Текст книги "Заяабари (походный роман)"

Мне надоел Симферопольский вокзал своим привычным видом. Я приезжал и уезжал с него несчетное количество раз, и он начал восприниматься мной не как вокзал, а как троллейбусная остановка. В первые годы ученичества в Москве я с сентиментальной тоской приезжал сюда и уезжал отсюда. Мне было немного жаль себя за то, что тело мое переносится далеко от домашнего очага. Мне было жаль себя, но этого я не осознавал и пытался внушить себе любовь к дороге. Душа юноши воспринимала разлуку как стихийное бедствие и напрягалась в процессе приспособления к жизненным неурядицам. Со временем чувственность притупилась, и я привык видеть Симферопольский вокзал. Мое равнодушие не угнетало нисколько, и я никогда не думал об этом, а сейчас задумался и шлепнул себя ладонью по лбу.

Я вдруг понял, что разучился чувствовать дорогу и разлуку. Стал бесчувственным к дороге, и мне казалось, что это есть проявление жизненного опыта, через приобретение которого я должен становиться солидней, спокойней и равнодушней к событиям. Страшная штука – быть бесчувственным.

Как здорово в детстве было смотреть в окно поезда, автобуса или машины! Казалось, что можно смотреть в окно и ездить вечно. Я восторгался любым пейзажем, и сердце мое трепетало. Почему же, когда подрос, разучился радоваться дороге?

Я хочу смотреть в окно и видеть мир в радужных красках, ведь он такой и есть на самом деле этот мир. Хочу чтобы все было как в детстве, хочу удивляться и радоваться ерунде, хочу мечтать о прекрасном и далеком, хочу верить, что все люди добрые. Я много чего хочу.

Когда случается приземлиться на параплане на городской пляж, то взрослые лежат под солнцем в прежних позах. Зато детишки сбегаются ото всюду.

Равнодушие – болезнь сродни запору. Но не изобретено еще лекарства для души аналогично слабительному.

Я помню Юру Павлова и наши пьянки в ресторане аэропорта Южно-Сахалинска. Мы сидели в затрапезном заведении и пили водку, глядя на белоснежные лайнеры, уносящие счастливчиков далеко на материк. Было немного грустно, но зато мы правильно воспринимали аэропорт как начало разных дорог, которые заставляют тебя мечтать о чем– то хорошем и далеком. Правда, после одного такого возлияния нас поместили в местный вытрезвитель, но это не беда – главное, мы имели тогда правильный настрой по отношению к разлуке и дальним странам.

Подали поезд. Нагрузившись тяжестями, мы пошли в атаку на вагон. Проводник, с заторможенной психикой, не успел среагировать и возразить. Я опасался, что пакет с трубами не развернется в тамбуре, но напрасно. Опасался долго, а трубы развернулись быстро.

Загрузились удачно, и даже осталось время помолчать перед отходом. Не помню, когда меня провожали в последний раз. На Сахалине этого не было, хотя очень хотелось. Мне вспоминались фильмы про моряков. Пароход отваливает. Он стоит на палубе грустный и мужественный, а она на причале – грустная и нежная. Расстояние между ними увеличивается за счет работы двигательной установки – грусть возрастает. На него и на нее наваливаются волной воспоминания, которые они сберегут в сердцах на время разлуки.

Ничего подобного со мной на Сахалине не происходило. Были грязные, вонючие причалы, никто на них не стоял, не провожал и не встречал. Разлука была работой, и неправильность расставания с землей превращалась у нас внутри в печаль, которую мы пытались уморить водкой.

Забыл я, что должен переживать провожаемый. Мужики стояли на перроне и уходить преждевременно не собирались. Печаль выражали мужские лица, и до меня начинало доходить, куда еду.

Поезд тронулся, медленно набирая скорость, и вдруг на перроне я увидел отца, а он меня. Отец собирался поехать меня проводить, но в машине не было свободного места, и он 2,5 часа трясся в троллейбусе. Несмотря на то, что поезд уже набрал скорость, он успел передать сверток с продуктами, который собрала мать.

