Текст книги "Страна разных скоростей"

Увы, лишь два с половиной фильтра внимания постоянно в ходу в России по отношению к любым событиям: литературный, военно-патриотический – да ещё, пожалуй, фильтр «стёба», злобной или горькой иронии надо всем и вся, используемый как эрзац-утешение. Каждый сросся со своим.

На этих культурных инстинктах далеко не уехать.

Пора отдирать прежние фильтры от глаз, перестать ощущать себя заложниками надрывно сознаваемой истории.

Разрабатывать же любую культурную или общественную стратегию оправдано с использованием хотя бы несколько «фильтров», с опорой на сочетание нескольких традиций.

 
«А мы всё ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса».
 

Эти две строки Высоцкого часто смотрятся подходящим эпиграфом к нашей жизни. Дальнейшие тезисы сформулированы вроде бы утвердительно – но это не ответы, а скорее проблематика тех вопросов, к которым пора подбирать решения. Они не произвольны, а подсказаны тем русским культурным наследием, которое мы с вами вспоминали.

Подобных смысловых нитей должно быть достаточно много, чтобы начинать создавать ткань обнадёживающих и относительно рациональных образов российского будущего. Рациональных не только в смысле логичных и посильных, но и возможных в качестве предмета широкого согласия, предмета договорённостей между людьми, которые мыслят очень по-разному.

Попробуем взглянуть дальше событий ближайших лет, когда заведомо будет много дурного и мало осмысленного. Начнём намечать дальний горизонт, который важно удерживать взглядом уже сейчас, чтобы сохранить прямую осанку, веру в оправданность усилий, не пропускать те моменты, когда можно отталкиваться от наклонных плоскостей; не только отбиваться от обстоятельств, но и последовательно добиваться чего-то.

Сюжет первый. Домой

…У нас теперь вроде бы даже гранты выдают для финансирования исследований на тему «Пути России». Хотя почему-то никому не приходит в голову размышлять о «Путях Франции», «Лыжне Норвегии», «Трассах Бразилии» или «Хайвеях Китая», а с осмысленным развитием у этих стран получается заметно лучше.

Мне же чаще слышится другой напев, эмигрантская строчка: «…Вернуться в дом Россия ищет троп».

Едва ли не большинство населения страны ощущает себя словно в парадоксальной эмиграции, изнанной из дома на какие-то «пути», наблюдает происходящее как через стекло застрявшего в тупике вагона. Пора возвращаться. Уходить с большой дороги и сворачивать к дому.

Ориентиры образования: многоликие и поисковые. Уже не будут срабатывать никакие «золотые списки из 100 главных произведений, обязательных к изучению» и т. п. (как бы государство их не сочиняло и не продавливало). Будет востребовано иное: множество разных входов в пространство русской культуры. Наряду с вариативностью возможных встреч с русским культурным наследием, важен и поисковый, исследовательский их характер. Такой ход дела по-настоящему сможет помочь и восстановлению связности и актуальности самой национальной культуры.

Ведь открытость культуры – мера её жизнеспособности.

Залог взаимопонимания людей, встречавшихся с разным, научившихся разному – не в усвоение всеми одного «золотого списка», а в том, что разные стороны русской культуры переплетены между собой; тот, кто углубился в одни её аспекты, найдёт точки соприкосновения с теми, кто воспитывался на других её сторонах.

Почему-то одни и те же люди требуют списков обязательных к изучению произведений (а то ужас как всё погибнет!) и цитировать Тютчева про «умом не понять… в Россию надо просто верить» и пр.

Как раз тот самый случай, когда надо просто поверить.

Не страна дедов, а страна детей. Про прошлое мы уже не договоримся (по крайней мере, как представители нынешних поколений). Многим из нас никогда не договориться и про общие ценности, пределы допустимого и запретного и т. д.

Но мы можем договариваться о делах наглядных, значение которых понятно всем: обсуждая Россию как страну, обращённую к детям. Как детям рядом с нами живётся? На что они могут надеяться? Какой дом, город, область, страну мы им оставим?

Не «страна дедов», а страна детей и внуков. На это сложно переключаться, но самое время.

Вот – страна «от дома до работы», страна «где пьют и зарабатывают», «пашут и отрываются», где что-то истерично чтят и нечто настойчиво ниспровергают.

А вот – страна, уютная для детей, удобная для семейной жизни и воодушевляющая возможностями состояться в завтрашнем дне.

Каждый может оценить меру необходимых усилий для смены пейзажа.

Страна взрослых. Но страна для детей – это обязательно и страна взрослых. Тех, кто ответственно укрепляет общий с детьми житейский мир и демонстрирует образ достойной взрослости.

