Текст книги "До и после современности"

Неолитическая эволюция

В свое время Г. Чайлд назвал переход от присваивающего к производящему хозяйству «неолитической революцией». («Переход к неолиту можно рассматривать как экономическую и научную революцию, превратившую людей из чистых потребителей в активных партнеров природы»[189]189
  Чайлд Г. Расцвет и падение древних цивилизаций. М.: ЗАО «Центрполиграф», 2012. С. 60.


[Закрыть]). По масштабу произошедших вследствие этого перехода изменений это действительно революция, но вот по их временному темпу, широте распространения и глубине проникновения в географически-демографическом и социально-культурном смысле данный процесс можно было бы обозначить как «неолитическую эволюцию». Становление производящего хозяйства традиционно оценивалось как прогрессивный/позитивный переход от дикости к варварству на пути к цивилизации[190]190
  Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М.: Политиздат, 1989. С. 43–44.


[Закрыть] (или, по Г.Л. Моргану, от низшей к средней ступени варварства, которая началась «в восточном полушарии с приручения животных, а в западном – с возделывания растений»[191]191
  Морган Г.Л. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации. М.: Издательство института народов Севера ЦИК СССР, 1935. С. 10.


[Закрыть]), однако в последние десятилетия прогрессивность и позитивность Neolithic Revolution поставлены под вопрос. К. Леви-Стросс признает, что возникновение земледелия было во многих отношениях явлением прогрессивным (увеличение количества пищи на единицу времени и пространства, возрастание численности и плотности населения, расширение сферы обитания), но, с другой стороны, отмечает в нем и черты регресса (обеднение рациона, повышение вероятности голодовок, распространение инфекций и т. д.)[192]192
  Леви-Стросс К. Узнавать других. Антропология и проблемы современности. С. 83.


[Закрыть]. С этим согласен Дж. Даймонд[193]193
  Даймонд Дж. Мир позавчера. Чему нас могут научить люди, до сих пор живущие в каменном веке. С. 465.


[Закрыть]; «Переход от охоты и собирательства к земледелию обычно считается решительным шагом на пути к прогрессу, позволившему наконец людям обеспечить себе постоянные запасы пищи и получить свободное время, необходимое для создания того, что считается великими достижениями современной цивилизации, – пишет он. – Тем не менее если мы внимательно присмотримся к этому переходу, то выводы наши будут иными: большинству людей этот переход принес инфекционные заболевания, недоедание и сокращение продолжительности жизни»[194]194
  Даймонд Дж. Третий шимпанзе: Эволюция и перспективы человеческого животного. С. 176.


[Закрыть]. Что же касается более отдаленных последствий неолитической революции, то ими стали имущественное и социальное неравенство, господство и эксплуатация, войны за собственность и территорию и многое другое, поэтому Л. Тайгер заявляет, что переход к земледелию и скотоводству явился началом «всемирного грехопадения» и «производства мирового зла»[195]195
  Артемова О.Ю. Колено Исава: Охотники, собиратели, рыболовы (опыт изучения альтернативных социальных систем). С. 484.


[Закрыть].

Наверное, это сказано слишком сильно, однако следует признать, что неолитическая революция была явлением достаточно неоднозначным. Но важнее не оценивать ее последствия, а понимать ее причины, ведь переход к производящему хозяйству не был исторически неизбежным, произойдя самостоятельно лишь несколько раз в нескольких регионах Земли под воздействием сложного сочетания экологических и социокультурных факторов (как правило, это хозяйственный кризис, вызванный сокращением ресурсов в ситуации, когда население уже овладело технологиями сбора урожая диких растений)[196]196
  История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины. С. 271.


[Закрыть]. «Одомашнивание растений и животных вовсе не является исторической неизбежностью, которая по каким-то причинам задержалась в том или ином регионе, – считает Ф. Дескола. – Многие народы мира, как видится, вовсе не испытывали потребности в подобном перевороте»[197]197
  Дескола Ф. По ту сторону природы и культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 73.


