Текст книги "До и после современности"

Естественный образ жизни

Таким образом, отношение к труду в доиндустриальный период можно охарактеризовать как полностью или преимущественно негативное. Однако аграрным обществом, не говоря уже об охватывающей последние пять тысяч лет цивилизации (стадия социокультурного развития, определяющаяся наличием города, государства и письменности), человеческая история далеко не ограничивается. За всю историю человечества на Земле успело появиться на свет около 110 млрд представителей нашего вида[125]125
  Кинг Б., Лайтман А., Рангасвами Дж. П., Ларк Э. Эпоха дополненной реальности. С. 406.


[Закрыть], и подавляющее большинство из них сделали это до перехода к производящему хозяйству. Человек кормился охотой и собирательством на протяжении 90 % своей истории, и 90 % людей, когда-либо живших на Земле, практиковали присвоение; только 6 % поддерживали свое существование с помощью земледелия, и только 4 % жили в индустриальном обществе с его уникальной трудовой этикой, которую нельзя признать ни традиционной, ни естественной[126]126
  Даймонд Дж. Ружья, микробы и сталь: История человеческих сообществ. М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2009. С. 102; Артемова О.Ю. Колено Исава: Охотники, собиратели, рыболовы (опыт изучения альтернативных социальных систем). М.: Смысл, 2009. С. 125.


[Закрыть]. (Что касается времени, то 99 % истории человечества приходится на период охоты и собирательства, 0,6 % – на период земледелия и скотоводства, и 0,4 % – на цивилизованный период[127]127
  Манн М. Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н. э. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. С. 75–76.


[Закрыть]; если выделить из последнего двухвековую эпоху индустриального общества, то на нее придется 0,016 % – маловато для того, чтобы ее нормы считались универсально нормативными). Заниматься производительным трудом вообще не естественно, не свойственно для человека как биологического вида; естественным, то есть соответствующим человеческой природе, является присвоение у природы. Как считает И. Моррис, «мы можем даже назвать собирательство естественным образом жизни», тогда как Р.Б. Ли и И. ДеВор настаивают, что «до сих пор охотничий образ жизни остается самым успешным и самым долговременным приспособлением к природе из всего достигнутого человеком»[128]128
  Моррис И. Собиратели, земледельцы и ископаемое топливо. Как изменяются человеческие ценности. М.: Издательство Института Гайдара, 2017. С. 64; Радкау Й. Природа и власть. Всемирная история окружающей среды. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. С. 75.


[Закрыть]. Охота, рыболовство, собирательство суть наиболее естественные и традиционные человеческие практики жизнеобеспечения. «Традиционный образ жизни сформировал нас и сделал нас такими, какие мы есть, – напоминает Дж. Даймонд. – Переход от охоты и собирательства к земледелию начался всего лишь около 11 000 лет назад; первые металлические орудия были изготовлены примерно 7000 лет назад, а первое государство и первая письменность возникли лишь около 5400 лет назад. “Современные” условия распространились (и к тому же лишь в отдельных местностях) лишь на протяжении очень малой части человеческой истории; все человеческие общества гораздо дольше были “традиционными”, чем любое из них – “современным”»[129]129
  Даймонд Дж. Мир позавчера. Чему нас могут научить люди, до сих пор живущие в каменном веке. М.: Издательство ACT, 2016. С. 19.


[Закрыть]. Традиционно-досовременные способы приобретения необходимого для поддержания жизни являются и наиболее эффективными, раз уж, используя их, человечество провело большую часть своего существования. По мнению того же Дж. Даймонда, «за всю историю нашего вида наиболее успешным и дольше всего просуществовавшим был образ жизни охотников и собирателей. Мы же до сих пор пытаемся решить проблемы, обрушившиеся на нас с приходом земледелия, и неизвестно, сможем ли с ними справиться»[130]130
  Даймонд Дж. Третий шимпанзе: Эволюция и перспективы человеческого животного. М.: АСТ, 2013. С. 253.


