Текст книги "Сонник Инверсанта"

Глава 11 Понт Эвксинский…

И снова чертов Димка показался мне убедительным. В этом не хотелось признаваться, но я действительно бежал. От тополиного пуха и ночного собачьего лая, от вездесущего мата и искусственных телешоу, от терактов и скучноватых проблем, с которыми люди шли и шли в мой кабинет. Злоба – дурное чувство, но именно она зачастую являлась главной движущей силой моих поступков. И сознавать это было вдвойне грустно, поскольку я точно помнил, что когда-то давным-давно я был совершенно иным, что доброта, наив и отзывчивость были главными чертами моего характера. Собственно, потому я и двинул в психотерапевты – не ради денег, а потому что действительно хотел помогать людям. Однако с некоторых пор я неожиданно понял, что бесконечно устал от своей работы. Более того, я потихоньку начинал ее ненавидеть. Со мной приключилась скверная метаморфоза, и то, что поначалу внушало трепет и наделяло ощущением собственного могущества, теперь вызывало одно лишь отвращение. Увы, я не умел, как Дмитрий, скользить по судьбам и лечить пациентов оптом. В судьбы своих подопечных я вынужден был погружаться с головой – и порой на опасную глубину, где очень скоро начинал элементарно задыхаться. Если вы пробовали когда-нибудь спасать утопающих, вы меня поймете. Проблемы людей были чертовски похожими, однако решались они всегда по-разному.

Словом, как ни крути, но по всему выходило, что я бежал. Как Довлатов из СССР, как Мицкевич из Польши, как Куприн из России. Правда, мое положение было несколько хуже, поскольку бежать за границу я не мог. Не мог по той простой причине, что зарубежье не обещало мне ничего, кроме новых проблем и новой скуки. Но и в своем родном городе я начинал откровенно задыхаться.

Стыдно, но, будучи психологом, я все равно путался в самых примитивных понятиях. Я не мог примириться с войнами и газетной ложью, а англо-ирландский конфликт, как и палестино-израильский, казались мне таким же идиотизмом, как вся наша кавказская буза. Между тем, люди относились к происходящему с суровой озабоченностью, с азартом болели либо за тех, либо за этих, постоянно готовы были спорить и драться. Ну, а я… Я брался лечить их психозы, сути означенных психозов совершенно не понимая.

Если честно, не понимал я и новых, встречаемых на «ура» веяний. Я всегда настороженно относился к социализму, но мне действительно нравились наши фильмы – столь же наивные, сколь и чистые. Меня пугала история России, но я млел перед красным флагом – удивительно лаконичным и по цветовому окрасу более значимым, нежели нашумевший квадрат Малевича. Теперь его сменил игрушечный триколор, а вместо привычных школьных десятилеток кругом появились одиннадцатилетки с подготовительными садиками, специализированными яслями. По сути наших детей лишали не только детства, но и блистательного будущего. Если верить истории, артисты, полководцы и политики – все становились знаменитостями рано. Думаю, это характерная черта любого таланта – прорываться рывком и сразу. Если мариновать личность долгие годы в лицеях, гимназиях, техникумах и институтах, настойка попросту перебродит, потеряв градус и вкус. Как ни крути, большая часть гениев всплывала в промежутке между двадцатью и тридцатью годами. А далее наступал срок размеренного остывания. Многие из гениев попросту умирали, не дожив до тридцати. Сегодняшнее время на гениев смотрело более чем косо. Оно предпочитало профессионалов и звезд. Кстати говоря, эту терминологию я также отказывался понимать.

Словом, перечень всего того, что меня не устраивало, был чрезвычайно велик, а потому слова Павловского поневоле заставляли хмуриться. Он бил в яблочко, и оттого на душе было вдвойне тяжело…

Вздрогнув, я поднял голову. Далекий басовитый гудок родил в душе смутный отклик. Когда-то в детстве, слыша подобные гудки, я убеждал малолетних приятелей, что это гудят пароходы. Каково же было мое изумление, когда много позже я узнал, что ни пароходов, ни причалов в моем родном городе сроду не водилось. Гудели заводские трубы, однако фантазия не желала принимать низменное, требуя океанских просторов, тугих парусов и соленого ветра. Вот и сейчас ноги мои сами повернули навстречу гудкам. Я шел, все более ускоряя шаг. Зачем-то мне очень было это нужно – взглянуть на первоисточник гудков.

