Текст книги "Лопухи и лебеда"

Он опять стеснительно улыбнулся:

– Разговорился я?

Саша подняла голову.

– Илюшка, милый, не бросай меня, пожалуйста! – судорожно всхлипнула она, и слезы хлынули по ее лицу. – Я тебя так люблю, я даже не думала, что кого-нибудь смогу полюбить так! Я все для тебя сделаю, все, что захочешь, только пальцем шевельни! Я за тобой на край света пойду! Ну, хочешь – на колени встану?

– Что ты, что ты, Саня, что с тобой?

Илья, вконец растерявшись, попытался подхватить ее под руки, но Саша вырвалась и бухнулась на пол, на колени.

Дед вздрогнул и проснулся.

– Сашка, с ума сошла! Люди смотрят!

– Только будь со мной, родной мой, не уходи, я с собой не знаю что сделаю, только будь со мной! Я тебе на шею вешаюсь, да? Думай что хочешь, а я без тебя жить не могу!..

Вокруг посмеивались, давали советы.

Илья, багровый, оторопевший, с трудом поднял Сашу и потащил к выходу, проталкиваясь между людьми, а она, цепляясь за него, говорила без умолку, захлебываясь, не утирая слез:

– Ведь ты меня любишь, а? Любишь? Илюшка мой! Ведь ты меня всегда любил, правда? Ну, скажи, что любишь, милый! Я плохая, я знаю, я злая, завистливая, но я такой не буду, вот увидишь! Я все смогу, я так тебя люблю!..

В переулочке Илья нашел колодец, достал воды, напоил Сашу и умыл. Она все еще всхлипывала, дрожала. Потом Илья напился сам и присел рядом на мерзлую землю.

– Прости меня, ради бога, – сказала она, глубоко, прерывисто вздыхая. – Только, пожалуйста, не думай, что я напилась.

Он поцеловал ее и заглянул ей в глаза.

– Чего смотришь? Где ты раньше был? – сказала она печально. – А теперь я старая…

День седьмой

Утром Саша увидела бегущие по потолку голубоватые отблески. Комнату наполнил прозрачный колеблющийся свет.

Илья спал, уткнувшись в подушку. Саша соскочила с кровати и подошла к окну.

В воздухе плыл первый снег. За ночь берег и кусок улицы, который был виден Саше, укрылись белым, и только кое-где, под холмиками темнели пятна прогалов. Очертания озера и сосен расплылись и тонули в медленной легкой пелене.

Она распахнула обе половинки окна. Чистый зимний холод хлынул в комнату, тронул ее плечи и руки. Саша легла на подоконник грудью, протянула ладонь, но снежинки скользили мимо или таяли так быстро и неслышно, что она не успевала ощутить.

Прощались шумно, суетились, ворчали.

– Ты сядь, напиши на бумажке, – говорил Эдику Илья, застегивая с натугой молнию на сумке. – Я так не запомню, я в этом деле круглая дубина…

– Чего писать? Свечи для “Явы” и патрубок, дураку ясно…

– Пиши, пиши, мне вот неясно.

– А яблочек-то, господи! – закудахтала Дуся.

– Да некуда, полно все!

– Еще чего! Шура, раскрывай чемодан, яблочек в дороге покусаешь… Я для кого старалась, ну?

Илья подхватил вертевшуюся под ногами Таню, усадил на колени.

– В гости приедешь, Татьяна? – И выудил шоколадку из кармана.

– А чего ты мне подаришь?

– Вот сейчас ремешка-то попрошайке! – поднял голову Эдик, прилежно царапавший бумагу. – Срамота…

– Ладно, ты скоро, писарь? – откликнулась Дуся. – Скажи, Танюха: вот подрасту – еще и папаню выучу.

– Ну, Лександра, дай тебе господь счастья и успехов в труде! – Они расцеловались с Сашей, и Дуся зашептала ей в самое ухо: – Рожай, дура, рожай! Мужик – что снег: пал да растаял, а дите твое будет…

Она всхлипнула, не выдержала и Саша, обе расплакались.

– Понеслась, – недовольно сказал Эдик. – Дрова отсыреют…

Илья распахнул дверь.

– А сесть? – закричала Дуся. – Дороги не будет!

Все расселись, кто куда.

