Текст книги "Фаина Раневская. Любовь одинокой насмешницы"

Причина перемены решения крылась не столько в Достоевском, сколько в том, что на новом месте, в Театре имени Пушкина, у Фаины Георгиевны возникли такие же напряженные отношения с руководством, что и на прежнем месте. Главный режиссер Борис Равенских и его ведущая актриса Вера Васильева были недовольны тем, что Раневская получает львиную долю зрительских симпатий, завидовали ее успеху.

И снова все делалось в рамках приличия – ни споров, ни ссор, ни скандалов… Так же, как и в Театре имени Моссовета, Фаину Георгиевну оставили без ролей. Классическое решение: перекрой артисту кислород и не придется его выгонять со скандалом – он уйдет сам.

Весной 1960 года Фаина Раневская сыграла свою последнюю роль в Театре имени Пушкина – Прасковью Алексеевну в пьесе Алексея Толстого «Мракобесы», после чего осталась совсем без ролей.

Как и когда-то, в довоенное время, Раневская не стала сидеть сложа руки. Она ушла в кино на пять лет, благо там для нее роли находились.

Глава двенадцатая
«Осторожно, бабушка!»

 
Молюсь оконному лучу —
Он бледен, тонок, прям.
Сегодня я с утра молчу,
А сердце – пополам.
На рукомойнике моем
Позеленела медь.
Но так играет луч на нем,
Что весело глядеть.
Такой невинный и простой
В вечерней тишине,
Но в этой храмине пустой
Он словно праздник золотой
И утешенье мне.
 

Анна Ахматова. «Молюсь оконному лучу…»

В 1960 году Раневская писала в дневнике о фильмах, в которых она тогда снималась:

«…Снимаюсь в ерунде. Съемки похожи на каторгу. Сплошное унижение человеческого достоинства, а впереди – провал, срам, если картина вылезет на экран».

О своих работах в кино Фаина Георгиевна выражалась подчас весьма резко: «Деньги съедены, а позор остался». Разборчивость свою она поясняла фразой: «Сняться в плохом фильме – все равно что плюнуть в вечность».

В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов Фаина Георгиевна снялась в нескольких фильмах. В 1958 году она сыграла роль Свиристинской в комедийном фильме Александра Файнциммера «Девушка с гитарой». В том же году Раневская снялась в роли Мурашкиной в телевизионном фильме Георгия Ливанова «Драма». В 1963 году Раневская играла в фильме «Так и будет» по драме Виктора Розова, а кроме того, несколько раз появлялась на экране в популярных тогда киножурналах «Фитиль», бичующих «отдельные недостатки передового социалистического общества». Все эти роли не запомнились, не оставили особого следа в творческом наследии Раневской. Они были, что называется, «проходными».

А вот роль в фильме режиссера Венеамина Дормана «Легкая жизнь», снятом в 1963 году, получилась успешной, запоминающейся. Раневская сыграла в нем спекулянтку по прозвищу «Королева Марго», которая «делает дела» вместе с главным героем – заведующим химчисткой Бочкиным, которого сыграл Юрий Яковлев. Королева Марго принимает заказы на «частную чистку» одежды, а Бочкин их выполняет. Картина получилась интересной, впрочем, иначе и быть не могло, ведь кроме Раневской и Яковлева в ней снялись Ростислав Плятт, Вера Марецкая, Надежда Румянцева. Портил эту веселую картину только надуманный, буквально притянутый за уши финал, продиктованный идеологическими установками социализма. Бочкин, заведующий одной из московских химчисток, вдруг, устыдившись мелочности и бесперспективности своего поприща, «бросал все» и уезжал туда, куда, как говорится, и Макар телят не гонял, чтобы работать на современном химическом комбинате.

«В народ» ушли фразы Королевы Марго:

«Здравствуйте! Я ваша родная тетя. Я приехала из Киева. Я буду у вас жить».

«И по ночам покоя нет. Во сне вижу только милиционеров».

«С ума сойти, какой вы интересный!»