А еще через пару кварталов я вдруг ощутил близкое присутствие чего-то огромного, ласкового и живого. Я боялся поверить, но, кажется, это действительно было море. Я ощущал его, даже не видя, – по волнующему соленому запаху, по распахивающемуся впереди небу, по специфическому низкому шепоту, который одни только волны и могут порождать.

Когда же впереди блеснула вода, я ощутил в ногах неожиданную слабость. Спотыкаясь, заставил себя преодолеть последние метры и вышел на залитую солнцем набережную. По левую руку от меня простирался порт с грузовыми причалами, высокими кранами и высоченными кораблями, по правую – начиналась территория пляжей. Загорающих было мало, и оттого влажная, убегающая к горизонту синева, волновала еще больше. Каменное побережье Сочи мне тем и запомнились, что моря из-за тысяч и тысяч тел там не было видно. Его и слышно не было из-за людского гомона, а запах морского ветра перебивали миазмы кебабов, шашлыков и женской парфюмерии. Здесь же все обстояло иначе. Даже горстка кораблей, сгрудившихся у причалов, не способна была заслонить моря, а крохотные фигурки рыбаков, замерших на бетонных молах, только подчеркивали грандиозность картины.

Тиская ручку дипломата, я бодро двинулся по одному из пирсов. Минута, и я уже был во власти моря. Оно искрилось вокруг мириадами чешуек, и я с трудом подавлял желание броситься в воду прямо с пирса.

Миновав прогулочный катер, с хлюпаньем бьющийся брюхом о воду, я присел на здоровенный кнехт, стянул с себя пиджак и осторожно уложил в дипломат. Мыслей не было, остались одни эмоции. Я впитывал в себя море и предвкушал момент, когда погружусь в этот теплый материнский кисель, из которого все мы когда-то вышли. Самое забавное, что я думал уже не о том, каким образом в городе Яровом могло появиться море, а о том, что нужно срочно где-то раздобыть маску, трубку и ласты. Димка Павловский был прав: критерии восприятия мира следовало срочно менять. Тот же Шри Ауробиндо полагал, что тело – всего лишь некая форма и матрица, в которую заливается ум, но и оно может быть изменено силой ума. Для этого только нужно очиститься от вещей и привязанностей. Дом, работа, деловые партнеры – все, по мнению знаменитого Брахмана, было несущественным. Главное он видел в одной лишь вечности, и одна лишь вечность могла интересовать живое сознание.

Сейчас, взирая на этот гигантский простор, я, кажется, начинал по-настоящему верить, что вечное и впрямь не согласуется с мирскими заботами. И это море тоже было вечным. Оно родилось задолго до меня и даже задолго до прихода сюда предприимчивых аргонавтов. Понт Эвксинский, морской рубеж древнего Пантикапея и Диоскуриады, загадочной Ольвии и античной Колхиды. Увы, этих городов более не существовало, как не сохранились и их названий. Мир обновлял себя как молодящаяся кокетка, меняя русла рек, перегоняя людей с места на место, без устали покрывая себя кирпичами, стеклом и бетоном. Об этом, должно быть, и толковала Дмитрий, убеждая меня в том, что реалии сплошь и рядом смыкаются с виртуалиями, что нельзя слишком серьезно воспринимать политические пристрастия людей и возвеличивать беды, поскольку даже самые страшные из них, легче легкого умирают вместе с нами.

Вечность – вот, что должно привлекать внимание людей! Бессмертие и истинное величие. Именно на этом фоне становятся смешными любые болезни и любые человеческие неурядицы. География, политика, национальный статус – все по сути своей представлялось смешным и нелепым – особенно на фоне наших вечно озабоченных физиономий. Оставаясь незрелыми детьми, мы продолжали играть в земной песочнице, выкапывая невзрачные ямки, воображая себя строителями вселенной. При этом мы то и дело упускали из виду, что каждое новое тысячелетие без особых хлопот превращало в пыль все наши кропотливые достижения – будь то научные открытия или величайшие из построек.

Чайка спикировала к моему дипломату, вновь разочарованно взмыла в воздух, а в следующую секунду из воды вынырнул аквалангист. Глянув на меня сквозь мокрое стекло маски, он неожиданно вскинул руки и, уцепив меня за щиколотки, с силой рванул на себя. Это было столь неожиданно, что, потеряв равновесия, я полетел в воду.

Секундная прохлада, шок от грубоватой стремительности, и тут же чужая пятерня попыталась зажать мне рот. Ныряльщик действовал крайне бесцеремонно и, быстро работая ластами, тащил меня на дно. Человеческие глаза видят в воде неважно, и все-таки кое-что я сумел разглядеть – в частности близкое, слепленное из гладких камней дно и куцую бороденку водорослей.