– Мам, сикать хочу! – запрыгала Таня.

– Молчи! – цыкнула Дуся и схватила ее на руки. – Стерпи маленько.

Секунду стояла тишина, никто не двигался. Первой вскочила Дуся.

– Ах ты, бесстыжая! – закричала она и шлепнула девочку. – Погодить не могла?

День был субботний, на автобусной остановке топтались люди. Кто ехал в город за покупками, кто вез картошку и капусту на продажу, и целая компания с детьми, с гармошкой не то собралась в гости, не то уезжала из гостей.

Саша зачерпнула горсть, помяла в руке.

– Молодой еще снежок, – сказала она. – Не лепится.

Гармошка наяривала, две бабы пошли плясать под общий гогот. Облачка снежной пыли взметывались из-под валенок.

Эдик с веселой завистью поглядывал на гулявших.

– Летом-то приедешь? – спросил он. – Коли сами не захотите, может, дружки какие ваши. Пускай скажут, что от вас, мол. Уж мы их не обидим…

Подошел автобус. Начались поцелуи, все заторопились, похватали мешки.

– Счастливо вам! – Илья взял чемодан у Эдика. – Танюха, будь здорова!

– Спасибо, – сказала Эдику Саша. – Приезжайте вы к нам…

Автобус тронулся. Они устроились на заднем сиденье. Саша помахала в окошко, но Эдик с девочкой уже шагали к дому.

Деревню быстро проехали. Забормотала гармонь, потекла дорога. Колеса снимали тоненький слой снежка, оставляя позади две темные влажные полосы. По обеим сторонам бежали сосны и ели, ярко темнела хвоя, и снежинки проносились мимо.

Саша сидела в зале ожидания с вещами. Из кучки туристов орал транзистор, кто-то ел, кто-то храпел, растянувшись на лавке. Молоденькая цыганка кормила ребенка.

– Мы влипли, – сказал Илья, выбравшись из очереди. – Едем в мягком. Поезд паршивый – ноль четырнадцать… Да я еще маху дал с деньгами. Осталось всего шесть рубликов…

– Здрасте! – сказала Саша. – У меня двадцать пять целехонькие.

– Твои не в счет.

– Еще чего! Содержанку нашел…

– У тебя тройчатки не осталось?

– Голова болит? – Она порылась в сумочке.

– Раскалывается… Простыл, что ли, вчера?

Илья проглотил таблетку, посмотрел на часы:

– Еще и трех нету, вот черт…

– Чего ты ноешь? Сдай вещи, и пошли гулять…

Промозглый ветер дул в лицо, ударял в деревянные стены и заборы, гнал по земле скрученные обрывки листвы.

Они бродили по улицам, коченея, но возвращаться на вокзал не хотелось, и они шли дальше, а навстречу тянулись все те же закоулки и те же дома.

Саша затащила Илью в дощатый тир, где скучал глухой татарин в старом кителе. Илья зарядил ружье, а потом положил на прилавок и сказал, что стрелять не желает и вообще за мир, а Саша выстрелила один раз в мельницу и не попала, и ей тоже расхотелось стрелять.

Они зашли в кино. В зале было тепло, на экране де Фюнес спасался от погони, и кинотеатр содрогался от хохота. Голова у Ильи разболелась еще сильнее, и они ушли, так и не узнав, что сталось с де Фюнесом.

Сумерки застали их в пустом сквере, на площади, где торчала застопоренная, уже запертая на зиму карусель.

Стал падать редкий снежок, он согнал их со скамейки, и они прибрели к ресторану, у дверей которого переминались две-три фигуры, а поодаль виднелся большой стеклянный автобус, весь в надписях и наклейках.

– Ресторан “Дружба”, – прочел Илья на фасаде. – Что-то слишком фривольно.

Пришел молоденький официант с черными бачками. Илья заказывал, а Саша глазела по сторонам.

В углу за большим столом сидели иностранцы, за другим полковник говорил тост, и его внимательно слушали военные и несколько штатских, пожилых, с орденскими колодками на пиджаках.

В маленьком зале по соседству гуляла свадьба, и как только музыканты начинали новый номер, из дверей выскакивали гости, причем невеста проявляла особенную прыть.

– Проводи меня, – попросила Саша.