Пока же детей в России окружает подростковый мир старших поколений: подростковый максимализм, утопизм, страсть к фэнтэзи, жажда простых решений, пафос «своих-чужих» и пр. Минимум чьей-либо ответственности и «кроме мордобитиев, никаких чудес».

«Высокая словесность» здесь помогает плохо. Классическая русская литература – культура мятежной юности, скорее романтическая по своему настрою (как, впрочем, и большинство европейских литератур Нового времени), культура высоких рискованных ставок и малой ценности ещё не сложившейся жизни (не говоря уже о жизнях чужих).

Но даже до этой юношеской культуры общество сильно не дотягивает, всячески лелея в себе инфантильность семиклассника.

Приходит пора взрослеть. Всех этих заполонивших общественное пространство пенсионеров с подростковыми комплексами, старух Шапокляк, грезящих мелкими пакостями, всяких юношей бледных со взором горящим – задвигать в подобающие им цирки и богадельни. Потребуется упорно создавать, разворачивать такое общественное пространство, в котором разговаривают взрослые люди о взрослых вещах.

Или, изображая вечный подростковый бунт, стареющее российское общество продолжит заваливаться в старческий маразм – или всё-таки соберётся с умом и начнёт демонстрировать черты взрослости.

Человек у себя на родине. Именно так: на родине с маленькой буквы. Не вообще в державе, а в своей стране – тех масштабов, которые человеку близки по складу биографии. Где он находит то, что для него лично дорого.

Вряд ли имеет хоть какую-то ценность нынешнее «патриотическое воспитание» – как надежда вселить рвение отдавать жизнь за начальство; куда нужнее воспитание людей, умеющих жить у себя на родине и намеренных сделать её более достойной для жизни. А самих себя чувствовать в связи с этим достойными людьми.

Следом за обустройством своего дома приходит черёд для восстановления общественного пространства вокруг, для взаимопонимания и самоуправления – вещей, так трудно пока приживающихся даже в головах.

Экономика согласия: домашнее измерение. У многих на слуху сочетание слов «устойчивое развитие».

Обыденное восприятие термина понятно: «Это когда сохраняем всё, как есть, а ещё немного развиваемся»; многим мила подобная перспектива: неплохо бы выбираться из нынешнего общественного тупика, но без заметных потрясений.

Но понятие это куда менее тривиально; оно складывалось в ходе множества международных научных диалогов и опирается на обширный опыт радикальных социально-экономических перемен.

«Устойчивым развитием» обозначили задачу перехода от общества-завода, общества, мыслящего в логике «производство-потребление», к обществу, «живущему в своём доме» и о своём доме заботящемся. Оно запускается движением не «вперёд», а «вглубь и вширь» – не консервируя, а радикально преобразуя фундаментальные основы жизненного стиля.

«Устойчивое развитие» понимается как принцип отношения к жизни, основанный на открытии возможностей развития для каждого (причём не столько «равных» возможностей, сколько вариативных, почти индивидуальных). При этом резко меняются и структуры производства, и отношения местных сообществ к экономике, образованию, пространству жизни. И, главное – резко расширяется круг лиц, чувствующих на себе ответственность за то, что происходит рядом с ними.

Так понятию экономики возвращается его изначальный, ещё античный смысл: от науки о зарабатывании денег она «переосмысливается обратно» как культура обустройства «домашнего» пространства (и в малых, и в очень больших масштабах).

Для нас речь идёт не о выборе экономической стратегии, а о возможном принципе оценивания любых стратегий; способе выбирать меру их «социалистичности», «консервативности», «либеральности» и т. п.

Мы ведь убедились, что доллары-то сами по себе не помогут. Прошедшие годы относительного финансового изобилия оставляют страну ещё более изуродованной, чем она была до нефтеденежных дождей.

Не пора ли видеть в экономических моделях не идеологии и знамена, а инструменты? Которые больше или меньше способны помочь в обустройстве дома.

Сюжет второй. Паритеты и договоры

Демократия как практика жизни. Россия никогда не жила при демократии, но уже успела выработать к этому слову устойчивую аллергическую реакцию.

Увы, другого слова не будет. Речь ведь не про власть большинства над меньшинством (или наоборот) – а про умение решать возникающие проблемы методом диалога, выяснения интересов друг друга и достижения согласия.

Нам доступны три способа решения проблем: договариваться между собой – подчиняться тому, кто «круче» – или тихо ждать, что всё разрешиться как-то так, без нашего участия.

Приверженность первому способу и означает демократию.

