Текст книги "Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника"

Историк Р. Хаттон считал не всегда верным суждение Кларендона, что арендаторы шли за землевладельцами. Армии противоборствующих сторон не формировались по принципу феодальной зависимости. Следуя новейшей историографии, в которой в течение последних десятилетий особое значение придавалось локалистским исследованиям, Хаттон отмечал, что специфика графств была очень значительна, нигде местная элита не была едина. По его мнению, роялистская партия возникла не ранее июня. До этого петиции поддержки из ряда графств направлялись в парламент, ни одна не была адресована королю. Те же, которые поступали ему, содержали требование договориться с парламентом о мире. Только в июне роялисты начинают привлекать сторонников в ряде графств. Инструментом стали Комиссии по военному набору (Commission of Array), созданные по образцу времен Столетней войны – прецедент такого рода связан с именем Генриха IV, основателя Ланкастерской династии. Со времен Елизаветы I они не собирались. Их задача состояла в том, чтобы организовать в графствах милицию и добиться, чтобы она принесла клятву Карлу I. Кроме того, комиссии набирали людей на военную службу и собирали средства, чтобы снабдить ими монарха. На местах с той же целью действовали полковники, доверенные агенты короля. В Чешире Карл добился поддержки одной из двух враждующих группировок джентри. Там, как и во многих других графствах, преобладали нейтралистские настроения, которых придерживался, по определению Хаттона, широкий круг лиц, от тех, кто подчинялся приказам обеих сторон до тех, кто отказывался подчиняться им и брал в руки оружие, чтобы защитить эту позицию [56, 10]. В Вустершире кавалеры смогли опереться на крупнейшего магната графства, лорда Ковентри, который был одним из десяти пэров, еще в июне заявивших о полной поддержке короля. Однако это не помогло переломить нейтралистские настроения, и 23 августа они были вынуждены сообщить Карлу, что не получили поддержки джентри и нуждаются в оружии и кавалерии. Через пару недель их постигла еще одно разочарование: власти Вустера вежливо, но твердо запретили набирать войска в городе. В Вустере находились парламентские активисты, но в целом «тон ответа свидетельствовал о приверженности нейтрализму. Комиссары в Вустершире потерпели поражение, но не от парламента, а от равнодушия своих соседей» [56, 11]. Такая же тенденция проявилась в Шропшире и Стаффордшире. Там роялисты объявляли мобилизацию, но эффект был невелик, так как они наталкивались на сопротивление сторонников парламента. Из всех графств, расположенных на западе центральной Англии единственным исключением оказался Херфордшир, где в июле роялисты добились принятия петиции, отразившей настроения джентри в пользу короны. Нейтралистские настроения были сильны и в таких процветающих графствах, как Йоркшир или Сомерсет. Так, стоило Карлу покинуть Йорк и отправиться в Ноттингем, местные роялисты поторопились договориться со сторонниками парламента. Иная ситуация сложилась по соседству, в Уэльсе, где население поддержало короля, но игнорировало обращения парламента. Король нашел там полную поддержку, и местное джентри встало на его сторону. Среди валлийских дворян, особенно младших сыновей, было немало тех, кто имел за плечами опыт Тридцатилетней войны. Они преданно сражались за короля, но только под командованием собственных офицеров. Исследования, посвященные локальным аспектам, рисуют более сложную картину, чем та, которая привычна по трудам либеральных и марксистских историков. Например, Савин писал: «Одна половина страны стояла за короля, другая – за парламент. Но если мы примем во внимание населенность, зажиточность роялистских и парламентских графств, то увидим, что перевес был на стороне парламента. За парламент стояли юг и восток, за короля – север и запад» [137, 301].

Английские историки показали, что и парламентарии сталкивались со значительными трудностями в комплектовании войск, снабжении и получении денежных средств даже в лояльных к ним графствах. Кларендон придерживался иного мнения. Он считал, что успех в создании парламентской армии был обеспечен тем, что под его контролем оказался флот, биллем о милиции, позволившем привлечь многих добровольцев, симпатизировавших его делу, а также благодаря денежным взносам его сторонников [7, II, 229]. 12 июля парламент принял декларацию о создании армии, главнокомандующим которой был объявлен Эссекс. Эта мера оправдывалась заботой «о безопасности королевской персоны, обеих палат и тех лиц, которые подчинялись его (парламента) приказам и сохраняли верность истинной вере, законам, свободе и миру в королевстве» [7, II, 229]. Естественно, что Карл воспринял это как враждебный шаг, и посланцы парламента во главе с Холландом ни с чем покинули двор.

