Текст книги "Операция «Артефакт»"

22 апреля 1943 года. 02 часа 24 минуты. Объект № 26, Московская область, район посёлка Домодедово.

В дверь моей спальни негромко постучали.

– Архип Захарович, вы спите? – спросила Нелли Ивановна.

– Нет, уже не сплю, а что случилось?

– Одевайтесь скорее. Приехал Лаврентий Павлович, он ждёт вас в гостиной, – и дверь бесшумно закрылась.

Через пять минут я входил в гостиную, в которой увидел стоящего у камина Берию в военной форме. Нарком выглядел уставшим и осунувшимся.

Сухо поприветствовали друг друга, и он жестом указал мне на стул возле стола, на котором лежала тонкая красная папка с оттиском герба.

– Архип Захарович, нам необходима ваша помощь. В преддверии весенне-летней военной кампании противник разрабатывает направление своего главного удара. Как вы понимаете, от знания направления этого удара будет зависеть многое, может быть, даже исход всей войны.

По линии нашей разведки поступает много противоречивой информации. Надо полагать, что противник предпринимает все силы и средства, чтобы дезинформировать нас. На перепроверку полученных данных уходит много времени, а зачастую и человеческих жизней. Поэтому я хочу, чтобы вы сейчас, сидя за этим столом, провели анализ полученных радиодонесений от наших разведчиков. А также рассортировали их по двум стопкам, в одну должны лечь документы, содержащие истинное положение дел, в другую содержащие дезинформацию. Времени для проведения этого эксперимента у нас до утра. Днём у меня доклад Верховному. Вы поняли задание?

– Да, Лаврентий Павлович, всё понятно, но я не могу гарантировать точный результат.

Берия опёрся руками о стол, выпучил на меня глаза сквозь пенсне и с сильно выраженным грузинским акцентом прошипел:

– Ты мне здэсь условия нэ ставь! Если будэш кабениться, я тэбя растрэляю. Понял?

Я кивнул ему головой в знак того, что мне всё понятно. А он тем временем развязал папку, достал из неё первый документ и передал его мне.

Совершенно секретно.

Шифрограмма № 14/2546

23 февраля 1943 года.

«Седьмого февраля в ставке Верховного главнокомандования вермахта прошло совещание с участием фюрера, на котором было принято стратегическое решение о направлении главного удара в ходе летней военной кампании 1943 года. Планом операции предусматривается блокировать наступление советских войск на участках армий «Центр» и «Юг» в районе Орла и Харькова и в результате мощного бронетанкового удара переломить сопротивление русских по всей линии фронта. Вслед за этим закрепить успех операции на северном направлении армией «Север» путём взятия Ленинграда и развития наступления на Москву с Севера. Операциям присваиваются кодовые названия «Цитадель» и «Пантера»

Вертер»

Я держал документ в руках и ничего не чувствовал. Абсолютно ничего. Словно это был простой лист бумаги. Немного поколебавшись, я спросил:

– Этот текст не несёт для меня никакой информации из-за того, что он, наверное, неоднократно кодировался, раскодировался, передавался по радио. Поэтому тот, кто передал это сообщение, потерял для меня свою идентичность, а без этого я не смогу работать дальше.

– Что вам для этого надо? – спросил Берия.

– Я думаю, что подойдёт любой документ, написанный собственноручно этим, – я ещё раз посмотрел на подпись шифрограммы, – Вертером или какая-нибудь его личная вещь.

Берия внимательно посмотрел на меня и произнёс:

– Ну, раз так, то нам надо ехать в Москву. Одевайтесь.

* * *

Кавалькада из четырёх чёрных автомобилей выехала в Москву. По указанию Берии мы ехали в разных машинах. Через час машины остановились около центрального входа наркомата и из него навстречу нам выбежали несколько человек, образовавшие живой коридор для нашего прохождения. Ещё через несколько минут мы вошли в кабинет Берии, где нас уже ожидали Судоплатов и Эйтингон. Посадив меня за большой стол, покрытым зелёным сукном, Лаврентий Павлович отошёл к своим коллегам и о чём-то шёпотом с ними переговорил, после чего они вышли из кабинета.

