Текст книги "Дитя Плазмы"

Гуль заметил, что рот у Ригги все еще приоткрыт. Понял ли он что-нибудь из сказанного профессором было неясно. Продолжая жевать, Хадсон продолжал сосредоточенно смотреть в свою тарелку, Трап украдкой зевал и протирал слезящиеся глаза. Зато Володя сидел, подавшись вперед, с глубочайшим вниманием вслушиваясь в рассуждения Пилберга. Руки его, лежащие на столе, нервно подрагивали, тонкие пальцы круговыми движениями шлифовали поверхность досок, словно стирали невидимые пятна.

– Мы просто вынуждены отказаться от привычных догм, – доказывал профессор. – Некогда Макс Планк поспешил объявить пространственно-временной континуум движения материи – абсолютным законом. Как видите, он ошибся. По-видимому, абсолютизм всегда ошибочен, и ваше недоверие, Фергюсон, пригодится сейчас как никогда. Но использовать его надо целенаправленно и умело. Умный нигилизм – полезен. Ибо входит в опции релятивизма, а последний в деле постижения мудрости просто неизбежен.

– Боже, как сложно!.. – показавшаяся на террасе Милита изобразила глазами восторг непонимания. Фергюсон хмуро поглядел на нее и проворчал:

– Действительно… Чем трепыхаться среди этих ваших терминов, не проще ли сразу отправиться за Перевал и навестить Мудрецов? Если верить Зуулу, эти парни знают все на свете. Так что все ваши истины там в два счета…

– Нет! – Правая ладонь Пилберга с размаху опустилась на стол. Сидящие вздрогнули, зевающий Трап клацнул челюстью и выронил вилку. Лицо и шея профессора побагровели.

– Нет, – повторил он тише. – С нас хватит одного Зуула…

«Почему они слушают его?» – Гуль покосился на физиономии Трапа и Ригги – бледные, по-собачьи сосредоточенные.

– Уйти проще простого, – продолжал Пилберг. – Только… Черт побери! Неужели вам действительно понравится, если кто-то будет пережевывать за вас пищу, да еще аккуратненько пропихивать в ваш желудок?… Да, я твердо заявляю: лично мне Мудрецы не нужны! Путь к истине – одно из удовольствий, и упаси меня Боже заполучить все знания в один присест, – он невесело усмехнулся. – Да если разобраться, ваши хваленые Мудрецы – несчастнейшие из людей… Если они, конечно, вообще люди.

– Ну, почему же? Четырехмерный мозг – тоже мозг, – возразил Фергюсон. Этот лохматый крысенок, пожалуй, единственный воспринял вспышку Пилберга с полнейшим спокойствием. Откинувшись на спинку стула, он покачивался на задних поскрипывающих ножках и указательным пальцем задумчиво ковырял в ухе. Услышав скрип стула, Ригги немедленно обеспокоился. Милита рассказывала, что именно Ригги, любившему поплотничать, колонисты обязаны всей мебелью. И этот стул без сомнения сколотил тоже он.

– Сами того не сознавая, профессор, вы стремитесь сохранить привычный мир в неизменности. Потому и опасаетесь Мудрецов. Уж лучше драться с двойниками, верно? Как известно, война и сплетни отвлекают. В сущности и я за то же. Но будем честны, – к чему тогда все эти дифирамбы познанию и интуиции?… Нас заглотила каракатица? Пусть. Переварила? Возможно. Но мы живы, мы воюем с призраками, питаемся фрикасе из лишайников и это уже лучше, чем быть трупом! Мы понимаем этих двоих из России, они нас. Милита – испанка, но и с ней полный порядок. Спрашивается, на кой черт нам нужно знать, что кроется под этой чертовой артикуляцией?…

– Не ломай стул! – не выдержал Ригги. Он это почти выкрикнул, и Фергюсон ошеломленно уставился на бывшего каптенармуса. Некоторое время все молчали.

– Вот видите, – Фергюсон медленно покачал головой, – и Ригги это понимает. Консерватизм и косность – лучшие формы прогресса. А революции никогда не доводили до добра. История – не стартстопный механизм, это река – спокойная и неторопливая.