[Закрыть]. Некоторые не испытывают ее и до сих пор, так что, по мнению О.Ю. Артемовой, вместо вопроса о том, почему современные фуражеры не перешли к производящему хозяйству, следует задать обратный вопрос: «а почему все-таки древние охотники и собиратели в большинстве своем перешли к производящему хозяйству, каковы стимулы этого перехода, коль скоро общества охотников и собирателей, по крайней мере часть из них, были обществами достатка, разума и равенства, а людей на Земле было мало и природной пищи вдоволь? Зачем? Что руководило теми людьми?»[198]198
  Артемова О.Ю. Колено Исава: Охотники, собиратели, рыболовы (опыт изучения альтернативных социальных систем). С. 487.


[Закрыть].

Трудно сказать, что именно руководило людьми натуфийской и других культур, начавших переход к земледелию, так как ни практически оседлый образ жизни, ни приручение животных (собака, олень, верблюд), ни даже появление и развитие квазиземледельческих орудий и технологий у племен – сборщиков урожая, которые «жнут, не сея, и труд которых так сходен с деятельностью земледельцев» (с одного гектара они получали до тонны съедобных семян; одна калория энергии, затраченная на сбор, приносила пятьдесят калорий пищи[199]199
  Моррис И. Почему властвует Запад… по крайней мере, пока еще. Закономерности истории, и что они сообщают нам о будущем. С. 114.


[Закрыть]), не являлись гарантией такого перехода. Например, австралийские аборигены жили на территории, где произрастали пригодные для селекции эндемики (такие же корнеклубнеплоды культурно выращивались на соседней Новой Гвинее), имели топоры и зернотерки, умели ухаживать за растениями и собирать урожай, владели широким ассортиментом приемов обработки растений для приготовления пищи, включая обмолот и помол (из муки замешивали тесто и пекли лепешки), и даже практиковали некоторые формы ирригации, однако к земледелию так и не перешли, словами О.Ю. Артемовой, «из-за отсутствия потребности в нем» – их потребности полностью удовлетворялись охотой и собирательством[200]200
  История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины. С. 268; Артемова О.Ю. Колено Исава: Охотники, собиратели, рыболовы (опыт изучения альтернативных социальных систем). С. 86, 485; Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. С. 253–255.


[Закрыть]. Не испытывая ни экологических кризисов, ни демографических сдвигов, аборигены не желали коренным образом менять свой образ жизни, и даже имевшаяся возможность заимствовать земледелие у соседей – папуасов и индонезийцев, не была ими использована; для перехода к производящему хозяйству были предпосылки, но не было стимулов, и он так и не состоялся.

Что касается регионов и эпох, где он все же состоялся, переход характеризовался замедленностью, дискретностью и фрагментарностью. Это был процесс постепенный и долгий: в Передней Азии и Мезоамерике он занял 3–4 тыс. лет, в Европе – 3 тыс. лет[201]201
  Кабо В.Р. У истоков производящей экономики // Ранние земледельцы. Л.: Наука, 1980. С. 80–83; Скотт Дж. Против зерна: глубинная история древнейших государств. С. 65.


[Закрыть]. (Как замечает Дж. Даймонд, «земледелие продвигалось по Европе буквально со скоростью улитки: всего лишь 1000 ярдов в год! Возникнув на Ближнем Востоке около 8000 лет до н. э., земледелие поползло в северо-западном направлении, достигло Греции около 6000 до н. э., Британии и Скандинавии – 2500 лет спустя»[202]202
  Даймонд Дж. Третий шимпанзе: Эволюция и перспективы человеческого животного. С. 243.