Через полчаса они вернулись, неся в руках папки с личными делами разведчиков. По указанию Берии дела были разложены на столе так, чтобы невозможно было прочитать имена их владельцев, рядом с ними положили соответствующие шифрограммы. Проделав это, они отошли от стола, предоставляя мне место для работы.

– Павел Анатольевич, – прервал молчание Берия, – бери листок бумаги и записывай всё, что скажет Архип Захарович – для протокола.

Пока Судоплатов устраивался за столом, чтобы начать записывать, я подошёл к первой папке, на которой лежала шифрограмма с пометкой «Вертер». Положив на папку руки, я почувствовал, как моё сознание «проснулось», и границы его восприятия начали разрастаться. Вместе с этим я начал проваливаться в каталептическое состояние, из которого голосом сомнамбулы начал вещать слова, которые Судоплатов быстро записывал.

– Мужчина, возраст около сорока трёх – сорока пяти лет, лицо круглое, носит очки в круглой оправе, немного картавит. На висках большие залысины. Сильно сутулится, прихрамывает на правую ногу. Предпочитает носить одежду светлых тонов. Имеет несколько тайных личных счетов в банке. Источник своей информации от вас скрывает, и никогда его не раскроет. Этому источнику можно верить.

Немного придя в себя, я перешёл к следующей папке и сообщению.

Совершенно секретно.

Шифрограмма № 16/846

11 марта 1943 года.

«В ставку Гитлера, «Wolfsschanze», прибыл генерал Роммель. Во время встречи с фюрером обсуждался вопрос переброски частей и соединений танкового корпуса «Африка» на восточный фронт. Предположительное время переброски конец мая – начало июня.

Люци»

Как и в предыдущий раз, я сделал небольшой словесный портрет разведчика, не называя его имени, а также дал заключение о подлинности указанных в нём фактов.

Третье сообщение содержало текст, следующего содержания:

Совершенно секретно.

Шифрограмма № 16/1678

24 марта 1943 года

«Учитывая то обстоятельство, что румынские нефтеносные месторождения не могут покрыть потребности вооружённых сил Германии в топливе, Гитлер приказал разработать операцию «Капкан», в которой основные ударные силы армии «Юг» будут направлены на захват месторождения нефти в районе Северного Кавказа.

Клаус»

От папки с личным делом веяло холодом, поэтому я незамедлительно сообщил о смерти агента. Данная шифрограмма была отнесена мною к категории дезинформации.

Таким образом, были разобраны двенадцать шифрограмм. Из них только три сообщения я отложил в папку достоверных сообщений, а остальные к категории дезинформации. Когда мы закончили, часы в углу кабинета пробили шесть раз, что свидетельствовало о наступлении утра. Все присутствующие подписали составленный Судоплатовым протокол, который он положил на стол Берии. В отличие от меня, офицеры держались бодро, хотя, наверное, не спали уже больше суток. У меня же подкашивались от усталости ноги, и я был рад, когда нарком приказал отвезти меня назад.

Не знаю, в какой степени моя информация помогла советскому командованию при подготовке операции на Курском выступе, но в конце августа 1943 года Берия лично вручил мне орден Отечественной войны второй степени.

* * *

Раз в неделю из наркомата поступали документы для «экспертизы». Их привозил в несгораемом металлическом ящике посыльный в чине полковника, который передавал его под роспись Нелли Ивановне, а та приносила его мне. Документы были рассортированы по отдельным папкам, внутри которых лежали вкладыши, в которых указывалось, что мне надлежало сделать с тем или иным документом. После «экспертизы» документы возвращались обратно в Москву.