– Возможно, так оно было бы и лучше, но любое общество, на какой бы стадии развития оно не стояло, обречено на рывки,

– убежденно проговорил Пилберг. – Всякое спокойствие – всего-навсего условность, сотканная из дискрет. Кинокадры, корпускулы, атомы… Иного в природе попросту не существует.

Крякнув, Трап весело оскалился. Течение беседы прервалось. Один за другим люди оборачивали головы, и Гуль недоуменно перевел взгляд на скалы. В сопровождении Свана к лагерю, хромая, приближался какой-то человек. Знакомая фигура, смуглое лицо… Не веря глазам, Гуль вскочил на ноги. К мэрии шагал живой Пол! Пол Монти, лейтенант ВВС США. Он был еще далеко, но Гуль был уверен, что не ошибся. Кажется, и лейтенант разглядел его. Рука его приветливо взметнулась вверх.

– Кто это? – Володя толкнул Гуля в бок. – Ты его знаешь?

– Это Пол, – шепнул Гуль. – Самый настоящий Пол!

– Ты же говорил… – Не завершив фразы, Володя снова уставился на приближающихся.

Чудо все-таки имело место быть, как говаривал ротный хохмач. И не лгал Пилберг и все остальные, утверждая, что смерти здесь нет, а есть одна длинная и неугасимая жизнь. Сердце Гуля колотилось, пытаясь пробить грудную клетку и выскочить на волю, хотя он и сам с трудом понимал причину своей неуемной радости. Кем, в сущности, был для него этот лейтенант? Да никем! Абсолютно никем. Можно ли вообще испытывать теплые чувства к человеку, конвоировавшему тебя до пещеры, а по пути ударившему прикладом так, что чуть-чуть не раскололась голова? Наверное, нет, но Гуль все же почему-то радовался. И видел, что Монти в свою очередь тоже радуется, видя его среди своих. Это было слепое безотчетное чувство. Вероятно, стимулом тому явился здешний дефицит человеческих душ…

За спиной тем временем возобновился прерванный спор.

– Вы упрямец, проф, – скрипуче выговаривал Фергюсон. – Потому что не признаете очевидного!

– А вы дурак, Ферги. Потому что презираете мысль…

Глава 5

Странно, прошло всего три дня, но поселок уже казался Гулю уютным, в некоторой степени даже родным. Здесь царили покой и тишина, чего не было там. До поры до времени это устраивало. Там, во вчера, осталась армия, здесь же он снова был свободен. Маленький шанхайчик, упрятанный среди гор, табор, слепленный из бамбука и фанерных щитов стал, возможно, его последним прибежищем. Дворцов здесь не наблюдалось, хижин тоже было маловато. Но это не пугало, скорее – наоборот. В малых формах всегда больше симпатичного, и головастый щенок – это не рослый и зубастый пес. Словом, в очередной раз Гуль удивлялся самому себе, чувствуя, что пик отчужденности остался позади и он готов глядеть на окружающее более светлым взором.

Лагерь был утл и мал. Но в малости терялась его утлость. И кроме того здесь, среди багровых неземных гор, он смотрелся совершенно не так, как смотрелся бы на окраине какого-нибудь городка. Ветхость уже не казалась ветхостью. Дерево, ткань и атрибуты человеческого быта приобретали здесь абсолютно иную цену. Когда ложка одна-единственная, это уже особая ложка. То же было и с прочими вещами. Складского и госпитального имущества, угодившего в каракатицу вместе с людьми, хватило только на малую часть построек, и большинство домиков было собрано, склеено и слеплено из самого разнообразного хлама. «Хлам» подбирали на излучине лавовой реки, что опоясывала подножие приютившей колонистов возвышенности. Уже дважды Гуль имел возможность наблюдать, как Ригги заходил в дымящееся течение и с мученическим кряканьем вылавливал полуразбитые ящики и доски. На вид это было обычное дерево – с той же волокнистой структурой, с теми же занозами, но Гуль догадывался, что разница между настоящей древесиной и вылавливаемыми из лавы «гостинцами» была такая же, как между тростниковым стеблем и стальным прутом. Впрочем, никого из поселенцев это особенно не заботило. Не заботило и Ригги. Все свое свободное время бывший каптенармус тратил на изготовление домашней утвари. В этом отношении колонистам действительно повезло. Ригги работал быстро и с удовольствием. Вполне возможно, что руки у него были золотые, но покуда никто из поселенцев этого ему не говорил. Эмоционального разнообразия здесь вообще не наблюдалось. Нормой считалось спокойное и размеренное существование. Пилберг поддерживал в лагере железную дисциплину. Он не был военным, но так уж получилось, что в сложившихся условиях он, как никто другой, подходил на роль лидера, способного управлять маленьким поселением. И самое странное – что люди самых различных возрастов и званий с готовностью ему подчинялись. Дело было найдено для каждого. Женщины занимались сбором лишайника, мужчины охраняли поселок, вернувшись таким образом к привычному несению службы. Дисциплина в крохотном коллективе – вещь скучная и бесконечно раздражающая. От скуки спасала вражда. Хотите править, воюйте! Колонисты воевали с двойниками. Еще один враг, неведомый и далекий, обитал высоко в горах.