[Закрыть]). Кроме того, он был неполным и обратимым: одни археологически изученные группы еще в верхнем палеолите тысячелетиями занимались сбором урожая диких злаков, а потом вновь возвращались к охоте, другие в неолите и энеолите тысячелетиями уже выращивали их, но основой хозяйства продолжала оставаться охота. Носители себильской культуры (Ком-Омбо, Египет) 17 тыс. лет назад начали собирать зерна диких злаков, делая из них муку с помощью зернотерок, но по прошествии пяти тысячелетий вновь сосредоточились на охоте. Натуфийцы поселения Абу-Хурейра (Сирия) не только собирали дикорастущие пшеницу, ячмень и рожь, но и одними из первых в мире ввели последнюю в культуру (конец X тыс. до н. э.), однако на протяжении более двух тысяч лет продолжали охотиться на онагров, коз, овец, свиней, быков и практиковали загонную охоту на газелей, собиравшихся на близлежащем берегу Евфрата во время летних засух (мясо газелей составляло 80 % всей потреблявшейся жителями Абу-Хурейры мясной пищи). Занимавшиеся земледелием и скотоводством трипольцы и на ранней, и на поздней стадии этой культуры практиковали охоту, если это позволяли природные условия той или иной местности, так что в балансе мясного рациона от 50 % до 80 % составляла дичь[203]203
  Придо Т. Кроманьонский человек. С. 48; Заря человечества. С. 100; Энеолит СССР. М.: Наука, 1982. С. 237–238.


[Закрыть].

Кроме археологических источников, о том же говорят и этнографические свидетельства. Для многих уже усвоивших (обычно перенявших) земледелие племен, таких как североамериканские селиши, бразильские намбиквара и замбийские ндембу, некоторые другие группы банту, новогвинейские мийанмин и др. оно являлось лишь одним из сезонно-локальных компонентов комплексного (и нередко мобильного) хозяйства, другими неотъемлемыми частями которого оставались собирательство, рыболовство и охота. Это не столько земледельцы, сколько полуоседлые охотники-собиратели (или hunter-horticulturalists – «охотники-садоводы», или shifting cultivators and hunters – «земледельцы и охотники, склонные к перемене мест»[204]204
  Панов Е.Н. Человек – созидатель и разрушитель: Эволюция поведения и социальной организации. М.: Издательский Дом ЯСК, 2017. С. 413.


[Закрыть]), которые в определенный сезон задерживаются на одном месте на несколько месяцев, что дает возможность выращивать картофель, маис или маниоку. Но и у этих полуаграрных групп земледелие является непрестижным и в основном женским делом, тогда как охота практически всегда рассматривается как престижное мужское занятие. Как свидетельствует В. Тэрнер, у ндембу «мужчины очень высоко ценят охоту»; «Охота на крупных наземных млекопитающих остается у мочика престижным занятием, – говорит Ю.Е. Березкин об одной из раннеземледельческих цивилизаций Перу, создатели которой выращивали маис и фасоль, применяя ирригацию и удобрение почвы. – Судя по изображениям среднего и финального периодов этой культуры, ею могли заниматься лишь знатные воины. В противоположность тому земледельческие работы сами по себе непрестижны». (Тот же автор напоминает, что «идеология такого эталонного раннеземледельческого памятника, как анатолийский Чатал-Гуюк, судя по многочисленным найденным там изображениям, имеет чисто охотничий характер»)[205]205
  Тэрнер В. Символ и ритуал. М.: Наука, 1983. С. 159–160; Даймонд Дж. Ружья, микробы и сталь: История человеческих сообществ. С.132; Березкин Е.Ю. Ранние земледельцы побережья Перу // Ранние земледельцы. Л., 1980. С. 109; Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. С. 262–263.


[Закрыть]. Да и в позднейшие эпохи вплоть до современности охота представляется делом доблестным и почетным, недаром в ней упражнялись и продолжают это делать представители социальной элиты; словами Т. Веблена, свободная от «неблаговидности, которой обладают ремесла», охота «достойна поощрения и весьма хорошо вписывается в образ жизни развитого праздного класса»[206]206
  Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984. С. 87.


[Закрыть]. Земледелие, напротив, воспринималось как что-то неестественное, подозрительное и предосудительное: южноамериканские ягуа и хиваро-агуаруна считали, что у диких и возделываемых растений нет общего предка, а у таиландских мрабри существовало поверье, что искусственное выращивание растений наказывается духами[207]207
  Дескола Ф. По ту сторону природы и культуры. С. 24; Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. С. 112.


[Закрыть].