Помимо «бумажной» работы, меня привлекали к психологической обработке людей. У одних меня просили стереть конкретные события в памяти, у других абсолютно всё, включая личностные данные. После такой обработки люди не помнили о себе ничего, и им предстояло начинать жизнь с чистого листа. Были случаи, когда я работал с разведчиками, которым «прописывал» новые биографии перед заброской в тыл врага, но чаще приходилось заниматься шпионами, у которых из подсознания изымались шифры и коды.

Однако наряду с «рядовой» работой мне иногда поручали обработку довольно известных личностей.

…Одним из таких моих «пациентов» был генерал – фельдмаршал Фридрих Паулюс.

В 1944 году высшее руководство СССР задумалось о политическом обустройстве послевоенной Европы и стало предпринимать в этом направление определённые шаги. Так, например, одним из направлений идеологической работы с пленными немецкими солдатами и офицерами было искоренение в их сознании идей национал-социализма. Естественно, «обрабатывать» каждого солдата никто не собирался, но идея по созданию организации, на которую будут возложены эти функции, была оправдана. Сталин посчитал, что пленный немецкий солдат быстрее поверит своему генералу, нежели советскому политработнику, и поручил Берии создать «Союз немецких офицеров». После соответствующей обработки в НКВД часть пленных генералов пошла на сотрудничество с органами, и «добровольно» вступила в вышеназванный союз. Однако среди них не было ни одной авторитетной личности, за которой пошёл бы немецкий солдат. Самой подходящей кандидатурой на должность Председателя союза Сталин видел кандидатуру Паулюса, но фельдмаршал в категорической форме отказывался даже разговаривать на эту тему. И вот, исчерпав все свои возможности, чекисты привезли генерала ко мне.

С первого взгляда я понял, что он давно и серьёзно болен, и ему в настоящий момент нет абсолютно никакого дела до какого-то там союза. Ему бы сейчас от боли избавиться да жизнь свою спасти, а не играть в эти идеологические игры.

Вот этим его состоянием я и решил воспользоваться. Через переводчика я сообщил ему, что знаю о его болезни и могу его вылечить. В глазах немца вспыхнул огонёк надежды, и он, приняв меня за доктора, начал обстоятельно рассказывать о симптомах болезни и той невыносимой боли, которую он испытывает. Я сидел напротив него и внимательно слушал. Когда он закончил говорить, я попросил его лечь на кушетку и оголить живот. Даже без прикосновения я видел в желудке три язвы, одна из которой была величиной с пятикопеечную монету. «Да! – подумал я, – если бы тебя, парень, не привезли сегодня ко мне, то менее чем через месяц ты бы лежал на кладбище». Но вслух произнёс:

– Сейчас я прикоснусь к вашему животу, и вы сразу же почувствуете облегчение, затем вы ненадолго заснёте, а когда проснётесь, будете чувствовать себя абсолютно здоровым.

Он посмотрел на меня недоверчивым взглядом, но очередной приступ боли перекосил его лицо, после чего он сказал:

– Делайте, что хотите, только избавьте меня от этой боли…

Оставшись наедине с фельдмаршалом, я в течение двух часов занимался его лечением. Однако его проблема заключались вовсе не в язвах желудка, а в раке прямой кишки, который мне был неподвластен. Используя все свои силы, я затормозил процесс развития опухоли и «подарил» генералу ещё двенадцать лет жизни. После того, как процесс рубцевания завершился, и язвы начали затягиваться, я зомбировал его. Как показали дальнейшие события, Паулюс выполнил абсолютно всё, что хотел от него Сталин.

* * *

По мере своих возможностей я продолжал изучать территорию объекта № 26. После той моей февральской демонстрации, когда весь личный состав собрался в караульном помещении, Берия поменял на объекте всю охрану, за исключением Нелли Ивановны. Вместо офицеров из Москвы была набрана новая команда, которую собирали по всей стране. Они прошли специальный отбор в Государственном научном центре социальной и судебной психиатрии имени В. П. Сербского на предмет устойчивости к гипнотическому воздействию. Из многочисленных кандидатов отобрали самых устойчивых и надёжных, которым и поручили меня охранять.