Мудрецы… Существа, о которых говорили с дрожью в голосе, которых положено было ненавидеть не меньше двойников. Почему, – в этом Гулю еще предстояло разобраться. Он заставлял себя прислушиваться к разговорам поселенцев, к путанным монологам Пилберга, но пока от всей этой словесной каши ясности в голове не прибавлялось. Хотя были и некоторые успехи. Так например он сообразил, кого напоминал ему рыжеволосый Трап. Такого же «Трапа» он видел в команде Чена – того самого землистолицего старика, что верховодил двойниками в день прибытия Гуля на «землю Каракатицы». Двойник Трапа, двойник Пола… Были, разумеется, и другие, но с этим мозг Гуля по-прежнему отказывался мириться. Не все из подобных реалий может уложиться в человеческом сознании. Тем более за два-три дня. Даже одно-единственное чудо способно надолго вышибить из колеи. По земным меркам жизнь поселенцев просто изобиловала чудесами. Людей нельзя было уничтожить и они не нуждались более в пище. Колонисты практически не уставали. При всем при том они оставались людьми с прежними привычками и желаниями. Огонь и пули калечили, но ненадолго. Регенерация тканей происходила буквально на глазах. Пол Монти, вернувшийся два дня назад с простреленной головой и грудью, чувствовал себя по возвращении вполне сносно. Пули вышли из него, как выходит гной из фурункулов, раны затянулись в течение часа, а еще через день исчезли и шрамы.

Что можно было сказать обо всем этом? Да ничего. Какофонию звуков нельзя называть музыкой. Наверное, прав был Пилберг, когда предлагал вспомнить младенческие ухватки. К этому миру следовало привыкнуть, как привыкает малек к водной стихии, а волчонок к дремучему лесу. Кубик Рубика – загадка только для взрослых, – ребенок глядит на него иначе. Совершенно иначе…

Выйдя за пределы поселка, Гуль поежился. Он только что проснулся, но ощущения утра не было. И время, и местность – все здесь угнетало однообразием. Какие-то багровые марсианские пейзажи, не знающие течения суток. Не мудрено, что лагерь стал вызывать розовые чувства. Потому как был единственным радужным пятном среди скал, песка и тумана. Вне поселения с глазами что-то немедленно происходило. Видимые образы расплывались, довлеющий над всем цвет ржавчины быстро утомлял, вызывая безудержную зевоту.

Гуль неожиданно припомнил сегодняшний сон. Он видел отца и старый деревенский пруд. Кажется, они гостили тогда у тетушки. Гуль сидел с удочкой на берегу и, щурясь, следил за поплавком. Как всегда рыбой и не пахло. Вместо нее в темной воде вертляво сновали жуки-плавунцы, черные ленты пиявок, извиваясь, плыли по своим делам. Белотелый, в просторных трусах, отец цаплей вышагивал за его спиной и назидательно толковал что-то о пользе контакта с землей, о босохождении, о Порфирии Иванове. Гуль слушал, посмеиваясь. Отец выбирался на природу от силы раз или два в год. На большее, несмотря на всю его любовь к пташкам, облакам и пчелкам, он не отваживался. Смешной, добродушный человек…

Сцена у пруда помаячила перед глазами и растаяла. Как Гуль не старался, она не появлялась вновь, словно вся без остатка просыпалась песком меж пальцев. Гуль расстроился.