Возможно, если бы не мое давнее увлечение подводным плаванием, я бы уже захлебнулся, однако большую часть своей молодости я провел на озерах, прудах и в бассейнах. Попутно на этих же самых водоемах я с энтузиазмом обучал искусству плавания гладкокожих русалок, а посему утопить меня было не так уж просто.

Здоровые люди в состоянии задерживать дыхание на минуту, я в свои лучшие годы запросто пребывал под водой до четырех и более минут. Вот и сейчас в момент падения я инстинктивно успел заглотнуть приличную порцию воздуха. Практически не сопротивляясь, я погружался вместе с подводным агрессором, попутно пытаясь разобраться в случившемся. Мужчина был явно силен и, активно пузыря, продолжал бешено разгребать воду. Еще немного, и мы достигли дна.

Здесь было совсем неглубоко – всего-то метров шесть или семь, и тонуть на столь смехотворной глубине мне, конечно, не улыбалось. Однако меня снова пытались умертвить, и потому как только мои ноги коснулись подводных камней, я с силой толкнулся от дна, в одну секунду разомкнув захват противника. При этом одной рукой я сорвал с аквалангиста маску, второй вырвал у него изо рта загубник. На какие-то мгновения он оказался ослеплен соленой водой, и этим мигом я тотчас воспользовался.

В то время, как он слепо пытался нашарить уплывший за спину загубник, я осыпал его довольно крепкими тумаками, чередуя зуботычины с безжалостными пинками. Пожалуй, появись у меня такое желание, я мог бы запросто утопить этого богатыря, но сие не входило в мои планы. В очередной раз ткнув коленом ему под ребра, я пробкой вылетел на поверхность, шумно дыша, выбрался на край пирса. А с берега ко мне уже неслась парочка дюжих ребят. Видимо, просчет подводника они собирались компенсировать иным образом.

После морской купели мой пистолет вряд ли на что-то годился, но я все-таки выхватил его и, подняв перед собой, заставил остановиться бегущих.

– Еще один шаг, и стреляю! – голос мой дрожал от пережитого, но этих двоих я совершенно не боялся. Видимо, затянувшиеся стрессы тоже приносят свои дивиденды. Быть отважным после покушения не так уж и сложно.

– Все в порядке, милорд, мы с вами! – Один из крепышей, притормозив, обезоруживающе поднял руки. – Прошу прощения, кто на вас напал?

– Не знаю, – я кивнул в сторону бирюзовых вод. – Какой-то чокнутый аквалангист.

Порывисто шагнув к краю бетонного пирса, второй из парней выхватил огромный серебристый пистолет, прищурившись, присел над водой.

– Ну, что там? – озабоченно поинтересовался его напарник.

– Ничего не вижу. Одно только облако мути…

Парень не договорил. Вспоров воду, из глубины вылетело нечто серебристое, с силой ударило атлета в плечо. Брызнула кровь, и, пошатнувшись, атлет с рыком ударил по воде выстрелами. Его серебристое оружие грохочущее содрогалось, и пули одна за другой пронзали мутную глубину.

– Милорд! – приятель стрелка испуганно обернулся. – Срочно возвращайтесь на берег! Вот-вот подойдут наши катера, но до тех пор оставаться здесь опасно…

Еще одна молния вылетела из воды, со свистом унеслась в воздух над нашими головами. И тут же вода вскипела, тут и там выплевывая из себя серебристые очереди. При этом били в нас как справа, так и слева.

– Осторожнее! – в стремительном прыжке крепыш повалил меня на бетон, прижал сверху. – Черт! Откуда же они здесь взялись? Это ведь наш порт!… – он чуть не плакал от досады.

– Я вызвал катера! – простонал его приятель. Он лежал на боку и, зажимая ладонью кровоточащую рану, протягивал нам какую-то плоскую пластиковую коробочку.

– Возьмите, милорд! Это локальный корректор. – Крепыш подхватил аппаратик, сунул мне в карман. – Спасти – не спасет, но поможет. А лучше – сразу вызывать на подмогу нас.

– Но каким образом…

– Милорд, у нас нет времени! Ради всего святого спасайте себя и бегите на берег. Мы их задержим.