Не будем предаваться иллюзиям. Никакой великой демократической России мы при жизни не увидим. Но добиваться паритета бюрократических сил и демократических практик, административной жестокости и человечности, безразличия к людям и уважения к ним – можно и должно.

Конечно, и без того слаборазвитые демократические традиции в стране сегодня задавлены тотальным триумфом административного аппарата. Но даже когда давление ослабнет – сможем ли мы этим воспользоваться? Чтобы потом добиваться хотя бы переменных успехов по существенным поводам, нужна заранее разработанная мускулатура.

Каркас вместо пирамиды. Разброд и шатание – или вертикаль власти. Уход от этой дилеммы выглядит необходимым условием выживания для страны. Нужно что-то прочное, но гибкое, сильное, но внимательное, разнородное, но равноправное.

Каркасная структура вместо пирамиды.

Сверху ничего в России уже не улучшить. Страна доцентрализовывалась до той степени маразма, что государственный аппарат, похоже, способен ныне только распределять и разрушать (ну и в меру сил над кем поиздеваться).

В «низовой» порыв самоорганизации инертных масс населения (или их внезапное просвещение) тоже не чересур верится. А про совсем жалкую нынешнюю «элиту» даже вспоминать как-то совестно.

Диктатура сверху, жажда её повалить, инертность «электората» или его ожидаемый повсеместный бунт – всё это внешняя обстановка, дополнительные условия задачи, но не те данные, которые помогут решению.

Решения смогут обнаруживать на среднем уровне. В «узлах» возможного горизонтального каркаса – среди широкого круга людей, привыкших брать на себя ответственность.

Понятно, что никакая полнота власти им не достанется; что всё это будет не вместо, а вместе: и действующие круги ответственных людей, и ржавые иерархии, и эмоционально-манипулируемые толпы, всегда готовые качаться от «ура» к «долой» и к «дайте мне». (А также разнообразные бандиты и мародёры на всех уровнях – «вишенкой на торте».)

Потому нагрузка на «людей каркаса» будет тройная: поиск друг друга, налаживание сотрудничества, общие усилия по решению сверхсложных проблем – только одна часть забот. Но ещё и блокирование негатива, идущего с централизованных верхов, минимизация сваливающихся оттуда бед, отвоёвывание фактических полномочий (часть вторая). И третья часть: культивирование практик поддержки для представителей аморфного населения, для тех, кто ещё далёк от самостоятельности и ответственности.

Возрождение федерации. России это слово досталось нечаянно, по советскому наследству. После стихийной федерализации-феодализации 1990-х всё свернулось обратно, в сверхцентрализованную «недоимперию». Теперь федерацию потребуется создавать уже осмысленно – и не с нуля, а с отрицательных величин.

Из редко вспоминаемых тривиальностей: федерация – это союз самобытных стран; государство состоящее из совокупности меньших государств, каждое из которых способно к самостоятельности.

Даже если отбросить проблемы борьбы за власть и полномочия – большая часть административно нарезанных российских областей мало напоминает хотя бы претензию на какую-то цельность и самостоятельность.

Превращение российского государства в федеративное – задача столь же непростая, сколь и необходимая к разрешению.

Но её решение – это и наш шанс на здравый компромисс между приватизаторами централизованной «вертикали» и теми людьми, которые что-то могут менять в стране к лучшему.

Компромисс можно формулировать хоть бы и так: вам «недоимперия» без демократии, а людям – их автономные внутрироссийские государства. И если верхний уровень российской державы почти неизбежно останется диким, циничным и как бы «имперским», то за адекватность, демократичность и вменяемость базового уровня государственности вполне можно побороться. (Вероятно, не Бог весть как много демократии найдётся и в верхах американской или индийской политики. Но вот «этажом ниже» «государственные люди» уже резко перестают быть всесильны перед лицом местных сообществ, традиций, законов, интересов и т. д.).

Когда-то «опричнину» отделяли от «земщины»; теперь пора бы поступить наоборот: отделить «земщину» от «опричнины» и убедить ту в земские дела не соваться.

Фанфарами, танками, доходами и знамёнами «великой державности» при этом можно восхищаться или ужасаться; но надо добиться, чтобы центральная власть знала своё место и не зарилась на чужое.

Место на карте и стрелки на компасе. Россия убедительно показала, что европейской страной не является; иначе с ней вряд ли случилось бы то, что случилось. Но столь же трудно не заметить, как бодро взятый «антизападный» курс тянет государство к вероятному краху в обозримой перспективе.

