Текст книги "Страна разных скоростей"

Когда прорывает плотины

Музы истории равнодушны к забвению, зато мстят, когда их силой заставляют умолкнуть; на свободу они вырываются валькириями.

Я подозреваю, что советское государство было обречено на гибель не своим практическим устройством к 1980-м годам, а эхом гулаговской эпохи. Последствиями уничтожения миллионов наиболее активных людей, традициями взаимной подозрительности и озлобления общественных нравов, глубоким маркированием гулаговскими метками всего пространства страны, языка и общественных практик – и, наконец, главным, заключительным ударом по советскому проекту: крахом плотины фальшивой истории СССР.

Такая плотина и не могла не рухнуть при первых же общественных потрясениях. Её наспех возвели из подручных средств на рубеже шестидесятых в качестве негласного общественного договора «не ворошить прошлое», переходя в эру строительства материального благополучия, уважения к здравому смыслу и признания более-менее гуманных ценностей.

Но отгороженное море ужасов продолжало нависать над «долинами» спокойных размеренных дел, сочилось сквозь «щели плотины», питало сомнения множества людей в моральной оправданности советского режима[7]7
  Характерно, что почти всё диссидентское движение в позднем СССР было связано не с социальными или политическими требованиями, а с многочисленными попытками разоблачения раннесоветского прошлого одними людьми, их репрессированием со стороны властей – и волной правозащитного движения в поддержку несправедливо осуждённых.


[Закрыть]. Когда же иерархическое управление страной зашло в тупик, и советское общество должно было начать открыто разговаривать, искать решения, договариваться внутри себя – то разговоры по существу насущных забот были вскоре сметены той «правдой, которая хлынула потоками»; миллионы людей эта правда заставила брезгливо отшатнутся от оснований собственного государства (к которому большинство было не так уж и враждебно) и упразднила саму недосложившуюся советскую политическую нацию, обратив друг против друга составлявшие её народы.

Для расколотого и разобщённого общества этническая идентичность – самая понятная, жажда ощутить себя обиженным – общераспространённая, желание назвать и заклеймить виновных – глубоко органично. И со счетов мёртвому сталинизму легче всего было соскальзывать на счета, которые предъявлялись «от нашего народа вашему». Лозунги восстановления «исторических справедливостей», попранных за последние лет пятьсот-шестьсот, легко отбрасывали народы на грань или за грань войны и обрекали новые государства на долгие годы парадно-патриотической разрухи.

А как же без исторической справедливости? Опыт Ботнического залива

Пример из альтернативной истории.

Когда Финляндия объявила о своей независимости, братская Швеция приветствовала такой факт, но с одним уточнением. Надо бы вернуть Аландский архипелаг, который до российского завоевания к Финляндскому княжеству не относился, населён исключительно шведами, да и к Стокгольму расположен куда ближе, чем к Хельсинки. К тому же сами жители архипелага подали петицию шведскому королю с просьбой поскорее вернуть их в подданство.

Но и финны за столетие свыклись с тем, что Аланды – часть их родины; а для финского государства ставить под сомнение едва обретённые границы казалось делом смертельно опасным.

После двух лет конфликтов и обид об «исторических справедливостях» всё-таки решили забыть, государственные амбиции сдержать, а сделать так, как было бы удобно для людей.

В результате Аландские острова остались частью Финляндии, но приобрели особый международный статус.

Острова получили автономию почти по всем вопросам внутренней жизни; местные жители не служат в финской армии; существует местное гражданство и только оно даёт право на приобретение недвижимости на островах; финские законы (и даже международные договоры Финляндии) вступают здесь в силу только после утверждения местным парламентом. Даже финский язык не является обязательным ни в административных делах, ни в школьном обучении (хотя при этом все им владеют, в жизни пригождается). В ЕЭС положение Аландской автономии регулируются особыми соглашениями; Аланды, в частности, не входят в налоговый союз ЕЭС и не подчиняются многим обязательным для Финляндии и Швеции регламентам.

Прошедшее столетие показало, что такое положение дел устраивает и шведов, и финнов и особенно аландцев – да и для других оказывается притягательным: характерно, что на Аландские острова (население которых составляет 25 000 человек, а климат вполне петербургский) ежегодно приезжает миллион туристов.