Археологически и этнографически известны случаи, когда охотничье-собирательские группы переходили к земледелию, а затем возвращались к присваивающему хозяйству. Так, население Южной Швеции около 3000 г. до н. э. перешло к земледелию, через три столетия перестало им заниматься, вернувшись к охоте и собирательству, и только через четыре века спустя окончательно перешло к сельскому хозяйству[208]208
  Даймонд Дж. Ружья, микробы и сталь: История человеческих сообществ. С. 134.


[Закрыть]. На территории Зеландии с 4100 по 3200 гг. до н. э. практиковалось земледелие (с 3800–3400 гг. до н. э. оседлое), затем в период 3200–2300 гг. до н. э. большинство населения вернулось к мобильной охоте и рыболовству, и только к 1900 г. до н. э. сельскохозяйственное земледелие было восстановлено[209]209
  Манн М. Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н. э. С. 119–120.


[Закрыть]. В III тыс. до н. э. оседлые земледельцы Тайваня, мигрировавшие в Юго-Восточную Азию, отказывались от сельского хозяйства в пользу охоты и собирательства[210]210
  Скотт Дж. Против зерна: глубинная история древнейших государств. С. 82.


[Закрыть]. Некоторые группы пигмеев под влиянием соседей-банту уже на глазах исследователей так же переходили к земледелию и вновь оставляли его ради традиционных занятий[211]211
  Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. С. 101.


[Закрыть]. В других случаях фуражеры упорно игнорировали земледельческое хозяйство соседей, с которыми поддерживали обменные отношения, но сами продолжали практиковать охоту и собирательство. Как пишет Ф. Дескола, «многие современные племена охотников-собирателей совершенно равнодушны, а то и испытывают отвращение к возделыванию полей и выращиванию скота, чем занимаются племена, живущие рядом с ними. Для них одомашнивание – это не прорыв к чему-то новому, а тяжкая неизбежность, причем они стараются отгородиться от нее»[212]212
  Дескола Ф. По ту сторону природы и культуры. С. 73.


[Закрыть]. Примерами могут послужить аборигены Северо-Восточной Австралии, тысячелетиями контактировавшие с земледельческим населением островов Торресова пролива, и индейцы Калифорнии, находившиеся в контакте с земледельческим населением долины Колорадо; в Намибии кочевые скотоводы кой-коин вели обмен с земледельцами-банту, но не переходили к земледелию сами, а в Танзании охотники хадза встречались с полукочевыми скотоводами масаями, однако наблюдатели утверждают, что не встречали «ни одного хадза, который владел бы козой, овцой, коровой или ослом»[213]213
  Даймонд Дж. Ружья, микробы и сталь: История человеческих сообществ. С. 128; Артемова О.Ю. Колено Исава: Охотники, собиратели, рыболовы (опыт изучения альтернативных социальных систем). С. 17.


[Закрыть].

Не принявшие данайских даров

Думается, что такая настороженность фуражеров по отношению к присваивающему хозяйству и в первую очередь к земледелию, связана главным образом с тем, что сельское хозяйство по сравнению с охотничье-собирательским требует гораздо больших трудозатрат. «Зачем нам выращивать растения, когда в мире так много орехов монгонго?», – говорили бушмены къхонг. (Эти орехи превосходят зерновые культуры южноафриканских земледельцев в 5 раз по калорийности и в 10 раз по содержанию протеина; 200 г монгонго по калорийности равны 1 кг вареного риса, а по протеину – 450 г говядины[214]214
  История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины. С. 195.


[Закрыть]). У бушменов женщина за день собирает еды достаточно, чтобы кормить семью в течение трех дней, а на хозяйственные занятия типа сбора дров, хождения за водой и приготовления пищи у нее уходит от одного до трех часов в день; мужчины-охотники охотятся несколько дней, после чего следует перерыв, достигающий нескольких недель; молодежь обоих полов практически не участвует в добывании пищи вплоть до возраста вступления в брак. Менять подобный образ жизни на тяжелый труд на полях и огородах нет никакого резона – хадза отказывались от земледелия именно на том основании, что «это потребовало бы слишком много тяжелой работы»[215]215
  Салинз М. Экономика каменного века. С. 38, 42; Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. С. 139.


