Совсем недавно, в 2014-м году, церковная территория была расширена вправо, до самих прудов, а на месте высаженного пролёта ограды обустроены новые ворота. В итоге возник удивительный ракурс: если подниматься отсюда, то вначале появляется с непривычной, южной точки сама церковь, ещё недавно жёлтая, но сейчас выкрашенная в исходный розовый цвет – приветливая, радостная в окружении белоствольных берёз, а за ней из окружающих лиственниц и елей угрюмо выглядывает сам дворец…

Впрочем, невесёлые мысли навевает то, что дворец запущен, заброшен и рискует быть поглощённым, вместе со всеми своими преданиями, неумолимым временем. Пока что он как попавший в бурю крейсер борется с волнами, захлёстывающими его, борется отчаянно, почти без надежды на успех («Бьётся с неравною силой гордый красавец «Варяг»). Но более чем двадцатилетнее запустение грозит одной из самых неизвестных, но при этом – и самых значительных, московских усадеб настоящими забвением и гибелью…

Дворец на фоне церковного цветника. Фото автора. В левом углу – крылечко, разобранное в мае 2015 г.

Если оказаться внутри дома, то ощущение катастрофы усиливается, стоит только пройти по опустевшим коридорам, по пыльным залам, в которых давно угасла жизнь; только солнце на закате заливает их светом, еще более подчеркивая их безжизненность… При этом поражает величие сохранившихся, но заброшенных и напрочь забытых современниками залов, бесконечное переплетение всевозможных комнат, ходов, переходов, закутков, странное безмолвие, кажущееся здесь еще более тревожным, особенно когда в окна старых комнат вдруг заглядывает угрюмый силуэт то остроконечной башни, то какого-нибудь кирпичного корпуса, а из окон самих кирпичных построек, облепивших дворец – наоборот, виднеется полукруглый балкон с колоннадой. И при этом – бросающееся в уши беззвучие… Немое кино. Мертвенность, почти что пугающая.

Там каждый камень мостовых

Хранит тепло ушедших дней,

А шум людской давно затих

И в тёмных окнах нет огней.

В пустых дворцах отныне прах,

Здесь даже днем таится ночь.

Мой город тает на глазах,

Не в силах я ему помочь.

… Помню, как я впервые оказался на «запретке». В детстве мы с родителями часто ездили на здешние родники, а зимой – кататься по парку на лыжах. Остановка троллейбуса была как раз перед стеной. Чтобы войти в парк, каждый раз надо было огибать огороженную территорию, и мы шли мимо диковинной ограды. На повороте нас неизменно встречала колоссальная башня, в то время, в 1980-е, уже изрядно потрёпанная временем и почти грозившая рухнуть. Да и просто проезжая по Волоколамке, невозможно было не зачароваться причудливым сооружением и не пытаться разгадать его мрачную тайну.

Уже звучание одних только имен и названий (прежнее название – пустошь Подъёлки, само имя последней владелицы Евгении Фёдоровны Шаховской-Глебовой-Стрешневой, которая приказала обнести свое владение могучей стеной), «накладываясь» на ауру этого места, так странно застывшего мрачным, угрюмым островом среди окружившего его большого города, покинутость дворца, сразу же тянущая за ним в сознании шлейф романтических предчувствий – все это завораживало, настраивало на тревожный лад, заставляло предполагать какие-то тёмные, недобрые предания, связанные с усадьбой.

Эта затея не давала мне покоя лет тридцать. И вот давняя мечта сбылась. Тогда, жарким летом 2012 года, пролёт ограды на краю футбольного поля был высажен (лес чистили от сухостоя и вглубь уходила отчётливая колея от колёс грузовиков), и я с забившимся сердцем сделал шаг в святая святых. И сразу почувствовал необычную, насупленную тамошнюю атмосферу – стоило только переступить запретную линию. Чувствовалось, что всё здесь молчит уже не одно десятилетие. Кажется, даже птицы не пели. Справа абсолютно беззвучно обрисовался корпус оранжереи. По центру её выступала ротонда с высоким шпилем, видная из-за забора; но теплицы в обоих крыльях были порушены, рамы провалились, а полы с рядами грядок были завалены битым стеклом. Только испуганная кошка метнулась куда-то в кусты.