– Утро доброе!

Вскинув голову, он рассмотрел спускающегося по склону Пилберга.

– Доброе! – откликнулся Гуль. Взор его прошелся по мешковатой фигуре профессора, невольно задержался на матерчатой кобуре с пистолетом. Поймав его взгляд, Пилберг сожалеюще развел пухлыми руками.

– Необходимость, мой друг. Жестокая необходимость… А почему не на поясе, так оно так удобнее. Крупный калибр – вещь тяжелая. И признаться, не переношу все эти ремни. Мышцы пережимают, никакой гигиены и кровеносную систему не щадят. Другое дело – подтяжки! Ну, да вы солдат, должны знать. Замечали, наверное, что у всех офицеров портупеи? То-то и оно!.. Они, братец, не дураки, чтоб ремнями перетягиваться. Одежда должна свободно облегать тело, запомните это.

Улыбнувшись, Пилберг вновь двинулся по направлению к лагерю.

«А ведь он куда-то ходил! – с некоторым недоумением подумал Гуль. – Один ходил!..»

Глядя вслед удаляющемуся профессору, он решил, что со спины тот похож на бродягу. И даже вспомнилась картина «Ходоки». Тамошние персонажи чем-то чрезвычайно напоминали профессора. Мысленно дорисовав соломенную шляпу и бороду, Гуль всучил Пилбергу узловатый кривой посох и остался доволен. Бывший ученый-ядерщик и нынешний правитель поселения уважал дисциплину, но внешне выглядел совершенным распустехой. Гулю стало интересно, как выглядел Пилберг до всего этого?…

Петляя между пупырчатых громад, он неспешно спустился вниз.

Справа лениво ползла и переливалась блестким жаром лавовая река, слева до самых гор тянулась усеянная шаровидными валунами Долина Двойников. Пройдя по дну ущелья, Гуль остановился напротив выпирающих изломанными ребрами скал. Где-то за этими кекурами располагался дежурный пост. Сван не объяснил как его найти. «Ищи, – ухмыльнулся он. – Заодно проверишь и маскировку». Сван даже и не пытался скрывать свою неприязнь, и Гуль подумал, что причина скорее всего кроется в той первой их стычке. Или, может быть, в Милите?

Мысль поразила настолько, что он остановился. Задержавшись на крутом откосе, сердито нахмурился и сам понял, что гримаса вышла фальшивой. Он хмурился, как если бы хотел, чтобы это увидели со стороны. Так злятся маленькие дети, когда их дразнят «женихом и невестой». Но Гуль-то был уже не ребенком! Тогда какого черта? Кого и в чем он должен был убеждать?…

Догадка не исчезла, напротив – осела еще глубже и начала обрастать безмолвными образами. Гуль разозлился. На себя, на свое отступничество. Во всяком случае мысль о Милите была отступничеством. Он не должен был думать о ней. Потому что по-прежнему ставил себе целью любыми путями выбраться из этого мира. Да и мир ли это вообще?! Можно ли называть миром желудок гигантского ископаемого?…

Очень кстати на глаза попалась одна из местных достопримечательностей – камень в рост человека и, разумеется, той же расцветки, что и все окружающее. Правда, имелась одна характерная особенность. Необычность данного объекта заключалась в том, что камень «дышал». Шероховатые бока его вздымались и опадали. Он напоминал уставшее, прильнувшее к земле животное. Кое-кто из колонистов и впрямь считал, что это разновидность местной фауны, но Гуль видел и знал, что перед ним самый обыкновенный камень, в сущности ничем не отличающийся от множественных неподвижных соседей. Не особенно задумываясь над тем, что делает, Гуль саданул по камню сапожищем. Подошва тотчас увязла, словно угодила в разбухшее тесто. «Дыхание» прекратилось, и Гуль невольно попятился.