В 1960 году Надежда Кошеверова, снявшая когда-то «Золушку», предложила Фаине Георгиевне главную роль в своей новой картине «Осторожно, бабушка!». Актриса согласилась. Главная роль в фильме – это звучало столь заманчиво, столь многообещающе!

Кинорежиссер Надежда Александровна Кошеверова принадлежала к «сливкам» Ленфильма. А как же – в первом браке она была женой «самого Акимова», во втором – «самого Москвина», да вдобавок еще и близкий друг Евгения Шварца. И характер она имела мужской, жесткий, далекий от сентиментальности.

Парадокс: Кошеверова предпочитала ставить комедии, но при этом, как утверждали современники, в жизни у нее напрочь отсутствовало чувство юмора.

Надя Кошеверова с юных лет увлекалась куклами и кукольным театром. Окончила актерскую школу при петроградском театре «Вольная комедия», играла в различных театрах, в том числе и в Ленинградском театре Сатиры, училась в киномастерской Фабрики эксцентрического актера (ФЭКС). С 1928 года она работала на киностудии «Ленфильм», начав со скромной должности ассистента режиссера. Кошеверова не изменила своей детской мечте, она утверждала, что «кинематограф подобен кукольному театру, ибо над созданием фильма трудятся много человек, а зритель видит только то, что ему положено видеть».

До 1960 года Фаина Георгиевна снималась у Кошеверовой только в «Золушке». Актриса так и не простила ей эпизода, вырезанного из сцены примерки хрустального башмачка одной из дочерей Мачехи. Когда тот пришелся впору, Раневская громко командовала капралу: «За мной!» – и тут же запевала: «Эх ты, ворон, эх ты, ворон, пташечка! Канареечка жалобно поет!», чтобы с песней маршировать во дворец. Фаина Георгиевна, вспоминая об этом, сердилась: «Можно подумать, что мне приходилось в кино часто петь!»

В 1954 году Кошеверова, будучи женщиной смелой, попробовала свои силы в жанре эксцентрической комедии, сняв картину из жизни артистов цирка. Фильм «Укротительница тигров» стал одним из лидеров проката. Вдобавок Кошеверова открыла новую восходящую звезду – талантливую молодую актрису Людмилу Касаткину.

Всего Надежда Кошеверова поставила восемнадцать кинофильмов, многие из которых до сих пор с интересом смотрят зрители. К сожалению, фильм «Осторожно, бабушка!», снятый в 1961 году, получился откровенно слабым и не пользовался успехом у зрителей, даже несмотря на участие в нем их любимицы – Фаины Раневской.

Фаина Георгиевна сыграла в нем бабушку, бойкую и энергичную пожилую даму, которая весь фильм проводит в бесконечной беготне, пытаясь устроить личную жизнь любимой внучки.

Интересный факт: звание народной артистки СССР было присвоено Раневской вскоре после выхода на экран фильма «Осторожно, бабушка!». Впрочем, и Сталинские премии давались актрисе не за самые лучшие, а за самые «идеологически правильные» роли. Недаром героиня Раневской строго отчитывала свою внучку-комсомолку за неактивную социальную позицию!

Шутки шутками, но если вдуматься… Как ужасно, что блистательная драматическая актриса получала награды за свои самые неудавшиеся, самые неинтересные, самые шаблонные роли, а грандиозные образы, созданные ею, оставались непризнанными.

Если после «Золушки» Надежда Кошеверова и Фаина Раневская дружили, то неудача с «Бабушкой» практически рассорила их.

То ли желая загладить свою несуществующую вину перед актрисой, то ли просто желая взять реванш, в 1965 году Кошеверова приглашает Раневскую на роль директора цирка в фильме «Сегодня новый аттракцион». Роль, кстати говоря, была довольно прилично выписана и полностью укладывалась в амплуа Раневской.

Из-за резкого охлаждения отношений между ней и Раневской Кошеверова побоялась звонить актрисе с предложением, а вместо этого подослала к ней (Фаина Георгиевна тогда отдыхала в Комарове) парламентеров.

