Текст книги "Секретные объекты «Вервольфа»"

Из книги Отто Ляша «Так пал Кёнигсберг. Борьба и гибель восточнопрусской столицы». Мюнхен, 1958 год

«…В течение всей ночи городской район… находился под тяжелым артиллерийским огнем. Летчики непрерывно сбрасывали бомбы… Весь день шли уличные бои между проникшим сюда противником и бойцами немецких опорных пунктов… Многие опорные пункты ввиду бесперспективности и безнадежности положения, недостатка боеприпасов и перенапряжения нервов выбросили белые флаги…

Руины зданий образовали завалы на улицах и исключили возможность подвижного ведения уличного боя. С каждым часом слабело руководство боевыми действиями, все средства связи были уничтожены… Предоставленные самим себе, защитники опорных пунктов держались, пока еще хватало последних боеприпасов. Бункеры переполнялись ранеными солдатами и гражданскими лицами… В центре города, где у окон подвалов и за каждым углом мог подстерегать выстрел из фаустпатрона, русские танкисты продвигались очень осторожно… Мы никогда не узнаем о героических поединках, которые разыгрывались на улицах города, слишком мало людей уцелело в этих последних схватках…»

Когда наступали минуты затишья, сидящие в подвале немцы прислушивались к голосам наверху, пытаясь уловить настроение расположившихся наверху русских, понять, как складывается обстановка и не возникает ли чего-нибудь такого, что могло бы снова угрожать их жизни. Но русские наверху вели себя на удивление мирно: всю ночь пели песни, смеялись, что-то громко выкрикивали, иногда, правда, постреливали, но, похоже, просто так, для развлечения или устрашения спрятавшихся по щелям солдат вермахта, фольксштурмовцев и жителей города.

Было совершенно очевидно – часы Кёнигсберга сочтены, гарнизон города-крепости разгромлен, советские солдаты, выбивая сопротивляющихся немцев из подвалов и подземных бункеров, становятся настоящими хозяевами того, что было некогда крупным европейским городом. Городом, который еще несколько месяцев и даже недель назад назывался «неприступной крепостью», «алькасаром Восточной Пруссии»[68]68
  Алькасар – название укрепленных замков в Испании; использовалось гитлеровской пропагандой для обозначения очагов сопротивления в последние месяцы Второй мировой войны.


[Закрыть]. Теперь же он, объятый пламенем, заполненный дымом, заваленный искореженной военной техникой и тысячами трупов, лежал в руинах, как поверженный и смертельно раненный великан, ожидающий своей участи.

К причитаниям женщины и плачу ребенка добавились стоны старика, который теперь уже не звал свою Лотту, раскачиваясь из стороны в сторону, а жалобно поскуливал и время от времени просил пить.

– Старик, потерпи, – тихо проговорил Пауль. – Наступит утро, и ты пойдешь домой…

– Да нет у меня теперь дома! У меня нет теперь ничего: ни жены, ни детей, ни дома, ни моего университета – нашей прекрасной Альбертины. Ведь я же вел семинар на факультете теологии. Барт, Бруннер, Шляейрмахер… Кому все это теперь нужно? Боже! Да умрет душа моя смертью праведников…

– Ладно, старик. Хватит причитать! И без тебя тошно!

Рольф и Пауль отошли в угол комнаты и стали тихо переговариваться друг с другом.

– Слушай, о «команде» рассказывать не надо. У нас вполне приличная легенда для того, чтобы затеряться в этой массе военнопленных. Ты учти – русские идут за нами по пятам. И, если им только дать намек на то, что мы были в «команде», они спустят с нас шкуру. Ты хочешь болтаться на виселице в Смоленске, Борисове или в родной Одессе? Я тоже не хочу!

– Но, Пауль… – пытался возразить Рольф.

– Ты слушай меня. Мы – солдаты вермахта. В наших солдатских книжках записано, что мы – солдаты первой роты триста тридцать второго батальона сто девяносто второго гренадерского полка. Были в боевой группе «Шуберт», сформированной из остатков различных частей. Все будет хорошо! Главное – не трусь!