Тяжба за священный суверенитет между олицетворёнными в государствах нациями (выученными на своих «исторических справедливостях») решается лишь фактом применения силы или фактом обидного для обеих сторон компромисса.

Но когда взгляд во времени обращён в будущее, а интересы людей признаются соразмерными интересам государств, тогда получается найти решение, оптимальное для всех. Увы, такое решение – всегда нетривиально.

Другой остров: рассуждение по аналогии

Обернёмся на тот остров, который не так давно был полуостровом. Перспективы «окончательно решённого», но очевидно межеумочного положения Крыма в политическом пространстве свелись, похоже, к единственному ожиданию: российское или же украинское государство рухнет быстрее под бременем внутренней деградации. Кто продержится дольше – того и Крым.

Текущих оценок ситуации, собственно, всего две: или «проблемы нет» – или же это неразрешимое трагическое противоречие на десятилетия[8]8
  Впрочем, временами заявляют ещё о том, что хорошо бы провести какой новый референдум. Т. е. как 51 % жителей решит – тому и Крым, а 49 % должны смиренно согласиться, собрать свои котомки и уйти, куда глаза глядят. Тогда-то, мол, благоденствие и наступит.


[Закрыть]. В логике «исторических справедливостей» на лучшее рассчитывать и не приходится. Но если видеть перед собой хотя бы «аландский прецедент» и верить в способность государств несколько поступаться амбициями, то путь к поиску решений может быть открыт.

Два ориентира достаточны, чтобы при наличии доброй воли взяться за «неразрешимые противоречия»:

а) признание необходимости особого статуса Крыма;

б) признание того, что права и интересы жителей Крыма (а также перспективы развития полуострова) можно расценивать выше забот о неколебимости государственных суверенитетов.

При таком подходе юридические решения не обязаны придумываться сразу и навсегда; приближаться к позитивному результату можно последовательно, шаг за шагом снимая напряжение и облегчая жизнь крымчан. Определённые шаги потребуют согласованных российско-украинских решений, но многие Россия способна совершать и в одностороннем порядке. Можно вообразить, например, такую последовательность действий:

• Признание того, что проблема Крыма и нормализации жизни крымчан существует.

• Признание за крымчанами права быть гражданами как России, так и Украины; права придерживаться разных мнений относительно государственной принадлежности Крыма и не быть за это преследуемым.

• Совместная с Украиной (в перспективе планирования последующих шагов) работа по снятию ограничений с крымчан: «крымская прописка» в паспорте перестаёт быть ограничивающей в международных передвижениях, пропускной режим упрощается, перестаёт действовать административное/уголовное преследование со стороны Украины за посещение Крыма и т. п.

• Признание права украинских граждан, живущих в Крыму, в уголовных делах быть судимыми украинскими судами по украинским законам.

• Обсуждение особого статуса Крымской автономии с особым гражданством, носителями которого могут быть как российские граждане, так и украинские. Синхронизация основных положений о крымской автономии в российском и украинском законодательстве.

• Фактическое введение крымской автономии в действие (с правом установления особой таможенной зоны, с правом крымского парламента утверждать или не утверждать общероссийские/общеукраинские законы и т. п.).

При подобном ходе событий наиболее задевающие государственное самолюбие вопросы смогут решаться в рабочем порядке, утрачивая остроту. Из зоны конфликта надолго отчуждённых друг от друга стран и народов автономный Крым невольно окажется зоной их интенсивного сотрудничества: ведь здесь будет насущной потребностью постоянно сближать и согласовывать интересы граждан, государств, предпринимательских проектов, международных программ и т. д.

Конечно, это всего лишь образ возможного подхода, а не реальная политическая программа. Я отдаю себе отчёт, что судьбы стран зависят не от сочинения изящных проектов, а от раскладов политических сил, чьих-то последовательных усилий и стечения обстоятельств.

Но хорошо бы нам в серьёзных делах не поддаваться иллюзиям «окончательных решений» и «неразрешимости противоречий», не принимать за них отсутствие доброй воли, инерцию мысли и неготовность к действию. Иначе мороки «исторических справедливостей» надолго будут средой наших печальных блужданий.