К зеркалу в уборной было не протолкнуться. Дверь поминутно вздрагивала, влетали и вылетали девчонки. Полная женщина, похожая на офицерскую жену, застегивая чулок, исподлобья оглядела Сашу.

Ненадолго Саша осталась одна. Она попудрилась, близко придвинувшись к стеклу, и всмотрелась тревожно в свое отражение.

Подбежали две девушки в коротеньких юбках, толкнули ее, извинились.

Саша вытащила шпильки, встряхнула головой, волосы ее потекли по плечам, легли за спину. Она еще раз покосилась на зеркало и вышла.

Илья стоял в коридоре, засунув руки в карманы, отчужденно глядя на суету вокруг. Она улыбнулась ему и взяла под руку.

Как только явился официант с подносом, они набросились на еду. Сашу приметили, какой-то парень подошел, пригласил ее на танец, она отказалась.

– Не до танцев, – сказала она, вгрызаясь в мясо. – Поесть не дадут… А шашлык – ничего.

– Свиной, – сказал Илья.

Глаза Саши блестели, она казалась возбужденной.

– Да мне сейчас – хоть собачий… Как твоя голова?

Он кисло пожал плечами.

Парнишка с модными, вислыми, как у запорожца, усами объявил, что очередной номер исполняется в честь финских гостей, и оркестр грянул “Летку-енку”.

Илья курил, поглядывая на танцующих.

– Ты не чувствуешь себя старой? – спросил вдруг он.

Саша слегка опешила.

– А что – пора?

– Я не о том… Тебе в школе не приходилось воевать с родителями из-за моды?

– Господи, ты что, забыл, как я ходила? – сказала Саша. – Как драная кошка… Одевали так, что вспоминать тошно. И ведь не из-за денег даже, из принципа. Из-за денег тоже, правда… Сколько я слез пролила! А мне уже шестнадцать было, на меня взрослые мужики заглядывались…

Илья перекосился, как от зубной боли, и с шумом выдохнул воздух. Саша смотрела на него с беспокойством.

Он усмехнулся.

– Сколько было скандалов из-за узких брюк, из-за джаза, из-за стрижки… А теперь – смотрю на них, – он кивком показал в зал, на танцующих, – музыки их я не понимаю, девки мне кажутся вульгарными, ребята – кретинами…

– Илюша, что случилось?

Илья взглянул как затравленный.

– Нас видели в день отъезда. На вокзале.

– Кто?

– Хуже не бывает. – Вялая ухмылка появилась на его лице. – Ее мать… Какой дьявол ее туда занес!

Он затолкал сигарету в пепельницу.

– Конечно, это ничего не меняет, – пробурчал он. – Просто зло берет. Вдруг начинаешь чувствовать себя… подлецом… Скорей бы этот камень свалить!

Саша приподняла спичечный коробок над столом и медленно разжала пальцы.

Илья с силой стукнул себя кулаком по лбу.

– А вот влезла в башку одна глупость и житья не дает, отравляет все… Однажды сидели на кухне втроем, подруга к ней пришла. А я чего-то завелся, рта не закрывал. Раздражение какое-то было, не знаю отчего. Ну и стукнул ногой по табуретке, на которой она сидела. Шутки ради… и вышиб, конечно… Она – как грохнется спиной об пол, и затылком. Так вдруг заплакала! Сморщила лицо, знаешь, как дети… С такой обидой!

Склонив набок голову, Саша рассматривала спички.

– Ты пойми. Мне жалеть не о чем. Слава богу, что все это наконец случилось… А вот застряло, черт его знает почему. Вспомню, как она заплакала, – меня как будто током шибает!

Саша выпрямилась. Перед столиком остановился молодой человек. Он поклонился Саше и спросил Илью:

– Разрешите?

Илья поднял взгляд.

– Юмашев? – удивился подошедший. – Здорово, Илюха! Тебя-то как сюда занесло? Извините… – Он улыбнулся Саше.

– Случайно, – непроницаемо сказал Илья. – Знакомьтесь, это – Вадим, Саша… – Он не то чтобы запнулся, сделал паузу, Саша ощутила ее, и добавил: – Моя жена.

Неприметная искорка мелькнула в глазах Вадима и тут же скрылась в улыбке.