Они вернулись ни с чем. Раневская не стала ставить подписи под договором, а Кошеверовой передала ультиматум: «Пусть сама приезжает и валяется в ногах». Пришлось одной «бабушке» (так за глаза звали Кошеверову на Ленфильме после фильма «Осторожно, бабушка!») ехать к другой.

Кошеверовой пришлось уговаривать Раневскую двое суток подряд. Подпись под договором получить удалось, но что это был за договор! Он просто поражал воображение причудливыми условиями и подробными комментариями к каждому из них.

Первым условием была двойная оплата. Для выполнения этого пункта сценаристам пришлось сочинять заведомо не могущие войти в картину сцены, которые должны были оправдать перерасход средств.

Во-вторых, Фаина Георгиевна заявила, что сможет приехать на студию только один раз, а это означало, что декорации выстраиваются под нее.

В-третьих, для поездки в Ленинград и обратно Раневская затребовала себе «тихое» отдельное купе – расположенное не над колесами, а в середине вагона.

В-четвертых, жить она должна была в гостинице «Европейская», да не просто в гостинице, а непременно в том крыле, что с видом на Русский музей и где поселяют иностранцев.

В-пятых, для Раневской исключался любой контакт с животными, хотя согласно сценарию ее героиня без ума от всяческой живности. Объясняя это требование, Фаина Георгиевна сослалась на острейшую астматическую реакцию.

«Соглашайтесь, а то она еще что-нибудь выдумает», – посоветовали Кошеверовой коллеги, и та беспрекословно приняла все требования.

Надо сказать, что на деле все они были выполнены едва ли наполовину.

Ждали Раневскую с нетерпением и содроганием. Она приехала и вначале долго выбирала номер в гостинице, пререкаясь с администрацией, затем отказалась от выделенного ей автомобиля «Москвич», сказав, что когда она «едет в такой гадкой и низкой машине, то кажется, что у нее жопа скребет по асфальту». Ей дали директорскую «Волгу» – лишь бы снималась.

Договорились, что Раневская всего лишь раз, один-единственный раз пойдет мимо клеток со зверями. Если люди старались всячески угодить известной актрисе, то звери обо всем этом не знали. Стоило Фаине Георгиевне появиться возле клеток, как один из львов подпортил впечатление, обильно нагадив в клетку.

Раневская тут же выбежала из павильона, крича, что все это подстроено завистниками для того, чтобы извести любимую народом актрису! Ее успокоили, и работа продолжалась.

В конце концов, это изнурительное мероприятие завершилось – к обоюдной радости сторон.

Причина подобного поведения, не совсем характерного для актрисы, должно быть, крылась в том, что сниматься в фильме (или – сниматься у Кошеверовой вообще) она не хотела, а впрямую отказать не смогла. Вот и пришлось выдумывать заумные требования, а выдвинув их – играть роль взбалмошной самодурки. Ей все поверили, ведь она была превосходной актрисой.

О нежелании сниматься Фаина Георгиевна писала Эрасту Гарину (тому самому – Королю из «Золушки») и его жене Хесе: «…Роль хорошая, но сниматься не стану. Я очень люблю зверей, но когда бываю в цирке, страдаю при виде дрессированных животных. Страдаю почти физически. Этого я Наде (Кошеверовой) не скажу, сошлюсь на то, что мне трудно часто ездить – роль большая. Сил уже мало. Деньги мне не нужны, не на кого их тратить… Бегаю по лесу королем Лиром! Ах, до чего одиноко человеку.

…У Нади такое дурновкусие, упрямство, какое бывает только у недаровитых людей. Человечески она мне абсолютно чужая, а когда-то я к ней неплохо относилась».