Дети пишут учебник истории

Тридцать лет назад новосибирский профессор Юрий Троицкий загорелся желанием привлечь крупных сибирских учёных к разработке новых подходов в преподавании школьных предметов. Во многом это удалось, и к началу 1990-х годов сложилась уникальная лаборатория «Текст», объединившая ряд выдающихся филологов, историков, математиков и большое число учителей из разных городов.

Сотрудники лаборатории исходили из того, что гуманитарная наука на школу должна влиять не бесконечными пересмотрами сюжетно-тематического планирования, а созданием условий, меняющих тип деятельности школьников. А потому и оформляться не через программы, а через методы учебной работы (которые в свою очередь должны меняться от года к году в соответствии возрастным интересам школьников).

Название лаборатории символизировало переоценку логики взаимодействия учителя, учеников и учебного текста на уроке. Если привычная задача для преподавателя понималась как пересаживание заданного «текста» из учебника в голову ребёнка, то теперь «текст» (т. е. комплект подготовленных учебных материалов) занимал место между учителем и учениками, становился предметом совместного изучения, а не выучивания.

В собственной технологии исторического образования Ю. Л. Троицкий постарался смоделировать на уроках в подростковых классах жанры работы историка-исследователя, его подходы к первоисточникам, проблемы критики источников и т. п.

Ребята в пятых-шестых классах, работавших по технологии Ю. Л. Троицкого, в каждой учебной теме встречались с тремя позициями, представленными в подготовленных текстах:

• современника событий («горячая» позиция включённого в действие соучастника),

• потомка (дистанцированная, «холодная» позиция наблюдателя),

• «иностранца» (удивляющееся сознание «переводчика» одной культуры на язык другой).

При этом акцент ставился не на совпадении, а на разночтении позиций хрониста или летописца (с одной стороны); историка, писателя, школьника (с другой); путешественника, торговца или паломника (с третьей). Временами эти позиции дополнялись четвёртой – ролью пересмешника, сатирика или карикатуриста на исторические темы.

Предварительной задачей учителя было подготовить соответствующие комплекты документальных фрагментов с учётом двух принципов: их противоречивости по содержанию и разнотипности по жанру (карта может соседствовать со словесным описанием, репродукция – со статистикой, дружеское письмо – с законодательным актом).

Так история из плоскостной и чёрно-белой становилась объёмной и многокрасочной. Безапелляционность уступает место любопытству, сомнению и балансу аргументов.

Характерный жанр в пятых-шестых классах можно было назвать так: «Мы пишем учебник истории». Ребята размышляли над противоречиями определённой темы, и готовили для будущих читателей (гипотетических или реальных) учебник по ней, где излагали согласованную между собой версию событий, стараясь представить её убедительно, интересно и доходчиво.

В такой работе школьникам становились понятны как обоснованная вариативность (а порой и альтернативность) трактовок исторических событий, так и представления о достоверности/недостоверности, доказательности/абсурдности тех или иных утверждений.

Химия и алхимия исторических текстов

За прошедшие четверть века Юрий Львович Троицкий стал автором многих проектов для всех ступеней образования, в разной мере воплощавшихся в практике[9]9
  Свой подход к перестройке гуманитарного образования Ю. Л. Троицкий и его коллеги постепенно назвали «Школой понимания». Некоторые её особенности они формулировали, например, так: «Навыку репродуктивной педагогики ˝Школа понимания˝ противополагает вкус. Наличию или отсутствию вкуса, степени его развитости решающее значение принадлежит не только в области эстетического воспитания. Приобщение к любой сфере культурной деятельности означает наращивание ценностной шкалы суждений, углубление интерсубъективной обоснованности субъективного мнения… что входит необходимой частью в то, что может быть названо культурой предметного мышления».


[Закрыть].

В одной из недавних своих работ (связанных скорее с вузовским образованием) Ю. Л. Троицкий предложил такой «атомарный» анализ материи любого «исторического» текста:

– Факты (данные, которые нам известны из первоисточников) —

– Аргументы (то, за счёт чего мы эти данные проверяем и обобщаем) —

– Мифемы (архетипические образы восприятия истории) —

– Идеологемы (средства рационального управления историческим сознанием).

Установление пропорции этих «атомарных составляющих» позволяет на «химическом» уровне достаточно легко представить, чего мы должны ожидать от того или иного исторического сочинения.