– Кириллов, – представился он. – Очень рад. Я присяду, вы не возражаете?

На нем был отлично пошитый, в талию, костюм, яркая рубашка, цветастый галстук, и такой же платок высовывался из нагрудного кармана.

– А я тут мотаюсь с очередными финнами. Измаялся вконец… Группа попалась тяжелая…

– Вы переводчик? – спросила Саша.

– Гид, – коротко пояснил он, достал пачку хороших сигарет, протянул Саше, она взяла, а Илья курил свою. – Они вообще-то народ спокойный, закладывают только… Дома-то у них вроде сухого закона… – Он засмеялся, щелкнул зажигалкой и поднес огня Саше. – Журналист один, сволочь, навязался на мою душу, все время воду мутит… Ты-то как? Кого-нибудь из наших видишь?

– Редко, – сказал Илья.

– Я тут Абросимова встретил – все такой же болван… А Славка Розанов в Париже, корреспондент АПН, представляешь? – Он покачал головой. – Ты, кажется, в аспирантуре был? Кто-то из ребят мне говорил, не помню… Защитился?

Лицо Ильи вдруг стало непроницаемым, пьяные искорки в глазах.

– А меня выгнали, – сказал он. – За пьянку.

– Брось! – изумился Вадим. – Ты же вроде не зашибал?

– А теперь зашибаю, – сказал Илья. – Ну, за твои успехи!

Саша смотрела на него с недоумением.

– За вас! – Вадим улыбнулся Саше, поднимая рюмку. – Я тут в Данию ездил, вернулся недавно… Я первый раз в Дании, – объяснил он и подцепил огурчик.

– Интересно? – спросила она.

– Я просто влюбился. Черт их знает… Страна маленькая, ухоженная, удивительно уютная… Чистота такая – в любом, простите, сортире обедать можно. У них сейчас в театре любопытные вещи… Я был на одной премьере. Молодой парнишка написал пьесу, сам поставил. Левак, конечно… На сцене – два часа один актер. И весь спектакль – это диалог человека со своим телом…

Тут музыка заиграла, и Вадим встал:

– Мое приглашение остается в силе.

Они пошли танцевать.

Илья подозвал официанта, попросил кофе и счет.

Когда танец кончился, Вадим привел и усадил Сашу, отодвинув стул.

– Взгляну, как там мои финны, не перепились ли…

Они остались вдвоем. Увидев официанта, Саша достала деньги и сунула Илье:

– Расплатись сам… А я не знала, что тебя выгнали за пьянство…

Он криво усмехнулся:

– Меня никогда ниоткуда не выгоняли… Чего там он тебе плел?

– Рассказывал про Олимпийские игры в Мюнхене. Очень интересно… Ты с ним на одной парте сидел?

– Имел счастье.

Саша покачала головой:

– До чего ты злой. Даже неприятно…

– Мне с ним разговаривать не о чем, – отрезал Илья. – Мог бы и сам догадаться, если б был поумней… У меня зимой, когда очередной вирус гуляет, по сорок вызовов на день бывает. Вот это и определяет мою жизнь.

– При чем тут это?

– При том. Ты же слышала – для него уровень цивилизации измеряется чистотой сортира и наклейкой на штанах. Я тоже ихние штаны предпочитаю нашим. Только вот философской базы под это не подвожу.

Оркестр уже начал новый танец. Саша взглянула за спину Ильи, и он понял, что подходит Вадим.

– Сашенька, пойдемте?

Илья расплачивался с официантом.

– Увы, старик! – Он с пьяной ухмылкой повернулся к Вадиму. – Мы вынуждены оставить тебя на радость шведам…

– Я с удовольствием потанцую, – сказала Саша.

Илья растерялся.

– Мы на поезд опоздаем… – пробормотал он и сразу покраснел.

– Наплевать, – сказала Саша, кладя руку на плечо Вадиму.

Илья потоптался и сел.

Вадим вел Сашу, что-то шепча ей в самое ухо. Она смеялась, он касался губами ее волос.

Илья стоял у окна в коридоре вагона. Саша вышла из уборной в халате, с полотенцем на плече. Она прошла за его спиной, подергала дверь в купе, подождала.

Наконец высунулась улыбающаяся старушечья мордочка, вся в белых кудрях, как у пуделя.