В очередном сборнике «Актеры советского кино», вышедшем в 1964 году, критик А. Зоркий писал о Фаине Раневской: «Мир Раневской сложен и прекрасен человечным и добрым искусством. Добрым даже тогда, когда актриса погружена в изображение зла. Злодейство – нелегкое искусство – удивительно отделено от ее человеческой личности. Непостижимо, но это видно на экране! То есть видна вторая, незримая половина – душа Раневской… Зло у Раневской реально и осязаемо, как нога мачехи, которая не может втиснуться в хрустальную туфельку Золушки. Зло беззастенчиво, земно и откровенно: неандертальской ступней оно ломится в сказочный башмачок. Собственно, уже одной этой краской Раневская-мачеха разоблачает себя и других золушкиных врагов («Золушка»). Можно сказать, что актриса владеет даром перевоплощения, что ей одинаково доступны сатирические и драматические, гротескные и бытовые роли. Но в конце концов, это умеют делать многие профессиональные актеры. А мир Раневской простирается далеко за гранью заурядного профессионализма… Воссоздавая быт, актриса постигает всякий раз вершины приемов, и бытовая деталь становится художественным документом жизни, времени. У эксцентрического, гротескового образа Раневской есть всегда могучее заземление – жизнь. В ее благодатную, правдивую почву уходит эксцентрический заряд. Героини Раневской – злодейки, ханжи, чудачки – эмоциональны до ясной откровенности. Всегда понятно, что они чувствуют, и в переживании не наступает тягостных пауз. Сорок раз они вам скажут: вот горе – так горе, вот спесивость – так спесивость, вот ханжество – так ханжество, вот доброта – так доброта. Такова гамма актерского таланта Раневской, ее единственный, неповторимый мир».

Между двумя фильмами Кошеверовой в 1965 году Фаина Георгиевна снялась в фильме Л. Квинихидзе «Первый посетитель», где сыграла старую барыню.

Довелось Фаине Георгиевне проявить себя и в мультипликации. Вернее, не совсем в мультипликации, а в озвучивании роли фрекен Бок в мультфильме «Карлсон вернулся».

Режиссеру Борису Степанцеву очень хотелось, чтобы домоправительница-«домомучительница» непременно говорила бы голосом Фаины Георгиевны. Он даже настоял на том, чтобы художник Юрий Бутырин придал домоправительнице общие с Раневской черты.

Для знаменитой актрисы озвучивание мультипликационного персонажа было внове – раньше ей ничего подобного делать не приходилось, однако предложение она приняла, и был назначен день ее приезда в студию для записи.

Режиссер знал, насколько Фаина Георгиевна любит вникать в детали, был наслышан о ее доскональном знании самых сокровенных тайн актерского мастерства, и решил не ударить в грязь лицом. Готовясь к «высочайшему визиту», он прочел несколько книг, посвященных актерскому мастерству Станиславского, Немировича-Данченко, Мейерхольда…

Знакомясь со знаменитой актрисой, Борис Степанцев с ходу выдал ей свою, еще никому не известную теорию работы с актером, родившуюся в его голове после прочтения вышеупомянутых книг. «Ну вот что, – дождавшись паузы, сказала Фаина Георгиевна, – мне карманный Немирович-Данченко не нужен! Идите вот туда, – актриса указала пальцем на звукооператорскую рубку, – и смотрите на нас из этого аквариума. А мы с Василием Борисовичем (актер В. Б. Ливанов, озвучивающий Карлсона. – А. Ш.) начнем работать».

С кинематографом Фаина Георгиевна рассталась легко, без сожаления. Она писала: «Я потому перестала сниматься в кино, что там тебе вместо партнера подсовывают киноаппарат. И начинается – взгляд выше, взгляд ниже, левее, подворуйте. Особенно мне нравится «подворуйте». Сперва я просто ушам не поверила, когда услышала. Потом мне объяснили – значит, делай вид, что смотришь на партнера, а на самом деле смотри в другое место. Изумительно! Представляю себе, если бы Станиславскому сказали: «Подворуйте, Константин Сергеевич!» Или Качалову… Хотя нет… Качалов был прост и послушен. Он был чудо. Я обожала его. Он, наверное, сделал бы, как его попросили… Но я не могу «подворовывать». Даже в голод я не могла ничего украсть: не у другого, – помилуй бог! – а просто оставленного, брошенного не могла взять чужого. Ни книги, ни хлеба… И взгляд тоже не могу украсть… Мне нянька в детстве говорила: чужое брать нельзя, ручки отсохнут. Я всегда боялась, что у меня отсохнут ручки. Я не буду «подворовывать»…»