« А ведь это не животное и не камни!» – сверкнуло у него в голове. – Самая настоящая плоть! ЕЕ плоть! Частичка желудка или что там у НЕЕ водится…"

Высвободив ногу, Гуль ускорил подъем. На камень он старался не оборачиваться.

А вскоре он подходил уже к пещере Зуула. Лицо его горело, и болезненно ныла правая ступня. «Камень» остался далеко позади, но услужливая память была здесь, рядом, и Гуль понимал, что это не вычеркнуть и не изъять. Даже подобную мелочь в состоянии было вытравить лишь время – недели, месяцы, может быть, годы. Но он не желал ждать. И потому заранее проклинал этот мир, – возможно, чтобы не жалеть об уходе, проклинал то мгновение, когда судьбе вздумалось сыграть с ним злую шутку.

* * *

По поджатым губам и нахмуренному лицу можно было решить, что человек вот-вот кинется в атаку. Черноволосый, с короткой стрижкой армейского «чижа», с тонким перебитым носом…

Гуль чертыхнулся, внутренне расслабляясь. Да ведь это он сам! Те же уши пельмешками, мрачноватые глаза, из-за которых было столько неприятностей, и наконец гимнастерка!..

Продолжая разглядывать собственное дымчатое отражение, Гуль медленно сел, а потом и лег, подложив руки под голову. Лежа на спине, он улыбнулся зависшему над ним призраку, и последний ответил ему кривоватой ухмылкой. Проф определял это как оптическую аберрацию. Трап, Люк и другие называли природным зеркалом.

– Налюбовался?

Голос принадлежал Полу Монти. Не поворачивая головы, Гуль поинтересовался:

– И долго она будет так маячить?

– А почему – «она»?

– Ну, он?…

– Не волнуйся. Минут через пять растает.

Конечно же, растает. Не век же ему сопровождать рядового российской армии… Гуль заморгал, заставляя призрака часто и невпопад дергать веками. Все-таки это было не совсем зеркало. Призрак моргал с каким-то замедлением, и какую-то крохотную долю времени Гуль способен был видеть самого себя с закрытыми глазами. А в общем призрак уже уплывал. Всему рано или поздно суждено растаять, исчезнуть, раствориться – в том числе и тебе, мрачноглазый…

Издеваясь над людской бдительностью, скалистый мир приплясывал и кривился. Ад, в котором не хватало лишь самой малости – котлов и чертей. Впрочем, черти тоже, наверное, были. Да и где их нет? В той же армии этих рогатых тварей было куда больше, – и ничего, жили. Как минимум – пять курвенышей на взвод, пятеро дорвавшихся до власти садюг. И все-таки жили. Как-то существовали…

Протяжно зевнув, Гуль поглядел вверх. От призрака осталась лишь часть локтя и полупрозрачная гимнастерка – пуговицы, петлицы, ремень, смуглый его живот. Предсказание лейтенанта сбывалось. Яростно протерев глаза, Гуль перевернулся на живот, щекой, словно к подушке, прижался к скале.

Странно эти призраки исчезают. Точно раздеваются. Потому Трап и бежит к тем местам, где еще минуту назад женское население расчесывало перед «зеркалами» волосы и напудривало щеки. Трап был бабником и бабником активным. Гуль таких не любил. Если на уме одно только это, то, видимо, такой это ум…

Он приподнял голову, окинул окрестности мутноватым взором. Спать не хотелось, но глаза слипались. Наблюдение давалось не просто. Конечно, это нельзя было сравнить с армейским нарядом, и все же… Ожидание – всегда тягостно.

Они лежали на вершине одной из каменных громад и сонно таращились в три стороны – Пол Монти, Володя и Гуль. Чтобы не дремать, разговаривали. Обо всем на свете. И, разумеется, о каракатице.

– …Червяк – он и есть червяк. Ползет и прокачивает через себя что ни попадя. Землю, дома, людей. Он их и не замечает, пожалуй. И знать не знает, что внутри него завелась этакая инфекция, – Пол Монти невесело усмехнулся. – Другое дело – радиация! Это его хлеб с маслом. На нее он, как упырь на кровь. Чуть где взрыв, – он туда!.. Проф, между прочим, считает, что там внизу у них целое царство. Только раньше-то им делать на поверхности было нечего, вот и не выползали. А сейчас, когда кругом реакторы, радиоактивные отходы, полигоны… – Он махнул рукой.