Обогнув оранжерею, дорожка уходила в глубину парка. По ее сторонам ещё стояли зеленые столбики фонарей, увы, уже недействующих и покосившихся. На некоторых были сбиты верхушки-колпаки. Как выяснилось позднее, в советское время здесь был дом отдыха «Аэрофлота» и потому легко можно было представить на прогулочных дорожках отдыхавших здесь лётчиков. Но в тот момент парк был погружен в странное здесь, в окружении городской суеты, молчание.

Дорожка сделала несколько петель по совершенно заросшему парку, вглубь которого то и дело убегали тропки, и внезапно прямо из зарослей проступила высокая кирпичная стена, угол какой-то большой постройки, вершина которой терялась в зелени.

Пробравшись сквозь дебри, я ахнул. Передо мной открылась площадка перед большим домом, скорее даже поляна, потому что всё вокруг было совершенно затянуто кустами и молодыми деревцами, росшими от самых фундаментов. Всё вместе поражало своими масштабами. То, что вначале проступило сквозь заросли, оказалось кирпичным флигелем, всего лишь очень небольшой частью открывшегося передо мной сооружения. Прямо по центру передо мной стоял белый усадебный особняк с роскошным балконом, который обегали с обеих сторон рушащиеся лестницы. В левом углу взметнулась ввысь высоченная башня, буравящая небо. Справа площадку замыкала ещё одна кирпичная громада. Вокруг запустение, заброшенность – и всё то же странное безмолвие.

Флигель в зарослях. Июнь 2012 г. Фото автора

Дворец в июне 2012 года. Фото автора

Под балконом зиял открытый всем ветрам проём. Я нырнул в него. После летней жары меня окатило не просто прохладой, а какой-то многолетней сыростью погреба. Я оказался в коридоре с низкими, нависающими прямо над головой сводами. Привыкая после яркого солнца к здешним сумеркам, я медленно продвигался вперед. Вокруг были голые каменные стены, в которых не сразу разглядишь причудливые бочкообразные колонки из кирпича, поддерживающие низкие своды – и вдруг справа сквозь один из проёмов мелькнуло что-то, что заставило обратить на себя внимание. Переступаю высокий порог – и…

Внезапно давящие своды исчезли и в лицо хлынул настоящий поток света, а вверх, навстречу ему, взметнулась широкая лестница, по бокам которой согнулись две фигуры атлантов со скрученными двойными хвостами вместо ног и странными цветочными лопастями на концах. В выражении их каменных лиц, обрамленных мушкетёрскими бородками и лихо подкрученными усиками, скользили ехидные усмешки, от которых в здешнем безмолвии по спине пробегал холодок. Обращённые лицами друг к другу, они как будто зловеще перемигивались… Над лестницей – роскошный плафон. А дальше – опустевшие парадные залы, бесконечная череда коридоров, связывающихся в причудливый лабиринт комнатушек на все лады, иной раз вообще каких-то несуразных клетушек…

Кругом – всё та же очень уж странная беззвучность. И настойчивое ощущение, что бывшая здесь жизнь ушла, но недружелюбный дух её остался, и чувствуется до сих пор, а по этим самым коридорам и комнатам бродят тени прежних хозяев. Может, поэтому как-то боязно оставаться здесь после заката: очень уж двусмысленно ухмыляются атланты; словно знают какую-то великую здешнюю тайну, мрачную и недобрую – знают, но ни за что не расскажут… А иной раз возникает опасение, что впустить-то в этот замок они тебя впустят, эти два более чем странных «привратника», а вот обратно…

То, что хранили в себе эти стены, сейчас напрочь забыто. А между тем усадьба в течение двух с половиной веков, вплоть до Октябрьской революции, принадлежала роду Стрешневых, не просто состоявших в родстве с царской фамилией: первый из Романовых – Михаил Фёдорович – после неудачных попыток женитьбы обрел-таки семейное счастье с Евдокией Стрешневой, которая родила ему десять (!!!) детей, а самое главное – наследника Алексея, будущего царя Алексея Михайловича; и тем самым обеспечила появление на русском престоле так важной после кровопролитной Смуты новой трёхстолетней династии. Иными словами, именно Стрешневы сделали род Романовых династией на российском престоле; без женской составляющей она просто не состоялась бы. И это объясняет тот культ Стрешневых, который сложился в усадьбе при их потомках. А сами потомки считали себя – и, вероятно, не без оснований – равными царям.