– Пожалуйста, – сказала женщина.

Саша зашла в купе.

Из соседнего вагона прошли трое, по виду – командировочные. Один из них толкнул Илью.

– Случайно! – Он поднял палец и остановился. – А хошь – разберемся…

Приятели потянули его за собой.

Илья пошел в купе. Под потолком мерцала синяя лампа дежурного света. Саша лежала на нижней полке, отвернувшись к стене.

Он постелил постель, разделся и полез наверх. Напротив кто-то сопел, накрывшись с головой.

Стыки рельсов грохотали под колесами, где-то в тамбуре хлопала незакрытая дверь, а впереди в облаках, вровень с поездом несся месяц. Оттуда, сверху, поезд казался крошечной вялой змеей. Сотни поездов летели в эту ночь по России, и в одном из них лежали по своим полкам Саша и Илья, и оба делали вид, что спят, и оба не спали, уставясь в гремящую тьму.

 
…В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?
 

День восьмой и последний

Вокзал встретил их ясным холодным днем. В толкучке они прошли перрон и свернули к стоянке такси.

Очередь подвигалась быстро. Илья курил, поворачиваясь спиной к ветру.

Подъехала “Волга”. Илья открыл заднюю дверцу, пропуская Сашу.

– Я вперед сяду, – сказала она.

Он помог ей и забрался на заднее сиденье с вещами.

– Римского-Корсакова, пожалуйста, – сказал Илья.

Шофер перегнулся через Сашу и крикнул в окно:

– Литейный, “Астория”, Театральная!

Из очереди вышел флотский офицер с портфелем и девушка лет пятнадцати.

– В “Асторию”.

– Садитесь. – Шофер посмотрел на Сашу и обернулся к Илье. – Все равно – мимо…

Илья усмехнулся:

– Положим, не все равно.

Девушка уселась посередке. На погонах у капитана было по три звезды – первый ранг.

Девушка вертелась по сторонам, улыбалась, шепотом спрашивала отца, где едут, и он называл ей улицы, набережные, площади. Илья поймал на себе его взгляд.

У гостиницы капитан с дочерью вышли.

– Где на Корсакова? – спросил шофер.

– Езжай, – сказал Илья. – Я скажу…

– Дом пятьдесят один, – сказала Саша.

Когда Илья расплачивался, она покосилась через плечо и посоветовала:

– Попроси обождать и поезжай дальше.

Илья ничего не ответил, вылез, и машина уехала.

Они вошли во двор.

В пролете второго этажа она остановилась и взяла у Ильи свой чемоданчик.

– Иди, Илья. Спасибо.

– Перестань, – сказал он.

Она молчала, но чемодан из рук не выпустила.

– Саша… – Голос у Ильи был хриплый, сырой. – Неужели ты не можешь понять, что мне сейчас предстоит?

– Уходи, а? – попросила она. – Все равно ничего не будет. И, ради бога, не вздумай возвращаться. Честное слово! Иди к ней.

Илья угрюмо смотрел на нее.

– Я серьезно говорю… Я виновата перед тобой. Накрутила себя, ты меня знаешь… А я тебя не люблю и не любила никогда.

Илья ударил ее по щеке.

– Дурак! – со слезами в голосе закричала Саша и, схватив чемодан, побежала вверх по ступенькам. – Все равно я с тобой жить не буду!

Илья слышал, как она не сразу попала в замок ключом, как захлопнулась дверь. Он взял сумку и стал спускаться.

Не зажигая света в коридоре, Саша проскочила мимо кухни, нашарила наверху ключ и заткнутую за притолоку бумажку. Где-то рядом из полумрака зашаркали шлепанцы. Саша торопливо прикрыла за собой дверь.

Бумажка оказалась счетом за междугородный разговор. Саша стояла на пороге, глядя на распахнутые дверцы шкафа, на белье, разбросанное по дивану, недопитую чашку кофе и баночки косметики на столе. Комната была длинная, вытянутая, как трамвай.

Она поставила чемодан, машинально провела пальцем по спинке стула. И, не раздеваясь, пошла в коридор.

Телефон висел напротив кухни – огромной, с большим окном во двор и давно забитой дверью черного хода.