Рискну продолжить эту мысль в виде менее ответственной метафоры; попарная связь указанных типов «атомов» даёт и своего рода «молекулярную структуру» для четырёх «химически чистых» отношений к пониманию истории:

• «научная история» – то, что уже понято (рациональная история, «история фактов», результаты критического анализа источников) – данные × аргументы;

• «нормативная история» – то, как должно понимать (сакральная история, «история монументов») – мифемы × идеологемы;

• «теоретическая история» – в какой логике мы что-то можем понимать (исторические концепции, «история понятий») – аргументы × идеологемы;

• «живая история» – то, как сама история «понимает нас», за счёт каких средств нас формирует («история артефактов», символическое пространство истории) – факты × мифемы.

Болезнь или лекарство?

Евгений Валентинович Медреш, учитель истории и директор харьковской гимназии «Очаг», передавая одну из своих статей в наш педагогический журнал, посвятил её киевскому коллеге, преподавателю физики: «В том, что касается истории и способов её понимания, одним из самых удивительных моих собеседников был великий учитель физики Анатолий Шапиро. В отличие от поэзии и физики история не очень вдохновляла его, скорее несколько пугала своей непредсказуемостью и негуманностью, и поэтому он был к ней внимателен и осторожен».

Не случайным было взаимное тяготение этих двух знаменитых учителей. История и физика – своего рода собратья-антиподы, подобно математике и музыке. Тех объединяет абстрактное изящество точных размерностей, а физику и историю – весомое, грубоватое, пластичное противоборство сложной реальности с пытливым взглядом исследователя, выискивающего в сумбурных движениях мироздания отчётливость, структурные узлы для работоспособной модели смысловых связей.

Один из ответов на вопрос «Что мы изучаем в истории и зачем делаем это?» по утверждению Е. В. Медреша состоит в следующем.

Душевно здорового человека от невротика отличает способность осознавать и принимать в полной мере реалии собственной жизни; он способен принять на себя ответственность за собственную жизнь и судьбу в её реальном времени, месте и событийной канве. По таким же основаниям здоровому обществу соответствует здоровое, полноценное и полноцветное осознание собственной истории. Способность воспринимать происшедшее таким, каково оно есть, опираться на факты, а не на домыслы, мнения и оценки, способность к пониманию реальности и принятию собственной ответственности за это своё понимание делает общество устойчивым и, в конечном счёте, жизнеспособным. Замена реального содержания истории «правильными», «нужными», «патриотичными» и прочими «хорошими» историческими схемами и фантазиями невротизируют и психотизируют общество, способствуя развитию в нем болезненных состояний.

Так пишет об этом Евгений Валентинович:

«Чем больше аспектов собственной жизни, включённых в исторический контекст, находится в поле осознания человека, тем более устойчив такой человек. Это можно обозначить как личностно-терапевтический и социально-терапевтический смысл изучения истории… Для того чтобы понимать, реконструировать смыслы и значения истории, мы с необходимостью должны основываться на вопросах, обращаемых к отдельным текстам истории – событиям и источникам. Тот, кто сам не ощутил труд и вкус собственного осмысления, вряд ли будет в состоянии признавать и узнавать право на подобное для другого. А ведь есть все основания полагать, что история творится именно так, как она познаётся. И в одном случае историю будут творить активные, интеллектуально и духовно трезвые и сознающие свою ответственность субъекты, а в другом…»

Из этих формулировок можно сделать довольно простой, но нетривиальный вывод о том, чему стоило бы учиться на уроках истории. А именно: описанию, осмыслению и исследованию творимой человеком жизни – далеко не только прошлой, но настоящей и будущей.

Вера в жизнь как условие понимания

Цитатой про понимание не столько истории, сколько себя и других, мне хотелось бы завершить эту главу. Принадлежит цитата Евгению Шулешко, создателю педагогической практики, сфокусированной прежде всего на задачах взаимопонимания детей и взрослых (характерно, что и главная его книга называется «Понимание грамотности»).