[Закрыть].

Главной из проблем, обусловленных возникновением земледелия и скотоводства, явился труд как таковой. По мнению ряда авторов, труд стал значимым феноменом для человека и социума не ранее перехода к производящему хозяйству и становления аграрного общества в результате неолитической революции. «Земледелие также ввело и новое понятие в общественную жизнь – понятие труда, – писал Дж. Бернал. – Во времена охотничьей культуры труд не рассматривался как нечто обособленное от остальных сторон жизни. Действия были тесно связаны с их результатами. Вы охотитесь, чтобы добыть пищу, которую вы и ваши соплеменники намереваетесь сразу же съесть. Но в земледелии плоды своего труда вы получаете лишь по истечении большого промежутка времени, и к тому же многие из этих действий были сами по себе утомительными и изнурительными, лишенными охотничьего азарта. Правда, снабжение пищей было более надежным, но возможность удивительных охот и великих пиров отпадала. И действительно, переход от охоты к земледелию был переходом, который известен из наших легенд как “падение чловека”. Человек покинул “рай”, или “эдем”, который означает равнину, или место удачной охоты, чтобы заняться трудом, добывая хлеб в поте лица своего»[131]131
  Бернал Дж. Наука в истории общества. С. 61.


[Закрыть]. Ю.Н. Харари, в свою очередь, говорит об этом так: «В течение довольно большого периода (можно сказать, большей части своей истории) люди вообще не работали – они выживали. <…> Наши предки, охотники и собиратели, в течение сотен тысяч лет обходились без работы. <…> Мы не можем назвать что-то “естественной” работой для человека»[132]132
  Харари Ю.Н. «Большинство людей вообще не осознают, что происходит и что на кону» [https://republic.ru/posts/89144].


[Закрыть]. Наконец, К.К. Мартынов постулирует, что труд стал «целью существования цивилизации» лишь после – и в результате – того, что «наши предки изобрели себе на погибель сельское хозяйство», тогда как «в палеолите человек не трудился – он искал еду, кочевал и размножался. Поле, которое нужно обрабатывать, создало труд, его разделение и излишки еды»[133]133
  Мартынов К.К. Конец работы [http://kmartynov.livejournal. com/1934213.html].


[Закрыть].

Как можно заметить, в данном случае в самом понятии труда (работы) моменты целесообразности и орудийности отходят на второй план, а на первый выходит производительность, создание искусственных, отсутствующих в природе вещей, служащих для удовлетворения базовых/физиологических потребностей. Проще говоря, речь идет о деятельности по производству пищи, и если ее не производят, а присваивают, то это уже (а точнее, еще) не труд. Разумеется, действия, производимые в процессе добывания или промысла, требуют затрат энергии, но того же требуют и любые иные действия, не являющиеся трудовыми. Деятельность добытчика не рассматривается им самим как принудительная необходимость, отделяющая потребность/желание от удовлетворения/удовольствия достаточно продолжительным временным лагом, он испытывает наслаждение и от результата (потребление), и от самого процесса (присвоение). М. Маклюэн писал: «В бесписьменном мире “труда” не существует. Примитивный охотник или рыболов был занят трудом не больше, чем сегодняшний поэт, художник или мыслитель. Там, где человек всем существом погружен в деятельность, никакого труда нет. Труд появляется в оседлых аграрных сообществах вместе с разделением труда и специализацией функций и задач»[134]134
  Маклюэн Г.М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. М.: «Гиперборея», «Кучково поле», 2007. С. 155.


[Закрыть]. Д. Эверетт, наблюдавший за жизнью современного амазонского племени пираха, так же замечает: «индейцы добывают пищу с таким удовольствием, что это едва ли вписывается в наше понятие “труда”»[135]135
  Эверетт Д.Л. Не спи – кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей. М.: Издательский Дом ЯСК, 2016. С. 92.