Придётся отказываться от привычки путать связность и принадлежность. Канада, Аргентина, Южная Корея – отнюдь не европейские страны. Но отчего-то там никому не приходит в голову с пеной у рта доказывать свою неевропейскость и культивировать ненависть к Европе. Скорее наоборот[43]43
  Есть странное чувство, словно «воинствующее безбожие» советской эпохи решили с внутренних целей перевести на внешние; потоки клеветы на христианскую церковь в России переадресовали к остальным странам христианского мира. (Только ведь если долго убеждать своих соседей, что они враги, то они постепенно поверят и будут как минимум со всё большей опаской и брезгливостью смотреть на твою страну. Разубеждать придётся долго.)


[Закрыть]. (Вот у Зимбабве, действительно, подход ближе к нашему).

Если же разворачивать страну больше на восток, чем на запад (что, возможно, правильно), то вряд ли получится без европейцев это сделать. Быть владельцами широкого европейского выхода к Тихому океану заметно перспективней, чем служить представительством Северной Кореи на Балтике. Да и удержать безлюдный Дальний Восток с опорой на европейские проекты куда больше шансов, чем без оных.

И ещё одно географическое замечание. Быть может, вместо привычных ожиданий «ветра свободы» с Запада, мистических или геополитических откровений с Востока нам стоит повернуться на девяносто градусов?

Россия лишь в какой-то мере – Запад, в какой-то – Восток, но вот Север – по полной программе.

А у людей Севера есть много актуальных для нас привычек. Север – это умение всюду успевать, никуда не торопясь. Это привычка к вдумчивости и внимательности. Это память о необходимости согласия и сотрудничества (ведь, враждуя, на Севере долго не проживёшь; да и в одиночестве долго не протянешь). Это и образ мира без тесноты и границ.

Быть может, поумерив не так уж свойственный нам южный темперамент, на том и подводить географические выводы?

Сюжет третий. Страна многих обликов и возможностей

Россия – страна бесконечно разнообразная, Россия – страна возможностей. Как-то так?

Или напротив: Россия – страна однотипных городских районов, схоже вымирающих деревень, единообразных чиновных кабинетов и инстинктов, унылолицых блюстителей закона, шаблонных моделей поведения, стандартных жилплощадей и дачных участков; страна, где всех держит прописка, где ни у кого нет денег никуда доехать (да и некуда ехать, кроме как к родственникам раз в пять лет), где все просёлки давно заросли, а самолёты летают только в Москву, где в «социальных лифтах» электричество отключено за недоплату, активные люди – явно бельмо на глазу для окружающих; Россия – страна безнадёги?

Страну возможностей, страну многообразия не создать простой поддержкой разных местных «самобытностей». Страна засветится, когда в каждом обжитом месте будут пульсировать, соединяться, обновляться различные культурные традиции, а перед каждым жителем будет открыты деловые, культурные и образовательные сообщества из многих мест.

Карта «страны возможностей» выглядит не разделённой на разноцветные лоскуты, а переплетённой разноцветными нитями. Чтобы они проступили на этой карте, грамотная разведка и эффективное использование культурных ресурсов становятся значительно важнее выкачивания ресурсов нефтяных.

* * *

…В стране нарастает холодная гражданская война, фронты которой пройдут ещё непредсказуемо. На границах бьётся война подлая и вполне горячая. Мир ещё только начинает свыкаться с мрачным образом России, и даже если российская политика притормозит в своём безумии, ещё многие годы отношение к нам будет только ухудшаться.

Хотя уже сейчас мало найдётся стран, где бы у людей было так плохо с доверием друг к другу и к самим себе. Как повернуть на полувоенном фоне от инстинктов взаимоуничижения – к уважению человеческого достоинства, к непривычному налаживанию практик взаимомощи? Достойный образ возможной завтрашней России – это ведь и более достойный образ самих себя уже сегодня.

Россия выходит из эпохи постмодерна, и, соответственно, из элитарно-китчевого, высокомерно-вульгарного отношения к жизни.

Людям вновь придётся отвечать на жизненные вопросы до боли всерьёз.

Хорошо бы научиться отвечать на них в согласии с голосом совести, с ощущением умных усилий, с радостью от успешной помощи друг другу.

В этой связи нам может пригодиться некоторое обновление культурных ориентиров – о чём мы и беседовали в этой главе.

Глава 4. Страна разных скоростей

Представим себе три типа обращения с общественной мыслью, различающихся не по содержанию, а по стилю поведения – ведения мысли.

