Текст книги "Черно-белый сад"

6. Блог Кати Ютровской, 21 апреля 2002 года

Дневникам положено доверять сокровенные тайны. У меня нет сокровенных тайн, такая вот незадача, но зато у меня есть сокровенный сон. Сон про Сад спящих мотыльков.

Это очень таинственный сон. Я видела его много раз. Это единственный из снов, который снится мне снова и снова. Но, несмотря на повторения, я так до сих пор и не смогла разобраться, какой он, этот сон, – страшный или нет? Он начал сниться мне после того, как не стало мамы, но с мамой он никак не связан.

С одной стороны, не столько страшный, сколько непонятный. Непонятное, конечно, пугает, но никакой угрозы я во сне не ощущаю. Какую угрозу могут представлять бабочки, тем более – спящие?

С другой стороны, когда просыпаюсь, сердце колотится как бешеное и внутри свербит что-то такое, неприятное. Опять не смогла, опять не успела…

Впрочем, расскажу по порядку.

Это черно-белый сон, вернее – серый. Все вокруг серое, но иногда сквозь эту серость проступают оттенки красного, зеленого и синего. Ничего удивительного, ведь серый цвет получается при смешении этих цветов. Удивительно то, как они проступают: мерцают, пульсируют, как будто хотят пробиться на поверхность и не могут. Не скажу, что это мерцание выглядит зловещим, но приятным его тоже назвать нельзя.

Сначала я долго иду по извилистой тропинке, которая то поднимается в гору, то бежит вниз. Я тороплюсь, мне очень важно успеть, а идти далеко. Вокруг меня все размыто – молочно-серый туман. Я вижу только тропинку. Она широкая, гладкая, идти по ней удобно, подъемы и спуски небольшие, пологие. Я иду, иду и, наконец, дохожу до красивой кованой ограды – веточки, листочки, загогулины. Словом – красота. Я очень люблю рассматривать эту ограду, но на ходу – неудобно, а останавливаться не стоит, потому что времени у меня мало. Я знаю, что должна успеть и что, дойдя до ограды, я должна свернуть вправо.

Стоит мне добраться до нее, как окружающий меня туман куда-то исчезает, пространство раздвигается и я вижу за оградой большой сад, а над головой небо, безоблачное, но тоже серое. Деревья в саду разные: высокие и низкие, толстые и тонкие, ветвистые и не очень, но ни на одном нет листьев. Вместо них на ветвях сидят мотыльки, небольшие такие бабочки. Их очень много, столько же, сколько должно быть листьев, если не больше. Мотыльки разные, есть поменьше, есть покрупнее, но все они небольшие. Каких-нибудь тропических бабочек я в своем сне не видела. Мотыльки спят, сложив свои крылышки. Крылышки подрагивают – значит, мотыльки живые. Я знаю, что должна разбудить мотыльков. Они расправят крылышки, взлетят, и весь мир, то есть весь мой сон, станет цветным.

Разбудить мотыльков непросто. Я не знаю, как я должна это сделать – закричать, свистнуть, хлопнуть в ладоши, но знаю, что сначала мне надо обойти весь сад. Это очень важно – обойти весь сад, пройти мимо каждого дерева, скользнуть взглядом по всем мотылькам. Иначе мотыльки не проснутся.

Иногда мне кажется (во сне), что я попала в картину, которую нарисовал неумелый художник. Он попросил меня ее подправить, и вот я хожу и смотрю, что и как тут можно сделать. Эта мысль быстро мелькает в моей голове. Я думаю только о том, что должна успеть обойти весь сад.

Сад большой, иду по тропинке, иду, а конца не видно. Мною овладевает беспокойство – вдруг я не успею разбудить мотыльков? Я невольно перехожу на бег… А как же иначе? Ведь мне поручили такое важное дело, и я должна оправдать доверие. Я по натуре очень ответственный человек, хотя по жизни раздолбайка – такой вот парадокс. То есть для себя, любимой, могу сто раз забыть что-то сделать, но, если кто-то попросит или поручит, сделаю все, как надо.

