Текст книги "Сонник Инверсанта"

Глава 9 Тяготы Бытия и Жития…

Сначала я даже не понял, что он делает. Опираясь о древесный ствол, человек пытался присесть и каким-то вычурным движением гладил траву. Так учитель танцев, покачивая кистью, управляет кружением пар. Но на учителя танцев этот великовозрастный, обряженный в костюмную тройку юннат отнюдь не походил. Подобно механическим манипуляторам, пальцы его смыкались, захватывая траву, вырывали ее целыми клочьями и слепо подносили к лицу. Всякий раз человек удивлялся, что опять поднял что-то не то. В конце концов, изогнувшись всем телом, неимоверным усилием он выудил из травы очки – вполне солидные с оправой из желтого металла, радостно и громко икнул.

Мне стало все ясно. Интеллигенция. Причем в финальной стадии своего умственного декаданса. Наверняка какой-нибудь доцент или как минимум кандидат. Отметил день рождения какого-нибудь Лобачевского и с непривычки сомлел. Это тоже было до боли знакомо, и ноги мои сами собой сошли с тропы. Придержав мужчину за плечи, я помог ему напялить на нос очки. Он мутно попытался сконцентрировать на мне взор и в два присеста родил:

– Пси… Псибо…

Смеяться не следовало. По себе знаю, иной раз в подобном состоянии одно слово – уже подвиг. А в его ученой головушке было наверняка тесно от многостраничных интегралов и дифференциалов, от пси и сигма констант.

– Соберись, кандидат! – я осторожно похлопал его по спине. – Домой, парень! Нах хаус, ферштейн? Тебе надо домой!

Голова его мотнулась, изображая понимание. Что и говорить, парень был головастый.

– Проваляешься тут ночь на травке, поясницу застудишь, – продолжал я стращать мужчину. – А в пояснице, считай, все самое важное – почки, селезенка, пузырь мочевой. Так что ноги в руки – и геен нах хаус!

– Дак ведь это… Ихь хабе, на-ко… – пробормотал этот полиглот и, оторвавшись от березки, робкими шажками вставшего впервые младенца заковылял по грешной земле.

– Нах хаус! – повторил я голосом доброго наставника, вмораживая эти слова в память кандидата, словно машинную программу.

На миг возникло искушение проводить человечка до дома, но тотчас нашлись и свои серьезные возражения. Во-первых, представилась дородная женщина в фартуке, поджидающая своего ненаглядного со скалкой в руке, а, во-вторых, на меня снова могли налететь лихие разбойнички, и в таком случае я просто подставил бы этого бедолагу под чужие пули. В общем пусть себе бредет, а там уж как судьба распорядится. Приведет в лоно семьи да еще в очках и с часами, значит, так тому и быть, – значит, хороший человек и есть у него наверху ангел-хранитель. А нет, так и я не сумею ничем помочь.

Отвернувшись от уходящего зигзагом кандидата, я вновь возвратился к собственным проблемам. Сторонние судьбы нередко преподносятся для сравнения – грешникам на зависть, праведникам на печаль. Вот и захотелось чуточку опечалиться, озадачить себя маленьким вопросом: плохой я человек или хороший? Потому что, если хороший, то не совсем понятно – почему на меня свалились все эти напасти? А если плохой, то что же такого ужасного я совершил?

Впрочем, проступков в моей жизни хватало. Те же учителя количеством не менее дюжины не раз и не два заявляли, что перед ними не просто маленький забияка, но самый настоящий садист. К слову сказать, искомые садистские наклонности во мне усматривали многие люди, хотя за все свои отроческие годы я не придушил ни одной кошки, не расстрелял из рогатки ни одного голубя и ни одного воробья. Я и на крики учителей предпочитал отвечать скорбным молчанием, отчего их начинало попросту трясти. Они срывались на визг, размахивали в воздухе указками и кулаками, а я продолжал безмолвно глазеть на них, что, вероятно, истолковывалось, как хамство высшего пилотажа.

Был случай, когда уже в студенчестве, нас за какую-то чепуху принялся разносить руководитель практики. Все дружно отпирались, кое-кто откровенно посмеивался, я же молчал и просто глядел на инженера, что довело его до высшей степени накала. Остановившись напротив меня и опасно раскрасневшись, он принялся читать мне мораль – да так грозно, что я почти уверился в скорой потасовке. Помню, даже мои друзья были крайне удивлены, что из всех студентов инженер выделил именно меня – самого скромного и молчаливого. Хотя, возможно, в чем-то он был прав. Не удостаивать собрата ответом – тоже по-своему жестоко. Оттого и сыпались на мою голову шишки от разновеликих начальников. Набычившись, я молчал, и мое молчание истолковывали, как надменную грубость.