[Закрыть]. (Для сравнения: Т.Ю. Сидорина считает, что «поскольку принужденность в труде неотделима от самого труда вообще, даже труда, протекающего в обычных условиях, он не может всегда и всюду вызывать радость или приносить наслаждение»[136]136
  Сидорина Т.Ю. Жизнь без труда или труд во спасение? С. 16.


[Закрыть]). В любом случае, если трудом считать деятельность по производству благ, то деятельность по их присвоению считаться трудом не будет; общества с присваивающим хозяйством в этом плане следует рассматривать как дотрудовые, а продолжавшие соответствующие практики и после неолитической революции – как внетрудовые.

Общество первоначального изобилия

Социум охотников и собирателей М. Салинз охарактеризовал как «original affluent society», что можно перевести как «первичное/изначальное общество изобилия» или, как это чаще фигурирует в литературе, «общество первоначального изобилия». Имеется в виду, что первобытные и позднейшие, изученные уже этнографически группы foragers имели вполне достаточные ресурсы для полного удовлетворения своих ограниченных материальных потребностей, получая максимальный результат при минимальных трудозатратах[137]137
  Салинз М. Экономика каменного века. М.: ОГИ, 1999. С. 19–21.


[Закрыть]. Подтверждающий этот тезис фактический материал столь велик, что можно привести только несколько примеров, относящихся непосредственно к питанию. По вполне понятным причинам у фуражеров северных и полярных территорий большую часть рациона составляют продукты охоты, а в южных и тропических регионах – продукты собирательства; баланс мясной (и рыбной) и растительной пищи широко варьирует, но сами рационы в любом случае соответствуют энергозатратам (если у бушменов это 2000 Ккал, то у андамандцев – 2600 Ккал, аливаре – 3000 Ккал, хадза – 3300 Ккал, эскимосов – 5000 Ккал) и, как правило, полностью покрывают их[138]138
  Семенов Ю.И. На заре человеческой истории. М.: Мысль, 1989. С. 181; Крживицкий Л. Хозяйственный и общественный строй первобытных народов. М.;Л.: ГИЗ, 1925. С. 27; Файнберг Л.А. Охотники Американского Севера (индейцы и эскимосы). М.: Наука, 1991. С. 75; Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. М.: Наука, 1986. С. 139; Кларк Г. Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира. М.: Издательство Института Гайдара, 2012. С. 83.


[Закрыть]. Если заглянуть глубже в историю, то, согласно данным изотопных исследований, обитавшие в областях холодного климата неандертальцы были настолько плотоядны, что их питание полностью соответствовало питанию волка или гиены (по мнению некоторых исследователей, изотопный анализ костей неандертальцев свидетельствует, что они являлись хищниками даже в большей степени, чем медведи, волки, гиены и пещерные львы[139]139
  Дробышевский С.В. Достающее звено. Книга вторая: Люди. М.: Издательство ACT, 2018. С. 316.


[Закрыть]). Некоторые группы современных эскимосов и индейцев Субарктики так же не употребляют растительной пищи, у других доля последней в основном не превышает 10 %[140]140
  Козловская М.В. Система питания верхнепалеолитических обществ: биологическая и социальная адаптация // HOMO SUNGIRENSIS. Верхнепалеолитический человек: экологические и эволюционные аспекты исследования. М.: Научный мир. 2000. С. 412; Файнберг Л.А. Охотники Американского Севера (индейцы и эскимосы). С. 96; Семенов Ю.И. На заре человеческой истории. С. 210.


[Закрыть]. Питались и питаются они, соответственно, рыбой (20–50 % рациона) и мясом (20–70 % рациона), и достаточно обильно: в 60-х – 80-х гг. XX в. атапаски района Большого Невольничьего озера употребляли в среднем 180 кг мяса на человека в год, у индейцев и эскимосов Аляски потребление рыбы и мяса диких животных колебалось от 100 до 280 кг в год, а у коренного населения севера Канады – от 109 до 532 кг (тоже на душу населения)[141]141
  Файнберг Л.А. Охотники Американского Севера (индейцы и эскимосы). С. 96, 128.