Переходить на бег нельзя, но во сне я постоянно об этом забываю. Как только я начинаю бежать, так сразу же просыпаюсь. Просыпаюсь и обещаю себе, что уж в следующий раз я непременно обойду весь парк и наконец разбужу этих мотыльков. Зачем? Да хотя бы для того, чтобы они перестали мне сниться! Это надоедает и немного расстраивает. Когда у меня что-то не получается, пусть даже и во сне, я всегда расстраиваюсь. Не люблю обломов.

Меня несколько раз посещала мысль о том, чтобы нарисовать сад из моего сна. Казалось, что нарисую – и избавлюсь от этого наваждения. Но стоило мне взять в руки карандаш (серое можно рисовать только карандашами и больше ничем), как я понимала, что ничего не помню. Помню словами, вот так, как сейчас рассказала, а глазами не помню. Не надо думать, будто я сошла с ума. Художники знают, что можно помнить глазами, это особый вид памяти, когда картина, именно картина запечатлевается в голове. Сад спящих мотыльков никак не хочет запечатлеваться. Создается впечатление, будто кто-то хочет передать мне какую-то информацию, только я никак не пойму – какую. Я должна что-то найти? Мне нужно куда-то дойти? Зачем? И кто хочет мне что-то сказать? Неужели мой отец? Нет, его я, наверное, почувствовала бы. Какое-то тепло почувствовала или еще что-то в этом роде.

Ау, дядюшка Фрейд! Что вы мне скажете?

7. Москва, декабрь 2003 года

Двадцать четвертого декабря в перерыве между лекциями к Катерине подошла однокурсница Анжелка Новак.

– Приходи к нам сегодня, – пригласила она. – Будем вместе праздновать Рождество.

Анжелка была полькой из Калининграда. Вместе со своей землячкой и соотечественницей Вероникой, учившейся в Плехановке, она снимала однокомнатную квартиру у метро «Сокол». Катерину из-за ее фамилии Анжелка считала своей, полькой, несмотря на то что Катерина объяснила, откуда у нее взялась польская фамилия. Двухлетний дед, не помнивший даже своего имени, получил фамилию от женщины, которая привела его в детский дом с Курского вокзала.

– У отца было два варианта, – шутила мама, – или Курским бы стал, или Ютровским.

Праздновали в узком кругу, втроем: Анжелка, Вероника и Катерина. Анжелка предпочитала шумным компаниям задушевные разговоры, да и соседи у нее были такими вредными, что лишний раз чихнуть было боязно – как бы снова не нажаловались хозяйке. Ели запеченного карпа, запивали сладким красным вином (ничего так сочетание, Катерине понравилось) и разговаривали о жизни. Узнав о Катерининой проблеме, Вероника посоветовала:

– Иди в официантки, там можно хорошо заработать. Зарплаты не очень, но чаевыми можно собирать много. Если, конечно, есть голова на плечах. И график удобный всегда подобрать можно, и на кухне подкормиться. Я три года с подносом бегала – знаю, что говорю.

В качестве официантки Катерина себя никогда не представляла. Она считала, что официанткам, чтобы прилично зарабатывать, нужно непременно обсчитывать клиентов, и еще думала, что к официанткам непременно кто-то пристает: или клиенты, или хозяева-начальники, а то и те, и другие. Так и объяснила, но Елена улыбнулась и сказала:

– С начальством, это как себя поставишь, а клиентов вообще опасаться нечего, если, конечно, не в борделе работаешь. Ну, максимум шлепнут по попе – не более того. Но в любой профессии есть свои издержки. Зато чаевые есть и на еду тратиться не надо. Я обычно ела только на работе, раз в день, плотно, как следует, а так яблочком или печеньем перекусывала. Попробуй, официантки всегда нужны. В пафосные места тебе соваться незачем, туда только по рекомендации берут. В сети вроде «Палки-едалки» тоже не ходи, там система жлобская – все чаевые за смену собираются в кучу, треть забирает администрация, вроде бы как для поваров и посудомоек, но на самом деле им мало что достается, а остальное делится поровну между всеми официантами. Социализм какой-то, колхоз! Я буду бегать туда-сюда и улыбаться, другая протопчется всю смену на месте с кислой мордой, а получим мы одинаково…

– Куда же мне идти? – спросила Катерина, увлекшись подсказанной идеей (утопающему же положено хвататься за любую соломинку).