На протяжении двух веков, XVII-го и XVIII-го, и другие Стрешневы верно служили новой династии, помогая высокопоставленным родичам после разорительной Смуты строить новую государственность России. Два из них – Родион Матвеевич и Тихон Никитич Стрешневы, входили в ближайшее окружение первых Романовых, другие царицыны родичи служили воеводами в разных городах обширной России, занимали важные должности в административной иерархии.

Уникальным также называют историки тот факт, что усадьба в течение двух с половиной веков принадлежало непрерывно одному роду, «семи коленам» рода Стрешневых: Покровское было куплено четвероюродным братом царицы, Родионом Матвеевичем, служившим её долгожданному сыну и наследнику – царю Алексею Михайловичу «по особым поручениям», и передавалось его потомкам на протяжении шести поколений вплоть до Октябрьской революции.

Благодаря заслугам Стрешневых их имя фактически стало «генеалогическим брендом» для владельцев усадьбы. И, несмотря на то, что род дважды прерывался по мужской линии, вначале на рубеже XVIII-XIX веков при правнучке Родиона Матвеевича Елизавете Петровне Глебовой-Стрешневой, а затем, во второй половине XIX века – уже при её собственных внуках, носители знатного имени так берегли свою фамилию от забвения, гордясь «величайшим родством» (та же Елизавета Петровна любила повторять при случае: «В нашем роду и царица была!»), что сохраняли её, всякий раз добиваясь высочайшего соизволения присоединять её к фамилии «по мужу» – вначале Глебовых, потом Шаховских. Так появились Глебовы-Стрешневы, а потом и Шаховские-Глебовы-Стрешневы. И именно они создали Покровскому славу, как Голицыны, а затем Юсуповы – Архангельскому или Шереметевы Кускову и Останкину, фактически превратив фамильную усадьбу в мемориал заслуг предков – славу, ныне, впрочем, совершенно забытую и оставшуюся только на страницах старых путеводителей.

Владелицы усадьбы родство с правившим родом возвели фактически в культ, отразив его даже во внешнем облике усадьбы. Тем более что родство было хоть и дальним, но несомненным: Елизавета Петровна Глебова-Стрешнева, владевшая усадьбой в 1771-1837 годах, была сестрой в седьмом колене своей полной тезки – императрицы Елизаветы Петровны, а уже её правнучка, княгиня Евгения Фёдоровна Шаховская Глебова-Стрешнева, последняя из рода Стрешневых хозяйка усадьбы (1864-1917) – десятиюродной сестрой сразу двух императоров: Александра I Благословенного и Николая I Павловичей, сыновей Павла I-го. И достаточно взглянуть на сохранившиеся следы былого величия – «ласточкины хвосты» над въездными воротами (когда-то они шли по всей стене), декоративные угловые башенки по бокам площадки перед усадьбой, зрительно напоминающие «Царскую башню» московского Кремля, чтобы дух захватило от приоткрывшейся перспективы. Ну и здешний храм Покрова, существоваший здесь ещё до Стрешневых и готовящийся отметить своё 400-летие, может навести на определенную смысловую параллель с храмом Покрова что на Рву, исторически «старшим тёзкой», в народе больше известном как собор Василия Блаженного, который стоит опять-таки в двух шагах и от «ласточкиных хвостов» на Кремлёвской стене, и от Царской башни. А потемневший и обветшавший обелиск перед фасадом – по некоторым версиям брат-близнец другого московского обелиска, того, что был установлен в Александровском саду к 300-летию Дома Романовых. Как тот, знаменитый, снова несёт на своей вершине двуглавого орла – символ императорской России, Романовского самодержавия – так и этот когда-то был увенчан золочёной фигуркой собаки, стоявшей на задних лапках – талисманом Стрешневых, символизирующим по-собачьи верное служение Романовым, переходившим с герба на герб с каждым наращением фамилии владельцев. Установлен он был волею последней владелицы усадьбы – Евгении Фёдоровны Шаховской-Глебовой-Стрешневой, в знак близости и верности правящему дому. Фактически она сделала всё, чтобы превратить родовую усадьбу в уменьшенное подобие московского Кремля – символа царской власти, причем сделала это не только из сервильных соображений – у нее и у рода, к которому она принадлежала, как мы видим, для этого были все основания.