[Закрыть]. Впрочем, потребление мяса было довольно высоким и на юге: так, бушмены Калахари съедали 85–96 кг мяса в год, а пигмеи мбути, чей рацион на 70 % состоял из продуктов собирательства, – 800 г в день[142]142
  Артемова О.Ю. Колено Исава: Охотники, собиратели, рыболовы (опыт изучения альтернативных социальных систем). С. 134; Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. С. 125.


[Закрыть].

Нетрудно заметить, что приведенные данные в основном относятся к регионам с фактически экстремальными природно-климатическими условиями, где охотничье-собирательский образ жизни сохранился в позднейшие времена лишь в силу того, что местные почвы и климат не удовлетворяли потребностям производящего хозяйства. Если даже в таких условиях фуражеры способны добывать вполне достаточное для выживания количество мясной, рыбной и растительной пищи, то очевидно, что в более ресурсно обеспеченных регионах и тогда, когда конкуренция/давление со стороны земледельцев и скотоводов отсутствовали или были недостаточно сильными, обеспечиваемый присвоением у природы уровень потребления мог быть заметно выше. (Собственно, он и так был сравнительно неплохим: как замечает Г. Кларк, «британские батраки лишь к 1863 году достигли медианного уровня потребления первобытных сообществ. Более того, английский рацион в 1790-х годах, как правило, содержал меньше белков, чем рацион этих технологически отсталых сообществ. Поскольку медианный собиратель питался так же хорошо, как англичанин, то с точки зрения потребления калорий и белков охотники и собиратели, должно быть, жили намного более сытно, чем беднейшие азиатские общества»[143]143
  Кларк Г. Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира. С. 93.


[Закрыть]).

Некоторое представление о том, какие природные ресурсы находились в распоряжении охотников и собирателей, дают исторические и этнографические материалы. Для начала (и показательности) обратимся к тому, что относительно недалеко и недавно – к российским реалиям последних столетий, при этом по понятным причинам речь пойдет по большей части о природных богатствах, сохранявшихся при интенсивной эксплуатации в рамках аграрного и индустриального хозяйства.

В некоторых районах России даже при вполне развитом сельском хозяйстве дичи добывалось столько, что она стоила дешевле продукции животноводства. Академик Гмелин, посетивший Сибирь в 40-е гг. XVIII в., писал, что на рынке Тобольска, где «зерно очень дешево, а также быки и свиньи», разнообразная дичь продавалась еще дешевле: «Дичь: лоси, олени, козули, зайцы и т. д., из птиц – фазаны, куропатки, лебеди, дикие гуси, аисты – все это стоит дешевле говядины»[144]144
  Этнография русского крестьянства Сибири. XVII – середина XIX в. М.: Наука, 1981. С. 188.


[Закрыть]; соотношение цен свидетельствует о том, насколько богата была данная территория зверем и птицей. Но это все-таки Сибирь, а вот несколько примеров по европейской части страны. Слова брауншвейг-люнебургского посланника Ф.-Х. Вебера характеризуют состояние охотничьих ресурсов в районе Санкт-Петербурга во втором десятилетии XVIII в.: «Перистой дичи великое множество, особенно глухарей, тетерок, рябчиков, вальдшнепов всевозможных видов, диких гусей и уток, и всякий день (кроме лета) можно договориться о покупке тетерок и рябчиков в любом желаемом количестве, даже если кому-то к столу надобно в день 400–500 штук. Зимней порой в Петербурге можно купить большого глухаря за 8 копеек, или две гривны, пару тетерок или тетеревов тоже за две гривны, а пару рябчиков – даже за 4–5 копеек, и ежедневно покупать сколько угодно. На дворе у одного полковника я почти всегда видел зимой 200–300 тетерок, отлавливаемых его людьми и то и дело присылаемых ему в город как домашняя провизия. Их употребляла преимущественно челядь, а на господском столе (поскольку из-за большого количества птица надоедала) ее почти не ели»[145]145
  Беспятых Ю.Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л.: Наука, 1991. С. 125.