Уже много позже я понял, что меня подводили глаза. Они от природы не умели лгать, не умели сохранять нейтральное свечение, и люди это, конечно, видели…

Споткнувшись, я чуть было не рухнул на землю. Пройдя еще несколько шагов, снова зацепился ногой. Присев, я пошарил рукой. Какой-то шутник, должно быть, сменив катушечный магнитофон на кассетный, пробежался по парку, петляя между деревьями, на ходу разматывая глянцевую ленту. Да и куда, прикажете, ее девать? Две больших катушки – уже километр. В данном же случае катушек, верно, хватало. Местами хитросплетение магнитной пленки напоминало гигантскую паутину. Уже начинало смеркаться, но эту поблескивающую мишуру было еще хорошо видно.

И вспомнился рассказ приятеля о растяжках, которые они с тщанием высматривали в джунглях чужой страны. Самое последнее дело – зацепить ногой такой проводок. Потому как не знаешь, что последует в следующую секунду – откуда и чем рванет. Если это обычная граната, то есть шансы нырнуть в кусты и отползти подальше, но чаще они натыкались на мины-лягушки или шариковые мины направленного действия. Первая умело калечила, вторая в состоянии была в один миг положить добрых полроты. Что и говорить – в сфере убиения себе подобных человечество достигло многих блистательных вершин, и неизвлекаемые мины превратились в первую беду любой войны – прежде всего потому, что гвоздили всех без разбора, начиная от любопытных детишек и заканчивая почтенной старостью. Пуля – дура, а мина – стерва, и, вдосталь покатавшись по горячим точкам, приятель стал первым из первых пацифистов, люто возненавидев политиков и генералов. Думаю, попади он ногой на такую пленочку, реакция его была бы соответствующей – нырок в сторону и очередь от бедра по кустам. У меня, по счастью, подобных рефлексов не было, – я не покатился кубарем по земле, не выхватил пистолетика и даже ругаться вслух не стал. Грудью, животом и ногами я продолжал переть вперед, словно бульдозер, разрывая хрусткую ленту. Я зверски устал и я хотел спать. А потому продолжал бездумное движение, подыскивая себе место для ночлега. Это было не столь просто, однако, в конце концов, подходящее место я все же нашел…

* * *

Полуразвалившаяся беседка с лавочкой обещала вполне приемлемый покой. Вечер был теплый, и замерзнуть я не боялся. Куда больше я боялся людей, – потому и навестил этот заброшенный парк, потому и забрел в самый отдаленный его уголок.

Мятый пиджак – первый признак неблагополучия, и потому свой пиджак я аккуратно снял, использовав в качестве одеяла. Под голову положил дипломат, и прежде чем начать ворочаться, при свете выскользнувшей из-за туч луны внимательно осмотрел свой боевой трофей.

Как всякий порочный мужчина, конечно же, я тяготел к оружию. Правда, похвастаться особым боевым опытом я не мог и даже времена, когда в школьном тире мы стреляли из «ТОЗ-8» и спортивного «Марголина», припоминались мне более чем смутно. Конечно, кое-какие журнальчики я на досуге почитывал, время от времени заходил в оружейные магазины, однако данная модель была мне совершенно незнакома. Пистолет оказался довольно компактным и весьма «ухватистым», что особенно ценится в среде фанатов пулевой стрельбы. Держать его было крайне удобно – и столь же удобно было целиться. На латунной пластине, украшающей пистолетную рукоять, я прочитал надпись «POLUCHI NAKA», не подсказывающую мне ровным счетом ничего.

Выщелкнув обойму, я сковырнул в ладонь оставшиеся три патрона и сокрушенно вздохнул. Сколько их тут было, оставалось только гадать, так как во вражий автобус я пулял щедро, выстрелов не считая. Калибр был примерно такой же, как у патрона АКМ, но самое занятное, на что я не обратил внимания в пылу бегства, это странный рычажок в передней кромке рукояти. Почти как у динамометра – жмешь, и что-то там в нутряном мирке убийственного механизма складно перещелкивает. Покрутив пистолетик в руках и пару раз почесав в затылке, я, в конце концов, догадался. Загадочный «POLUCHI NAKA» был наделен самовзводом, но совершенно нестандартного образца. Не надо было оттягивать затвор или взводить курок тыльным рычагом, – стреляющий просто стискивал рукоять и тем самым досылал патрон в ствол. Далее срабатывала простейшая автоматика. Смешно, но маленькое открытие меня несколько утешило. Нет, братцы, не походил я на умалишенного! В корне не походил!…