[Закрыть]. Их можно не только понять, но и согласиться с ними: на добывание пищи хадза тратили в среднем не более двух часов в день, къхонг – от 12 до 21 часа в неделю, тогда как трудозатраты земледельца равняются 9 часам в день, а рабочая неделя в современных развивающихся странах достигает 60 и даже 80 часов[216]216
  Семенов Ю.И. Происхождение и развитие экономики: От первобытного коммунизма к обществам с частной собственностью, классами и государством (древневосточному, античному и феодальному). М.: КРАСАНД, 2019. С. 225; Уэйд Н. На заре человечества: Неизвестная история наших предков. М.: Альпина нон-фикшн, 2016. С. 93; Салинз М. Экономика каменного века. С. 42; Харари Ю.Н. Sapiens. Краткая история человечества. С. 64; Джонсон А.В., Эрл Т. Эволюция человеческих обществ: от добывающей общины к аграрному государству // Экономическая социология. 2016. Т. 17. № 5. С. 31, 45; Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. С. 170.


[Закрыть]. Примерно столько же времени тратили на охоту и собирательство и другие изученные антропологами группы «добытчиков»: бушмены гви – не более трех-четырех часов в день, столько же палийян (Южная Индия), австралийские аборигены и индейцы американского Юго-Запада – от двух-трех до четырех-пяти часов в день[217]217
  Артемова О.Ю. Колено Исава: Охотники, собиратели, рыболовы (опыт изучения альтернативных социальных систем). С. 133; Моррис И. Собиратели, земледельцы и ископаемое топливо. Как изменяются человеческие ценности. С. 75; Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. С. 114, 257–258.


[Закрыть].

В рамках примитивной экономики жизнеобеспечения стремления охотника/собирателя направлены не на увеличение присваиваемого у природы продукта, а на минимизацию требующихся для этого усилий, поэтому количество рабочего времени в общине добытчиков заметно меньше, чем в аграрном и, тем паче, в индустриальном обществе (словами Ю.Н. Харари, «в 1850-м китайский крестьянин или манчестерский мастеровой работали больше часов подряд, чем их предки охотники-собиратели; работа была физически тяжелее и умственно беднее»[218]218
  Харари Ю.Н. Homo Deus. Краткая история будущего. C. 207.


[Закрыть]). При этом справедливости ради следует заметить, что 9-часовой, а порой и более продолжительный рабочий день характерен для традиционного интенсивного земледелия, когда крестьянин не использует машин и химических удобрений, но трудится на постоянном удобряемом поле. Так, например, трудились этнографически исследованные китайские и русские крестьяне 1920– 1930-х гг. У последних полный полевой цикл в зависимости от природно-климатических условий региона составлял около 40–70 человеко-дней на десятину, что при среднем душевом наделе 4 десятины и 10-часовом рабочем дне составляло 1600–2800 часов. Правда, в течение примерно полугодового периода полевые работы не велись, но уход за скотом и прочие виды труда и в это время равнялись 2 часам в день, так что на год приходилось 1960–3220 часов, тогда как у фуражеров с их 2–4-часовым рабочим днем – 730–1460 часов.