– Пауль, но я очень боюсь, что они узнают о Борисове и Могилеве. И еще об «объекте»…

– Заткнись! Забудь об этом! Если наложишь в штаны, можешь рассказывать о чем угодно, но только не об этом. Учти! В лучшем случае – они тебя перевербуют, а в худшем… – Он слегка замялся. – А в худшем, как я уже сказал, – виселица или двадцать лет сибирских лагерей, где ты сдохнешь уже на второй год… Правда, в первом случае тебя грохнут сами немцы.

На этом разговор двух ожидающих своей участи пленных закончился.

Под утро канонада прекратилась совсем. Только иногда слышались далекие разрывы да почти не прекращался гул пролетающих самолетов. Но теперь, похоже, они уже летели бомбить Пиллау. В Кёнигсберге, наверное, совсем не осталось для них работы.

Остаток ночи прошел в тревоге, но без эксцессов, которых боялись обитатели подземелья. Больше никто к ним не спускался, а часовые снаружи к утру совсем угомонились.

Из Спецсообщения Управления контрразведки «СМЕРШ» 3-го Белорусского фронта от 27 апреля 1945 года № 2/12658

«В результате проводимых агентурно-оперативных мероприятий среди задержанных советских граждан, находящихся на сборно-пересылочном пункте в гор. Кёнигсберге, Отделом контрразведки «СМЕРШ» 50-й армии 3-го Белорусского фронта выявлены и арестованы официальные сотрудники «Зондеркоманды 7Б»:

Херциг Пауль Фридрихович, 1918 года рождения, уроженец дер. Моргентау Кмелинского района бывшей Республики немцев Поволжья, немец, из крестьян, образование 8 классов, со слов, не судим, бывший член ВЛКСМ, гражданин СССР. В Красную Армию призывался в 1940 году.

Дитман Рольф Людвигович, 1924 года рождения, уроженец с. Мангейм Беляевского района Одесской области, немец, из крестьян, образование 6 классов, беспартийный, гражданин СССР…»

Пауль Херциг никак не мог прийти в себя от того, что на первом же допросе на сборном пункте, размещенном в громадных залах железнодорожных мастерских в Понарте[69]69
  Балтийский район Калининграда.


[Закрыть], был опознан как сотрудник немецкой контрразведки. Допрашивавший его старший лейтенант в теплой меховой душегрейке, надетой поверх полевой формы, сверившись с каким-то списком, на хорошем немецком языке произнес:

– Никакой вы не Франц Коппель из сто девяносто второго гренадерского полка. В боевую группу «Шуберт» вы были направлены из «Зондеркоманды 7Б». Ваше имя Пауль Херциг. Вас узнал наш агент-опознаватель. Молчать глупо. Сейчас вас доставят в штаб и там допросят. Но прежде, чем мы отправим вас туда, скажите, кого еще среди этого сброда… – Он кивнул в сторону двери, за которой слышался гул, производимый массой людей. – Вы знаете, как сотрудников разведки или контрразведки?

– Господин старший лейтенант, но…

Советский офицер даже не стал слушать возражения немца, повысив голос, спросил еще раз:

– Я сказал, кого вы знаете из числа пленных как сотрудников или агентов гестапо, разведки или контрразведки, нацистских руководителей, пособников фашистов и других предателей? Покажешь – может, останешься жить!

Немец потупил голову. Он понимал, что катастрофически падает вниз, буквально гибнет, но сделать уже ничего не может. Русские уже знали, что он был сотрудником «зондеркоманды», и теперь им не составляло никакого труда разматывать всю историю его измены, выяснять подробности его работы в СД, все глубже загонять его в трясину нового предательства.

– Ну! Говори же!

– Со мной еще один… сотрудник «зондеркоманды».

– Имя!

– Дитман Рольф. У него тоже документы на солдата 192-го гренадерского полка. Мы вместе с ним попали…

Офицер перебил его:

– Сейчас пойдешь и покажешь его.

Пауль Херциг с безысходностью кивнул.

Из Справки о деятельности «Зондеркоманды 7Б. Сентябрь 1947 года

«Зондеркоманда 7Б», согласно имеющимся материалам, появилась на оккупированной немецкими войсками советской территории в августе 1941 года.