Заснуть на уличной скамье – дело не самое простое. Особенно для человека, испорченного отечественными матрасами и простынями. А потому, несмотря на всю свою усталость, я час или два безуспешно ворочался, пытаясь выключить зрение и мозг. Увы, организм упрямо продолжал бодрствовать, и, вздрагивая от шагов полуночников, я поднимал голову над деревянными перилами, напряженно всматривался в жидкие сумерки. Тишины, кстати сказать, не было, – то и дело где-то похрустывали ветки, звенело стекло и доносились чьи-то смешки. Иногда к самому уху подлетала компания комаров, и тогда мне становилось совсем невмоготу.

Господи! Если бы они только кусались и пили кровь, но им этого было мало! Главной их задачей было вывести человека из себя. Они распевали свои комариные серенады, вытанцовывали в воздухе шейк-танец, делали вид, что удаляются, и снова возвращались. В один из моментов я не выдержал и в полусонном состоянии выскочил из беседки. Лежать долее я больше не мог и потому решительно зашагал сквозь кусты и рвущуюся магнитную пленку.

На НЕГО я наткнулся случайно. Он лежал на лужайке, свернувшись калачиком, и басовито похрапывал. Будь я в здравом рассудке, я, вероятно, удрал бы от него или, не поверив, прошел бы мимо. Но в эту минуту мне все было нипочем, и, в изумлении склонившись над маленьким, укутанным в железнодорожную шинель человечком, я даже попробовал присвистнуть. Свиста не получилось, но изумление оттого ничуть не уменьшилось.

Но, касаясь этой новой темы, задам для начала простенький вопрос: что такое – маленький человек? Вы скажете: карлик, гном, лилипут – словом, метр с кепкой и так далее. В книге рекордов Гиннесса зафиксированы коротышки в полметра, но и это доложу вам не предел. Нынешний мой найденыш был ростом в куклу сантиметров тридцати. При всем при том это был нормально сложенный мужчина – не горбун и не ребеночек – с натруженными жилистыми руками, кадыкастой шеей и сморщенным личиком сорокалетнего грузчика из гастронома. Впрочем, это я потом уже его рассмотрел в подробностях, а в первую минуту мне только и оставалось, что стоять рядом удивленно прислушиваться к богатырскому храпу этого недомерка. «Малыш» лежал на боку, подложив руки под щеку, выдавая крупноватым носом протяжные фистулы. То ли я был к чему-то подобному готов, то ли сказывалось сонное состояние, но я сходу поверил в этого человечка. Более того, протянув палец, я осторожно коснулся плеча лежащего и тихо позвал:

– Эй! Ты кто?

Шинелька заворочалась, и, перевернувшись на спину, человечек слепо потер ручищей лоб. А в следующую секунду он разразился хриплой бранью. Я вздрогнул. Голос этого лилипута был зычен и нечленоразделен. Я поневоле попятился. Нет, это все-таки должно было быть сном! В реалиях подобные типусы просто не водятся.

Попутно замечу, что я очень не люблю, когда мне попадаются лежащие на земле люди. Дело в том, что я не умею проходить мимо. С детства наделенный богатым воображением, я тут же начинаю представлять, что это кто-нибудь из моих друзей или родственников, что лежащему плохо, что совсем недавно у человека приключился инсульт или инфаркт. Словом, я задерживаюсь, я подхожу к человеку, я оказываю ему посильную помощь, и, увы, всякий раз оказывается, что человек перепил, что человек пьян в стельку и в дым. Бывало, что я помогал выбираться из глубоких луж областным депутатам (еще немного, и они бы просто захлебнулись), выволакивал из канализационного люка милиционера с набрякшим от крови лицом (он застрял там в вертикальном положении головой вниз и ногами вверх), доставал из канавы почтенного ветерана с грудью густо усыпанной медалями и орденами, стаскивал с трамвайных рельсов жениха, отставшего от своей свадьбы, и прочая-прочая. Самое печальное, что все они были омерзительно пьяны. Не однажды я зарекался останавливаться вблизи упавших, но всякий раз что-то приключалось со мной и лежащие люди притягивали меня к себе словно магнитом.