– Обойди заведения рядом с домом, чтобы далеко не мотаться. В мелкие не устраивайся, там много не заработаешь, выбирай покрупнее, такие, что проводят банкеты. Банкеты – это о-ца-а-ца! – Вероника выразительно закатила глаза, покачала головой и пощелкала языком. – Хорошие деньги и еды на неделю можно домой унести…

– Объедки собирать? – ужаснулась Катерина.

– Ну ты даешь! – от удивления Вероника всплеснула руками так широко, что чуть было не смахнула со стола подсвечник. – Мы что – свиньи? Знаешь, сколько после каждого банкета остается на кухне? Готовится ведь с запасом, а с собой забирают несъеденное далеко не все. И если ты с поварами дружишь… Да не смотри ты так, я имею в виду не секс, а обычные хорошие отношения! Так вот, если ты дружишь с поварами, то всегда можешь рассчитывать на унести домой что-то вкусное.

– Это так, – подтвердила Анжелка. – Пока Ника бегала с подносом, мы обе на еду почти не тратились.

– И на выпивку тоже не очень-то тратились, – добавила Вероника.

Анжелка кивнула, подтверждая и эти слова.

В Рождество, будь то католический или православный праздник, положено случаться чудесам. К тому же человеку не может бесконечно везти, рано или поздно будет сбой, но и бесконечно не везти тоже не может. Нет-нет, а пробьется сквозь тучи луч счастья.

На этот раз рождественское чудо запоздало на три дня. Или не запоздало, если считать его началом разговор с Вероникой. Подумав, а почему бы и не рискнуть, Катерина решила попробовать себя на новом поприще. Тем более что работа официанткой идеально сочеталась с учебой. В первой половине дня в заведениях общепита наплыв небольшой, если не считать бизнес-ланчей, но они зачастую устраиваются по принципу самообслуживания и сильно официантов не загружают. Основной поток клиентов идет вечером, а Катерина могла начинать работу уже в четыре часа дня. И работать до глубокой ночи, сколько надо будет. По субботам и воскресеньям можно выходить на полную смену. Субботние занятия в институте прогуливались легко, без последствий. В уме у Катерины засел примерно-усредненный расчет ее месячного заработка, набросанный Вероникой на вырванном из блокнота листочке. Листочек Катерина забыла у Анжелки, но цифры врезались ей в память намертво. Было чему врезаться.

Вероника предупредила, что искать работу «расфуфыренной» не следует. Скромная одежда, минимум косметики – самое то. Чтобы сразу было видно, что человек устраивается работать, а не попой вертеть. И еще она предупредила, что в первые недели работы всем новеньким устраивают проверки на честность. То пару сотенных купюр кинут в раздевалке, вроде как случайно обронили, то во время расчета больше денег дадут – вернет или смолчит? Ну насчет этого могла бы и не предупреждать, поскольку с честностью у Катерины всегда было в порядке. Она сроду не брала чужого и не собиралась начинать делать это даже в своей тяжелой ситуации. Саму мысль о работе официанткой отвергала только потому, что была уверена в том, что ей непременно придется обсчитывать клиентов.

Первый день Катерина присматривалась. Обходила заведения в своем районе, смотрела на публику, изучала официантов, пыталась оценить посещаемость. Время было предновогоднее, почти праздничное, поэтому в большинстве заведений было многолюдно. Те, в которых народу сидело мало, Катерина в свой список не заносила.

Обход получился очень тоскливым. Новый год на носу, праздничная иллюминация, веселые лица, набитые пакеты и большие коробки в руках, снег падает крупными пушистыми хлопьями, а праздничного настроения нет и в помине. И не только из-за банковской кабалы, в которую она так неосторожно влипла, но и по другим, более серьезным причинам. Но безденежье вкупе с мрачными перспективами, конечно же, усиливали тоску-печаль. Как минимум вдвое. Среди приподнятой предпраздничной атмосферы Катерина острее ощущала свою бедность, свое неприкаянное одиночество, свою ненужность. Ей тоже хотелось зайти в кафе, выпить чашку кофе, возможно, даже с ликером, съесть пирожное, устроить небольшой шопинг, долго выбирать подарок любимому человеку… Хотелось почувствовать себя беззаботной, юной, чуточку бесшабашной… Ах, неужели когда-то она была такой? Нет, то, наверное, была другая девушка. Похожая на нее и с таким же именем…