Пререкаться с ним я не стал. Парни явно пытались меня защитить, а потому не стоило усложнять и без того нелегкий труд. Волоча за собой дипломат и стараясь держаться середины бетонного пирса, я энергично пополз к берегу. Канонада за спиной тотчас усилилась, – очевидно, к стрельбе, присоединился и мой собеседник. Со всех сторон в них били из подводных автоматов, и им ничего не оставалось кроме как огрызаться из своих громоздких пистолетов.

В ту минуту, когда я добрался до берега, к пирсу с нескольких сторон подлетело сразу несколько окрашенных в зеленый цвет катеров. Один за другим громыхнуло несколько подводных взрывов, а еще немного погодя в воздухе загудел приближающийся вертолет. Кого собирались атаковать военно-воздушные силы, было совершенно неясно, а потому я счел за благо подняться на ноги и пуститься в бега.

Глава 12 Мышка бежала, хвостиком махнула…

На солнце мои брюки с рубахой очень скоро высохли, хотя вид, разумеется, приобрели не самый презентабельный. Положение отчасти спасал пиджак, который я вовремя спрятал в чрево вместительного дипломата. Кстати, осмотрев свой студенческий чемоданчик, я обнаружил парочку пулевых отверстий. Открытие меня скорее порадовало, нежели огорчило. Во всяком случае, оно лишний раз свидетельствовало в пользу того, что агрессия, которой я подвергся на этот раз, была вполне не умозрительной.

Хуже смерти быть не может, а к мысли о своей возможной смерти я отчасти уже привык. Потому и обо всем случившемся думал с философским спокойствием. В конце концов, это становилось уже забавным. По каким-то таинственным причинам одни местные жители продолжали с азартом охотиться на меня, другие напротив – всячески пытались защитить. При этом именовали меня поочередно то паном, то милордом. Что из всего этого следует, понять было решительно невозможно. Либо меня с кем-то путали, либо тут крылось нечто настолько загадочное, что не стоило даже ломать голову.

Переходя по мосту речку Яровую, я с любопытством поглядел вниз. В детстве я часто здесь купался, а пару раз даже пытался всерьез утопить распоясавшегося Димку. Топил я его, разумеется, в воспитательных целях, и, думается, имел на это некоторое право, поскольку чуть раньше именно мне пришлось учить его плавать. Сейчас, впрочем, плавать в этих водах я бы не рискнул. Речка Яровая явно посмурнела, утеряв былую прозрачность. Когда-то мы пили воду прямо под мостом, теперь на это осмеливались разве что птицы и дворовые псы. Темные, окрашенные радужной пленкой воды несли вниз по течению разнокалиберный мусор – кульки и пробки, пластиковые бутылки, размокшую бумагу и тряпки. Среди всего прочего каким-то чудом мне удалось разглядеть виляющего хвостом малька. Рыбка была вполне живая, – не механическая, не выскользнувшая из банки «Иваси», и это меня несколько вдохновило.

Перейдя мост и задержавшись возле полосатого, как пограничный столб, лотка, я купил два золотых апельсина. Один немедленно очистил и съел, второй сунул в дипломат, подобно лесному бурундуку откладывая пищу в прок. Выйдя на Старую, мощеную булыжником площадь, сполоснул руки у фонтана, там же присел на скамейку. Апельсин вкупе с речным мальком сумели таки вдохнуть в меня порцию бодрости. Настроение повысилось, и взором праздного гуляки я начал изучать шествующую мимо публику.

На мужчин я, впрочем, не смотрел, – глазел преимущественно на дамочек, тем более, что последние одевались несколько иначе, нежели в моем привычном мире. Я бы сказал – более рискованно и раскованно. Во всяком случае, масса мелочей, на которые раньше я не обращал внимания, теперь сами собой бросались в глаза. Мнительность и одиночество сделали меня более зорким, заставляя по-новому оценивать глубокие декольте и полное отсутствие лифчиков, обилие стальных каблучков и юбочки всех цветов радуги. Следовало признать – в Екатеринбурге одевались более скромно, а потому, несмотря на слепящее солнце, я продолжал пялиться на снующих вокруг девушек, с загорелых ножек перескакивая на лица и вновь возвращаясь к ножкам.

Если вы читали труды психологов, то должны знать, что короткая юбка – это не просто желание щегольнуть перед публикой, это мироощущение. В каком-то смысле это вызов миру и приглашение к знакомству одновременно. Это знание своей цены и вместе с тем определенное самолюбование. Кто кутает себя ниже колен тканью, тот не верит в свои силы, не хочет приглашать и не хочет отбиваться. А потому я отлично понимал людей, которые готовы были петь гимн отважным хозяйкам мини.