Помню, был и такой случай, когда человек рухнул на асфальт прямо у меня на виду. Упал он с такой силой, что, казалось, голова его разлетится на тысячу осколков. Он лежал, разбросав руки, и глаза его были открыты – точь-в-точь как у покойника. Но более всего меня потрясло поведение окружающих. В сгущающихся сумерках тут и там гуляли парочки, молодежь играла с пушистой Колли, кто-то неспешно катал коляску. На упавшего не обратили ни малейшего внимания. В состоянии полного ступора я прошел мимо лежащего и, с трудом переставляя ноги, поднял все свои сумки на родной этаж. Я почти не сомневался, что человек умер. Очень уж велика была сила удара. Спустя минуту, я снова вышел во двор. Кругом царило прежнее спокойствие, вдобавок ко всему какие-то спортсмены затеяли игры возле турника. Мужчина же продолжал лежать на асфальте, окостеневшим взором уставившись в темное небо. И хорошо помню, как в голову мою закралось пугающее подозрение. Я вдруг убедил себя, что живыми и пьяными все мои жертвы оказываются лишь после того, как я подхожу к ним. Не будь этого, все они были бы давно и безнадежно мертвы.

Мысль показалась мне столь потрясающей, что я решил тотчас ее проверить. На этот раз я поступил хитрее. Я не стал подходить к «трупу», а просто-напросто вызвал по телефону «Скорую помощь». Сам же занял позицию на отдалении, внимательно наблюдая за мужчиной. Если предположения мои были верны, «труп» должен был ожить. И, увы, именно так все и произошло. Стоило фарам подъезжающей «Скорой» осветить тело лежащего, как он немедленно зашевелился. Когда же выскочивший из машины доктор попытался усадить мужчину на носилки, мой «клиент» начал вырываться и пьяно выкрикивать какие-то угрозы. Впрочем, разбитую голову ему все-таки обработали, после чего брезгливо выпихнули из машины вон.

Увы, я снова стал жертвой злополучного рока, какого-то недомыслия, допущенного неведомыми мне силами. Проводив санитаров и вернувшись домой, я тотчас позвонил Димке Павловскому. На мой вопрос, вызывал ли он когда-нибудь «Скорую» для лежащих на улице людей, он ответил, что не вызывал. Он тут же и пояснил, что не вызывал по той простой причине, что они ему, видите ли, не попадались. Не попадались НИ РАЗУ! Разумеется, я ему не поверил, и мы крепко поругались. Позднее я понял, что это действительно рок. Моя судьба странным образом пересекалась с судьбами алкоголиков, Димкина же отчего-то не пересекалась. Может оттого, что к лежащим он все равно бы не подошел, да и «Скорую» вызывать бы не стал. Я же после того давнего случая еще пуще возненавидел мир. За его индифферентность, за спокойствие перед чужой бедой, за обман, которым он потчевал меня на каждом шагу, за ту же ненависть, которая, как известно, всегда являлась чувством бесплодным и глубоко нездоровым.

Как бы то ни было, но полночная моя прогулка продолжалась. Лицом сминая встречную листву, я описал по парку замысловатую петлю и вновь вернулся к беседке, где мирно почивали мой дипломат с пиджаком. Разглядев их, я ощутил неожиданное спокойствие. Наваждение поблекло и растаяло. Накатила каменная усталость, и спотыкающимся шагом я приблизился к знакомой лавочке.

Закрыть глаза и спать! Лежать до победного конца! И никаких больше вставаний и прогулок!… Рассудив подобным образом, я повалился на спину.

Сон был желанен, как никогда, и все же по-настоящему забыться мне удалось только под утро. Короткие бредовые провалы следовали один за другим. Мне снилось что-то про погони и перестрелки, кому-то я пытался объяснять, кто я и что со мной приключилось. Меня, разумеется, не понимали, надо мной грубо смеялись. В конце концов, я вспомнил про язык глухонемых, и оказалось вдруг, что я владею им в совершенстве. По крайней мере, первые же мои попытки объясниться на пальцах увенчались успехом. Теперь на меня смотрели с нескрываемым интересом. Улица Карамзина-Визирей, которую я избрал местом выступления, заполнялась все более плотной толпой. Цирковой удав вился по моим рукам, стесняя движения, медвежонок цеплялся за брючины и порывался ухватить слюнявым ртом палец, но я любил животных и безропотно сносил их домогательства. Я рассказывал про жутковатый поезд и своих преследователей, про бесценный труд, который обещал раскрыть миру глаза на собственную порочную сущность. Попутно я пытался объяснить всю относительность сумасшествия, говорил, что именно об этом писал Эйнштейн, а вовсе не о скорости света… В тот самый момент, когда я покончил с главным аргументом, доказывающим полную мою вменяемость, аудитория взорвалась бурными аплодисментами. Какие-то дамочки, истошно визжа, стали прорываться вперед, и среди прочих я увидел своих недругов из вагона – девочку Асоль с васильковыми глазами и мужчину, прячущего на груди автомат. Он прикрывал его ладонями, как выскакивающие из бани мужички прикрывают свое незамысловатое достоинство. Получалось у него это плохо, но отчего-то люди по-прежнему ничего не видели.