[Закрыть].

При этом дичи водоплавающей добывалось в три раза больше, чем боровой, в основном о которой говорится выше. Серые гуси в степном Подонье в XVIII веке летали тучами, их здесь было столько, что они наносили серьезный урон посевам овса и гороха – во время жатвы птиц сгоняли с полей палками; то же самое было и в Волго-Уральском междуречье. Спустя век птицы оставалось еще столько, что А.В. Терещенко в своем «Быте русского народа», изданном в 1848 г., описывал ситуацию в следующих выражениях: «В саратовской и астраханской губ. все пространство по течению Волги, на разстоянии 400 верст, бывает усеяно дикими гусями, утками, куропатками, перепелками, бакланами, бабами, лебедями, журавлями, дрохвами, тетерями, бекасами, дупелями и другими птицами. Гусей и уток такое налетает множество, что они пожирают хлебные стоги и приводят в крайнее разорение поселян… К счастию обитателей низменной части Волги и луговой ея стороны, что река, во время своих разливов, потопляет птенцев в камыше и уносит с своим течением миллионы яиц-зародышей»[146]146
  Терещенко А.В. Быт русского народа. Ч. I–VI. СПб.: Типография военных учебных заведений, 1848. С. 232.


[Закрыть]. И спустя еще целое столетие водоплавающей дичи было достаточно: так, в 50-е гг. XX в. только в Курганской области ежегодно добывалось около 500 000 уток и гусей. То же и с боровой дичью: белых куропаток в тундрах Печорского бассейна водилось столько, что в долине реки Усы в 1842 г. 5 семей заготовили на зиму 43 000 шт., а 83 года спустя, в 1925 г., в Усть-Усинском районе было закуплено 800 000 куропаток. В это время бывали зимы, когда один охотник добывал до 10 000 птиц; в среднем же добывалось по 7000 шт. на семью или по 2000 шт. на человека (в 1940-е гг. – 1000 шт.) – местные жители употребляли мясо куропаток вместо хлеба и даже подкармливали им крупный рогатый скот.

В лесной и лесостепной зонах водоплавающую дичь часто промышляли сетями-перевесами. Во второй половине XIX в. в Сибири охотник добывал перевесом за один раз до 100 уток. В долине Оби в 90-е гг. XIX в. охотники села Самарова, расположенного при впадении Иртыша в Обь, ловили в одну ночь от 50 до 100 уток и гусей; в Нарымском крае в то же время за ночь ловили от 20 до 200 птиц. В середине XIX в. жители трех сел Василь-Сурского уезда ловили по 3 тыс. уток и гусей за ночь; в долине Шексны охотник с перевесом добывал до 200 уток за зарю, а в начале XIX в. – до 300 штук. Тетеревов, в свою очередь, ловили специальными сетями-шатрами, добывая до 60–100 штук на охотника за один день и в среднем от 300 до 1000 птиц за осенний сезон; в 1889 г. под Омском два охотника за один день добыли 39 тетеревов, а в 1927 г. на Южном Урале тоже два охотника за два дня добыли 152 птиц, и такая охота здесь считалась посредственной. Существовали и другие, еще более эффективные способы охоты. Например, уток, теряющих во время линьки способность летать, просто забивали палками. В 20-е гг. XIX века в степном Подонье охотник за два дня наполнял утками целый воз; в Сибири уток добывали еще больше – в 1822 г. на одном озере около г. Среднеколымска за два дня было поймано 7 тыс. птиц, а на другом – 2,3 тыс. за один день, и это была не самая удачная охота – иногда здесь добывали до 40 тыс. уток на одном озере. В степи подобным образом промышляли дроф, у которых во время осенне-зимних дождей с последующими заморозками смерзались крылья, так что они теряли способность к полету. Этим пользовались охотники, избивавшие дроф палками прямо на зимовках, где они собирались тысячами, а казаки загоняли со степи сотни птиц прямо в свои дворы, где их резали, морозили и солили. Понятно, что такие хищнические способы охоты были возможны только в условиях изобилия дичи. Об общем количестве пернатого ресурса дают представление следующие цифры: в начале XX века в Российской империи добывалось 37 млн шт. птицы в год; в СССР в начале 30-х гг. добыча дичи достигала 100 млн шт. в год; в середине 70-х гг. осенняя численность только тетеревиных (без перепелов и фазанов) на территории Советского Союза оценивалась в 100–119 млн особей (32–37 млн рябчиков, 40–57 млн куропаток, 8–10 млн глухарей, 20–24 млн тетеревов).