Надежды Карла I использовать в борьбе против парламента шотландцев и ирландцев не были реалистичны. Обращение короля к маркизу Аргайлу и другим видным ковенанторам осталось без последствий. Рассчитывать на помощь со стороны маркиза Монтроза, контролировавшего часть горских кланов, тогда не приходилось. В Ирландии Джеймс Батлер, маркиз Ормонд, с весны 1642 года вел тяжелую войну против католической Конфедерации, занимавшей до двух третей территории острова. Он отчаянно нуждался в живой силе и только в конце 1643 года по прямому приказу Карла I сумел отправить в Англию четыре тысячи ирландских солдат-протестантов. Карл предпринял усилия, чтобы привлечь дворян северных графств Англии. Он разослал десятки писем влиятельным представителям местных элит, в июне собрал порядка ста тысяч фригольдеров из крупнейшего графства – Йоркшира. Выступить перед таким количеством людей Карл не мог, к тому же он заикался и вообще не был оратором. Ограничились раздачей королевских манифестов. Встреча была омрачена неприятным инцидентом, в ходе которого король отказался принять петицию у сэра Томаса Ферфакса, буквально оттолкнув его. Только опыт войны «превратил застенчивого, заикающегося короля, известного только короткими выступлениями, в эффектного оратора, скачущего верхом среди своего войска и воодушевлявшего его к сражению» [112, 154].

Если Карла I война сделала солдатом, то Эдвард Хайд им не стал. Он не принимал непосредственного участия в военных действиях, единственной битвой, за которой он наблюдал, была битва при Эджхилле. Его друг Фолкленд и коллега Колпепер, хотя и занимали, как и он, посты в королевском совете, участвовали в сражениях, Хайд – никогда. Сам он этого никак не объяснил, но видимо, это не воспринималось окружающими как проявление трусости. Вероятно, ценился интеллект Хайда. Хотя точное авторство королевских посланий и прокламаций определить невозможно, считают, что большая часть из них, хотя бы в первоначальном варианте, готовилась им. Возможно, друзья считали, что он слишком толст и неуклюж, чтобы сражаться в битве [74, 79]. Хайд не любил войну, как политик делал все, чтобы ее предотвратить, когда она началась, искал мир, двигаясь дорогой компромиссов. В этом отношении у него было больше не сторонников, а противников, включая самого короля, в конечном счете, окончательно ставшего на позиции Генриетты Марии и поверившего, что только силой можно вернуть власть над страной. Вероятно, в следующих словах Кларендона была доля лукавства: «В то печальное время и сам король, и те, кто лучше всего знали состояние дел, не имели и мысли начинать войну, надеясь, что парламент, в конце концов, пойдет на соглашение, за что и Его Величество, и эти люди подвергались тысяче упреков» [7, II, 212].

Для Кларендона важно объяснить, почему Карл испытывал огромные затруднения в привлечении сторонников, почему многие знатные люди, даже не питавшие симпатий к лидерам парламентской оппозиции, не торопились присоединяться к нему. Он ставил на первое место ослабление моральной воли представителей политической элиты, предпочитавшей не противодействовать парламентским интриганам, что связывало королю руки. Кларендон писал: «Я объясняю это вялым и дремлющим духом, поразившим королевство (вызванным долгим покоем и комфортом); ему была настолько отвратительна сама мысль о гражданской войне, что живая и энергичная подготовка к тому, чтобы ее предотвратить, воспринималась как призыв к ней. Лишь немногие лорды осмелились заявить: правда не на стороне парламента. Будь это сделано, народ единодушно поднялся бы за короля» [7, II, 182]. Кроме того, собирать войско значило предоставить парламенту возможность объявить, что Карл намеревается «сокрушить религию и уничтожить законы и свободы народа». Кларендон считал: «Нельзя извинить тех, кто с начала и в течение всей деятельности парламента из-за лени, неблагоразумия, неосмотрительности или скуки не присутствовали на заседаниях, когда еще число тех, кто реально намеревался осуществить радикальные изменения, было очень незначительным. Эти люди ежедневно кропотливо увеличивали число своих сторонников, пока оно не достигло числа, при котором они могли осуществить свои намерения. Так же я не могу извинить пэров, среди которых умеренных было четыре к одному, позволивших горстке людей, которых они могли вначале легко сокрушить, морочить себя, убеждать, подвергать угрозам, лишать прав. В палате общин число людей благородных, способных, с хорошей репутацией, приверженцев закона и порядка, превосходило число низких и злонамеренных лиц» [7, II, 192]. Моральной слабости тех, кто оказался неспособен выполнить свой долг, Кларендон противопоставлял «честных и чистых людей», кто с мужеством и достоинством защищал закон и свободу, невзирая на угрозу ареста, конфискации имущества или изгнания» [7, II, 196]. В основе аргументации Кларендона лежит, следовательно, противопоставление сил добра и зла. Ослабление нравственных начал, а не божественное предопределение, позволило злу восторжествовать, хотя бы временно. Это напоминает тезис итальянского философа и историка Бенедетто Кроче, сформулированный триста лет спустя: фашизм пришел в Европу из-за ослабления нравственной воли либерализма.