Как я не порхал глазами туда-сюда, однако на этих мелькнувших на отдалении ножках я все же задержался. Меня прямо в жар бросило, когда я застопорил на них взор. Они и двигались, точно плыли, перекатывая под атласной кожей волны тренированных мускулов, собственной грациозностью сообщая всему окружающему миру волнующий и необоримый смысл. Уверен, именно такие ножки заставили некогда нашу планету вращаться. Да и войн из-за означенных ножек, наверняка, приключилось немало. И ничего удивительного! Хотел бы я посмотреть на такого мужчину, который при виде такой красоты не ощутил бы желания вскочить с места, сорок раз отжаться и немедленно сотворить какой-нибудь подвиг. Я, впрочем, наоборот застыл, не двигаясь, боясь спугнуть нечаянное мгновение. Я и выше-то глаза не поднимал, опасаясь скорого разочарования. При этом я мучительно продолжал гадать, что же именно завораживает мужиков в подобном видении? Форма ног? Движение? Или миг пугающей тайны, вроде той, что грезится при виде смутного акульего силуэта в голубой воде?…

Между тем, хозяйка ножек, задержавшись на противоположной стороне дороги, чуть повернулась, и, увы, в профиль ее ножки оказались еще великолепнее. Ни ветхие брючки, ни самые пуританские юбки не сумели бы испортить такого изящества. А еще меня удивил сам факт моего восторга. Уж простите, не тот был момент, чтобы пускать слюни и любоваться женскими прелестями. Однако слюни я все же продолжал пускать, поскольку в том и кроется сила любой красоты, что ни с обстоятельствами, ни с придуманными правилами она абсолютно не считается. Другое дело, что к подобным встречам мы в массе своей не готовы, и обычно красота проплывает мимо, как величаво проплывает какой-нибудь сказочный лебедь мимо сгрудившихся на берегу замурзанных воробьев. Несчастным впору только распахивать клювики и осоловело таращиться вслед.

Решившись, наконец, поднять глаза выше, я с изумлением убедился, что девушке повезло не только с ногами. Это была блондинка с задорно вздернутым носиком, искристым взором и плотоядным пухлогубым ротиком. Я поморщился. Симпатичная головка в довесок к талии и ослепительным ножкам – это попахивало уже перебором. Как психолог, я знал вполне достоверно, что именно такие красавицы, как правило, успешны в звездных профессиях и абсолютно несчастны в личной жизни. Именно так сохраняется равновесие в природе, и ангельских характер сплошь и рядом привлекает злостных нетопырей, а на лебединую красоту с удовольствием слетается зловонное воронье…

Между тем, юная особа все никак не могла дождаться, когда пройдет поток машин, чтобы перебежать дорогу. Три или четыре авто попытались было притормозить возле красавицы, но всякий раз дамочка досадливо мотала головой.

Площадь, на которой я сидел, к этому времени основательно прокалилась. Мир стал ярким до слез. Тем не менее, я продолжал держать объект наблюдения в поле зрения.

Вот алый ротик ее раскрылся, она что-то прокричала и махнула рукой. Я загрустил еще больше. Почему не встречаются в жизни одинокие принцессы? Почему так получается, что все они уже заняты, расхватаны и распределены на много лет вперед? Вот и на этой площади, верно, торчит какой-нибудь счастливчик с парой мороженого в ладони и золотыми часами на запястье, не понимая того, что, вытащив счастливый билет, он заступил тем самым дорогу сотне иных более достойных претендентов…

Ножки наконец-то дробно перебежали дорогу, зацокали в моем направлении.

– Приветик!…

Я вздрогнул и в очередной раз промокнул платком слезящиеся глаза. Юная особа, не щадя своих ножек, шагала прямо к нашим скамейкам. Выходит, счастливец расположился где-то поблизости. Я обернулся. Справа с вязанием на коленях пристроилась ветхонькая старушка, слева и вовсе никого не наблюдалось. Я хотел было оглянуться назад, но это выглядело бы смешно, и я удержался.

– Ты чего головой крутишь? Не узнал?

Теперь уже сомневаться не приходилось. Спрашивали не кого-нибудь, – меня. Изумление отразилось на моем лице столь явно, что девушка рассмеялась. Впрочем, частица моей неуверенности передалась и ей. Глядя на меня, она, словно кепку, поправила на голове соломенные завитки.

– Эй, Петя-Петушок! Что с тобой такое?