Елки-палки, мне 37 лет, я уезжал далеко и надолго кажется несчетное количество раз, а родители все переживают, как будто сажусь в поезд впервые. Милые мои, я ничего не могу с собой поделать. Видимо, мне надо постоянно куда-то уезжать, просто необходимо, чтобы сердце немного щемило и было чуть-чуть грустно. От этого в душе прибавляется радости, которой хочется поделиться с миром, где ее, по-моему, недостаточно.

Жизнь начала превращаться в праздник. Но я еще полностью не осознавал, что со мной происходит, а, тем более, что ждет впереди. Пока все было знакомо: поезд Nо 68 Симферополь-Москва, крымские степи за окном, потом мелитопольские и т. д., в соответствии с географической картой и расписанием. Все было так, как всегда, но не совсем: внутри меня происходило что-то важное. Я начинал странствовать.

Мое путешествие не началось в определенное время. Нельзя сказать, что началось оно с момента принятия решения построить лодку. Не началось оно и сейчас, когда тело мое переносится по стране и железной дороге. Кажется, оно было со мной всегда, как будто и не было долгих забот о бренном. Казалось, что вся моя прошлая жизнь была просто долгом, который нужно отдать, чтобы стать самим собой.

Быть самим собой – это самое удивительное путешествие, которое только возможно осуществить. У него нет начала и нет конца. Я начал жить в неизвестном направлении. Словно начал играть в волшебную лотерею, которая не имеет выигрышей, но каждый билет в ней – счастливый.

Я въехал в столицу, как вольный ветер. Не нужно было мне в этом городе ничего, кроме друзей. Все то, чем жил большой город, представлялось чужим и непонятным. Круг целей и путей к ним замыкался сам на себя, исключая меня из игры, как не соблюдающего правил. Я чувствовал себя чужим и бесполезным для большого города. Неловко даже как-то было топтать землю здесь просто так. Надо было делать как все: сначала озадачиться чем-то а потом стараться достигнуть, сметая препятствия на своем пути. Я не собирался. Я хотел видеть только своих друзей и немного погрезить-погрустить о прошлом, о будущем.

Меня встречал друг Миша Шугаев. Столько торжественных моментов сразу я не испытывал давно. Только вчера меня провожали, как в последний путь, а сегодня уже встречают.

Миша – преуспевающий бизнесмен, зарабатывает кучу денег и завел себе по такому случаю черную служебную «Волгу» с шофером Сашей.

Миша отвез меня к себе домой ночевать, а на следующий день мы поехали на встречу выпускников.

Не понимаю таких встреч. Разные мы стали и очень. Мы сбились в кучу и пытались придумать свое прошлое заново – это невозможно, его нет навсегда.

Ко мне подошла немолодая женщина, мать двоих взрослых детей, и объявила, что двадцать лет назад была в меня влюблена. Я слушал рассказ мужчины-однокурсника о том, как он покупал акции АО "МММ". Потом слушал рассказы еще от разных мужчин и разных женщин. Я старался выслушать всех, кто хотел говорить, пытаясь понять, что с нами произошло: мы живем всерьез или пока еще нет?

В основном, кто-то у кого-то что-то покупал, потом продавал. Все истории изобиловали какими-то подробностями и из них только и состояли, не было чего-то главного, на месте которого существовала усталость от времени. Есть ли вообще это непонятное главное? Или оно заключается в совокупности множества несущественных событий?

Я люблю видеть своих друзей, но такие встречи мне не по душе. Веет от них какой-то бестолковщиной и пустотой. Нет в них душевной гармонии, а есть просто чисто механическое собрание повзрослевших людей из разных мест с разными мыслями и совершенно независимыми жизнями. Друзья остаются и так друзьями, а вот однокурсниками мы уже давно не являемся. Объединяют нас осколки ненужных воспоминаний, а по сути – ничего. Я думаю, такие встречи надо запретить по всей стране, чтобы люди не тратили попусту время и не морочили друг другу головы. Да здравствуют друзья!