По расчетам С.Г. Струмилина, обязательный труд крестьянина составлял 2996,8 часов в год, крестьянки – 4441, в среднем 3909,9 часов, у фабричных рабочих – 3612 часов в год у мужчин и 4622 часа у женщин. В то же время экстенсивное, т. е. залежно-переложное и подсечно-огневое земледелие, требует двух-трех-четырех часов труда в день, что значительно ближе к трудозатратам охотников и собирателей. Экстенсивные земледельцы в этом плане больше похожи на фуражеров, чем на исторически аутентичных «крестьян»; они не только меньше трудятся, но и сама их трудовая деятельность характеризуется прерывистостью и нерегулярностью. Замбийские бемба, бразильские куикуру, новогвинейские капауку, полинезийские тикопиа, фиджийцы, маори, банту и множество других примитивных земледельцев перемежают рабочие часы с отдыхом, сном, танцами, ритуалами, посещениями соседей и т. п. времяпровождением. Они трудятся на полях от двух до четырех часов в день, при этом рабочие дни чередуются с днями отдыха, а за пределами сезонных аграрных работ почти все время посвящается отдыху и развлечениям. Трудовая деятельность у всех этих племен и народов отличается непродолжительностью и нерегулярностью, а большая часть времени, будь то день, неделя, месяц или год, посвящена досугу; можно сказать, что здесь не досуг выступает перерывом в работе, а работа выступает перерывом в досуге, что находит свое отражение в их языках, не противопоставляющих и даже не разграничивающих одно и другое. (Как пишет М. Салинз, «эти другие требующиеся людям вложения времени – церемонии, развлечения, общение и отдых – на деле представляют собой дополнение к экономике, или, если хотите, неотъемлемую суперструктурную часть динамики, присущей экономике»[219]219
  Салинз М. Экономика каменного века. С. 72.


[Закрыть]). Таким образом, можно сказать, что они практикуют земледелие (как правило, полевые/ огородные работы в их комплексном хозяйстве сочетаются с различными присваивающими промыслами), но вот крестьянами в общеупотребительном смысле слова являются далеко не полностью[220]220
  Коротаев А.В. Некоторые экономические предпосылки классообразования и политогенеза // Архаическое общество: узловые проблемы социологии развития. М.: Институт истории СССР АН СССР, 1991. С. 140; Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1998. С. 204, 206; Струмилин С.Г. Бюджет времени русского крестьянина [http:// www.istmat.info/node/27934]; Салинз М. Экономика каменного века. С. 67–75; Петров В.П. Подсечное земледелие. К.: Наукова думка, 1968. С. 33.


[Закрыть].

Но вернемся к фуражерам. «Чтобы снабдить семью белковой пищей на сутки, обычно хватает четырех-шести часов труда, – пишет Д. Эверетт о южноамериканских индейцах пираха. – Но если в семье есть взрослые сыновья, то мужчины будут ходить на рыбалку по очереди. <…> Собирательство, в основном женская работа, занимает примерно двенадцать часов в неделю на семью из четырех человек, а обычно в семьях индейцев именно четверо. В сумме, таким образом, рыбная ловля и собирательство отнимают около пятидесяти двух часов в неделю совокупно у отца, матери и детей (а иногда еще и дедушки с бабушкой), так что на одного человека приходится не более пятнадцати-двадцати часов в неделю “за работой”»[221]221
  Эверетт Д.Л. Не спи – кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей. С. 92.


[Закрыть]. В свою очередь, М. Салинз констатирует: «охотник держится на уровне рабочего времени банковского служащего, значительно меньшего, чем рабочее время промышленных рабочих (входящих в профсоюзы), которых безусловно устроили бы эти 21–35 часов в неделю»[222]222
  Салинз М. Экономика каменного века. С. 48.


[Закрыть]. (К. Леви-Стросс так же отмечает: «как показали тщательные исследования, проведенные в Австралии, Южной Америке, Меланезии и Африке, трудоспособным членам этих обществ вполне достаточно работать два-четыре часа в день, чтобы содержать семью, в том числе детей и стариков, еще или уже не участвующих в добыче пропитания. Сравните с тем, сколько времени проводят на заводе или в конторе наши современники!»[223]223
  Леви-Стросс К. Узнавать других. Антропология и проблемы современности. С. 52.


[Закрыть]). Правда, следует указать, что это только время, затрачиваемое на добывание пищи, тогда как с учетом времени на изготовление орудий и прочую трудовую деятельность продолжительность рабочей недели у тех же бушменов достигает 40–45 часов, т. е. столько же, сколько в современных развитых странах. Однако труд организован у них иначе: мужчины уделяют охоте около 2,7 дней, а женщины собирательству – около 2,1 дня в неделю (сбор дров, хождение за водой и приготовление пищи занимают еще 1–3 часа в день), остальные дни остаются свободными, как и те часы, что не заняты трудом в «рабочие» дни[224]224
  Кабо В.Р. Первобытная доземледельческая община. С. 140.