Вернувшись домой, Катерина переписала список заведений, показавшихся ей перспективными, расположив их по мере убывания этой самой перспективности. Потом немного порыдала, надо же было хоть как-то выплеснуть эмоции. По многолетней привычке она продолжала рыдать беззвучно, давясь собственным плачем, несмотря на то что жила одна и могла позволить себе делать это в полный голос. Потом долго стояла у распахнутого окна, дыша морозным воздухом, который сейчас не столько бодрил, сколько успокаивал. Потом легла спать и долго ворочалась с боку на бок в ожидании сна…

Первый блин просто обязан быть комом. В первом кафе из списка хозяин сказал Катерине, что у него семейное предприятие. Слава богу, семья большая, так что рук хватает. Во втором кафе Катерина наткнулась на то, как хозяйка (или, может, то была администратор?) разносила немолодую полную официантку за какую-то провинность. Насколько можно было догадаться – за разбитую посуду, потому что в потоке матерных слов время от времени слышалось: «Тарелок на вас, косоруких, не напасешься». Несмотря на то что Катерина выросла в заводском районе с его простецкими нравами, она не знала доброй половины эпитетов, которыми награждали понурившуюся официантку. Расширять границы познания в этой области совершенно не хотелось. Послушав гневный монолог несколько минут, Катерина вышла. На нее так никто и не обратил внимания – тоже показатель. С первого же взгляда неясно, кто она – клиент или кто-то еще.

В третьем по счету заведении, полуподвальном, не слишком большом, но называвшемся «рестораном», в ответ на вопрос, не нужны ли им официантки, Катерине сказали, что после Нового года заведение закрывается. Теперь здесь будет парикмахерская. В четвертом ее смутил похотливый взгляд хозяина, тот смотрел так, будто раздевал глазами. В пятом заявили, что зарплату они не платят, рассчитывать стоит только на чаевые. Вероника предостерегала Катерину от подобного расклада: в таких местах ловить нечего – у жлобья ничего не заработаешь. В шестом заведении надо было выходить на смену с утра. В седьмом на официанток вешалось мытье посуды, а этого Катерине совсем не хотелось. Во-первых, мытьем посуды много не заработаешь, а во-вторых, художникам следует беречь руки. Не так рьяно, как музыкантам, но все же беречь. «Деревянными» руками ничего шедеврального не создать.

Катерина установила себе «норму» в десять заведений, но идти в восьмое по счету уже не было сил. Как потому, что оно находилось довольно далеко от седьмого, ведь обходила она не по кругу, а по перспективности, так и потому, что пропало настроение. После седьмого облома Катерина впала в уныние, а в подобном состоянии о поисках работы лучше забыть. Особенно, если работа в сфере обслуживания и связана с непосредственными контактами с клиентурой. Кому нужна унылая официантка?

«Ничего, – утешала себя Катерина, топая домой по вязкой жиже, в которую из-за потепления превратился вчерашний пушистый снег. – Ничего! Это только начало! Лиха беда начало. Доброе начало полдела откачало… Чего тут доброго? Да хотя бы то, что я немного освоилась». На самом деле она нисколько не освоилась. Да и можно ли освоиться, обойдя семь заведений? Но Катерине очень хотелось считать так. Чтобы подбодрить себя. Чтобы думать, что день прошел не зря.

Утром настроение улучшилось, недаром же говорится, что утро вечера мудренее. Во время лекции по истории искусств, которую читала шепелявая доцент Румянцева (хоть слушай, хоть не слушай – все равно ничего не поймешь, но отсидеть надо), Катерина вдруг почувствовала, что сегодня у нее все получится, что она устроится на работу. А еще ей захотелось пропустить восьмое, девятое, десятое и одиннадцатое заведения в своем списке и начать с двенадцатого, расположенного наиболее удобно, на полпути между ее домом и станцией метро «Планерная». Кафе называлось «Крунк». Катерина еще подумала: какое странное название, язык сломать можно.