Е. Е. Шулешко подчёркивал в своей работе с воспитателями и учителями, что понимание в принципе не может быть проблемой чисто интеллектуальной. Что мы привыкли говорить о понимании на рассудочном уровне, но если нам на самом деле нужно не промысливать, не рефлексировать, а понимать – то рефлексия скорее способна помешать, нежели помочь; нам-то нужно уметь срабатывать на понимание в конкретной ситуации взаимодействия. Вот запись характерных для него слов:

«Интересно не столько то, как понять другого – и какие способности для этого культивировать. Самая-то важная задача – уметь приходить к взаимопониманию с самим собой. Но только общение с другими даёт нам эту возможность.

Для понимания нужна простая штука – вера в жизнь.

Если мы говорим о личностных взаимодействиях людей, то нужно понимать, что они основываются на незатейливой тайне. На надежде, что что-то может разрешиться в этой жизни. Поэтому нам интересно понимать друг друга. Дети спокойно и увлечённо живут, пока у них не отнимают веру во что-то. Как только у них веру отняли – тогда всё кончается. Если остаётся только трезвый пессимизм – то пониманию места не обнаружится.

Потому что сначала надо утвердить веру в жизнь. Если она закрепилась – будет и понимание».

Если вернуть нашу мысль обратно к историческим сюжетам, то напрашивается такая аналогия. Трезвый, внимательный и неизбежно во многом печальный взгляд на прошлое становится понимающим только тогда, когда освещён надеждой (пусть даже приправленной здравой самоиронией) в отношениях к будущему.

Глава 2. Об уважении к правовым основам образования

О самоопределении и самообманах

«Я – государственник» или «я – консерватор» – так уже много лет публично определяют свою политическую позицию большинство чиновников, крупных бизнесменов и прочих «солидных» людей нашей страны. Не вижу в том ничего дурного; скорее наоборот. Настораживает иное: с каждым годом такую позицию всё чаще принято сочетать с иронией по поводу «общечеловеческих ценностей и прочих либеральных штучек», «иллюзий демократии», «претензий на приоритет личных свобод над общественными интересами», «всяких там прав человека, навязанных нам с Запада». На общем фоне агрессивной политической риторики такие восклицания не удивляют; но насколько допустимы подобные фразы в выступлениях людей, связанных с образовательной политикой?

Да, есть основания по-разному понимать либерализм и очень по-разному к нему относиться; можно мыслить о России как стране европейских, азиатских или евразийских традиций; можно быть сторонником большей открытости или большей закрытости страны. Но требование государственного уважения прав и свобод человека – отнюдь не либеральная блажь. Можно в душе ценить или презирать Всеобщую декларацию прав человека – но вряд ли, демонстрируя к содержанию этого важнейшего документа ООН своё презрение публично, стоит продолжать именовать себя «государственником» или «консерватором». Ибо и «государственничество», и «консерватизм» как политические идеологии жёстко связаны с уважением к закону, легитимности, правовой традиции.

На положениях Всеобщей декларации прав человека основаны важнейшие международные конвенции, юридически-обязательные для ратифицировавших их государств, включая Россию; важнейшим тезисам этой декларации полностью соответствуют ключевые статьи «Основ конституционного строя» (Глава 1 Конституции РФ). А первая статья Закона РФ «Об образовании» формулирует, что «…предметом регулирования настоящего Федерального закона являются общественные отношения, возникающие в сфере образования в связи с <…> обеспечением государственных гарантий прав и свобод человека в сфере образования».

Более того: правовые идеи, производные от Всеобщей декларации прав человека, пронизывают всю систему российского законодательства в сфере образования.

Представления о правовом государстве как о государстве, «обузданном правом», где государственные интересы не вправе подавлять человеческое достоинство – это не просто одна из из возможных идеологических конструкций или политических концепций. Статья Конституции РФ о том, что «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью, а признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства» – не просто риторический узор. Это важнейший «узел» связывающий российскую Конституцию с современным международным правом, с системой национального законотворчества и с позитивной практикой законоприменения.

Разумеется, хорошо видна мера поражённости правовых отношений в нашей стране коррозией властного произвола, «телефонного права», псевдоюридических манипуляций и т. п. В этом мы не уникальны; на планете гораздо больше стран, где под подобной ржавчиной почти не видно «металла», чем стран образцово-правовых. Другое дело, что мало где в мире такую коррозию решаются вдруг подымать на щит как особую норму, как проявление национальной самобытности, источник патриотического воодушевления или гражданской идентичности.