Капитан встрепенулся.

– А что? Очень может быть! Я – про царство. Там ведь магма, тяжелые изотопы и так далее. Самое место для них.

Поерзав, Гуль неспеша уселся. Лежать надоело.

– А я подумал сейчас про землетрясения, – сказал он. – Может, это каракатицы виноваты? Они же вон какие! Помнишь, Володь, как все кругом раскачивалось? Вот так, наверное, и при землетрясениях. То есть, они, значит, ползают туда-сюда под землей, а наверху все ходуном ходит.

Пол на минуту задумался.

– Может быть, и так… Хотя вряд ли. Мне все-таки чудится, что она одна такая. То есть на глубине их, может, и сотни, но сюда выбралась какая-нибудь заблудшая. Или, может, наоборот самая умная и чуткая. Как здесь случилась первая чепуха с испытаниями, так она и навострила слух. Может, этих твоих изотопов у них там на всех нехватка? А тут – даром ешь.

– Мда… Ядерная война для них вроде торта со взбитыми сливками.

– А если они ринутся всем скопом? Как пчелы. Одна полетала и разнесла весть…

– Ну тебя с такими мыслями, – Пол закряхтел, пытаясь достать пятерней спину. – Для этого надо, чтобы третья мировая стряслась. Куда им всем на один полигон? Одной-то места едва хватило.

– А вдруг ей что другое нужно? Чего ради вы зациклились на одной радиации?

– Ничего себе! – Пол удивился. – А что же ей еще надо? Считай сам! Три полигона у нас, один у вас – и везде ядерное оружие. Проф рассказывал о резком снижении уровня радиации. Первый-то раз им было не до того, а потом уже следили. В общем, как только каракатица показывалась на поверхности, все эти альфа, бета и гамма – словно кто пылесосом начинал подсасывать.

– Загадка, – пробормотал Володя. Гуль искоса взглянул на него. Капитан сидел без шапки, простоволосый, весь какой-то обмякший, совершенно не похожий на военного. Уставясь в пространство перед собой, он нервно сплетал и расплетал тонкие пальцы, о чем-то сосредоточенно размышлял. И впервые Гуль подумал, что в детстве капитан, должно быть, посещал музыкальную школу. По классу фортепьяно или скрипки. Очень уж были у него музыкальные пальцы.

Гуль повернулся к американцу и поинтересовался:

– Ты я вижу профессору в рот смотришь. Проф рассказывал… Проф говорил… А что он, к примеру, рассказывал насчет скорого возвращения?

– Это куда же еще?

– Куда, куда… Домой, разумеется.

– Домой? – Пол озадаченно потер лоб. – Разве это возможно?

– Понятно… – Стиснув зубы, Гуль отвернулся. Не стоило и спрашивать. Он ведь в достаточной мере уже прочувствовал здешнюю атмосферу. Все они так или иначе свыклись со своим нынешним существованием. Кое-кто, вероятно, и думать забыл про родные места. Да и чего ради? Ригги стал здесь мастером номер один, Пол Монти выбился в разведчики, рыская по округе и узнавая все раньше других, Сван без устали заигрывал с медсестрами, Пилберг просто и скромно правил. Здесь не было обездоленных. Холод и голод колонистам не угрожал. Угрожали только двойники, но опять же не смертью, – только ее видимостью. Так или иначе в силу сложившихся обстоятельств каждый превратился в величину. И даже Фергюсон – этот едкий невзрачный человечек, которого в прежней жизни скорее всего не замечали вовсе, теперь мог вволю поязвить, позволяя себе спор с самим профессором. Наверное, грех было жаловаться и женщинам. На каждую из дам внезависимости от достоинств приходилось по полтора кавалера. Вот и выходило по всему, что этим людям не на что было жаловаться. По большому счету они ничего не потеряли. Их не тянуло назад…

– Он что, женат? – спросил Пол у Володи. Спросил почему-то вполголоса.