«Зондеркоманда 7Б» (полевая почта № 18555) подчинялась «Айнзатцгруппе Б», была придана по июль 1943 г. 2-й танковой армии, а с июля 1943 года по март 1945 г. 4-й танковой армии…

«Зондеркоманда 7Б» поддерживала контакт в работе с военными разведывательными и контрразведывательными органами абвера, «Абвергруппой 107», условно именовавшейся «Виддер» и «Абвергруппой 307».

«Зондеркоманда 7Б» вела контрразведывательную работу среди гражданского населения, в лагерях военнопленных и гражданских лиц, выявляла и арестовывала советскую агентуру, партизан и лиц, проводивших антигерманскую деятельность, разыскивала и уничтожала советских и партийных работников, а также лиц еврейской национальности…»

Когда Рольф заметил русских солдат, пробирающихся к нему сквозь толпу оборванных и грязных военнопленных, у него как будто что-то оборвалось внутри. А когда увидел плетущегося за ними Херцига, Рольф Дитман все понял: Пауль сдал его русским! Сдал, хотя сам еще в подвале уговаривал молчать о том, что они служили в «команде».

«Теперь конец, – пронеслось в голове Рольфа. – Они, конечно, припомнят мне Могилев».

– Прости, Рольф! – тихо прошептал Пауль. – Они уже все знали. Я тебя не выдавал.

– Замолчать! Руэ! – Охранник в теплом ватнике угрожающе приставил к груди немца дуло автомата. – Прикончу гадов!

– Не бузи, Петро! Сейчас повезем этих фрицев в «СМЕРШ». Там они получат сполна!

Через час открытый джип с двумя пленниками, тремя автоматчиками из роты охраны и офицером, проводившим первичный допрос, трясся по вдрызг разбитым дорогам кёнигсбергского пригорода.

Город горел во многих местах, повсюду по сторонам дороги стояли дома с пустыми глазницами окон. Все кюветы были забиты сброшенной с дороги искореженной военной техникой, автомобилями и повозками, раздавленными танками, разорванными тюками, вывороченными чемоданами и пустыми коробками. И повсюду – в придорожных канавах и у стен домов, в горах мусора и грязных лужах – в самых разнообразных, порою неестественных позах лежали трупы. Десятки, сотни трупов солдат и офицеров «непобедимой армии фюрера», малолетних и престарелых фольксштурмовцев, клочья и обрывки того, что еще несколько дней назад называлось людьми.

Не только все дороги, но и все пространство между домами и хозяйственными постройками было буквально забито входящими в город войсками – мощными танками, изрыгающими клубы сизого дыма, «студебекерами», «виллисами» и «джипами», самоходками, тягачами с прицепленными к ним пушками…

Все это гудело и взвывало натруженными моторами, пело и гомонило голосами русских солдат, сидящих в кузовах машин, окатывало брызгами грязи и мутной воды из луж талого снега, и, главное, все это неумолимо втягивалось в горловины улиц горящего и разрушенного города, подавляя его мощью и силой Победителя.

На фоне движущейся армады, не скрывающей своего торжества и превосходства, длинные змееподобные колонны оборванных солдат и офицеров почти уже побежденной гитлеровской армии выглядели жалко. Их серые, сосредоточенные на одной-единственной мысли лица, большей частью угрюмые, реже – отмеченные неким подобием улыбки существ, выживших в смертельном аду, представляли собой зеркало деморализованной немецкой армии, которая с падением Кёнигсберга теряла последний оплот обороны на Востоке. Думающие только об одном – как выжить в условиях плена, – бывшие солдаты и офицеры вермахта, летчики люфтваффе[70]70
  Luftwaffe (нем.) – военно-воздушные силы фашистской Германии.


[Закрыть] и военные моряки, фольксштурмовцы и служащие нацистских учреждений с тоской смотрели на закопченные стены домов, сохранившие еще надписи: «Смелость и верность!», «Кёнигсберг останется немецким!», «Мы победим, несмотря ни на что!», «Победа за нами!».

Первым на допрос вызвали Рольфа Дитмана. Дом, в котором его допрашивали, казалось, чудом сохранился среди развалин поселка, куда привезли их с Паулем Херцигом со сборного пункта немецких военнопленных. Молодой парень из конвойной команды, настроенный довольно благодушно, слегка подтолкнул немца в спину дулом автомата, предлагая войти в приоткрытую дверь.