В июле была предпринята еще одна попытка захватить арсенал в Гулле. На этот раз инициатива принадлежала Дигби. Судно, на котором он возвращался в Англию, было остановлено кораблем, команда которого подчинялась парламенту. Однако он так ловко загримировался и так убедительно изображал француза, не понимавшего никаких языков, кроме своего, что его не узнали (говорили, что потом его не узнал сам Карл I). Так он оказался в городе и встретился с Хотемом, который якобы снова обещал открыть ворота перед роялистами. Король с уверенностью в победе осадил городские стены, но защитники, получив помощь от шотландцев, и не думали сдаваться. Хотем совершил вылазку, и кавалеры были вынуждены бежать из окопов. Карл I был вторично унижен под стенами города.

В годы гражданской войны отец и сын Хотемы (свидетельствовавшие друг против друга), были обвинены в измене парламентом и обезглавлены.

В августе оба лагеря, парламентский и роялистский, вплотную приблизились к открытому конфликту. Король освобождался от тех, кто мог стать для него обузой. Во Францию возвратилась его теща Мария Медичи, и кажется, это был последний предвоенный эпизод, когда стороны нашли согласие: парламент немедленно вотировал три тысячи фунтов на покрытие ее расходов. Тогда же, в начале месяца, Карл издал приказ Эссексу и старшим офицерам его армии под угрозой обвинения в измене отказаться от своих полномочий. Он окончательно решил, что война может быть эффективным решением стоявших перед ним сложных проблем. Можно сказать, что в почти восьмимесячной войне нервов у Карла I нервы сдали раньше. 12 августа была опубликована королевская прокламация, которая отменяла «оскорбительные и мятежные» акты обеих палат, подданным запрещалось подчиняться им, всем способным носить оружие предписывалось явиться до 25 августа в Ноттингем под королевские знамена. Сам Карл прибыл в город за несколько дней, и 22 августа состоялась церемония объявления войны мятежникам. Этот день считают началом гражданской войны. Поскольку со времени, когда английские монархи прибегали к такому символическому действу, прошло много времени, королевские герольды не были уверены в исторической точности ритуала. Карл I отверг предложение вывесить штандарт из башенного окошка замка, посчитав, что участники должны видеть флаг вблизи. Церемония оказалась не такой впечатляющей, как он рассчитывал. Под проливным дождем выстроилось восемьсот кавалеристов и батальон из шестисот пехотинцев. Войска кричали «Боже, спаси короля». Герольд читал декларацию, объявлявшую Эссекса и его сторонников мятежниками, но дождь смыл чернила, и слова, которые Карл сам написал перед процедурой, воспроизвести не смогли. Король верхом, в сопровождении немногочисленной свиты, проследовал на холм, где располагался замок, за ним гарцевал со знаменем Эдмунд Верни. Штандарт с королевским гербом, на котором было написано «Дайте цезарю, что ему принадлежит» (Give Caesar His Due), закрепили в небольшом углублении, буквально выцарапанном ножами и голыми руками. Это сопровождалось боем барабанов и звуками труб. Ночью неожиданно налетела буря, и штандарт упал прямо в грязь. Неудивительно, что многие «меланхолического склада люди» увидели в этом дурное предзнаменование: «Печаль охватила весь город, и король был еще печальнее, чем обычно. Штандарт сорвало буйным ветром той же ночью, и его не могли водрузить на прежнее место день или два, пока буря не успокоилась». Описание этого дня Хайд завершил словами: «В таком жалком состоянии находились дела короля, когда штандарт был поднят» [7, II, 291].