– По-моему, нет.

– Тогда чего он?… – Пол в растерянности изобразил рукой нечто, напоминающее скрипичный ключ. – Ясно же: дорога назад заказана. Сиди и не трепыхайся, – Пол рассмеялся, но его никто не поддержал. Умолкнув, он покрутил головой.

– Что-то вы, парни, не о том думаете… Нет, в самом деле! Я бы понял, если жена, дети или наследство в пару миллионов. А если нет? Чего ж туда рваться?

– У каждого свои причины, – уклончиво заметил Володя. Он тоже несколько посмурнел.

– Знаю я ваши причины, – Пол дернул Гуля за рукав. – Ты давай не молчи. Не хватает чего, говори прямо. Мы же люди, прислушаемся. Придумаем что-нибудь.

– Отстань, – вяло огрызнулся Гуль.

– Вот непутевый! Или считаешь, что здесь тебя не поймут? Одна бестолочь кругом?

– Угадал. Именно так я и считаю.

– Характерец!.. Как у Фергюсона! – Пол хмыкнул, с наслаждением потянулся всем телом. Кости у него звучно хрустнули. – Все равно привыкнешь, малыш, никуда не денешься. Да и чего не привыкнуть? Жратва есть, крыша над головой – плохонькая, но имеется. С женщинами, правда, сложнее, но это уж кому как. Ферги, понятное дело, мается, но ты… – Пол подался к Гулю, и лицо его приняло плутоватое выражение. – А вот тебе тосковать стыдно. Это уж я по секрету, как своему первенцу. Как-никак я тебя нашел… В общем испанка наша глаз на тебя положила. Из-за тебя и Свану на порог указала. Видел, какой он дерганый в последнее время? В общем шансы твои верные. Главное тут – не тянуть резину и действовать смелее. Слышишь меня, нет?

Гуль не ответил, но помимо воли образ улыбчивой говорливой Милиты всплыл перед глазами. Не такое это простое дело – холодно выдержать сообщение о том, что кому-то нравишься. Все равно что-то внутри начинает таять и подается навстречу. А если тот, кому нравишься, тоже тебе небезразличен, то и вовсе затевается какая-то душевная кутерьма. Вроде той суеты, что затевается в доме, готовящемся к празднику.

Пол тем временем, лежа на спине и забросив ногу на ногу, принялся разглагольствовать на тему вечного, разлагая это вечное на составные и расставляя в строгом порядке – по ранжиру и по степени важности.

– Я, парни, о любви думаю так: она, конечно, загадка и все такое, но если взглянуть правде в глаза, то все тут яснее ясного. Люди – твари эгоистичные и во все времена любили только самих себя. Поэтому и подбираем себе подобных. Возьмите любую парочку – что он, что она. Или оба курносые, или оба рыжие. Вот и ты на Милиту чем-то похож. Проф между прочим считает, что ты грузин.

– Много он понимает ваш проф, – пробурчал Гуль. Сердце его гулко и неровно билось. Какого черта он все это выслушивает?!

– Решать тебе, малыш, хотя я бы на твоем месте не раздумывал. И время как раз спокойное, подходящее. Двойники уже который день не тревожат.

Сделав над собой усилие, Гуль задал вопрос, который в данный момент интересовал его менее всего:

– Что ты знаешь о двойниках, Пол?

– О двойниках?… А чего о них знать? Нечисть, вот и все. Ходят в наших шкурах, а живут, как звери, в пещерах. Видел я пару раз их логово…

Володя пошевелился.

– Пилберг говорил что-то о дроблении. Не зря же вы называете их двойниками? Может, они такие же, как мы?

– Такие же?… – Пол усмехнулся. – Спроси вон у Гуля, какие они. Он-то видел, как эти подонки вколачивали в меня пули. Ну, да вы еще насмотритесь на них. Помню, поначалу мы тоже все бегали, ползали по скалам, выход пытались искать, а как напоролись на них, так и перестали бегать. Угомонились.

– Нелепо все это, – капитан в задумчивости глядел вдаль.