В одном случае ваш собеседник, представляя некий круг идей, с интересом всматривается в окружающих, в рассказы и доводы оппонентов, ему любопытно узнать что-то новое и неожиданное для себя; за его открытостью просвечивает внутренняя уверенность в неслучайности своих убеждений, укоренённость взглядов в жизненном опыте; критику своих воззрений он склонен рассматривать как повод для их развития.

Оратор второго типа защищает заданную идейную позицию в силу обязанности, не особенно за неё переживая; вменят по должности противоположную доктрину, столь же благодушно будет отстаивать её.

А вот в третьем случае обстановка выглядит менее психически здоровой. Ваш собеседник от реплики к реплике занят «накачиванием» самого себя верой в исключительную правоту своей позиции. Тональность обращения может быть разной (яростной, иронично-язвительной, надменно-поучающей, доброжелательно-извиняющей), но единственная его задача – не дать в обиду те убеждения, в надёжности которых сам он не очень-то уверен. Его позиция жизненна в том смысле, что давно слилась с его самосознанием, принята в привычной социальной среде, делает комфортными размышления человека о своём месте в мире. Но она остаётся бутафорской, поскольку за ней нет надёжной правды личного опыта, а потому последствия столкновения удобной для человека системы взглядов с неудобной реальностью не совсем предсказуемы.

Вероятно, расцвет именно третьего стиля интеллектуальных бесед объясним исторически. В годы перестройки миллионы советских людей внезапно оказались перед необходимостью выбора мировоззрения – и большинство осуществило его на негативной основе: буду придерживаться таких-то взглядов, потому что противоположные мне точно не по душе. Воззрения выбирались разные, но популярность их оказывалась пропорциональна тому, насколько спокойнее человек мог спрятаться за «объясняющей силой» концепции от реального мира, от сложности совершавшихся вокруг событий; получить от своих новых воззрений индульгенцию на право неучастия во всём, кроме самообеспечения.

Прошла уникальная в истории волна «выбора веры»: «веры» принимались многими людьми не как своды определённых моральных правил, а как поводы гордо и обоснованно отказаться от любых моральных императивов, равно как и от усилий к изменению жизни вокруг. Отсюда – неснимаемые шоры, потеря слуха, потеря обзора, сужение взгляда до прищура, а голоса до попыток направленного внушения «Слушай, что я говорю тебе!»

Факт «плюралистической» множественности односторонних концептов за тридцать лет лишь сплёл из них непробиваемый диковинный конгломерат, массовые джунгли слепоглухонемого переругивания; органической частью этих джунглей оказался и слой «экспертов-интеллектуалов», годами тянущих каждый свою ноту.

Такова необходимая преамбула к этой главе.

Теперь попробую сформулировать её краткое содержание.

Первый тезис. У того печального положения дел, в который плавно проваливается страна, большой список причин. Но в отсутствии даже гипотетического просвета во взглядах на будущее России ключевая проблема – не только реальные обстоятельства, но и паралич общественной мысли. И с ним можно пытаться справиться.

Второй тезис. Наша страна живёт в общественных укладах различных типов – так дела будут обстоять и через двадцать, и через пятьдесят лет. Но монологические концепции выработали привычку к поиску тотальных решений: в единой логике для всей страны. Провозглашаемые цели и ориентиры подобных реформ в лучшем случае адекватны социальным слоям и сообществам одного уклада жизни и неадекватны всем остальным, разрушительны для них. На мой взгляд, уже не предвидится таких тотальных решений (кроме решений по отмене прежних тотальных глупостей), позитивные последствия которых для одних общественных слоёв перевешивали бы негативные последствия для многих других и не вели бы страну в целом к дальнейшей деградации.

Третье утверждение. Как научиться вместе жить по-разному и при этом меняться к лучшему? – таков ключевой вопрос русского будущего. Он связан с переходом от традиций отчуждённости и взаимной подозрительности к практикам доверия и взаимной поддержки между людьми, обладающими качественно разным жизненным опытом и мыслящими по-разному.

Четвёртое утверждение. Именно успех в становлении практик и норм взаимоподдерживающего развития разных укладов жизни может определить место России в завтрашнем мире: ибо драма нарастания социальной сложности – общемировая проблема, и многие (если не все основные) конфликты общественной жизни развитых стран связаны именно с этим. Не нефть и не «духовность», не экономика, технология или геополитика, а значимые для всего мира общественные практики могут стать вкладом России в XXI век. Увы, не потому, что Россия более готова к ним, чем другие страны (во многих отношениях наоборот); но именно для российского общества эта задача становится условием и мирного развития, и самого национального выживания.

Дальнейший текст можно рассматривать в качестве комментария к этим четырём утверждениям.