Действительно, успехи роялистов в привлечении на свою сторону тех, кто был готов последовать призыву короля, были столь незначительны, что 25 августа королевский совет вопреки настроению самого монарха потребовал от него, причем единогласно, пойти на мирные переговоры с парламентом. Карл отказывался, но через несколько часов был вынужден уступить. С эмоциональной точки зрения, это было трудное для него решение: Карл рыдал, а ночью не сомкнул глаз. Это говорит о его состоянии, ведь через несколько лет, ночью перед казнью он смог выспаться в течение нескольких часов. На следующий день королевская примирительная декларация была отправлена в Вестминстер, на нее парламент немедленно дал отрицательный ответ на том основании, что не может поступить иначе, пока его члены провозглашены изменниками. Попытка короны сохранить мир в последний момент хотя бы отчасти имела благоприятные для роялистов последствия. Парламент объявил, что земли роялистов могут быть конфискованы, в первой половине сентября тысячи людей, больше всего из Йоркшира, Стаффордшира и Линкольншира, встали под знамя короля. Жители Шропшира, отказались это сделать, тем не менее, охотно выплатили штрафы на три года вперед. В Ноттингеме милиция была разоружена, а оружие передали верным войскам. Ряд крупных землевладельцев выделил короне значительные займы. Кларендон утверждал, что среди тех, кто тогда окружал короля, было «немного людей опытных в военных делах, знакомых с тайнами и правилами управления, строгих знатоков закона». Большинство королевской партии «при дворе, в совете и в стране» состояло из лиц, для которых решение было «импульсивным, вызванным отвращением к действиям парламента» [7, II, 250]. Это объясняет многие противоречия в лагере кавалеров.

В те же драматические дни Хайд получил известие о смерти своего второго сына Эдварда, крещенного в апреле 1640 года. Если верить автобиографии, Карлу он сказал, что эта печальная весть «задела его, но не будет тревожить долго». Эти слова понятны как в политическом, так и в социальном контексте. Драматизм момента не давал возможности для долгих личных переживаний. Да и смерть ребенка не была в те времена событием исключительным. Однако сказать, что Хайд остался равнодушным к смерти сына, тоже неверно. Своего следующего сына, крещенного в Оксфорде в 1645 году, он назвал тем же именем. Более того, в 1645 году, выражая соболезнования своему другу Чарльзу Котрелу по такому же поводу, он вспоминал и о своей утрате [74, 78].

Через несколько дней после того, как королевская армия вышла из Ноттингема, произошло первое успешное для роялистов столкновение, воодушевившее их, напротив, омрачившее парламентариев. В нем впервые прозвучало имя принца Руперта, вскоре приобретшего славу одного из лучших командиров. Руперт, племянник Карла I, сын его сестры Елизаветы и курфюрста Пфальцского Фридриха станет политическим противником Хайда. Активное участие Фридриха в Тридцатилетней войне создавало проблемы для Якова I, не торопившегося оказывать помощь зятю. Руперт родился зимой 1619 года, когда его отец на короткое время обрел контроль над Чехией. Несмотря на молодость, у него был военный опыт, накопленный в войне против Империи. Он как нельзя лучше пригодился в годы гражданской войны в Англии. В литературе высказаны разные оценки Руперта. Хайд, находившийся с ним в долгой конфронтации, акцентировал его отрицательные качества, считая влияние на Карла одной из причин поражения в гражданской войне. В то же время историк Хайэм утверждал, что именно Руперт дисциплинировал войско роялистов, превратив его в боеспособную силу: «С приходом Руперта весь tempo роялистской армии изменился. Молодой и красивый, с годами он приобрел еще большее очарование. Став не таким опрометчивым, он потерял стремительность и живость, но обнаружил сердечную доброту. Он не был пуританином в речах и делах, но был строгим протестантом с умеренными взглядами. Главное, он был человеком чести, и солдаты его любили. Карл чувствовал, будто вернулся к военным мечтам собственной молодости. Его уверенность в себе, лучше видная не на совете, а на поле брани, укреплялась. Руперт, а не Хайд царил в его голове» [52, 221]. Историк М. Эшли писал: «Руперт, которого король поставил во главе кавалерии, сразу показал себя самым энергичным из королевских офицеров. Он начал немедленно тренировать кавалерию, он совершил рейд, чтобы собрать для короля деньги в Лейстершире – поступок, который многие осудили. Будучи молодым, он был бестактен» [25, 71].