В комнате за массивным письменным столом, совершенно не гармонирующим с обстановкой жилой комнаты, сидел капитан контрразведки, у окна за маленьким круглым журнальным столиком с пишущей машинкой – худенькая девушка с сержантскими погонами. Оба – капитан и девушка-машинистка – с неприязнью посмотрели на вошедшего немца. На их лицах была написана глубокая усталость, вызванная, по-видимому, напряженной работой последних дней. Кроме этого Рольф прочитал в их глазах почти нескрываемое презрение и даже брезгливость. «Так смотрят, наверное, на предателей», – подумал немец.

– Садитесь, Дитман.

Капитан развязал тесемки тонкой папки, раскрыл ее, пробежался глазами по тексту на двух листках бумаги. Потом достал из папки солдатскую книжку Дитмана, нехотя, как бы делая Рольфу одолжение, бегло перелистал ее, останавливаясь лишь на отдельных ее страницах и вчитываясь в скупые данные казенного документа.

– Так, Дитман. Допрос будем вести по-русски. Вы, как одессит, владеете русским свободно, не правда ли?

– Да.

– Хорошо. – И, обращаясь к машинистке, добавил: – Катюша, начнем.

Она в ответ молча кивнула.

– Дитман, расскажите коротко свою биографию.

Немец, стараясь не волноваться, стал рассказывать о себе:

– Я, Дитман Рольф Людвигович, родился в 1924 году в селе Мангейм Беляевского района Одесской области в семье крестьянина-середняка. До 1941 года находился на воспитании родителей. С 1932-го по 1938 год учился в сельской начальной школе и окончил шесть классов, а затем работал в колхозе «Колос»…

Из протокола допроса Рольфа Дитмана от 13 апреля 1945 года

«…Отец, ДИТМАН Людвиг Иосифович, в 1932 году после болезни умер. Мать – ГУЛЬМ Мария после смерти отца в 1937 году вышла замуж за БИРК Антона Степановича, по национальности немец-колонист, который до оккупации немцами Одесской области состоял членом колхоза «Колос». Я в мае 1942 года поступил в Одесскую школу ФЗО[71]71
  Школа ФЗО – школа фабрично-заводского обучения в СССР.


[Закрыть] и учился в гор. Одесса. 15 июля 1941 года дирекция школы меня вместе с другими слушателями эвакуировала в тыл Красной Армии, но 23 июля 1941 года в районе гор. Херсон Одесской области попали в окружение противника, а затем были задержаны…»

Воспоминания нахлынули на Рольфа. Он вдруг впервые со всей остротой почувствовал, что от той, почти детской жизни его отделяет бездонная пропасть. Те полтора месяца до начала войны, когда он учился в школе, наверное, были самыми счастливыми в его жизни.

Попав в Одессу, Рольф увидел, сколь интересна и многообразна жизнь в большом городе, в корне отличающаяся от тихого и размеренного хода событий в деревне. В те несколько предвоенных недель он успел подружиться с одним парнем из своей группы, который мечтал стать машинистом турбинных двигателей. Хотя еще у них не успели начаться занятия по специальным дисциплинам, ребят уже несколько раз водили в цеха Одесского машиностроительного завода. То, что Рольф увидел там, потрясло его воображение – мощные гидравлические прессы, громадные штамповочные станки, тяжелые ковочные молоты, исполинские кран-балки.

А потом вдруг все неожиданно кончилось. Война ворвалась в жизнь Рольфа воем сирен воздушной тревоги и жестокими бомбежками, массовыми выездами рабочих, учащихся школ и техникумов на окопные работы – рытье противотанковых рвов и земляных укреплений.

Потом был приказ об эвакуации школы. В спешке погружая самое ценное имущество на полуторки, выделенные горкомом партии, ребята еще не представляли себе, что ждет их впереди, и сожалели, что не смогут принять участие в защите Одессы от приближающегося врага. С песнями и боевым настроем вместе с директором и двумя преподавательницами они ехали навстречу стягивающимся к фронту войскам, приветствуя доблестных солдат Красной Армии, которые, конечно же, должны были в считаные дни разгромить коварного агрессора и пройти победоносным маршем по его территории.