Наивные глупцы! Знали бы они, что я давно мог от них уйти, если бы только захотел, но, на их счастье, идти мне было просто некуда. Поэтому создавалась видимая иллюзия, что они меня охраняют, а я делал вид, что не мешаю им этого делать.

В отдельные дни, когда у меня было особенно паршивое настроение, я погружал весь личный состав объекта в гипнотический сон, а затем методично «знакомился» с каждым из них по отдельности. Надо сказать, что в процессе такого «общения» я узнавал много интересного. Например, мне стали известны самые сокровенные тайны этих людей, а также их желания и страхи. Для меня стало большим откровением, что вся охрана боится меня, словно чёрта. Поэтому каждый из них носит нательный крест, читает перед сном молитву и плюёт в мою сторону, если ненароком встретится с моим взглядом. Многим из них служба на объекте претила, и они регулярно писали рапорты о переводе. Были среди них и свои доносчики, которые составляли подробные отчёты о том, что творится в их среде, но самым большим откровением для меня была информация от Нелли Ивановны. Оказывается, между ней и Лаврентием Павловичем в довоенные годы были отношения, которые продолжались в течение пяти лет, но потом по непонятной для неё причине всё резко прекратилось. Однако летом 1942 года Берия снова организовал встречу с ней на конспиративной квартире в Москве. Всё было как всегда, напитки, подарки, музыка и танцы, но что-то целый вечер ей не давало покоя. Она тогда так и не поняла, что это было. Берия был вроде бы рядом, он был приветлив, много шутил, рассказывал анекдоты, но ей почему-то весь вечер казалось, что это был не он, а кто-то другой, чужой. После той встречи отношения между ними более не возобновлялись, а её до сегодняшнего дня мучил вопрос: «Что это было?».

К моему удивлению, я обнаружил, что все разговоры в доме круглосуточно записываются на магнитную плёнку, которая увозится в Москву. Для этого ежедневно в 18 часов вечера на объект приезжал офицер по особым поручениям, который забирал опечатанный саквояж.

Несмотря на то, что война подходила к своему логическому завершению, порядок секретности и степень моего охранения по каким-то причинам не ослабевал, а только усилился.

Вскоре это обстоятельство нашло своё объяснение. Оказалось, что мне всё чаще и чаще стали привозить на «экспертизу» документы, связанные с проектом по созданию советской урановой бомбы. Эти документы всегда привозил лично Берия. После разговора со мной он немедленно уезжал, не оставаясь даже на ужин. Так продолжалось вплоть до начала сентября сорок девятого года…

…Однажды Берия приехал без предупреждения. Он был в приподнятом настроении, улыбался и шутил. Когда Нелли Ивановна собрала на стол ужин, и мы остались наедине, Лаврентий Павлович неожиданно вернулся к делам давно минувших дней.

– Архип Захарович! Я хотел бы вернуться в нашем разговоре к тому случаю, когда ты продемонстрировал мне свои возможности по манипулированию людьми. Я говорю о той твоей демонстрации, когда все офицеры охраны собрались в караульном помещении. Вспомнил?

– Конечно, я хорошо помню тот день, – произнёс я удивлённо, не понимая, к чему клонит мой собеседник.

– Я бы хотел знать, с какого расстояния, и с каким количеством людей вы можете это сделать?

– Откровенно говоря, Лаврентий Павлович, вы же прекрасно знаете, что я никогда и никуда не выхожу за стены этой моей «темницы». Поэтому я не могу ответить на ваш вопрос. К тому же, тогда это был просто экспромт, так сказать, лёгкий эскиз психологических способностей человека.