В сентябре кавалерийский отряд под командой Руперта разгромил отряд армии Эссекса. Инцидент произошел до известной степени случайно. Кавалерия Руперта форсировала Северн и двинулась к Вустеру, по дороге, как сообщал Кларендон, подвергшись «нападениям народа, воодушевленного агентами парламента и офицерами милиции». Благополучно прибыв в город, Руперт через несколько часов узнал, что туда же направляется отряд драгун под командованием сына лорда Сея Натаниэля Файнса, который должен был подготовить ночлег для армии Эссекса. У солдат парламента было численное преимущество, но Руперт напал неожиданно, на узкой дороге с изгородями по сторонам. Раздалась стрельба из мушкетов, всадники не смогли рассредоточиться и были вынуждены в беспорядке отступить. Кларендон сообщал, что число погибших было невелико, от 40 до 50 человек, несколько офицеров Эссекса попали в плен, тогда как потери роялистов составили всего несколько человек, и никто «из людей с именем» из отряда Руперта не пострадал, только три офицера получили легкие ранения. По словам Кларендона, Руперт осуществил «яркую и своевременную операцию, которая сделала его имя и его отряд внушающими страх, подорвала дух противника и едва не уничтожила один из лучших кавалерийских полков» парламентской армии [7, II, 325]. Узнав от пленных, что поблизости находится вся парламентская армия, Руперт, поскольку силы были неравными, отступил к королю в Шрюсбери, но и Эссекс не решался войти в Вустер в течение трех дней.

В последующие недели происходили стычки, но ни одна из сторон не решалась нанести первый удар в братоубийственной войне. Хайд сообщал о разных точках зрения в окружении короля: многие полагали, что ему следовало направиться к Вустеру, где еще находился Эссекс; в графствах этой части Англии у кавалеров была достаточная поддержка, они могли рассчитывать на хорошее снабжение и людские ресурсы. Кроме того, откладывать сражение не следовало, поскольку парламентская армия получала подкрепления из Лондона, что могло уменьшить шансы на успех. Другая точка зрения состояла в том, чтобы двинуться на Лондон: ее сторонники полагали, что Эссекс неизбежно двинется к столице. Карл, ободренный успехом Руперта у Вустера, рассчитывал, в первую очередь, на кавалерию, хотя направление на Лондон могло затруднить ее использование: в этом случае приходилось искать возможности для продвижения в обход узких дорог вдоль огороженных пастбищ. В середине октября королевская армия покинула Шрюсбери. Удивительно, насколько беспомощной выглядят действия разведки и кавалеров, и круглоголовых. В течение нескольких дней у роялистов не было сведений о местонахождении Эссекса, но во второй половине дня 22 октября противники неожиданно обнаружили друг друга в графстве Уорвикшир: отряды Эссекса располагались у городка Кинтон неподалеку от холма Эджхилл. Место было пригодным для сражения: между Кинтоном и холмом располагалось поле, на котором и выстроились одна против другой шеренги противников. Эджхилл имел тактическое значение, являясь местом для обзора за ходом битвы и одновременно естественным укреплением. Роялисты поторопились занять его, там во время сражения находился Карл I, а также его сыновья, старший Чарльз и младший Джеймс, при котором состоял Хайд. Как отмечалось, Эджхилл был единственной битвой, которую он наблюдал непосредственно, что придало его описанию яркость, относительную точность и эмоциональность. По данным Карлтона, при Эджхилле силы роялистов и парламентариев были примерно одинаковы. У короля было 2800 кавалеристов, десять с половиной тысяч пехотинцев, тысяча драгун и двадцать пушек; у Эссекса 2150 кавалеристов, двенадцать тысяч пехоты, 720 драгун и от 30 до 37 пушек [30, 117].