В «Крунке» начались чудеса. Стоило Катерине, обнадеженной объявлением «Требуется официантка» на входной двери (вчера еще его не было), подойти к барной стойке, как пожилой, толстый, лысый и усатый, похожий на сома бармен уставился на нее с таким видом, будто она была какой-то известной личностью. Вытаращил глаза, раскрыл рот и замер так на минуту-другую, а потом хлопнул короткопалой рукой по стойке и крикнул что-то гортанное, непонятное. На крик в зал вышла худенькая женщина в голубом фартуке поверх черного платья. Увидев Катерину, она всплеснула руками, сказала тоже что-то непонятное, достала из кармана фартука платок и принялась утирать глаза. Не понимая, что происходит, Катерина развернулась, чтобы уйти, но бармен с неожиданным для его комплекции проворством выскочил из-за стойки, схватил ее за руку и усадил за стол. Почему-то его поведение не показалось Катерине бесцеремонным. Она послушно села, бармен уселся напротив нее, а женщина села сбоку. Отняв платок от влажных глаз, она переглянулась с барменом, сказала коротко очередное непонятное, бармен так же непонятно и коротко ответил, а потом перевел взгляд на Катерину и спросил:

– Ты кто, доченька?

От неожиданного вопроса и еще более неожиданного обращения Катерина опешила и ответила не сразу. Узнав, что она ищет работу, мужчина заулыбался, а женщина часто-часто закивала и сказала:

– Да-да, доченька, нам очень нужна официантка. Оставайся у нас, мы тебя не обидим.

От этих слов Катерина выпала в осадок. Иначе говоря, сильно удивилась и озадачилась. Имея кое-какой, пусть и не очень богатый опыт трудоустройства, она знала, что на любую работу, даже на такую паршивую, как раздача листовок на улице, берут после расспросов и предъявления паспорта. И нигде еще ей не приходилось слышать: «Оставайся у нас, мы тебя не обидим». Это же парадокс, сюрреализм какой-то! Работникам вообще не полагается обижаться на хозяев. Обиды – высшая привилегия, обижаться можно только сверху вниз, но никак не снизу вверх. Сначала Катерина подумала, что ее собеседники не в своем уме, но, приглядевшись, ничего, свидетельствующего в пользу этой версии, не обнаружила. Вели они себя, конечно, странновато, но адекватно и смотрели осмысленно, только вот глаза у обоих были влажными, непонятно отчего. А потом она догадалась, что случайно (это же надо иметь такое «счастье»!) угодила на съемки юмористической программы. Где-то здесь установлена скрытая камера. Катерина даже огляделась, но ничего не нашла. В зале было темновато, да еще и стены декорированы под старую кирпичную кладку. В такой не только камеру, пушку спрятать можно.

– Оставайся, – повторила женщина и ласково погладила Катерину по руке.

Рука у женщины была теплой, сухой и очень приятной, совсем как у мамы. От нахлынувших вдруг чувств на глаза Катерины навернулись слезы, и она разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Рыдала и думала, что если это были не съемки, то она своей несдержанностью сорвала наметившееся трудоустройство. Сейчас ей дадут традиционный стакан воды, универсальное успокаивающее средство, которое на самом деле нисколько не успокаивает, а потом выставят. Кому нужна официантка-истеричка? Официантка-истеричка хороша только в кино, в главной роли в каком-нибудь заумном артхаусном фильме. «Вчера меня бросил Сильвио, а сегодня Игнасио, а эти бесчувственные люди за столиками жалуются, что я им вместо гаспачо принесла паэлью! Злые, бесчувственные скоты! Хнык-хнык!»