Раневская никогда более не жалела о том, что ее не снимают в кино. Напротив – театральных ролей, которых ей всегда недоставало, Фаина Георгиевна ждала как манны небесной. В душе она была и осталась театральной актрисой. А кино – это так, мимолетное искушение, не более того.

Глава тринадцатая
Былое и думы

 
О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.
 

Анна Ахматова. «Все мы бражники здесь, блудницы…»

В жизни каждого человека наступает период подведения итогов, время, когда, оглянувшись назад, мы спрашиваем себя – удалось ли нам достичь того, чего мы желали? Сбылись ли наши мечты? И если да – то счастливы ли мы?

Ответы на подобные вопросы порой находятся мучительно больно. Что есть счастье? Как его измерить? Чем?

Фаина Георгиевна перечитывала строки из дневника Анны Андреевны Ахматовой… «Теперь, когда все позади – даже старость и остались только дряхлость и смерть, оказывается, все как-то, почти мучительно, проясняется: люди, события, собственные поступки, целые периоды жизни.

И сколько горьких и даже страшных чувств…»

Актриса написала бы все то же самое. Там, в конце, у последней черты, и гении и обычные люди чувствуют одинаково. Уходит прочь страх перед неизбежным и наступает просветление. Страшным бывает лишь осознание того, что ничего изменить уже нельзя. Поезд ушел…

Раневская часто, чуть ли не ежедневно вспоминала Ахматову. Без нее было скучно и пусто. Она украшала собой время.

Очень сильно, до бешенства, раздражали Фаину Георгиевну те, кто дерзал писать воспоминания об Анне Андреевне. Подобных особ она называла не иначе как «сволочные вспоминательницы» и утверждала, что им, стервам, охота рассказать о себе. «Лучше бы читали ее! – восклицала Раневская. – А ведь не знают, не читают».

Она и пушкинистов не любила за то же самое, за вмешательство в святая святых – в жизнь Поэта! Пушкина, который помог актрисе осмыслить ее жизнь, она боготворила, любила неистово. К старости он остался одним из тех собеседников великой актрисы, которые оставались с ней до конца жизни.

Однажды Ахматова сказала Раневской: «Моя жизнь – это не Шекспир, не Софокл. Я родила сына для каторги». У Фаины Георгиевны не было детей, но она прекрасно поняла подругу. В ее собственной жизни тоже ведь преобладали тяжкие испытания…

Долгая жизнь – нелегкое испытание. Тяжело смотреть на то, как постепенно тебя покидают друзья. Они уходят, оставляя после себя воспоминания. «Воспоминания – это богатства старости», – говорила Раневская.

Коварная игрунья, судьба исполнила главное желание юной Фаины Фельдман. Она дала ей то, чего девушка жаждала больше всего – сцену. Фаина стала актрисой, блестящей актрисой, знаменитой актрисой, великой актрисой, но… во всем остальном счастья ей не досталось. Видно, там, где решаются судьбы, сочли, что и этого достаточно.

Или же сама актриса настолько отдавала себя сцене, что ни на что большее сил уже не оставалось, да и времени тоже?

Она часто говорила об одиночестве. Терпеливо несла свой крест и даже бравировала им.

«Одиночество – это когда в доме есть телефон, а звонит будильник».

«Одиночество как состояние – не поддается лечению».

«Спутник славы – одиночество».

«Стареть скучно, но это единственный способ жить долго», – утверждала Раневская. Жизнь же, по ее мнению, была всего лишь небольшой прогулкой перед вечным сном. Порой эта самая жизнь была настолько противна актрисе, что она просила написать на ее памятнике: «Умерла от отвращения».