На состоявшемся в Эджкоте накануне сражения королевском военном совете обнаружились «губительная ревность и разногласия» – пагубная черта на протяжении всей гражданской войны. Главнокомандующий граф Линдсей вступил в спор с графом Фиртом о том, как следует строить армию, на «шведский» или «голландский» манер. «Шведский» способ построения пехоты состоял в том, что копейщики должны быть поставлены вперемешку с мушкетерами, тогда как «голландский», на котором настаивал Линдсей, предполагал их разделение в разные отряды. По мнению командующего, это лучше подходило для необученных солдат. Король и принц Руперт не поддержали Линдсея и, обиженный, он отказался от командования, возглавив в сражении только собственный полк. Не будучи военным, Хайд воздержался от обсуждения повода к конфликту, но высказал мнение, фактически обвинив Руперта в ненадлежащем поведении, а самого Карла в том, что тот во всем следовал суждениям своего племянника: «Нелегкий характер принца, отсутствие опыта, приобретаемого при дворах, сделало его неспособным взаимодействовать с лордами, которые, в свою очередь, не были расположены к взаимодействию с ним. В то же время некоторые кавалерийские офицеры рассчитывали, что с влиянием принца вырастет и их влияние, мечтая, чтобы никто, кроме него, не пользовался у короля доверием. Итак, война едва началась, но в армии уже возникла фракция, на появление которой мудрые люди смотрели, как на зловещее предзнаменование; неудобства, вытекавшие из этого, в самом скором времени принесли королю великие несчастия» [7, II, 351]. В суждениях о Руперте молва шла дальше образованного Хайда. Ему приписывались колдовские способности, а о любимой собаке, пуделе Бой, с которым принц никогда не расставался, говорили, что это фамильяр, дух зла.

Поэт Киплинг писал о битве при Эджхилле, распахнувшей ворота гражданской войны.[9]9
  But the is no change as we meet at last / On the brow-head or the plain, / And the raw astonished ranks’ stay fast / To slay or to be slained / By the men they knew in the kindly past / That shall never come again. By the men they meet at dance and chase / In the tavern or the hall / At the justice-bench or the market place / At the Cudgel-play or brawl – / Of their own blood and speech and race / comrades and neighbors all.


[Закрыть] Сражение произошло во второй половине дня 23 октября. Ни одна сторона не решалась начать. Роль Карла I в сражении была невелика, после полудня он проехал перед роялистскими полками, призывая к их храбрости. Ход сражения хорошо известен, в том числе по описанию Кларендона, хотя ряд уточнений был внесен в последние годы, в частности, по результатам раскопок, проводившихся английским военно-археологическим обществом. Так были внесены коррективы в расположение полков, но общий ход битвы не вызвал опровержений. Эссекс попытался лишить роялистов их географического преимущества, вытеснив с холма, и применил артиллерию, но это оказалось малоэффективным, потому что расстояние от пушек до колонн было слишком велико. Ситуацией решил воспользоваться Руперт, предприняв с правого фланга кавалерийскую атаку на Кинтон. С левого фланга его поддержал кавалерийский полк Уилмота. Захват Кинтона и порядка двухсот пленных дал принцу возможность посчитать, что сражение выиграно, но это было катастрофической ошибкой. Кларендон вообще считал, что если бы не сумасбродная атака Руперта, если бы конница правильно выполнила свои задачи, защищая пехоту с флангов, «тот день мог положить конец бедам короля и претензиям парламента». Отряды круглоголовых перегруппировались, и завязался кровавый пеший бой. Сам Эссекс слез с коня и, вооруженным копьем, сражался в первых рядах. Как писал Хайд, «пехота обеих сторон стояла на своих позициях с великой храбростью, и хотя многие солдаты короля были безоружны, имея в руках только дубинки, они сдерживали строй, подхватывая оружие убитых соседей, многие были убиты, но число убитых было большим в армии Эссекса» [7, II, 353]. В ходе ожесточенной схватки Линдсей пробился на расстояние пистолетного выстрела до Эссекса, но пал. В сражении погиб и королевский знаменосец Эдмунд Верни. Ему отрубили руку, державшую штандарт. Тело Верни не было найдено, хотя его парламентарий-сын посылал людей, чтобы разыскать его. Ходили слухи, что кто-то нашел отрубленную руку, на пальце которой было кольцо, подаренное сэру Эдмунду королем. Рассказывают (не исключено, для привлечения туристов), что в особняке Верни в Бэкингемшире до сих пор появляется привидение хозяина, требующее вернуть отрубленную руку. Штандарт мог стать трофеем парламентариев, но некто капитан Смит отбил его, за что Карл I посвятил его в рыцари. Парламентская конница под командованием шотландца Бальфура ворвалась на позиции роялистов и тем спасла круглоголовых от поражения. Более того, атака Бальфура создала угрозу штабу роялистов, и Хайд получил приказ отступить на холм вместе с Джеймсом. Вернувшаяся конница Руперта уже мало на что могла повлиять. К этому времени (примерно в половине пятого) стемнело, и тогда сражение, продолжавшееся около двух с половиной часов, остановилось.