Но когда отняла от мокрого лица руки, то увидела, что ее не собираются ни успокаивать, ни выставлять прочь. Женщина тоже плакала, мелко подрагивая хрупкими плечами, а мужчина сокрушенно качал головой, шумно вздыхал и то и дело проводил рукой по лицу, смахивая слезы. Встретившись взглядом с Катериной, он поднялся, пошел к входу, запер дверь, перевернул висевшую на ней табличку с «открыто» на «закрыто», после чего тяжелой неторопливой походкой пересек зал и скрылся за стойкой. Проходя мимо Катерины, он сделал жест рукой – сиди, мол, я сейчас вернусь – и что-то сказал женщине. Не переставая плакать, та встала и тоже скрылась где-то на задворках кафе. Минуты через две она вернулась с подносом, уставленным тарелочками с разной снедью, среди которой Катерине бросилась в глаза высокая копна зелени. Следом за женщиной с корзинкой, полной хлеба, в одной руке и бутылкой вина в другой вернулся мужчина. Пока он открывал бутылку и разливал вино, женщина успела сходить на кухню еще дважды, и стол теперь буквально ломился от яств. Катерина ошарашенно наблюдала за происходящим, которое совершенно не было похоже на съемки юмористической передачи. Мысли путались, глаза разбегались, нос щекотали мясные, сырные, ореховые и еще бог знает какие ароматы. Катерина привыкла находить объяснение всему непонятному. Ничто так сильно не внушает уверенности в завтрашнем дне, как рациональность бытия. Напрягши все умственные способности, она «догадалась», что у хозяев кафе (а перед ней явно были хозяева, муж и жена) сегодня какая-то памятная дата, в честь которой эти добрые, безусловно добрые люди решили накормить несчастную голодную девушку. То, что она была несчастной и голодной, было написано у Катерины на лице большими выпуклыми буквами, тут уж обольщаться не следовало. А кто не будет голодной при таком рационе, как у нее – на завтрак хлеб с кефиром, на обед кефир с хлебом, а на ужин несколько пряников с чаем. Пряники Катерина предпочитала всем остальным кондитерским изделиям, потому что они были сытными, а стоили недорого. Сегодня же, в порыве трудоустройства, она решила не заходить домой после института для того, чтобы пообедать. Вроде и есть не хотелось, пока столько вкусной еды под носом не оказалось…

Насчет памятной даты Катерина, впрочем, угадала. Провозгласив тост за встречу, мужчина залпом осушил свой бокал (женщина только пригубила), проследил за тем, чтобы Катерина выпила свой до дна, и указал рукой на крупные ломти брынзы, давая понять, что лучше всего будет закусить ими. И верно – сладкое тягучее вино было очень вкусно закусывать мягким от жирности соленым сыром. Вино тут же ударило в голову Катерине, а мужчина уже вновь наполнял бокалы. Пить, однако, не торопился, вместо этого наконец-то объяснил ситуацию. Оказалось, что двадцать пять лет назад у Карена и Седы (так звали хозяев кафе) во время землетрясения погибла шестнадцатилетняя дочь Наринэ, их первый ребенок, как две капли воды похожая на Катерину.

– Двадцать дней до семнадцатого дня рождения не дожила, – несколько раз повторила женщина.

Катерина поглядела на Карена и удивилась – ну как его дочь могла быть похожа на нее, но, присмотревшись к Седе, нашла в ее лице много общего со своим. Глаз у Катерины был художественным, внимательным к деталям. Контур лба, форма носа, излом губ – все было похожим, только обилие морщин и горькая складка в углах рта размывали впечатление сходства, поэтому на первый взгляд уловить его было трудно. То, что девушка, похожая на погибшую дочь, пришла к ним в кафе в день рождения покойницы, старики восприняли как чудо, знак свыше. Чудо подкреплялось тем, что сегодня утром девушка, работавшая у них официанткой, внезапно уехала домой в Йошкар-Олу, потому что ее отец попал в больницу с инфарктом. Второй официанткой была племянница Карена, которая сейчас сидела дома с ангиной, так что появление Катерины оказалось весьма кстати.

Услышав, что у Катерины нет опыта, Карен махнул рукой и сказал:

– А у меня что, был опыт? Я, вообще-то, кандидат химических наук, специалист по редкоземельным элементам. А Седа всю жизнь в школе математику преподавала. Что тут уметь? Улыбнись, принеси, рассчитай. У меня простое кафе, этикэт-мэтикэт тут нет, семь ножей и пять бокалов к одной тарелке не ставим. Вилка должна лежать слева, ножик – справа, водка должна быть холодной, а кофе – горячим. Вот и вся наука. Завтра приходи и начнешь…

Зарплату он предложил хорошую, а еще сказал, что в хороший месяц можно рассчитывать на премию и что за банкеты полагается доплата. Катерина на всякий случай уточнила про чаевые – вдруг при таких хороших условиях чаевые положено сдавать Карену.