«Я – выкидыш Станиславского», – признавалась Фаина Георгиевна. Подобно своему кумиру, она не признавала слова «играть», утверждая, что сцене нужно жить.

И что же она видела в своем любимом театре? Небывалый по мощности бардак, в котором ей на старости лет даже стыдно было. С возрастом она старалась избегать общества своих коллег, которые были ей противны прежде всего своим цинизмом. Лишь необходимость совместной работы заставляла ее терпеть их общество хотя бы на работе, в театре.

«В старости главное – чувство достоинства, а его меня лишили», – сокрушалась она.

Для Раневской как для человека, в глубине души своей оставшимся ребенком, старость была особенно тяжела и трагична.

После смерти Фаины Георгиевны ее давняя подруга, выдающаяся грузинская актриса Верико Анджапаридзе, напишет ей письмо:

«Дорогая моя, любимый друг, Фаина!

Вы единственная, кому я писала письма, была еще Маричка – моя сестра, но ее уже давно нет, сегодня нет в живых и вас, но я все-таки пишу вам – это потребность моей души. Думая о вас, прежде всего вижу ваши глаза – огромные, нежные, но строгие и сильные – я всегда дочитывала в них то, что не договаривалось в словах. Они исчерпывали чувства – как на портретах великих мастеров. На вашем резко вылепленном лице глаза ваши всегда улыбались, и улыбка была мягкая, добрая, даже когда вы иронизировали, и как хорошо, что у вас есть чувство юмора – это не просто хорошо, это очень хорошо – ибо кое-что трагическое вы переводите в состояние, которое вам нетрудно побороть, и этому помогает чувство юмора, одно из самых замечательных качеств вашего характера.

Фаина, моя дорогая, никак не могу заставить себя поверить в то, что вас нет, что вы мне уже не ответите, что от вас больше не придет ни одного письма, а ведь я всегда ждала ваших писем, они нужны были мне, необходимы…

Я писала вам обо всем, что радовало, что огорчало. И я лишилась этого чудесного дара дружбы с вами, лишилась человека с большим сердцем, видевшего творческую сторону жизни.

Моя дорогая, очень любимая Фаина, разве я могу забыть, как вы говорили, что жадно любите жизнь! Когда думаю о вас, у меня начинают болеть мозги. Кончаю письмо, в глазах мокро, они мешают видеть.

Ваша всегда Верико Анджапаридзе».

Те немногие, кого она дарила своей дружбой, боготворили ее. Готовность прийти на помощь ближнему, отдать последнее, окружить, окутать заботой – таков был «дружеский стиль» Фаины Георгиевны, ее метод.

К ней тянулась молодежь. С ней было интересно. Она не только наблюдала жизнь, но в то же время делала самые неожиданные выводы и оглашала их.

Среди молодых актеров Театра имени Моссовета Фаина Георгиевна выделяла Марину Неелову, с которой дружила в последние годы своей жизни. В дневнике своем она писала о Нееловой, называла ее большой актрисой, восхищалась ее талантом, умилялась сочетанию в ней инфантильного с трагическим и сострадала ее беззащитности. Огорчалась тому, что не может чем-нибудь помочь Марине, которая, по мнению Фаины Георгиевны, нуждалась в учителе.