После революции же в Покровском достаточно долго (в 1920-1927 годах) существовал «музей усадебного быта», благодаря которому многие из простых людей смогли оказаться в барских интерьерах и своими глазами оценить обстановку, в которой жили свергнутые и изгнанные эксплуататоры (причем в 1925 и в 1927 годах были выпущены даже специальные путеводители по усадьбе и залам дворца). А потом оно приглянулось «Аэрофлоту», и надолго оказалось в статусе «запретной зоны». Отсюда и «заговор молчания» вокруг усадьбы, до конца не преодолённый и сейчас.

Последние «режимные» постояльцы съехали из дворца почти сорок лет назад, в начале 80-х, когда дворец был подготовлен к реставрации. Началось обстоятельное изучение усадьбы, затем затяжная реставрация; работы шли целое десятилетие. Но в марте 1992 года в усадьбе случился серьёзный пожар. Реставрационный цикл пришлось начинать по новой. Удалось воссоздать утраченный объём и начать отделочные работы внутри. Были даже восстановлены утраченные части интерьеров. Но в какой-то момент работы вновь были прерваны, буквально на полуслове. С тех пор, вот уже двадцать лет, усадьба фактически заброшена. Все это время разорённый и недовоскрешённый дворец печально глядит из глубины парка потухшими окнами, будто ослепнув.

В свое время Пришвин назвал озёра «глазами земли», подметив, что подернутая ледком в осенние деньки поверхность воды – верный признак того, что озеро «умирает» на зиму; наподобие того, как когда человек жалуется: «Что-то я вас не вижу!» – то это значит, что первыми умирают глаза, и человек отходит в мир иной. Тем более это верно в отношении любого дома: если в его окнах не горит свет – всегдашний знак домашнего уюта – значит, жизнь из дома ушла и он мёртв.

Впрочем, дворец всегда охранялся. Охраняется и поныне. Ещё совсем недавно на стенах висели грозные предупреждения о штрафе в 1000 р. за нахождение на «запретке». Но в последнее время в судьбе «графских развалин», кажется, наметились обнадеживающие сдвиги.

Собственно, всевозможные «диггеры» к тому времени уже проторили себе туда даже не тропинку, а нахоженную дорожку, и благодаря им интернет пестрит съёмками интерьеров. От снимков остается странное ощущение. Отчётливо видны следы былого великолепия внутреннего убранства, поновлённого начавшимися было и брошенными реставрационными работами (особенно досадно видеть, что многолетняя бесхозность фактически сводит результаты реставрации на нет), но при всём том столь же отчетливо видно и запустение, усугубленное не слишком «сознательными» искателями приключений и экзотики в виде граффити, заполонивших барские стены, и битых рам и стёкол, которых всё прибавляется.

2014-й год, объявленный в России «годом истории», стал юбилейным для усадьбы сразу по нескольким поводам. 350 лет со дня приобретения усадьбы четвероюродным братом царицы и воспитателем первых Романовых, вплоть до Петра Великого – Родионом Матвеевичем Стрешневым; 250 лет с того момента, как Стрешневы окончательно обосновались там в лице внука Родиона Матвеевича – генерал-аншефа Петра Ивановича Стрешнева, который и заложил современную усадьбу; 150 лет со дня вступления в права наследования последней владелицы имения – Евгении Федоровны Шаховской-Глебовой-Стрешневой, представительницы этой ветви рода в седьмом поколении, которой мы обязаны нынешним причудливым внешним обликом усадьбы; а кроме того, на съёмной даче возле самой усадьбы летом 1844 года у лекаря Московской дворцовой конторы Андрея Евстафьевича Берса родилась дочь Софья, ставшая многострадальной женой гения – Льва Николаевича Толстого, а тогда, в детстве, хорошо знакомая и с Евгенией Фёдоровной и с ее сестрой Варварой. Впрочем, на самой усадьбе это никак не отразилось. Все последние годы она продолжала оставаться в небрежении. Дворец всё последнее время никак не мог обрести рачительного хозяина, передаваясь из рук в руки как досадная обуза, и ветшал на глазах. А между тем зубцы окружающей его стены первоначально попали было на герб района Покровское-Стрешнево.