– Я не буду ходить вокруг да около, – продолжал мой собеседник, – но я бы хотел провести с вами один эксперимент. Скажите, Архип Захарович, вы любите футбол?

– Вы что, смеётесь надо мной? Я за столько лет нахождения здесь забыл даже, как выглядит футбольный мяч, а не то что футбол.

– Вот поэтому я и хочу через два дня отвести вас на футбольный матч, который будет проходить на стадионе «Динамо». Будут играть «Динамо» (Москва) и «Торпедо». Во время проведения этого матча вы продемонстрируете мне свои способности в полную силу. Ну что, согласны?

Я немного задумался над его неожиданным предложением, взвешивая всё «за» и «против», но потом утвердительно кивнул головой, поскольку мне хотелось хоть ненадолго сменить обстановку и побыть среди других людей.

* * *

16 сентября 1949 года. Москва, 16 часов 30 минут, стадион «Динамо». Футбольный матч между командами «Динамо» (Москва) – «Торпедо» (Москва), 60 000 зрителей.

По договорённости с Берией меня привезли на стадион за две минуты до начала матча, когда болельщики уже заняли свои места на трибунах, и перед стадионом остались лишь одинокие прохожие. Подъехав к совсем неприметному подъезду, под прикрытием широкоплечих охранников я незаметно прошёл внутрь и поднялся на лифте на последний этаж. Там я встретился с Лаврентием Павловичем, который препроводил меня в правительственную ложу, отгороженную со стороны футбольного поля пуленепробиваемым стеклом. Дав указание Саркисову о том, что матч можно начинать, мы уселись в удобные кожаные кресла вокруг небольшого столика, уставленного напитками и фруктами. Через минуту заиграл футбольный марш, и команды начали выбегать для приветствия в центр поля. Стояла прекрасная сентябрьская погода, на небе не было ни единого облачка, а массивный стадионный термометр показывал шестнадцать градусов тепла. Трибуны восторженно приветствовали футболистов, болельщики обеих команд криками подбадривали своих любимых игроков. Всё было ярко и зрелищно. Поддавшись всеобщему настроению, я начал болеть за футболистов «Динамо». Одна и другая команда беспрерывно атаковали ворота соперника, было несколько голевых ситуаций, но мяч в ворота не шёл. Оказалось, что Берия был заядлым футбольным болельщиком. Он со знанием дела комментировал происходящее на поле, эмоционально возмущался, когда футболисты допускали ошибки, стучал кулаком по подлокотнику и вскакивал с места, когда ситуация у ворот становилась критической.

Первый тайм пролетел быстро и незаметно, и, ко всеобщему разочарованию, команды ушли на перерыв, так и не «распечатав» ворота соперника.

Во время перерыва Берия позвонил по телефону администратору команды «Динамо» и, не обращая внимания на выражения, обругал его последними словами. Самое безобидное в этих выражениях была ссылка в Магадан до скончания века.

Не знаю, подействовал ли на игроков разнос Берии, но на первой же минуте второго тайма динамовцы пошли в атаку с таким рвением, что оборона противника была прорвана, и на сорок шестой минуте Конов забил гол.

– Г-о-о-о-о-л!!! – взревели трибуны, и в небо полетели кепки, шапки и фуражки болельщиков.

Люди ликовали, свистели и кричали, обнимались.

После того, как футболисты «Торпедо» разыграли мяч с центра поля, характер игры изменился. Теперь в атаку пошли торпедовцы. Давление на ворота «Динамо» всё усиливалось, и вот на семьдесят первой минуте второго тайма Нечаев забивает ответный гол в ворота «Динамо» и сравнивает счёт. Берию перекосило в лице, и он подал мне знак, чтобы я начинал.