Неелова вспоминала: «Цветы в почти пустой квартире. Пустой холодильник… «Мне все равно ничего нельзя», – говорит Раневская. Единственные продукты, имеющиеся в квартире, – пакеты с пшеном на подоконнике для птиц и птичек. Впрочем, квартира очень даже не пустая: книги, книги, книги, многие на французском языке («мой Мальчик знает всю французскую поэзию»), «Новый мир», газеты, очки. И на всех обрывках листов, на коробках – записанные, зафиксированные в эту секунду пришедшие мысли. Кое-где споры, замечания. На одной странице жестокая характеристика известного театрального деятеля: «Он великий человек, он один вместил в себя сразу Ноздрева, Собакевича, Коробочку, Плюшкина – от него исходит смрад… Приезжаю от нее домой, звонок: «Как вы доехали? Я беспокоилась». Я не успеваю позвонить, а она успела… Почти целый день провела у нее. Опять уезжала с тяжелым чувством, что оставляю ее одну; прощаясь, вижу, мне кажется, слезы у нее на глазах и сама чувствую комок в горле и щемящую боль, тепло, нежелание расставаться, и хочу просто вот так смотреть на нее, просто эгоистически впитывать все, что она мне дает, даже в самые краткие моменты общения, даже по телефону, когда не вижу глаз и только слышу ее мысли, пытаюсь их сопоставить со своими и почти всегда внутренне соглашаюсь. Уходя, еще раз прощаюсь не только с ней, взглядом окидываю комнату, а она, явно не желая проститься со мной, говорит: «Попрощайтесь с Мальчиком, мне кажется, он скучает без вас». Уходя, я вдруг спросила: «Фаина Георгиевна, вы верите в Бога?» – «Я верю в Бога, который есть в каждом человеке. Когда я совершаю хороший поступок, я думаю, что это дело рук Божьих».

Никто так и не понял, сколько любви вмещало это великое сердце. Фаина Георгиевна дарила окружающим свою любовь незаметно, походя, словно между делом, так же, как творила добро. И никогда не ожидала благодарностей, ответных шагов, платы. Таким и должно быть истинное добро – бескорыстным и незаметным.

Да, порой Фаина Георгиевна бывала колючей, язвительной, но злой она не бывала никогда. По ее собственному признанию, она могла огорчить, но обидеть – никогда. Обижала Раневская разве что саму себя.

Оглядываясь назад, Фаина Георгиевна скромничала, утверждала, что не сделала ничего значимого, а всего лишь пропищала как комар.

Таланту всегда сопутствует скромность.

«Старая харя не стала моей трагедией, – говорила Фаина Георгиевна, – в двадцать два года я уже гримировалась старухой и привыкла и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!»

В последние годы жизни Фаина Георгиевна практически не накладывала грима перед выходом на сцену, но неизменно душилась французскими духами и вспоминала, что Ольга Книппер-Чехова («дивная старуха») однажды сказала ей: «Я начала душиться только в старости».

Старухи, по мнению Фаины Георгиевны, бывали ехиднами, а к концу жизни превращались в стерв, сплетниц и негодяек. Вообще старухи, по ее наблюдениям, часто не обладали искусством быть старыми. Раневская же считала, что к старости надо добреть. Добреть с утра до вечера.

Любовь и добро, добро и любовь были двумя составляющими частями жизни актрисы, ее опорами.

Землячка великого русского писателя и драматурга, однофамилица героини его пьесы (многие скажут – его лучшей пьесы!), Фаина Раневская всю свою жизнь «выстроила по Чехову». Окидывая взором ее жизненный путь, можно подумать, что он описан Антоном Павловичем.

Словно Нина Заречная вступила она во взрослую жизнь, «талантливо вскрикивая» на провинциальной сцене, на всю жизнь запомнив «Вишневый сад» не как пьесу, не как образ, а как эпоху российской жизни, как слепок, сохранивший на века образ почившего в небытие девятнадцатого века. Вскоре Нина Заречная на всю дальнейшую жизнь превратится в идеалистку Раневскую, прикипевшую душой к тонкому, возвышенному, чистому искусству. Реки пошлости и потоки фальши никак не отразятся на ней, сохранившей в себе память о великих людях, ставших по воле случая ее проводниками в волшебный мир сцены и наставниками, учителями.

Как жаль, что Фаина Георгиевна так и не полюбила писать мемуары…

 
Анна Ахматова однажды сказала:
Я вижу все. Я все запоминаю,
Любовно-кротко в сердце берегу.
Лишь одного я никогда не знаю
И даже вспомнить больше не могу.
Я не прошу ни мудрости, ни силы.
О, только дайте греться у огня!
Мне холодно… Крылатый иль бескрылый,
Веселый бог не посетит меня…