Увы, ржавчина – как бы бурно она ни цвела и как бы пышно ни смотрелась – не заменит собой несущие конструкции государства.

Когда чиновники и политики иронизируют над правами человека и рассматривают их только как более или менее удобный инструмент демагогических манипуляций, то их «консерватизм» и «государственничество» – на деле всего лишь неуместная вывеска над революционно-радикальными убеждениями (пусть даже и неосознанными) по отношению к основам государственного строя.

Вдвойне непростителен подобный самообман в образовании.

Таков основной тезис этой главы. Далее несколько примечаний-комментариев.

О либерализме

Этому слову в новейшей российской истории и словоупотреблении хронически не везло. Оно означает слишком много разных понятий, которые, тем не менее, принято принимать или осуждать «одним чохом»:

• Бытовой «либерализм». В бытовом языке издавна либеральность используют как синоним «излишней терпимости, вредной снисходительности и попустительства».

• Либерализм персональный. У всех политиков, числившихся либералами в девяностые годы – от вождей приватизации до «либерал-демократов» – сложилась, мягко говоря, заслуженно неоднозначная репутация.

• Либерализм экономический. Российские политические либералы часто объявляли себя приверженцами «неолиберальной экономической теории» (принципам которой, впрочем, следовали весьма выборочно): в данном случае речь идёт лишь об одной из известных, но весьма спорных экономических концепций, в макроэкономике по-прежнему значительно уступающей по популярности своему главному оппоненту – теории Дж. Кейнса (успешно доминирующей в мировой политэкономии более полувека).

• Философско-политическая традиция. Все права должны быть в руках у физических лиц и созданных ими деловых организаций, а государство существует исключительно для защиты их прав и имущества – так в утрированном виде звучит базовый тезис классического политического либерализма. В постперестроечной России ссылками на мифологию такого умозрительного либерализма XVIII века оправдывалась тотальная безответственность государственных органов перед нуждающимися людьми и социальными структурами, право немногочисленных выгодоприобретателей от раздела госимущества на игнорирование законных интересов остальных граждан и т. п. Недоверие к последователям этой идеологии вполне понятно.

Ко всем перечисленным явлениям есть основания относиться в меру негативно, позитивно, нейтрально, рассудительно и т. д.

Но важно не переносить свою критичность относительно конкретных либеральных доктрин на нечто гораздо большее: на то, что вот уже более полустолетия обеспечивает основы международного взаимопонимания и внутринационального согласия в большинстве стран мира, на то, что согласовывает личностное и социальное развитие в наиболее развитых из них.

Европейская либеральная мысль, безусловно, стала одним из источников современных представлений о правах человека. Но источником далеко не единственным. (Как и для большинства правовых государств классический либерализм – лишь один из важных источников политических традиций наряду с качественно другими: христианско-демократическими, социалистическими, экологическими, консервативными).

Главный документ «широко понимаемого либерализма»: Всеобщая декларация прав человека – был создан в диалоге представителей разных континентов, вероисповеданий и политических идеологий, в сложно достигнутом согласии представителей стран, которые в тот момент маркировались как социалистические, капиталистические или развивающиеся; он стал важнейшим символическим произведением Организации Объединённых Наций, краегольным камнем её развития.

О Декларации

Вот перечень людей, в наибольшей степени причастных к авторству Всеобщей декларации прав человека, принятой Генеральной Ассамблеи ООН 10 декабря 1948 года.

Ливанский философ и православный христианин Шарль Хабиб Малик. Китайский драматург и дипломат Чжан Пэнчунь. Канадский профессор-юрист Джон Хамфри. Вдова американского президента Элеонора Рузвельт. Рене Кассен – бывший министр юстиции в «Сражающейся Франции» Шарля де Голля. Советский академик-правовед Владимир Михайлович Корецкий (он был первым заместителем председателя Комиссии по правам человека ООН с 1947 по 1949 год). Бывший узник Бухенвальда, немец-антифашист и гражданин Франции Стефан Фредерик Эссель. Два года с момента учреждения ООН эти люди и те, кто помогал им, начав с различных исходных точек, искали такие определения прав человека, на которых могло бы сойтись общее согласие.