– Что ты, что ты! – замахал руками Карен. – Чаевые – это тебе на счастье. Все твое, твое!

В первый свой рабочий день Катерина носилась как угорелая. То и дело поправляла тарелки со стульями, подтирала пол за каждым посетителем, на кухню не шла, а бежала вприпрыжку. И все время косилась на флегматично стоявшего за барной стойкой Карена – доволен ли он? А тот, в свою очередь, косился на нее. Наконец, улучил минуту, когда в зале не было клиентов, и поинтересовался:

– Слушай, как у тебя голова не кружится? Бегаешь туда-сюда как заведенная. Присядь, отдохни, кофе со мной выпей.

В каком еще кафе хозяин угощает официанток кофе? У Катерины было такое ощущение, будто она попала в рай. Впрочем, так оно, наверное, и было. Наверное, в одной из небесных канцелярий кафе «Крунк», что в переводе с армянского означало «журавль», числилось филиалом рая в районе Северное Тушино. Катерина старалась изо всех сил, а старания почти всегда окупаются. Кроме того, ей всегда нравилось работать с людьми, а делать это в таком приятном месте, как кафе Карена и Седы, было особенно приятно. К каждому клиенту она относилась как к гостю. Клиенты это ценили. Чаевые текли если не полноводной рекой, то бойким, не оскудевающим ручейком. Премию в размере половины оклада Карен выдавал ей ежемесячно, даже в «плохом» феврале выдал, хоть она и не ждала совсем, и приплачивал по тысяче рублей за каждый банкет, а банкеты случались частенько. Кроме того, пару раз в неделю в конце смены Карен вручал Катерине увесистый пакет и говорил:

– На кухне продукты остались, долго не пролежат, лучше съесть, чем выкидывать.

На самом деле все продукты – и мясо, и сыры, и колбасы, и овощи – были свежими. На третий раз Катерина попробовала отказаться, но Карен, повысив голос (голос от избытка эмоций он повышал часто), заявил ей, что когда она откроет свое кафе, то будет устанавливать там свои порядки, а здесь порядки устанавливает он. Сказал «бери» – значит, бери.

Очень скоро, к концу января, Катерина отъелась – набрала несколько килограммов, совершенно не страдая по этому поводу, а, напротив, радуясь, и стала похожа на себя прежнюю. Сама перемены в полной мере оценить не могла, но однокурсницы в один голос восхищались и говорили, что к ним вернулась «настоящая» Катерина. Упорядоченная жизнь тоже способствовала возвращению в прежнее состояние. Катерина перестала дергаться по поводу того, что ее доходы меньше расходов, а к марту уже успела привыкнуть к такому «счастью», как наличие в кошельке «свободных» денег. Пусть и небольших, но «свободных», на которые можно побаловать себя чем-нибудь, начиная с любимых конфет и заканчивая поездкой на такси. Это же так замечательно, когда зарабатываешь больше, чем тратишь, когда можешь что-то отложить! Сразу же появляется уверенность в себе и в завтрашнем дне.

«Ничего, ничего, – подбадривала себя Катерина. – Этот учебный год можно считать закончившимся, остался всего один, последний год… Всего год! А там…» По уму, конечно, следовало уже с четвертого курса пристроиться в какую-нибудь дизайнерскую контору или, скажем, иллюстрировать книжки, чтобы к окончанию института успеть набраться кое-какого опыта. Катерина не могла позволить себе такой «роскоши», потому что набирающимся опыта студентам платили гроши, а то и ничего не платили. Считалось, что они работают за опыт, а не за деньги. А ей надо было работать за деньги, и только за деньги, поскольку содержать ее было некому. Порой, когда отчаяние пульсирующим комом подступало к горлу, Катерина напоминала себе, что все, что ее не убивает, делает ее сильнее.