Ужасный город Москва. Не могу к нему привыкнуть, несмотря на то, что прожил здесь в общей сложности лет семь. Заканчивая обучение в институте, мне не терпелось уехать отсюда далеко.

Я не в обиде на этот город, который старался мне понравиться. С ним меня многое связывает. Помню душевный подъем от выгуливания институток по улицам ночной Москвы. Помню романтические приключения, которые могут произойти только в молодости. Здесь много чего у меня произошло впервые. Я рос здесь. И тем не менее не люблю этот город. Не представляется он мне цельным природным образованием. Все в нем выдумано: и внешний вид, и внутреннее содержание, и даже отношения между людьми кажутся неправильными. Не видно здесь людей: вместо них толпа народа, и я невольно перестаю ощущать себя здесь как произведение искусства природы. Это очень неправильно, так о себе думать, и вредно.

Мне как-то совершенно не нужен город, даже маленький. Мир людей стал состоять из друзей, которые разбросаны по всему свету, и людей вообще. Так я стал жить. Друзья мои, как маяки для парохода, без них невозможно сориентироваться, и жизнь превращается в плавание без захода в порты. В конце концов, и это тоже с нами должно произойти, но напоследок хочется, чтобы было кому помахать ручкой. С каждым днем я все более ощущаю готовность совершить такое плавание и нутром чую его очарование. Мне снятся сны про это. Прелесть, а не сны! Как полеты!

Города рождены нашим страхом перед самим собой. Мы боимся оказаться одни и поэтому сбиваемся в кучу. Страх движет и руководит нами неумолимо, причем мы так привыкли к нему, что даже и не замечаем.

Конструкция города ужасна и чудовищна. Он состоит из огромного количества стен, которыми мы отгораживаемся друг от друга, проявляя свою природную тягу к уединению. Но не можем с этим полностью согласиться, чтобы не испугаться, и поэтому уверенно чувствуем себя, когда за стенкой находится сосед, от которого отгородились и которого не любим. Ведь никто из нас не любит своих соседей, в лучшем случае мы равнодушны к ним. Мы знать не хотим соседей, но боимся оказаться без них. Сосед испытывает к нам ответное чувство, которое тем самым усиливается и как объединяющее свойство заставляет нас жить по его правилам. Это ужасная зараза.

Я вижу не город, а огромное существо-монстра, которое живет непонятной для меня самостоятельной жизнью. Легкие чудовища состоят из домов, в которых мы с вами, как частички воздуха, необходимого ему для дыхания. Дома-легкие дышат нами каждый день: утром выдох (все пошли на работу), вечером вдох (вернулись с работы) и т. д. Мы уже не сами по себе – мы часть этого существа. Не хочу так.

В Иркутск я должен был попасть через Новосибирск, куда хотел заехать повидать своего старого институтского друга Ваню Ландгрова.

Вся жизнь Вани Ландгрова необычна до чрезвычайности. То, что он до 36 лет ни разу не был женат, тоже можно отнести к выдающимся достижениям. За это время я не вытерпел и успел жениться аж три раза – толку от этого никакого. Ваня выглядит очень мудрым по сравнению со мной, потому что не спешил с этим делом.

Ванина жена, ташкентская уроженка, жила себе на юге и не тужила, пока не появился Ваня и не начал морочить женщине голову. На фоне узбекской бедноты Ваня смотрелся завидным женихом. У него тогда было две машины, квартира в Бердске и кило пчелиного яда, на сборы которого Ваня потратил три года жизни, пропадая в степях Казахстана. По мировым ценам яд оценивался в 250 000$. Невеста воодушевилась перспективой и пошла за Ваню. Молодожены уехали в Сибирь жить по-новому.