Высокая костистая старуха мыла раковину. Другой сосед варил что-то в жестянке и помешивал палочкой.

Саша поздоровалась и стала набирать номер.

– Витя? Это Саша Никитина, здравствуй. Можно маму? Марго? Ты что, спала? Отстань, не знаю. Ну правда не знаю! Хоть сейчас… Я только вошла. Ладно. Чего купить?

Вернувшись в комнату, Саша сунула чемодан в шкаф, пошвыряла туда белье, сняла плащ. Потом схватила чашку, кофейник, вазу, из которой торчали истлевшие лохмотья цветов, и отправилась на кухню.

– Варвара Петровна, мне писем не было? – спросила она, моя посуду.

– Что ж я, прячу их, что ли? – проворчала старуха. – Счет был за телефон…

– Я видела, спасибо.

– Звонил тут один, – лениво сказал сосед. – Не назвался…

– Ничего не передавали, Костя? Может, с работы?

Костя работал тренером по штанге и имел привычку разгуливать по квартире полуголым.

– Не похоже, – сказал он, размышляя. – Вежливый больно…

Илья ждал у телефонной будки, где две девчонки передавали друг другу трубку, шептались и прыскали.

Редко появлялся прохожий на безлюдной по-воскресному улице. Знак поворота, повисший над мостовой, покачивался на ветру.

Наконец девчонки закруглились и выскочили, толкаясь.

Илья набрал номер. Ответили сразу.

– Ты дома? – сказал он. – Здравствуй. Я с вокзала…

Поговорив, он повесил трубку и остался в будке, пока вдалеке не замаячила машина. Дверь автомата стрельнула, закрывшись за ним. Он вышел на проезжую часть и поднял руку.

В комнате гремел телевизор и было темно.

– Мам, теть Саша пришла.

– Марго, привет.

– Ну, мам! Слышишь?

– Слышу, не глухая. Никитина, садись и молчи. Про пустыню Атакаму, очень интересно…

Вглядевшись в полумрак, Саша наконец отыскала на полу малыша, возившегося с игрушками.

– Сашка, чего ты Вовке всякую дрянь суешь!

– Это не дрянь, а шоколад за рубль восемьдесят.

– С ума сошла? Диатез у него. Дай сюда. Витька, где ты? На кусок и катись. А этот обойдется, – кивнула она на малыша. – Нам больше достанется… Ты какая-то не такая, Никитина. Пива себе налей.

– Не хочу. Что это?

– Сказала же – пустыня Атакама. А сейчас про Индию было, потрясающе! Слышь, Никитина, ты думаешь, царь зверей – кто? Лев? Так вот теперь уже не лев, а бенгальский тигр. Отстала ты. Есть хочешь? Скобкин с Мотей гуляет. Сейчас придет, всех накормит. Ой, Вовка с коврика сполз, пихни его обратно… Как съездила-то?

Большая, полная, она сидела, забравшись с ногами в кресло, с бутылкой пива в руке, уставясь в экран.

– Долго рассказывать, – сказала Саша.

– Не нравишься ты мне, Сашка… Опять пришел? Чего надо?

В дверях стоял старший – девятилетний очкарик.

– Ма, задачка не сходится.

– Больной, что ли? Это к Скобкину.

– А как же ты в институте экзамены сдавала?

– Не твое дело. Сдавала, и все… Отец мне шпаргалки писал…

На полу захныкал малыш.

– Сделай погромче, – сказала Марго. – Посмотреть не дадут.

Саша нагнулась к нему, успокоила.

– Ты бы хоть причесалась. Так и сидишь в халате.

– Ага. Завидно?

Ключ звякнул в дверях. В комнату с лаем ворвался спаниель, следом за ним появился мужчина небольшого роста, в свитере и в куртке, он был в очках с сильными стеклами.

– Пропащая… – улыбнулся он Саше. – С приездом!

– Здравствуйте, Витя.

– Скобкин, ты нас долго будешь голодом морить? – сказала Марго.

– А накурила! Неужели трудно пепельницу выкинуть?

– Возьми и выкинь, – посоветовала она. – Раз нетрудно…

– Мотя, на место! – Он взял пепельницу и убавил громкость телевизора. – Вы тут ничего не затевайте, все готово, только подогреть…

– Нет уж, дудки! – решительно заявила Марго. – Сначала архаровцев обоих корми. Могу я хоть в выходной поесть по-человечески?