Более ценной охотничьей добычей были копытные – лось (до 570 кг), северный олень (до 220 кг), сайгак (до 40 кг), и этой добычи тоже хватало. В начале XIX века в Северо-Восточной Сибири редкий охотник не добывал 5–6 лосей в год; в середине того же столетия в Минусинском округе в многоснежные зимы лосей били столько, что лосятиной даже кормили собак; в Макарьевском уезде Нижегородской губернии в деревнях в каждом дворе заготавливали на зиму 1–2 лосей. Северные олени в XVIII веке водились во всей северной части центральной России, включая Тверскую, Смоленскую, Московскую, Ярославскую, Костромскую губернии, на Урале и по всей Сибири, где их добывали «на плави»: олени весной мигрировали на север, осенью – на юг, и когда многотысячные стада переплывали реки (численность стад измерялась десятками тысяч особей, и переправа продолжалась по три дня), их били с лодок копьями и ножами в огромных количествах. (И.К. Кирилов описывал это так: «Оленей бьют довольно на реках Лене и Оленке таким образом: когда они летним и осенним времянем идут от моря и чрез те реки плывут, тогда оные иноземцы и кои нарочно для того промыслу приезжают, колют копьями… Колотых оленей перенимают на других больших судах и, связав ремнями, вывозят на берег»)[147]147
  Кирилов И.К. Цветущее состояние Всероссийского государства. М.: Наука, 1977. С. 295.


[Закрыть]. Продуктивной была и обычная охота: в 50-х гг. XIX в. в Олонецкой губернии два-три охотника добывали по несколько десятков оленей в день. Сайгаки во множестве водились в степях от Буга до Даурии; их стада, достигавшие 10 000 голов, во время сезонных перекочевок переправлялись через Дон, Волгу и Урал, где казаки резали их «на плави» без счета; в Северокаспийской низменности ходили «неисчислимые табуны» сайгаков, на которых охотились всеми возможными способами.

В пищу шли и некоторые виды пушного зверя, в первую очередь заяц. Русаков и беляков водилось столько, что в первой половине XIX века один охотник в тундре добывал до 800 зайцев в год, в степях Волго-Уральского междуречья охотники иногда добывали до 200 зайцев в день, а в Вятской губернии охотничьи артели ловили зайцев тенетами. Численность этого зверька оставалась немалой и много позже: в промысловый сезон 1946/47 г. только на территории Украины было заготовлено 2163 тыс. шкурок русака. Иногда в пищу шли и суслики, которых добывали в основном, конечно, на мех: так, в 1957 г. в Волгоградской области было закуплено 28,2 млн шкурок, в Саратовской – 12,2 млн, в Оренбургской – 3,2 млн, на Украине – 5,2 млн. Наконец, российские охотники традиционно промышляли и морского зверя. В конце XIX в. на нижней Волге и Каспии добывали по 70–100 тыс. тюленей в год; за 1906–1910 гг. здесь было добыто 634,7 тыс. тюленей; на Белом море и в реках Архангельской губернии за те же годы было добыто 78,5 тыс. тюленей и 39,2 тыс. нерп.