Сказочные замки мечты, построенные до свадьбы, вскоре начали рушиться. Во время семейной жизни выяснилось, что квартира, в которой жил Ваня, ему не принадлежит, а является собственностью его друга. И несмотря на то, что жил он в ней долго и пустил уже корни, выметаться было надо. Молодая жена загрустила.

Грусть увеличилась еще и оттого, что пчелиный яд никто не хотел покупать ни за какие деньги.

Грусть достигла предела, когда жена узнала, что Ванины авто гроша ломаного не стоят. Первая машина марки "Победа", которую Ваня впопыхах приобрел для удовлетворения возникшего вдруг пристрастия к технике, имела древнюю историю, и это было ее единственной ценностью. Когда я собрался обзавестись дешевым транспортным средством, то обратился к Ване с просьбой продать старинную вещь. Он сказал, что продать, конечно, может за смешную цену, но покупать не советует. При этом он начал с тоской рассеяно глядеть в пространство перед собой.

Второе авто было вроде ничего: оно ездило, но ценности все равно не имело.

Грусть молодой жены Ваня пытался изгнать с помощью рисования перспективы счастья огромного сибирского размера. Масштабность мысли его не была замкнута созданием только отдельно взятого семейного рая. Мысли уносились в далекое прошлое и далекое будущее. В прошлом Ваня видел поколения семейств, которые, толпясь под одной крышей, имели счастье и гармонию коллективного житья, сплоченного кровным родством. В перспективе Ваня видел мрак, если дело пустить на самотек и подвергнуть влиянию устоявшихся в современном мире порочных привычек к разрушению клановости.

– Так дело не пойдет, – решил Ваня и начал строить воздушные замки и надувать мыльные пузыри. Сначала строительство носило только умственный характер, но вскоре мечты начали воплощаться. События напоминали времена Петра Первого, князя Владимира и господина Горбачева одновременно. Ванины идеи были настолько могучи, что им не терпелось материализоваться побыстрей.

Под воздействием Ваниных речей все его родственники (мама с папой и сестра с мужем) попродавали свои отдельные благоустроенные квартиры в центре города и купили землю у черта на рогах с захудалым строением в виде домика с тремя малюсенькими комнатушками. Родственники заехали в строение и начали сообща жить в условиях каменного века. Вскоре после того, как Ванин друг выставил его из своей квартиры, семейство молодоженов Ландгровых тоже переехало в это же строение и теперь все уже вместе начали дружно ютиться под одной крышей. Но это не конец сказки.

На этом же участке Ваня затеял строительство домища циклопических размеров. К стройке отнесся по-серьезному и заказал специальный проект. Проектировщики постарались и на свет появилась мечта в виде кучи чертежей. Жилище состояло из двух прилепленных друг к другу трехэтажных строительных конструкций, которые могуче выглядели не только над землей, но также вгрызались в почву огромными подземельями, где планировались гаражи, мастерские, бани с бассейнами и еще Бог весть что.

Ваня закончил физтех и поэтому мыслил очень нестандартно. Это проявилось в том, что дом он хотел слепить из опилок. А чтобы опилки не разлетелись по ветру, он сжалился и решил добавить в них немного цемента для надежности. Получалась масса, напоминающая коровьи кизяки.

Не мог сибиряк Ваня упереться в мелкомасштабность родового домостроения. Душа его рвалась на просторы капитализма и требовала мощи деяний. Окрыленный удивительными свойствами опилок, смешанных с цементом, он затеял организацию производства строительных изделий из прогрессивного материала. Но сибиряки не поддавались на Ванины агитации покупать для своего же блага изделия из опилкобетона и не хотели рисковать жизнью, пытаясь оградить свои тела от ненастий и стужи с помощью новшества. Производство лопнуло, а вместе с ним и надежды на продолжение материализации воздушных замков. Ванина молодая жена загрустила основательно и начала часто вспоминать Ташкент.