Кровавая мясорубка – далеко не все могли представить, во что выльются амбиции враждовавших партий. Похоже, что ужас от страшной картины смерти на какое-то время охватил Карла. Ночью он остался на поле сражения, молясь у костра, зажженного из собранных веток и жердей. Были слышны стоны раненых. Ночь выдалась очень холодной, что это спасло часть раненых, поскольку мороз приостановил кровотечение и воспрепятствовал заражению. Хайд приводил примеры такого рода. Карлтон дал иное, более реалистичное описание: «Во время особенно холодной ночи раненые визжали от боли, молили создателя или жалобно обращались к матерям. Когда мороз начал забирать свою дань мертвецами, ужасный стон еще живых, находившихся в шоке от ран и травм, раздавался над этой Голгофой. Это был низкий грохочущий звук, глубокий гудящий бас, медленно умирающий до полной ужасной тишины» [30, 118]. В источниках названо разное количество убитых, от пятисот с каждой стороны до трех тысяч (С. Шама) и примерно пяти тысяч у Кларендона, считавшего, что две трети потерь пришлось на парламентскую партию и не более трети на королевскую [7, II, 366]. Когда рассвело, король мог видеть, что армия Эссекса еще стоит на прежних позициях. Однако считая главным защиту Лондона, парламентский главнокомандующий отвел войска к замку лорда Брука, чтобы восстановить свои полки. Хотя поле сражения осталось за роялистами, победителем Карла I назвать трудно, это была закончившаяся без определенного результата первая кровавая проба сил. Во всяком случае, Эссекс сообщал в парламент о победе при Кинтоне (так называли тогда сражение), когда погибли многие «злоумышленники», настроившие короля на борьбу против верных подданных. Кларендон полагал: по количеству убитых и захваченных в плен, по количеству захваченных у врага знамен, четырех пушек из семи, имевшихся у Эссекса, это была победа короля. Однако гибель Линдсея, смерть в битве или пленение ряда видных роялистов, тот факт, что Эссекс не отступил с поля сражения, рождали сомнение в победе кавалеров. Последующие эпизоды, занятие королем Банбери, гарнизон которого не оказал сопротивления, развеивает эти сомнения [7, II, 374]. Ожесточенное сражение осталось в памяти современников: через несколько месяцев местные жители, в том числе мировой судья, свидетельствовали, что видели в ночном небе сражение призраков, в центре которого находился знаменосец, крепко прижимавший к себе королевский штандарт [91, 138].

После Эджхилла Руперт предлагал развить успех и идти во главе трех тысяч кавалеристов на Лондон. После недолгого раздумья Карл отверг этот план, впоследствии признавшись племяннику, что находился под слишком сильным эмоциональным впечатлением от последствий битвы. Возможно, это был единственный шанс захватить столицу врасплох. Король дал приказ двигаться к Оксфорду и торжественно вошел в город. Собрав деньги с колледжей, он распорядился потратить их на раненых. Почти до конца первой гражданской войны Оксфорд будет оставаться фактической столицей роялистов, хотя вначале вряд ли кто-то ожидал, что война примет затяжной характер. В Лондоне радость от поспешного известия о победе сменилась разочарованием, а затем паникой. Вразрез с первыми рапортами в парламент прибывали очевидцы, и сам факт, что поле сражение осталось за роялистами, стали считать доказательством их победы. Парламентарии ощутили страх, когда король объявил об амнистии для тех, кто немедленно перейдет на его сторону, и направился из Оксфорда в Ридинг. По свидетельству Хайда, в парламенте сформировались три группы. Первая – те, кто с самого начала беспорядков стоял за короля, но не решался покинуть палаты, прямо заговорили о скорейшей подготовке верноподданного адреса королю с просьбой о заключении мира. Вторая группа, люди «нерешительные и глупые» (как считал Хайд, составлявшие большинство), обманутые обещаниями, что войны не будет, ибо Карл не способен сопротивляться, теперь были готовы присоединиться к этому мнению. Лишь те, кто затеял эти беды, кто разрушил законную форму управления и знал, что их дела будут раскрыты, резко воспротивились, предлагая немедленно обратиться за помощью к «братьям-шотландцам» [7, II, 378].