– Пошли, Вовка, – сказал Скобкин, забирая малыша. – Совсем наша мать обнаглела…

– Маргоша, мы завтра в какую смену? – спросила Саша.

– В какую! – буркнула Марго. – С утра, конечно…

– Чего там делается?

– Как всегда. Квартал, синим пламенем горим… Слушай, Никитина, с тебя пол-литра! Премию давали за тот квартал, дошли до твоей персоны – Бобик, конечно, морду воротит. А эту кто вставил? – говорит. Ну, мы на него накинулись, особенно этот новый, ну, на Кобзона похож…

– Малыгин?

– Ну! Сашка, он в тебя втрескался, ты что хочешь говори!

– Так что Бобик?

– Он и сам был не рад, что вякнул. Ладно, говорит, я не против. Только Никитиной от меня лично передайте – поощряем за работу, не за характер…

Обе довольно засмеялись.

– Про роман-то что молчишь?

– Ох! – сказала Саша. – Можно я у вас заночую?

Марго оторвалась от телевизора и внимательно посмотрела на нее:

– Погоди. Всех распихаем, тогда и потрепемся.

На кухне Скобкин усадил их, вынул малыша из высокого стульчика и унес в комнату. Марго заглянула в кастрюлю.

– Что-то невообразимое, – сказала она. – Он тут с утра колдовал. Скобкин, ты нас не отрави смотри…

– Я есть не буду, – сказала Саша.

– Как? – огорчился Скобкин. – Ну хоть попробуйте!

– Правда не хочу. Что я, стесняюсь?

– Нечего ее уговаривать, – сказала Марго. – Захочет – сама возьмет.

– Вы понюхайте, Сашенька! Баранина, тушенная с овощами! – Он передал тарелку Марго, положил себе и открыл холодильник. – А пиво куда делось?

Марго смутилась:

– Разве больше нету? Наверное, мы все выпили… Чего же ты не сказал?..

– “Мы”! – выразительно повторил он. – Хорошо, что я три бутылки заначил.

И достал их из стенного шкафа.

Марго засмеялась и принялась за еду.

– Ты не очень воображай. Между прочим, ты сегодня спишь на раскладушке. С твоими милыми сыновьями…

– Прекрасно, оставайтесь, Саша. Мне все равно сидеть, у меня чертежей охапка.

– Вкусно! Никитина, дурочка, возьми у меня кусочек… Ему-то что – бумагу пачкать, а нам с Никитиной с утра на производстве вкалывать… Знал бы кто-нибудь, до чего неохота!

– Если бы Маргоша была той самой обезьяной, мы бы прыгали по деревьям по сей день, – сказал Скобкин. – У нее на труд своя точка зрения.

– И что? По крайней мере, жила бы в свое удовольствие. Это ты произошел от обезьяны. А я – от коровы… О, еще один явился. Тоже от обезьяны… Нет, ты только глянь, Никитина, это же одно лицо со Скобкиным. Смотреть тошно… Чего тебе, зануда?

– А я не к тебе. Па, все равно не сходится.

– Проверь. Должно сойтись.

– Ну проверял уже.

– Ты хочешь, чтобы я за тебя решил?

– А ну вас! – сказала Саша, вставая. – Идем, Витька, покажи, что у тебя там не сходится…

Марго с аппетитом обсасывала косточки.

– Скобкин, зачем ты мучаешь ребенка? Ты садист. Ты хочешь, чтобы он стал отличником и попал в сумасшедший дом?

Он оглянулся на дверь и вопросительно посмотрел на Марго.

– Еще не знаю, – шепотом сказала она.

Скобкин покачал головой.

– Было бы хорошо – у нас бы не ночевала, – добавила Марго.

– Вот и все, – сказала, возвращаясь, Саша.

– Где он там напортачил?

– Секрет…

– И в кого ты положительная такая? – проворчала Марго. – Тебе бы со Скобкиным жить. Не семья, а Доска почета.

– Я не против, – сказал Скобкин.

– Я знаю, ты рад меня спихнуть. Не выйдет. И напрасно ты думаешь, что она – такой подарок…

Скобкин улыбнулся:

– А кого в цеху больше любят? Тебя или Сашу?