В это время семейство Ландгровых ютилось на летней кухне нового родового имения. Ванину жену, ташкентскую уроженку, от зимней стужи спасали мысли о солнечной далекой родине. Жена рвалась на юг. С целью сохранения семьи Ваня ее никуда не пускал. Жена покорилась и страдала от северного климата и бытовых тягот с тоской во взгляде. Правда, сейчас жизнь у Вани начала потихоньку налаживаться. Он пристроился в большой фирме возглавлять маленький филиал.

О Ване можно рассказывать ужасно много и страшно интересно. Обо всем, конечно, мне не написать, и, по идее, я должен с Ваниной темой притормозить, но никак не могу остановиться. Люблю я этого человека всей душой.

В 1987 году Ваня бросил заниматься наукой. Потянуло его на волю, и он заделался пчеловодом. Пчеловодство в чистом виде не признавал, а занимался только добычей пчелиного яда. Весной он садился в свою «Ниву» и уезжал на промысел в Казахстанские степи. Так продолжалось несколько лет, пока до него, наконец, не дошло, что пчелиный яд никому не нужен.

Проветривать мозги на степном ветру Ване надоело, и он решил зажить жизнью писателя-отшельника. На волю рвались неудовлетворенные творческие позывы научного работника. Ваня решил посвятить жизнь человечеству и осчастливить его литературным творчеством, сообщив при этом народу много чего интересного, познавательного и поучительного. Подход ученого-физика к литературе был основательным и говорил о великой решимости достичь заоблачных высот. Подготовку к своему писательскому будущему он начал с изучения грамматики и положил на это год жизни. Изучив предмет, Ваня взялся сочинять небылицы в неизвестном никому стиле. Рассылал он свои творения по разным издательствам, откуда получал вежливые отказы. Ваня крепился, но скоро энтузиазм оставил его, и он покорился судьбе. Мне очень жаль, что так вышло. Из его слов я понял, что во время писания он находился в состоянии, близком к счастью. И писал бы себе, раз нравится. Но кончились деньги. Это бывает.

У меня сейчас положение не лучше, чем было у него тогда. Живу, кажется, на 20$ в месяц и очень хочу закончить то, что вы сейчас читаете.

Я взял билет до Новосибирска в плацкартный вагон. Проблема отгрузки моего негабаритного багажа легла камнем на душу и вогнала в печаль, которая еще больше увеличилась, когда сходил в разведку на Ярославский вокзал. Перрон преграждали молодцы в камуфляжной форме, занимающиеся проверкой квитанций об оплате багажа и вымогательством. Мои финансы не позволяли ублажать вымогателей и переплачивать за лишний вес. Решил использовать метод коллективного натиска, который заключается в том, что меня должен провожать народ в количестве не менее, чем количество мест багажа. Мест было 5. Каждый провожающий должен был взять по одному месту и пройти мимо камуфлированных молодцов, не вызывая подозрений. Дальше предполагалось действовать по обстоятельствам и загрузить багаж в вагон. Так было задумано.

Миша Шугаев провожать меня отказался. Сказал, что в день зарабатывает по 500$ и не может себе позволить их не заработать. Но зато дал личное авто с шофером Сашей. На проводы пришли мои друзья: Вова Анисимов, Валера Саяпин и Женя Ковалевский.

Женя явился как на праздник: в белой рубашке с галстуком. Последний раз, на моей памяти, в таком виде он появился на одном из занятий по военной подготовке. Рукава рубашки были засучены, что говорило о решимости совершить подвиг. Вова отлучился и вернулся с журналом "Плейбой". Купил издание специально для меня и вручил молча.

Вот в этом поступке – весь Вова. Я ему рассказывал про дальние страны, бескрайние просторы и синюю птицу. Он слушал молча, пытаясь понять меня, и наконец вычислил, что для полного счастья мне не хватает именно "Плейбоя". Спасибо, друг! Твой журнальчик совершит удивительное путешествие.