– Да вот же он! Вот! – я вскинул палец, указывая на убийцу. – Тот самый, что пытался меня убить!…

Люди пришли в суетливое движение, начали хватать друг друга за руки. Тех, на кого я показывал, они по-прежнему не замечали. И тогда в моих руках оказался «POLUCHI NAKA» с загадочным рычагом самовзвода. Я отчаянно боялся промазать или попасть в случайного человека, но еще больше я не хотел умирать.

Пистолет изрыгнул пламя, и я проснулся. Не от грохота, – от страха. Я боялся задеть пулей постороннего человека, и подсознательное чувство нашептывало мне, что почти наверняка я ранил кого-то другого. Даже проснувшись, я продолжал мысленно дорисовывать случившееся, припоминал, куда целил и как далеко от меня находился зловещий силуэт преступника…

Глаз я не раскрывал, но что-то, вероятно, все же видел и слышал. К примеру, шелест темной листвы и блеск растянутой между деревьями магнитофонной пленки. И что-то было еще – чужеродное настолько, что мозг отказывался фиксировать искомое, записывая в раздел несущественного.

На минуту мне показалось, что на лавочке по соседству, свернувшись калачиком, дремлет встреченный мною на поляне лилипут. Мужчина размерами с детскую куклу. Я продолжал мучиться полудремой, а человечек, как ни в чем не бывало, посапывал по соседству, иногда почесывал себя в интимных местах, переворачивался то на спину, то на живот. А чуть позже вновь наступило забвение, и уже действительно во сне я рассмотрел своего крохотного соседа, приподымающего со скамьи всклокоченную голову.

– Ох, лярвы! Крови-то сколько выпили! Цельную рюмку! – мужчина рывком сел и, словно курицу за две лапы, поднял перед собой трепещущего комара. Насекомое только что откушало кровушки, и брюшко его напоминало алую вишню.

– Отпусти, – сонно посоветовал я. – Чего уж теперь-то.

– Теперь-то и впрямь чего уж… – складно перефразировал мужичок и с хрустом оторвал у комара одну лапу. – Вот так-то будет лучше! Пусть, поганец, полетает теперь без ноги! Это навроде компенсации за кровь.

– Дурак! – буркнул я и провалился в более глубокие дремотные слои. Провалиться-то провалился, но, увы, ненадолго. Беспамятство сложно смаковать, оно всегда сиюминутно, и несусветная боль заставила меня окончательно проснуться. Нахальный кровосос примостился у меня на правом веке и длиннющим своим жалом, вероятно, пытался пробуравить глазное яблоко. По-медвежьи гвозданув его ладонью и разглядев ворох огненных искр, я открыл глаза.

А в следующую секунду я, нахмурившись, сел. Виденный мной человечек никуда не исчез. Он действительно расположился на соседней скамеечке. В коротковатой для его рук шинелишке, в железнодорожной фуражке и основательно помятых брюках он выглядел крайне несуразно. Наверное, мне следовало испугаться, но особенного ужаса я не испытал. Большеносый, в стоптанных башмаках, человечек никак не походил на анимационного монстра. Он был скорее забавен, чем страшен. Так или иначе, но за ночь со мной что-то приключилось. Во всяком случае, этого носатого гнома я уже не принимал, как очередную галлюцинацию.

Я вообще его никак не воспринимал. И потому, снова улегшись, повернулся к человечку спиной, крепко-накрепко зажмурился. Уснуть! Еще хотя бы на час или два! Уснуть, как в гамлетовском монологе!…

Стыдно, но в каком-то смысле я попросту нырял под детское одеяльце и прятал голову в песок. А самое забавное, что уснуть мне действительно удалось. На этот раз вполне по-человечески – без судорог и дрожи, без комариных укусов и омывающих душем Шарко сновидений.