– Конечно меня. – Марго пожала плечами.

– Ну да?

– Правда, – кивнула Саша, усмехаясь.

– Я же баба как баба, а она с придурью. Она же у нас борец. Пенсионер, исполняющий обязанности комсомольца… Вот если путевка кому-нибудь не досталась – тут Никитина вне конкуренции. Тут вдруг ее любят – жуть прямо! Пока она эту путевку из фабкома в зубах принесет… Бобков наш только ее увидит в коридоре – и валидол под язык…

Они смеялись, а Марго продолжала невозмутимо:

– Ей же Шишкина сказала как-то… Это мотальщица у меня, Шишкина Тамарка, оторва знаменитая. И чего вы лезете, говорит, Александра Андревна? Мне бы вашу внешность – я бы безо всякого диплома в “Чайке” ездила и обедала в “Европейской”…

Из комнаты послышался громкий рев. Скобкин сразу убежал.

– Неужели ты не боишься? – пристыдила Саша.

Марго слушала, а когда плач прекратился, спросила:

– Чего?

– Что он там голову себе разобьет.

– Он хотел – я нарожала, – сказала Марго. – Оставьте меня в покое…

Ночник над кроватью освещал полное, спокойное лицо Марго на подушке. Все в нем было очерчено крупно и мягко.

Саша, завернувшись в одеяло, сидела на тахте в другом конце комнаты.

– И что теперь будет? – сказала Марго.

Саша вздохнула.

– Ох, Никитина, вечно у тебя сложности… Ты мне скажи, ты за него замуж выходишь?

– Чего ты меня все замуж гонишь? Я об этом не думаю…

Марго язвительно хмыкнула:

– Мне все ясно. Привет.

И потушила лампу.

– Ты бы мне хоть совет какой-нибудь дала, – жалобно сказала Саша.

– Спроси Скобкина, он все знает…

Среди ночи Саша вскочила. Ее бил озноб. Она стала лихорадочно одеваться.

Марго посапывала во сне. Даже на расстоянии Саша чувствовала тепло, подымавшееся от ее большого, крепкого тела.

Она скользнула в коридор. Яркий свет горел на кухне. Скобкин, сидевший над чертежной доской, поднял голову:

– Куда вы, Саша?

Он вышел к ней:

– Что случилось?

Она никак не могла отыскать свой плащ на вешалке. Скобкин прикрыл дверь в комнату, зажег в передней свет. Плащ нашелся. Скобкин внимательно присмотрелся к Саше и стал помогать ей одеться.

– Погодите… У меня в термосе кофе горячий.

Он крепко взял ее за плечи, привел на кухню. Налил кофе.

– Десять минут четвертого, – сказал он, поглядывая на нее.

Она выпила и едва не уронила чашку.

В передней Скобкин снял с крючка куртку.

– Не надо, не надо! – Она вырвала куртку у него из рук.

– Куда вы? Ночь на дворе.

Она уже бежала по лестнице.

– А поскорее можно?

Шофер сердито оглянулся.

Она стояла на площадке, прильнув к дверям. Все было тихо в квартире.

Почти неслышно, бережно она отомкнула один замок, второй. Она сняла туфли, мягко закрыла дверь и пошла на цыпочках в темноте, с туфлями в руках.

Из-под двери била полоска света. Она застыла, сдерживая дыхание и прислушиваясь к странному хрусту, доносившемуся из комнаты. Она толкнула дверь и вошла.

Илья жевал. Он сидел за столом, тяжело уперев в него локти. На нем была рубаха с распахнутым воротом. Плащ и пиджак валялись на диване. На полу стоял видавший виды чемодан.

С минуту они смотрели друг на друга. Он выглядел осунувшимся, постаревшим. Под торчавшими скулами залегли тени.

Сухари торчали из хлебницы, и на куске пергамента – нарезанная по-магазинному колбаса.

Саша сняла плащ, повесила и пошла на кухню. Она налила полный чайник, зажгла конфорку. В шкафчике нашла заварку.

Она вернулась в комнату и остановилась у стола, сложив на животе руки и глядя на Илью.

Илья сунул в рот сухарь и с треском разгрыз.

Саша вспомнила, что не ела с утра.

1973