Но гораздо большие масштабы и значение имел рыбный промысел. О том, сколько вылавливалось рыбы в конце XIX – начале XX вв., говорят следующие цифры. На 1899 г. размеры рыбного промысла в России, без Средней Азии и Сибири, определялись в 67–68 млн пуд. (по неполным данным), из них 2,59 млн пуд. приходилось на осетровых, 2,76 млн пуд. – на лососевых, 9,33 млн пуд. – на сельдевых, 0,65 млн пуд. – на тресковых рыб. Морских и проходных видов добывалось 16 млн пуд., озерных – 19 млн пуд., речных – 32 млн пуд.; рыбопродуктов изготавливалось: икры – 600 тыс. пуд., балыка – 450 тыс. пуд., консервов – 200 тыс. пуд., рыбьего жира – 100 тыс. пуд., рыбьего клея и визиги – по 5 тыс. пуд. Еще более впечатляюще выглядят показатели не в пудах, а в штуках. Только на Волге и Каспии в 1897 г. было выловлено: сельди – 70 млн шт. (1885 г. – 328 млн шт.), воблы – 285 млн шт., судака – 15,9 млн шт., леща – 12,3 млн шт., сазана – 4,9 млн шт., сома – 0,5 млн шт., берша – 5,8 млн шт., щуки – 1,9 млн шт., миноги – 18 млн шт., белорыбицы – 10,8 млн шт., лосося – 17,4 млн шт., лоха – 13,4 млн шт., стерляди – 74,9 млн шт., севрюги – 171,6 млн шт., осетра – 188,8 млн шт., белуги – 45,6 млн шт.

Только воблы и тарани на Волге, Урале и Кубани в конце XIX века добывали до 420 млн шт. в год. Когда весной косяки воблы входили в Волгу, то по узким протокам дельты лодки не могли свободно плавать, а в одну сеть попадало по 10–15 тыс. шт. Лещ в низовьях Днепра, Волги и Дона образовывал такие стаи, что в одну сеть попадало до 100 тыс. шт., причем размеры достигали 80 см в длину, а вес – пуда. (Боярин Б.И. Морозов в середине XVII в. предписывал своему управителю «лещами… промышлять большими, который бы лещ был в аршин и без дву вершков в аршин, и малый бы лещ в три четверти; а коли больших лещей не уловили, и он бы с малыми, что мне негодно, и не посылал и подвод не забивал»[148]148
  Очерки русской культуры XVII века. Часть первая. М.: Издательство МГУ, 1979. С. 71.


[Закрыть]. Иными словами, если сегодня 50 см считается для леща максимальной длиной, то тогда лещ в 53,3 см длиной рассматривался как «малый», а ради еще более мелкой рыбы и подвод гонять не стоило). Белуга достигала размера двух сажен (4 м 27 см); в конце XIX века максимальный промысловый вес белуги определялся в 70–80 пуд., т. е. до 1310 кг, тогда как современный средний вес промышленной белуги не превышает 250 кг. (Б. Таннер, побывавший в 1678 г. в Москве, писал: «Некоторые рыбы, по белому мясу называемые у них белугами, величиной с быка… Надо заметить о числе и величине рыб: по крайней мере, половину одной на огромном блюде насилу внесли в палату три дюжих человека»[149]149
  Рябцев Ю.С. Хрестоматия по истории русской культуры: Художественная жизнь и быт XI–XVII вв. М.: Гуманитарный издательский центр Владос, 1997. С. 323.


[Закрыть]). В целом рыбы в российских реках и озерах было столько, что ее можно было ловить в буквальном смысле руками: новгородская летопись под 1353 г. сообщает, что «новгородские людие рыбы руками имаша у брега, сколько кому надобе»[150]150
  Довнар-Запольский М.В. История русского народного хозяйства. Т. I. Киев: Типография И.И. Чоколова, 1911. С. 245.


[Закрыть].