Все, кого встречаю, хоть немного да завидуют мне. Завидуют и удивляются, потому что перестали верить в то, что можно на самом деле поехать за синей птицей. Видел я радость и доброту в глазах людей и начинал понимать, что, наверное, делаю что-то важное и нужное. А что может быть важней того, от чего люди становятся хоть на немного добрей? Что может быть важнее веры в мечту и в то, что можно жить мечтой, а не мечтать в жизни зря?

Подали поезд. Подали поздно.

Проводница в моем вагоне оказалась очень нехорошей женщиной и отказывалась пускать меня вместе с грузом. На уговоры не поддавалась и деньги не брала. Первый раз такую вижу. Мешки я быстро пристроил в соседние вагоны за дополнительную плату, а вот трубы никто брать не хотел – требовали разрешения начальника поезда. Потащили железяки к начальнику в другой конец состава. К начальнику очередь. Ждем. Время идет. До отхода минут пять. Я растолкал очередь, прорвался в вагон, добрался до начальника и получил добро грузиться в багажный вагон. Загрузились. Бегом возвращаемся к своему вагону, где Женя и Вова провели среди масс разъяснительную работу, и теперь все уже знали, что в их поезде едет "великий путешественник". Проводница, наконец, растаяла и за минуту перед отходом говорит: "Ладно, давай сюда свои вещи". Благодетельница!

На прощание мужики начали спонсировать меня деньгами: по сто тысяч дали Вова и Валера. Это как-то покрыло непредвиденные багажные расходы.

Поезд тронулся. На душе стало радостно от того, что у меня есть друзья, и даже проводница, нехороший человек, показалась привлекательной и доброй. В знак незлопамятности я, протискиваясь из тамбура между ней и стеной, толкнул ее животом в грудь – и она улыбнулась. Мир прекрасен!

Я думаю, жить надо так, чтобы было кому тебя провожать.

Впервые еду на восток по железной дороге. Поездами я ездил только по меридианам, а по параллелям – только летал. Как-то подсчитал, сколько за свою жизнь налетал. Оказалось около трех недель. Ужасно становится только от одной мысли, сколько керосина высшей очистки потребовалось извести, чтобы создать подъемную силу, которая не давала мне упасть на землю целых три недели.

Когда впервые летел на Сахалин, смотрел в окно на протяжении всего полета и ничего там внизу не видел, кроме тьмы кромешной.

"Оказывается, наша планета, в основном, безлюдна", – подумал я, и стало жалко человечество, которое затерялось в бескрайних просторах Земли. Я летел над Сибирью, и огромные пространства без видимости человеческих следов завораживали. Может быть, пилоты специально выбирали такой маршрут, чтобы удивить пассажиров?

Вскоре душа очерствела во время производства экспедиционных работ вдали от цивилизации, и я перестал удивляться ужасному соотношению бескрайних просторов и населенных пунктов.

Сибири как таковой я не видел. Она была всегда от меня далеко на востоке или далеко на западе, или где-то далеко внизу, под крылом самолета. Несколько раз бывал в Новосибирске и один раз на Алтае, но это не считается. Я не знал этой огромной и далекой страны совершенно. Ее вид на карте впечатлял и сворачивал мозги набекрень из-за необходимости изменения масштаба мышления. Я ехал в направлении этой страны и с каждым новым моментом чувствовал ее приближение.