Спустя несколько дней машины попали в жесточайшую пробку в районе реки Ингул, где был взорван мост и надо было ехать в объезд на другую переправу. Когда немецкие самолеты стали бомбить скопление транспорта и тысячные массы беженцев, началась страшная паника. Кружа несколько дней по дорогам где-то в районе Николаева, они неожиданно наскочили на ехавшую по шоссе передовую часть немецких мотоциклистов, неизвестно откуда взявшихся в этих местах. Один грузовик был сразу подбит, а ребята, ехавшие на нем, бросились врассыпную. А через пару часов их нагнала колонна немецких танков, поднимающая за собой столбы пыли. Немецкие солдаты безбоязненно сидели на броне и корчили гримасы, показывая руками на ребят, в испуге сгрудившихся у свалившейся в обочину полуторки.

Двое суток ребята вместе со старым директором и двумя учительницами бродили по лесу, боясь выходить на дороги и обходя стороной деревни, поселки и открытые пространства. Повсюду слышались выстрелы, разрывы снарядов и мин, пулеметные очереди, лязг танковых гусениц и рокот моторов. Измученные жаждой и голодом, они уже не могли больше бесцельно блуждать среди лесов, тем более что двое из ребят, казалось, серьезно заболели.

Они вышли из леса и где-то в районе ближних предместьев Херсона были задержаны патрулем немецкой полевой жандармерии. С директором, который пытался что-то объяснить немцам, разговаривать не стали, а только избили до полусмерти. А обеих учительниц сразу увели куда-то под одобрительный гогот собравшихся солдат. Больше их никто никогда не видел.

Это было двадцать третьего июля 1941 года, ровно через месяц после начала войны.

Из протокола допроса Рольфа Дитмана от 13 апреля 1945 года

«ВОПРОС: После задержания как немцы с вами поступили?

ОТВЕТ: После задержания один немецкий офицер меня коротко спросил, интересовался, где родился и жил, кто по национальности, в каких школах учился, а затем предложил остаться на службе в немецкой армии. На это предложение я не согласился и попросил офицера, чтобы он отпустил домой. Офицер удовлетворил мою просьбу, и я поехал домой…»

Рольф очень хорошо помнил тот знойный августовский день, когда он наконец добрел до своего села, носящего странное название Секретарька. Помнил, как из дома выскочили мать и отчим, которого Рольф так и не научился называть отцом, а называл дядей Антоном, брат Людвиг и десятилетняя сестренка Анита. Они радостно обнимали его, наперебой расспрашивая, как удалось ему выбраться из полосы боевых действий, говорили, что уже не чаяли увидеть Рольфа в живых.

Потом начались привычные деревенские будни. Рольф работал вместе с отчимом в поле, помогал матери ухаживать за скотом, ездил на заготовку сена и дров. Дело в том, что немецкие власти, стремясь привлечь на свою сторону советских немцев, проживающих на оккупированной территории, так называемых фольксдойче[72]72
  Volksdeutsche (нем.) – по нацистской классификации – «этнические немцы», то есть лица, принадлежащие к германской расе и проживающие за пределами Германии.


[Закрыть], распределяли между ними колхозные земли, скот и инвентарь. Родители Рольфа получили двадцать пять гектаров земли, несколько коров и лошадей, большое количество кур и гусей и теперь могли считаться довольно зажиточными людьми.

Фронт откатился далеко на восток, и война, казалось, уже больше не придет в дом Дитманов. Но в один из январских дней сорок третьего года из одесской ортскомендатуры[73]73
  Ortskommandantur (нем.) – комендатура фашистской администрации в населенном пункте на оккупированной территории.


[Закрыть] Рольфу неожиданно пришла повестка – тогда-то и тогда-то явиться для призыва в немецкую армию. Это было словно гром среди ясного неба! Мать зарыдала, причитая, а всегда молчаливый отчим вдруг стал многословно говорить о том, что он поедет в Одессу, встретится с ортскомендантом и уговорит его не призывать Рольфа на службу. Дескать, хозяйство у них большое, они регулярно осуществляют продовольственные поставки для вермахта и что Рольф нужнее и полезнее для Германии был бы здесь, трудясь «во славу немецкого оружия» в крестьянском хозяйстве.