[Закрыть]. Такой трудовой ритм характерен не только для бушменов; чилийские ямана (яганы), даже нанимаясь на работу к европейским фермерам, демонстрируют совершенную неспособность к последовательному ежедневному труду, так как привычная им хозяйственная деятельность (охота, рыболовство, собирательство) имеет прерывистый, пунктирный характер[225]225
  Салинз М. Экономика каменного века. С. 42.


[Закрыть].

«Вполне вероятно, – замечает Ю.Н. Харари, – что древние люди, жившие в более плодоносных регионах, чем пустыня Калахари, тратили на поиски пищи и сырья еще меньше времени. К тому же и домашними делами они не были обременены: ни грязной посуды, ни пыльных ковров, ни полов, которые требуется натирать, ни мокрых пеленок, ни оплаты счетов. Тогдашняя экономика позволяла большинству людей жить гораздо более интересной и насыщенной жизнью, нежели живут теперь члены аграрного или индустриального общества». Вместо того, чтобы изо дня в день трудиться на фабрике, а вернувшись домой, мыть посуду и стирать белье, «30 тысяч лет назад кочевница в том же Китае выходила из лагеря вместе со своими товарками, скажем, в восемь утра. Они бродили по ближайшим лесам и полям, собирали грибы, выкапывали съедобные коренья, ловили лягушек, удирали от тигров. К середине дня они возвращались в лагерь и готовили обед. У них оставалось сколько угодно досуга на сплетни, неспешные рассказы, игру с детьми, отдых и сон»[226]226
  Харари Ю.Н. Sapiens. Краткая история человечества. С. 65.


[Закрыть].

Возможно, данная картина смотрится несколько идиллической, но кажется вполне правдоподобным, что жизнь «древних людей» была куда менее загружена работой, так что нельзя не согласиться с М. Салинзом, что «с внедрением земледелия людям пришлось работать тяжелее»[227]227
  Салинз М. Экономика каменного века. С. 49.


[Закрыть]. (К тому же чем более интенсивным оно становилось, тем более трудоза-тратным и менее производительным оказывалось. У ранних африканских земледельцев производительность труда равнялась в среднем 1,5 кг зернового эквивалента в час, а у поздних китайских – 0,5 кг/час, поэтому для производства прибавочного продукта последние должны были в три-четыре раза увеличивать продолжительность рабочего дня по сравнению с первыми[228]228
  Джонсон А.В., Эрл Т. Эволюция человеческих обществ: от добывающей общины к аграрному государству. С. 40; Коротаев А.В. Некоторые экономические предпосылки классообразования и политогенеза. С. 142, 145.


[Закрыть]. В плане энергетического баланса ситуация выглядит так: «собиратель, расходуя 1 джоуль энергии, получал несколько сот джоулей в собранных им продуктах питания; в экстенсивном земледелии этот показатель падает ниже 100, а затем опускается до 10 в интенсивном доиндустриальном земледелии. В интенсивном индустриальном земледелии эта цифра уже стремится к 1 джоулю (на джоуль энергозатрат), а в наиболее интенсивном (парниковом) индустриальном земледелии она иногда падает до 0,001»[229]229
  Альтернативные пути к цивилизации. М.: Логос, 2000. С. 52.


[Закрыть]. Для сравнения: шимпанзе в природе в определенное время года тратят до пятой части времени бодрствования на раскалывание орехов с помощью камней и добычу термитов посредством палочек, и в процессе этой квазитрудовой деятельности получают в 9 раз больше килокалорий, чем тратят, «работая», таким образом, в 9 раз эффективнее трактористов и комбайнеров[230]230
  Вааль Ф. де. Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных? М.: Альпина нон-фикшн, 2017. С. 96.


[Закрыть]).

Все больше труда, все меньше досуга – так выглядел культурный прогресс на протяжении последних десяти тысячелетий для всех, кто принял данайские дары неолитической революции; но, как мы знаем, соблазнились ими не все.