Кроме дичи и рыбы, дарами природы являлись бортный мед (от полупуда до трех пудов из одного дупла в сезон), грибы, ягоды (кое-где крестьяне платили помещикам оброк клюквой по осмине со двора, т. е. 104,5 литра или по 8,5 ведер), коренья, съедобные растения, кедровые шишки, орехи и т. д. и т. п.[151]151
  Шипилов А.В. Традиционная производственная культура России: сельское хозяйство и присваивающие промыслы. Воронеж: ВГПУ, 2006. С. 12–90.


[Закрыть] Говорить об этом можно еще долго, однако все вышеприведенные материалы относятся к населению, практиковавшему в основном аграрное хозяйство и занимавшемуся присваивающими промыслами чаще всего по совместительству. Поэтому несколько слов следует сказать и об аборигенных этносах, живших непосредственно и в полной мере за счет охоты и собирательства.

Ресурса им тоже хватало: так, сибирские ханты в середине XIX века добывали в год до 20 лосей и оленей на одного охотника, не считая мелкой дичи. Тогда же аборигенное население Северной Оби (ханты и ненцы), чья численность, включая женщин и детей, равнялась 20–23 тыс. человек, добывали в год 114–183,3 тыс. шт. разного зверя, до 500 тыс. шт. птицы (14,6–24,3 тыс. пуд.), 183–240,6 тыс. пуд. рыбы, собирали до 15 тыс. пуд. кедровых орехов. В низовьях Оби, Лены, Колымы коренные жители промышляли линную дичь по несколько тысяч штук на охотника в сезон; в начале 1820-х гг. охотник добывал до 1000 гусей, 5000 уток и 200 лебедей, а в 1883 г. один наблюдатель стал свидетелем того, как двое мужчин палками убили за полчаса 1500 линных гусей; в тундре линных гусей, лебедей, морянок добывали от 100 до 300 шт. на одного участника загонной охоты, также за один рейд охотник мог набрать нарту гусиных яиц. Весьма внушительными цифрами характеризуется и рыбный промысел: так, семья нивхов на зиму заготавливала до 3840 лососевых – по 400 рыб на человека и 2000 рыб на корм собакам; на Ямале местное население добывало за сезон 100 пуд. рыбы на семью, а на притоках Среднего Таза – до 200 пуд.

И, хотя данный обзор и без того оказался слишком пространным, приведем некоторые сведения по фуражерам, практиковавшим присваивающее хозяйство в других регионах мира. Картина в этом плане вырисовывается похожая. По одному свидетельству, группа андаманцев в составе 132 человек в течение года добыла 500 оленей и свыше 200 штук мелкой дичи. На Аляске в удачные годы атапаски добывали на одного охотника до 30 бобров весом от 13 до 24 кг и до 200 ондатр весом от 1,4 до 2,3 кг (если мясо ондатры имеет калорийность 101 Ккал, то мясо бобра – 408 Ккал, превосходя в этом отношении говядину с ее 323 Ккал). То же с морским зверем и рыбой: на севере Гренландии в 20-е гг. XX века один охотник добывал в среднем 200 тюленей в год; калифорнийские индейцы добывали в течение одной ночи до 500 лососей на 6 человек (во время нереста); племена Северо-Западной Америки запасали на зиму по 1000 лососей на семью и по 2000 литров жира на человека[152]152
  Крживицкий Л. Хозяйственный и общественный строй первобытных народов. С. 27; Файнберг Л.А. Охотники Американского Севера (индейцы и эскимосы). С. 67, 94; Эпоха бронзы лесной полосы СССР. М.: Наука, 1987. С. 307, 309; Головнев А.В. Историческая типология хозяйства народов Северо-Западной Сибири. Новосибирск: Издательство Новосибирского университета, 1993. С. 23, 26; Шипилов А.В. Традиционная производственная культура России: сельское хозяйство и присваивающие промыслы. С. 11, 36, 51, 62.


[Закрыть].