От принципов «естественного права» французских просветителей до конфуцианских идеалов гуманности, от христианских взглядов на ответственность человека за свою духовную свободу до социалистических представлений об обязанностях общества перед людьми, от исламских норм общинной взаимопомощи до опыта Ганди, сумевшего, отвергнув кастовую традицию, обратить ценности индуизма на поддержку свободы и равноправия, от античных мыслителей до современных событиям философских работ, резюмирующих страшный путь выживания человеческого достоинства в годы второй мировой войны – все эти столь разнородные источники приводились к согласию и единству формулировок.

Всю эту работу и перечисленные имена хорошо бы вспоминать тем нынешним ораторам, которым привычно рассуждать о «правах человека как навязанной с Запада идеологии, чуждой духу русской цивилизации».

Шарль Малик представил проект Декларации Генеральной Ассамблее ООН в следующих словах:

«Тысячи умов и рук участвовали в её составлении. Каждый член Организации Объединенных Наций дал торжественное обещание добиваться уважения к правам человека и соблюдения их. Однако в чём именно заключаются эти права, нам никогда раньше не объясняли – ни в нашем Уставе, ни в каком-либо другом национальном документе. Сегодня впервые принципы прав человека и фундаментальных свобод разъясняются авторитетно и подробно. Теперь я знаю, что конкретно мое правительство пообещало поддерживать, чего добиваться и что соблюдать… Я могу вести агитацию против своего правительства, а если оно не выполнит своих обещаний, я буду знать, что за мной – моральная поддержка всего мира».

Потом на ежедневных заседаниях в течение двух месяцев делегаты рассматривали множество поправок, обсуждая каждую. Каждая статья проекта Декларации ставилась на голосование отдельно. Только дебаты по первой статье растянулись на шесть дней. «Все люди рождаются свободными и равными в своём достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства», – гласит эта статья.

Критиковали Декларацию вполне предсказуемо: всё это, мол, одни слова, не имеющие юридической силы.

Действительно, Генеральная Ассамблея ООН провозглашала Всеобщую декларацию прав человека всего лишь «в качестве задачи, к выполнению которой должны стремиться все народы и государства».

Но за следующие полстолетия шаг за шагом на этой основе принимались пакты и конвенции, уже юридически-обязательные для ратифицировавших их государств, в том числе такие фундаментальные, как:

• Международный пакт о гражданских и политических правах;

• Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах;

• Международная Конвенция о ликвидации всех форм расовой дискриминации;

• Конвенция против пыток и других жестоких, бесчеловечных и унижающих достоинство видов обращения и наказания;

• Конвенция о правах ребёнка.

Все перечисленные документы ратифицированы и нашей страной.

О действенности законов

– Где эти ваши законы соблюдают! Да посмотрите вокруг!

– А вы думаете, у них лучше что ли? Да они-то вообще…

– Пусть сначала я увижу, что этот закон соблюдают, а потом уже подумаю, соблюдать ли его мне…

В этих столь привычных формулировках звучит отечественная традиция даже не правового нигилизма, а своеобразного правового утопизма: веры в то, что только наглядно и повсеместно действующий закон (за неисполнение которого следует неминумая кара) является настоящим.

Но любой настоящий закон – прежде всего, закон для внутреннего отношения к нему самих людей. Тех, кто признаёт его значимым для себя вне зависимости от меры наказания или степени соблюдения его другими.

Только идея закона, живущая в людях и их общественных отношениях – и порождает законосообразные практики, действия и поступки.

Сначала закон оживает в людях – и только потом в государствах.

О ценностях рациональных и ценностях глубинных

В Европе правовое утверждение принципов Всеобщей декларации прав человека происходило с заметным опережением общемирового процесса.

Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свобод вступила в силу уже в 1953 году и создала особый механизм их защиты: тот самый Европейский суд по правам человека, вошедший в народный фольклор уже привычной фразой «до Страсбурга дойду!» Но, конечно же, сотни или даже тысячи дел, рассмотренных Страсбургским судом, не имели такого огромного значения для Европейского контитинента в сравнении с самим укрепляющимся в сознании людей принципом защищённости их основных прав как нормы общественной жизни.