Имя она угадала, и теперь деваться мне было просто некуда.

– А что со мной? – я экстренно проводил внутреннюю мобилизацию, спешно брал себя в руки, пытаясь вернуть физиономии былую уверенность. – Ничего. Сижу вот, скучаю.

– Вижу, что сидишь. А почему не здороваешься? Почему без машины?

– Пешком ходить люблю потому что, – пробормотал я, выворотив фразу наизнанку.

Она снова засмеялась, загорелой ладошкой ткнула меня в грудь, нагнувшись, запросто чмокнула в щеку. Это было уже слишком. Я не монах и не слишком тушуюсь в подобных ситуациях, но этот мир по-прежнему не давал мне опомниться.

– А ты как здесь оказалась? – это произнес уже я, пытаясь перехватить утерянную инициативу. – Тоже гуляешь?

– Ну, ты даешь! А кто мне здесь назначил свидание?

Я посмотрел девушке в лицо и смешался. Что-то было не так. Что-то, чего я по-прежнему не понимал. Совпавшее время, место встречи, имя… Кроме того, на один крохотный миг мне вдруг показалось, что я знаю эту девушку. Или когда-то знал. Была у меня однажды пациентка, что лепила из глины различные фигурки. Причем люди у нее выходили в виде цветов, когда она к ним благоволила, и в виде страшноватых змей, когда они их боялась. Собственного мужа она неизменно изображала жутковатом питоном, а отец ее получался похожим на раздувшуюся кобру. Помню, мы весело с ней болтали, и с каждым сеансом я все больше убеждался в том, что передо мной очередная жертва семейного домостроя. Лечение требовалось одно-единственное – а именно чисто хирургическое. Но, увы, «отсечь» бедную девушку от суровых родственничков я, конечно, был не в состоянии. А тогдашний мой вердикт не произвел на этих плечистых монстров никакого впечатления. Они даже не снизошли до того, чтобы дать мне по зубам. Просто встали и увели пациентку домой. А еще через день в кабинет забежал ее папаша, который брезгливо вывалил ко мне на стол с полдюжины глиняных поделок. Во всех этих фигурках я с изумлением узнал себя, и все они были исполнены в виде роз, тюльпанов или ромашек. К слову сказать, глиняные эти цветы поныне хранятся у меня на полке. Вернее, хранились – в том прежнем моем мире…

– Собственно, потому я и пришел.

– А, по-моему, ты не пришел, а дошел. Во всяком случае, вид у тебя совершенно очумелый. И брюки все насквозь мятые.

– Видишь ли… – я порывисто вздохнул. – Со мной кое-что приключилось. Возможно, мне даже понадобится твоя помощь.

– Да что ты говоришь!

– Честное слово! Эту ночь я вынужден был спать в парке, на узкой деревянной скамье.

– Зачем? – она удивилась, но не очень. Видимо, тот, кого она знала раньше, позволял себе и не такие чудачества. Угадать бы, черт возьми, кем он был – этот неизвестный? Хиппи, художником или богатеньким предпринимателем?

– Так получилось…

– Ладно, хоть так. – Она фыркнула. – Ладно, не тушуйся.

– Я не тушуюсь.

– Вот и хорошо. Что делать-то будем? В смысле развлечений?

Набравшись смелости, я ляпнул:

– Может, в театр сходим?

– Куда, куда?

Я повертел головой, собираясь с мыслями.

– В вашем «Лоранже» сегодня сеанс Магии. В роли мага – мой школьный друг. Так что, если хочешь…

– Ну, наконец-то! – девушка, похоже, обрадовалась. – В кои веки предложил что-то новенькое. Я уж думала, опять потащишь на свое чертово озеро.

– Значит, надоело?

– Еще бы! Второе лето летаем!

Я улыбнулся. Вот и первая полезная информация! Если летаем, значит, и впрямь не бедные. А два лета на озере – это два года. Как минимум. И отношения, видимо, наличествуют самые близкие, что, кстати, пока не радует. Золото на голову падает тоже пребольно.

– Когда сеанс?

– Ммм… Кажется в пять.

– Тогда нам пора! – взглянув на свои крохотные часики, девушка весьма проворно ухватила меня за руку, с силой потянула. – Ну? Что сидишь, побежали!

Порадовавшись, что пиджак мой выглядит более или менее прилично, я поднялся со скамьи и поспешил согнуть руку галантным крючком. Что ни говори, а сходить с ума в обществе красавиц было чуточку легче…