– Кстати, вон на том гребне – не один ли из них?

Перевернувшись, Пол сгреб пятерней карабин, рывком высунулся из-за камней. Гуль тоже посмотрел в указанном направлении. Шагах в трехстах от них, на перевале торчала одинокая фигурка.

– Сюда бы мой бинокль, – пожалел Володя.

– Свои все здесь, так что бинокль ни к чему, – Пол осторожно выдвинул перед собой ствол карабина.

– Подожди! Мы же не знаем, чего он хочет.

– Что ты говоришь! – насмешливо произнес Пол. – Ей богу, я расплачусь, если попаду…

Карабин вздрогнул в его руках, по ушам хлестнуло выстрелом. Далекая фигурка на перевале покачнулась и упала.

– Зачем?! – глухо проговорил капитан. Лицо его побледнело. – Зачем ты это сделал?

Пол холодно улыбнулся. В узких щелочках его глаз играло злое пламя.

– Ты еще простишь мне этот грех, парень. И сам сумеешь ответить на свой вопрос, когда словишь от них парочку-другую пуль. А еще я скажу тебе вот что: мне плевать, кто это был. Здесь всюду одна видимость. Сомневаешься или нет, – стреляй. Зуул был хорошим парнем, но однажды ушел в горы и вернулся тронутым. Что-то Мудрецы сотворили с ним. Он нес такую околесицу, что пришлось спровадить его. Иначе он сманил бы за собой еще кого-нибудь. Доверчивость здесь не в почете, а он был чересчур доверчивым. Поэтому Мудрецы так легко справились с ним. А с двойниками у нас война. Тут уж все в открытую. так сказать, кто кого. Кроме того напомню тебе, что затем мы здесь и сидим, чтобы не подпустить к лагерю ни одной живой души. Для того и пароль каждый день меняем.

Володя пристально смотрел на говорившего. В некотором замешательстве перевел взгляд на Гуля, словно обращался к нему за поддержкой. Было видно, что ему тяжело и он не принимает сказанного Полом. Гуль молча пожал плечами. Чем он мог ему помочь? Он уже видел, как здесь убивают, и внутренне смирился с этим, хотя далось ему это непросто. Но, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не лезут.

Пол однако по-своему объяснил их взгляды. И, шлепнув по прикладу винтовки, вздохнул.

– Ни черта вы, ребятки, еще не понимаете. Ни богу, ни дьяволу неведомо, что сотворила с нами эта тварь. Проф как-то болтал, что заглоти каракатица какое-нибудь кладбище, и по горам пойдут шастать полуистлевшие мертвецы. Что вы об этом скажете, а?… Укладывается это в ваших красивых головках? А если нет, так чего цепляться за старое?… – он повторно вздохнул. – Я-то знаю, что вам нужно. Один хороший оглушительный бой. На войне человек быстро взрослеет, – слыхали про такое? Это оттого, что он начинает соображать раз в десять быстрее. Вот и вы сообразили бы, что к чему.

– Я бы очень хотел этого, – тихо проговорил Володя, – сообразить, что к чему…

«Глупец! – Мысленно буркнул Гуль. – Сообразить что к чему…»

Отчего-то особенно остро почувствовалась разливающаяся под сердцем пустота. Трещинка, пролегшая между ним и Володей, ширилась, мало-помалу превращаясь в пропасть. Одиночество приближалось чеканной поступью.

Один. Совершенно один…

Подобно утопающему Гуль ухватился за последнее, что у него оставалось. Припомнив сегодняшний сон, попытался отчетливее прорисовать в памяти пруд, бамбуковую удочку и отца, но ничего не получилось. Этой своей насильственной попыткой оживить память он только испортил дело. Лиловый туман накрыл родные тени, завис над водой, пряча берега и пруд. Воображение предавало хозяина. Посреди знакомого пруда сами собой встопорщились скалы, а лицо отца на глазах менялось, становясь все более похожим на лицо Пилберга. Приветственно подняв руку, профессор язвительно улыбался.

– Ты хочешь увидеть меня, сынок? В самом деле?

Дрожащей ладонью Гуль поспешил прикрыть глаза. Видение погасло.