«Враки! – тут же отвечал внутренний голос. – Все, что тебя не убивает, тебя ранит! Раны делают тебя не сильнее, а уязвимее!»

«Нет!» – горячилась Катерина, прекрасно зная, что она услышит в ответ.

«Не горячись! – осаживал голос. – Может, тебе микстурки успокаивающей выпить?»

При мыслях об успокаивающей микстурке хотелось выйти в окно (седьмой этаж – живой до земли никак не долететь!) или утопиться. Возможно, в особо черную минуту Катерина и предприняла бы что-то роковое, непоправимое, но ее удерживало чувство ответственности перед мамой. Скорее даже не ответственности, а стыда. Мама столько сделала для нее. Родила, поставила на ноги, одарила любовью, которую Катерина чувствовала и сейчас, когда мамы не было рядом… Мама так мечтала, чтобы Катерина получила образование, чтобы у нее была семья, много детей… Мама собиралась жить долго-долго…

– Вот отгуляю у младшего из правнуков на свадьбе, тогда и помирать можно, – говорила она.

У младшего из правнуков… Эх, мамочка, мамочка, почему это случилось именно с тобой? За что?

И еще Катерине было стыдно перед дедом и бабкой. Они, безродные детдомовцы, создавая семью, мечтали о том, как положат начало большому семейству, роду, который своими ветвями уйдет в далекое будущее. Мечтали иметь много детей, но родили только двух дочерей. Больше не смогли, потому что у бабушки начались проблемы со здоровьем – сказалось голодное детство. Но мечтали, что у каждой из дочерей будет по много детей. Родители всегда надеются, что их детям удастся сделать то, чего не смогли они сами. Мечтали, надеялись. А что в итоге? В итоге все надежды сошлись на Екатерине Аркадьевне Ютровской, невезучей глупенькой девушке, за свою короткую жизнь успевшей наделать кучу ошибок и склонной на пике депрессии к суицидальным настроениям…

«Нет уж, милая! – скрипел внутренний голос. – Сбежать от себя самой, выйдя в окно, – это не выход. Это трусость. Впрочем, чего от тебя ожидать? Ты же не боец!»

От вредного внутреннего голоса порой тоже бывает польза, причем весьма большая. Очень важно сказать в нужный момент нужные слова. От снисходительно-ехидного «ты же не боец!» Катерина начинала злиться. На себя, на свою трусость и на свою судьбу. Кто решил, что она должна быть несчастной? Почему? Нет – она будет счастливой! Она не станет размениваться по мелочам, не станет успокаиваться до тех пор, пока не добьется чего-то значительного, такого, чтобы все ахнули. Если не вслух, то хотя бы про себя. Она будет счастливой, самой счастливой на свете! Она докажет, что достойна счастья! Счастье приходит только к тем, кто его достоин, к тем, кто умеет добиваться своего, к тем, кто готов пожертвовать чем угодно ради достижения заветной цели… Когда-то (ах, как недавно и как давно это было!) Катерина жаждала любви и считала, что любовь и есть счастье, но теперь приоритеты изменились. Ей хотелось славы и прилагающихся к ней денег. В мечтах Катерина видела себя известной художницей, чьи картины идут задорого и нарасхват. Любимая работа плюс… Впрочем, нет – творчество нельзя называть работой, потому что это не работа, а сплошное удовольствие. Творчество, плюс безбедная жизнь, плюс… О третьем слагаемом формулы счастья Катерина старалась не думать, потому что становилось больно и горько. Но все же оставляла для него место, допускала, что когда-нибудь выйдет замуж, родит детей. И тут же уточняла, что главное – это дети. Ради них, ради продолжения своего рода, ради оправдания материнских и дедовских надежд она выйдет замуж, а не ради любви. Почему? Да потому что одно из двух. Скорее всего, никакой любви нет, это всего лишь красивая выдумка, ягода-рябина на вид красивая и манит, а на вкус горчит. А если любовь есть, то она ее уже всю выпила. Залпом. Надо, наверное, было пить мелкими глоточками, растягивать надолго, а она выпила залпом, и ей от этого обожгло нутро. Ничего – выжила же…