Поведение народа на станциях начало меняться. Появлялись дикие и нетипичные повадки, которых не увидишь при движении с севера на юг. На одной из станций примерно на второй день езды наблюдал милиционера, который гонялся за тетечкой-торговкой. Погоня чем-то отдаленно напоминала бег с препятствиями. Тон гонкам задавала шустрая тетечка, которая отчаянно не хотела попадать в лапы закона. Она неслась по перрону с максимально возможной скоростью и старалась неожиданно шмыгнуть под вагон, и у нее это получалось. Я дивился ее прыти. Милиционер не отставал. Он ловко нырял под вагон, не пугаясь забрызгать мундир нечистотами, которые протекали через отверстия вагонных гальюнов. Фуражка у представителя власти постоянно падала в железнодорожную грязь. Меня поражал не сам процесс погони, а тот огромный энтузиазм и упорство в достижении цели, которыми были преисполнены догоняющий и догоняемая. Они полностью отдавались доисторическому пьянящему чувству погони – убегания. Что особенного могла сделать перронная торговка?

Приближался Урал. Вышел на неизвестной станции подышать открытым воздухом. Пространство, видимо, необходимо для дыхания так же, как кислород и азот. По платформе шастали торговцы всякой ерундой. Вокруг меня собралась кучка, стараясь всучить воблу, колбасу, водку, мороженое и газированную воду. Вдруг ни с того ни с сего двум торговкам шлея под хвост попала, и они сцепились. Бой был не на жизнь, а насмерть, и противоборствующие стороны всамделишно решили покалечить друг друга от всей души. Первая колотила вторую здоровенной воблой, а вторая первую – палкой сухой колбасы. Лица драчуний были перекошены от взаимной нелюбви.

Тетечки были в летах, и возраст их приближался к той отметке, когда в самый раз начать думать о мире ином и жизни там. Похоже, этот вопрос их не волновал, как не волновало и то, что помирать лучше добрым. А чтобы это произошло, надо подобреть не в момент отдачи концов, а немного загодя. Но бойцов не интересовал мир иной более, чем место под солнцем.

– Хорошо тебе: приехал – и уехал, а нам тут оставайся и борись за жизнь, – скажут тетечки.

– Да, – отвечу я, – мне хорошо, мне чертовски хорошо, что еду в дальние страны за синей птицей. Очень хочу, чтобы так было всегда, и я не хочу никого бить воблой по морде ради собственного благополучия, несмотря на то, что именно этим заставляет заниматься капитализм. Формы этого мордобоя могут быть разными и на вид вполне приличными, но суть их при этом остается неизменной, именно той, которую продемонстрировали перронные торговки неизвестной станции Российской империи. Я не запомнил названия станции и по расписанию уточнять не стал, потому что это не имеет никакого значения. Важно только то, что мы стали злые и жестокие, а это очень плохо. Я не хочу быть злым и жестоким, и я хочу сделать хоть что-нибудь, чтобы мир стал чуточку добрей. Я даже готов Байкал переплыть.

Иногда очень хочется закричать и сообщить человечеству о том, что оно свихнулось окончательно, но я не делаю этого, потому что люди разучились слушать друг друга, даже когда им о чем-то важном кричат прямо в ухо.

Пейзаж за окном начал смурнеть и потихоньку превращаться из среднерусского в западносибирский. Незаметно перевалили Уральский хребет и оказались снова на равнине. Далекие города становятся близкими, и их можно видеть в упор, а не на карте.

Как могут люди спокойно жить, разделенные такими огромными расстояниями, и не испытывать ежедневный восторг от этого факта? Это не чисто сибирская особенность, а скорее общечеловеческая. Везде так.

Лет десять назад я путешествовал по Кавказу и решил, как бы между прочим, залезть на гору Казбек. Поселился в горном селе. С первого взгляда меня поразило равнодушие местных жителей по отношению к величественному виду большой горы. Жители ходили по улицам селения и, не обращая внимания на гору, глядя, в основном, себе под ноги, и никто из них не мог разделить со мной великий восторг от грандиозного пейзажа.

Казалось, что поезд едет слишком быстро, потому что я не успевал сообразить, как происходит мое перемещение по Сибири. Я хотел понять и почувствовать эту страну сходу, но не успевал за скоростью поезда. Поездная езда чем-то напоминает сон, который проносится по уму, оставляя после себя лишь еле заметный след смутных ощущений. За окном мелькали картинки из далекого мира чужой жизни, в которой я не успевал представить себя как следует. Мир проносился мимо меня с бестолковой скоростью.