Но соседи, сын которых также получил повестку, отговорили старшего Дитмана от опрометчивого шага.

– Ты же немец и знаешь, что немцы любят порядок. Ортскомендант тебя даже слушать не будет. Если только ты заикнешься о том, чтобы твоего сына освободили от призыва в армию, они, скорее всего, назовут тебя саботажником и отправят в лагерь. А потом, мы же – фольксдойче. Мы должны помогать доблестным солдатам вермахта громить большевиков. Ведь, если они снова вернутся, нам несдобровать. Ты же не хочешь сдохнуть в Сибири? – убеждал Рольфова отчима сосед.

К назначенному сроку Рольф явился в одесскую ортскомендатуру. Там было уже по меньшей мере около сотни таких же, как он, бывших советских немцев. Все они подлежали призыву на фронт.

Из протокола допроса Рольфа Дитмана от 13 апреля 1945 года

«…я прошел медицинскую комиссию, и зачислили меня в группу в сто человек, подлежащих к отправке во вторую танковую армию. Других призывавшихся немцев зачислили в морской флот, артиллерию, СС-части и в пехоту. В немецкой комендатуре один майор немецкой армии нам сказал, что… мы поедем на фронт. В Одессе мы пробыли два дня, а 25 января 1943 года нас… направили в город Киев…»

Все произошло так быстро, что Рольф не успел заметить, как стал солдатом «доблестного вермахта». Всех их одели в старую танкистскую униформу – линялые хлопчатобумажные костюмы с бледными следами от нашивок и эмблем, без знаков различия и без ремней. Почти два месяца новоиспеченные танкисты проболтались в каких-то грязных бараках, огороженных высоким забором. Их никуда не пускали, кормили отвратной баландой и поили противным эрзац-кофе. Один парень, тоже из фольксдойче, не выдержавший мерзких условий, ночью перелез через забор, наверное, чтобы убежать со сборного пункта, но был тут же застрелен часовым.

На следующий день всех построили на плацу, и какой-то хромой обер-лейтенант с железным крестом на серой куртке и перчатками, небрежно подоткнутыми за кожаный ремень, в течение получаса поучал новобранцев, то угрожая им расстрелом за дезертирство, то призывая стать «верными оруженосцами тысячелетнего рейха» и солдатами «великой армии-победительницы».

Наконец, уже в марте, когда растаял снег и зазвучала весенняя капель, Рольфа вместе с остальными «танкистами» отправили на вокзал, посадили в два товарных вагона и в составе военного эшелона отправили в Орел.

Город произвел на Рольфа угнетающее впечатление: бесчисленные руины домов, огромные завалы на месте улиц, забитое, испуганное население, пытающееся спрятаться при первом появлении на улице немецких солдат или офицеров.

Вот здесь-то, в Орле, началась настоящая боевая подготовка. С раннего утра до поздней ночи их гоняли по плацу, а обер-фельдфебель в черной танкистской форме гортанным голосом выкрикивал строевые команды. Молодым парням, большинство из которых были выходцами из деревни, привыкшими к размеренной жизни сельского захолустья, было трудно привыкать к военной дисциплине, к жесткой регламентации и строгому распорядку дня. Тем более что от них требовалось выполнять все по минутам, не допуская никакого отклонения от требований строгих немецких уставов.

В большой казарме, на облупленных стенах которой еще красовались выгоревшие довоенные плакаты и были видны следы от висевших некогда портретов, начались интенсивные занятия по изучению материальной части немецких танков – всяких узлов и устройств, схем электропитания, механизмов заряжания… Во дворе на приколе стояло два немецких танка – средний танк Т-III с 37-миллиметровой пушкой и громадный Т-IV, весом около двадцати пяти тонн. Здесь будущие танкисты изучали устройство танка в натуре, по очереди залезая внутрь и до автоматизма отрабатывая команды, которые подавал инструктор. В ближайшее время должны были начаться занятия на полигоне – где-то недалеко за городом, но Рольфу этого было не суждено дождаться.