Пока стадион надрывался и свистел, я подошёл к стеклу и представил в своём сознании «картинку» того, что должно будет сейчас произойти. Для того, чтобы запустить цепную реакцию, мне нужен был человек, которого я мог использовать в качестве индуктора. Искать долго не пришлось, и я остановил свой выбор на молодом капитане-артиллеристе, который всю дорогу молодецки свистел, засунув пальцы в рот. Я мысленную подал ему команду – застыть, – и в этот момент произошло «ЭТО». Произведённый эффект напоминал взрывную волну при взрыве боеприпаса. Вправо и влево от капитана начала распространяться «волна», при достижении которой люди на трибунах начинали мгновенно застывать. Через две секунды стадион замер. Остались стоять и созерцать это царство «мёртвых» только мы с Берией. Слышно было, как по ленинградскому проспекту едут и сигналят машины, где-то на Ходынке выруливал на взлёт самолёт, а в репродукторах за стенами стадиона звучит марш физкультурника. И я, и Лаврентий Павлович смотрели на это «чудо» с широко открытыми глазами. Казалось, что время остановилось в пределах чаши стадиона. Все находящиеся на стадионе люди застыли в том положении, в котором их накрыла гипнотическая волна. По-другому я этот эффект объяснить не мог. В то же время я почувствовал, что этот хрупкий неподвижный мир удерживается только за счёт моей внутренней энергии, и эта энергия стремительно улетучивалась, забирая с собой мои последние силы. Поэтому, не говоря ничего Берии, я внутренне расслабился, и через секунду стадион снова пришёл в движение. Было видно, что люди ничего не заметили и продолжали вести себя так, будто ничего не произошло. Только судья на поле по фамилии Латышев непонимающе смотрел на свой секундомер, пытаясь понять, куда пропали две минуты матча. Для продолжения игры он назначает свободный удар в сторону ворот «Торпедо», и через несколько секунд тот же Конов забивает свой второй мяч в ворота противника. В этот момент меня повело, и я потерял сознание.

Когда я пришёл в себя, то увидел хлопотавших возле меня медиков в белых халатах, которые пытались привести меня в чувство. Мою голову придерживал начальник охраны полковник Анисимов, который давал кому-то свои распоряжения громким голосом. Посмотрев в сторону, где сидел Берия, я увидел, что он молча наблюдает за происходящим. Увидев, что я пришёл в себя, он развернулся и пошёл к выходу. Вскоре меня перенесли в машину, и мы на большой скорости поехали в «Дворянское гнездо».

* * *

15 декабря 1949 года. 14 часов дня. Объект № 26.

Я сидел возле окна и читал книгу. Посмотрев через стекло, я увидел, что ворота открываются, и на территорию въезжает чёрный правительственный лимузин. Машина остановилась возле парадного крыльца, из неё вышел Эйтингон, который через минуту уже входил ко мне в кабинет. Мы встретились, как старые друзья, которые не виделись давным-давно. Вслед за ним вбежала Нелли Ивановна, которая суетилась вокруг генерала, сетуя и вздыхая, что её никто не предупредил о приезде такого многоуважаемого гостя. Но, услышав, что Эйтингон пробудет у нас не более часа, она помчалась к себе на кухню готовить для нас чай.

Мы разговаривали обо всём на свете и ни о чём конкретно. У Эйтингона было хорошее настроение, он много шутил и смеялся. Он даже рассказал мне два смешных политических анекдота, за рассказ которых любого другого на долгие годы могли сослать в лагеря. Мы обсуждали погоду, когда в комнату вошла Нелли Ивановна, неся поднос с чаем.

Эйтингон, помешивая сахар в стакане, рассказывал мне о своей поездке в Югославию и его встречи с Тито, когда я, сделав несколько глотков чая, почувствовал себя плохо. Попытался об этом сказать моему собеседнику, но не смог. В какой-то момент моё сознание помутнело, мне стало невыносимо жарко и душно, и я, как рыба, начал глотать ртом воздух. И только после этого генерал подошёл ко мне и тихо прошептал на ухо:

– Ничего не бойся, Архип Захарович. Просто так надо, – и я отключился.