Улучшать жизни с помощью увеличения скорости передвижения – совершенно ни к чему. Согласно теории относительности Энштейна пределом улучшения можно считать скорость света. Совершив кругосветное путешествие с такой дурной скоростью, мы окажемся в глупом положении, а не на пределе возможностей.

Очень вредная привычка – стремиться сделать жизнь лучше. Жизнь надо жить, а не улучшать. Незаметно для нас процесс улучшения жизни превращается в способ существования, во время которого забывается то, ради чего затевалась суета. Очень заразительно и увлекательно, оказывается, иметь в своей основе способ существования, ориентированный на улучшение жизни, до которой у нас в результате руки не доходят.

У меня не было никакого умственного занятия, как только разглядывать Вовин подарок – журнал "Плейбой". Читал статейку про то, как избавиться от похмельного синдрома с помощью капустного рассола и парацетамола с витамином С. Подобные печатные произведения перемежались на страницах издания с видами обнаженных женщин. Спасибо тебе, друг Вова!

Соседи попались все сибиряки. Одни из них ехали в большие города юга Сибири, другие – в маленькие на север. Те, кто ехал на север, таили во взгляде печаль-тоску, которую не могли высказать словами полностью. Северяне были не просто из маленького городка, а из страшного захолустья, куда нет дорог. Рассказывали о пространствах, среди которых жили, серьезно и уважительно, боясь наговорить лишнего, чтобы потом природа не обиделась и не сделала их жизнь еще более суровой и совсем невыносимой. Они жаловались на правительство, которое их обижает и на недостаток кислорода в северной атмосфере.

Я пересек Западно-Сибирскую равнину по 55 параллели и подъехал к Новосибирску. Ваня должен был меня встретить. Я очень надеялся, что он сообразит и быстро подойдет к вагону.

Иван не только не сообразил быстро подойти к вагону, он не сообразил вообще явиться вовремя, и выгрузка превратилась в стихийное бедствие. Повыкидывал вещи из разных вагонов на перрон и оставил их валяться без присмотра, пока бегал получать железяки, сданные в багажный вагон. Я не обижаюсь на Ваню, потому что на него нельзя обижаться, как нельзя обижаться на детей и стариков.

Природа зарезервировала часть человеческих мозгов специально для того, чтобы мы могли ориентироваться во времени и в пространстве. Однако при конструировании организма Вани Ландгрова природа почему-то решила, что лучше будет приспособить этот резерв для рождения великих идей и необычных мироощущений.

Ваня опаздывал везде и постоянно, причем опоздание на час у него за опоздание не считалось. Когда вместе ездили на Алтай, я был в роли организатора будней путешественников. Под конец, когда мы уже вернулись в Новосибирск, и мне все это надоело, решил пустить жизнь на самотек и посмотреть заодно, что из этого получится.

Ваня договорился со своими товарищами встретиться на следующий день в 10-00. Наступило утро. Ваня продрал глаза около 10-00. До 11-00 соображал где находится, и ничего не делал – просто курил и существовал. Далее у Вани проснулось чувство голода. В квартире ничего съедобного не оказалось – пошли в магазин. Вернулись в 12-30. Приготовление пищи отняло время до 14-00. Прием пищи – с 14-00 до 15-00. Чаепитие и перекуры – с 15-00 до 16-00. После чего Ване ни с того ни с сего вздумалось заняться ремонтом фотоаппарата. Разобрал его полностью и не знал, как собрать. В конце концов собрал в 19-30. С 19-30 до 20-00 перекуривал неудачу ремонта. Потом решился-таки отправиться на встречу. Но просто так уехать было нельзя – надо было попить чай и покурить. Процесс продолжался до 21-30. Наконец мы прибыли в назначенное место в 22-00, т. е. с опозданием на 12 часов!