Ровно через десять дней после прибытия в Орел произошло событие, круто изменившее жизнь молодого человека. Против своей воли становясь солдатом вражеской армии, он еще как бы оставался заложником ситуации, жертвой жизненных перипетий, которые оправдывали Рольфа хотя бы перед самим собой. Но, сделав один шаг, ему неминуемо пришлось бы делать второй. И назавтра Рольф оказался бы уже на поле боя, лицом к лицу с бывшим товарищем по школе ФЗО или своим земляком, ставшим бойцом Красной Армии. Он должен был встать перед ними с оружием, как враг, как солдат другого государства, поставившего своей целью поработить народ страны, в которой он жил. Сидя в немецком танке за рычагами управления или в качестве стрелка-радиста, он должен был стать частью злобной и безжалостной машины уничтожения, которая вторглась в пределы чужой страны, сжигая, громя и уничтожая все на своем пути. Став солдатом армии противника, Рольф должен был в конце концов разделить участь многих из них – погибнуть на поле боя или изведать все тяготы и унижение плена. Но в отличие от немцев из Германии, которым было куда вернуться, хотя страна их была повергнута в руины и, казалось, уже никогда не возродится из пепла, таким, как Рольф, возвращаться было совершенно некуда. Участь предавшего свою родину всегда трагична, позорна и безысходна.

Но тогда, в марте сорок третьего, ничего этого Рольф Дитман не знал да и, наверное, не задумывался столь глубоко о возможном развитии событий. Не знал он и того, что судьба уготовила ему еще один резкий поворот, который уже не оставит ему никаких шансов на будущее. Став на путь предательства, он не знал, что в один прекрасный день перед ним разверзнется земля и откроется страшная пропасть. Пропасть предательства…

Советский капитан продолжал допрос. Он ставил Рольфу Дитману вопрос за вопросом, уточнял отдельные обстоятельства, пытаясь воссоздать картину его службы в немецкой армии. Конечно, капитана контрразведки больше всего интересовало, какие задачи решал конкретный карательный орган и, главное, какую агентуру и где он оставил. Именно это было наиболее важным в те апрельские дни 1945 года, когда Советская Армия добивала восточнопрусскую группировку противника.

Пленный продолжал:

– Двадцать пятого марта 1943 года нашу роту построили в полном составе, пришел командир с одним обер-лейтенантом, сотрудником СД, и по списку вызвал двадцать человек русских немцев, в том числе и меня. Нам приказали собраться для отправки в другую часть…

«Странно все-таки это звучит – русских немцев», – отметил про себя капитан и спросил:

– В какую часть вас зачислили и чем вы там занимались?

– В тот же день обер-лейтенант привез нас на Черкасскую улицу, кажется, в дом номер сорок пять. Там с нами побеседовал «шеф» – штурмбаннфюрер Карл Раабе. Он сказал, что мы будем проходить службу в «Сихер-гайц-полицай» и «Сихер-гайц-динц»…

– «Зихерхайтсполицай» и «Зихерхайтсдинст», – поправил капитан.

– Ну, да. Сокращенно – СД, что в переводе на русский язык означает: первое – «полиция безопасности», а вторая – «служба безопасности». Обер-лейтенант сказал нам, что мы будем служить переводчиками при допросе следователями политических заключенных, а также арестованных за кражу и другие виды преступлений…

– Скажите, Дитман, вы сразу поняли, куда вы попали? Ну, что это за орган такой – СД?

– «Шеф» Раабе нас сразу предупредил, что орган, в котором мы будем работать, является секретным, и все, что мы будем делать в стенах этого органа, мы никому не имеем права рассказывать. Что, работая в этом органе, также не имеем права встречаться с гражданскими лицами и говорить им что-либо о методах работы СД. А если кто-либо из нас будет рассказывать тайные методы работы СД, то он подлежит расстрелу. После этого Раабе сказал, что мы попали в «Зондеркоманду 7Б», фельдпост 18555[74]74
  Feldpost (нем.) – полевая почта.


[Закрыть], что означает в переводе на русский – «особая команда», которая непосредственно подчинялась «Оперативной группе Б», находившейся в то время в Смоленске…