Текст книги "Быть драконом"

– Эй, пацан! – окликнул я его, усаживаясь на вкопанную в землю шину.

Он подъехал:

– Чего, дядь?

– Лысина не мерзнет?

– Не-а.

– А пацаны не дразнят?

– Так-то нет.

В это время ожил мобильник, на связь вышел Ашгарр.

– Занят, перезвоню, – оборвал я его на полуслове и снова обратился к пацану: – Давно тут катаешься?

– Так-то да. Давно.

– Слушай, я тут товарища ищу. Скажи, не выходил из третьего подъезда такой маленький и толстый?

– Не-а, не видел.

– Точно?

– Так-то, да. Лешки Решетникова мамка выходила, потом бабка с пятого, сантехник еще, который не сантехник.

Я зацепился:

– Как это «сантехник, который не сантехник»?

– Это я сначала подумал, что сантехник, – пояснил пацан. – Но у нас же сантехником батя Вовки Труфанова, и я подумал – нет, не сантехник.

– А с чего ты взял, что он сантехник?

Пацан посмотрел на меня, как на дитя малое.

– Так чемодан же с инструментом.

– А! Тогда понятно. Раз чемодан, тогда – да. А он не толстым был?

– Кто? Чемодан?

– Да нет, сантехник, который не сантехник.

– Не-а, не толстый. Худой. И высокий такой. Не как вы, но высокий.

Хотелось, конечно, вонз" иться в сознание пацана Взглядом, вживую посмотреть на этого сантехника, который не сантехник, но – табу. Однажды сам себе строго-настрого запретил ковыряться в сознании детей. Ковырнул как-то раз сознание вот такого же мальца, а он вырос и стал серийным убийцей. Взаимосвязь не очевидна, вопрос не изучен, но я зарекся. Чур меня, чур.

– Ну ладно, спасибо тебе, – сказал я, вставая. – Смотри, быстро не гоняй, а то лысину застудишь.

– Не-а, не застужу, – улыбнулся пацан и покатил на новый круг.

Уже направляясь к машине, набрал домашний номер.

– Хорошо, что перезвонил, – сказал Ашгарр.

– Чего случилось? – поторопил я.

– Тут перед домом тип какой-то часов с десяти трется, не нравится он мне.

– Думаешь, Охотник?

– Черт его знает, на лбу не написано.

– Сейчас подъеду, ты только сам не высовывайся, – попросил я, отключился и выругался: – Вот же тенехрень!

Последний мой возглас относился не к новости Ашгарра, просто на фонарном столбе, под которым стоял мой болид, сидел ворон Охотника.

– Обложил, гад! – обронил я еще в сердцах и прошел мимо тачки, будто и не моя вовсе.

Я решил разобраться с вороном немедленно, как говорится, «здесь и сейчас». Шляпу Птицелова не вернуть, а жить с ощущением, что за тобой постоянно следят, это все равно что танцевать с занозой в пятке. Можно, конечно, но ну его на фиг.

Выбравшись со двора на улицу, я прошагал квартал, повернул к небольшому скверу, разбитому возле школы, пересек площадку для выгула собак и добрался до цели своего маневра – огороженного горбылем долгостроя. Выбил ногой две доски и проник внутрь, где увидел то, что и должен был увидеть, – глубокий котлован, в дно которого там и сям было вбито с десяток железобетонных свай. Некоторые из них уже осыпались от времени и непогод и пугали небо пиками голой арматуры. Я прошел краем к сгоревшему строительному вагончику, плюхнулся на чудом уцелевшую скамейку и в ожидании ворона закурил.

Шпион не заставил себя долго ждать – через полминуты заявился, покружил, лениво меся крыльями разгоряченный воздух, и уселся на ближайшую сваю.

Сел, и больше ничего.

Какое-то время мы играли с ним в игру «Кто первым моргнет». Первым моргнул я. Не от тяжести взгляда его желтых остекленевших глаз, нет, – от дыма после очередной затяжки. Хотя и от дыма, а все равно стало обидно. Плюнул от досады и крикнул обнаглевшей птице:

– Чего вылупился?!

– Ничего, – ответил ворон.

– Зовут тебя как, тварь пернатая?

– Никак.

– Ну а когда шпионить прекратишь?

– Никогда.

Стряхнув пепел, упавший на коленку, я усмехнулся и со знанием дела желчно заметил:

– А летаешь ты как курица беременная.

– Что?! – возмущенно вскрикнул шпион.

– Точно – как курица, – повторил я и выхватил кольт.

Вроде быстро достал, раз – и уже в руке, но когда навел ствол, ворона на свае уже не было. Уже кружил над моей головой.

– Что ж ты вьешься? – задал я ему риторический вопрос, пытаясь прицелиться.

Не получалось у меня прицелиться. Заколдованный ворон то взвивался к облакам, то камнем падал вниз. И все время, нарушая все мыслимые и немыслимые законы аэродинамики, шарахался из стороны в сторону. Попробуй тут прицелься. В конце концов прекратил я заниматься ерундой и сунул пистолет в кобуру. Только спрятал, ворон тут же вернулся на свое место. Выждав какое-то время, я предпринял еще одну попытку. Увы, результат оказался тем же: только я, а он – уже.

Жалея, что сейчас не Ночь Полета, что не могу пуститься в погоню за гостем неназванным, я решил применить магию. Отбросил окурок в сторону и, освобождая Силу одного из заряженных Михеем колец, тихо, чтобы не вспугнуть соглядатая, прошептал:

 
Незримая рука,
Пришли мне паука.
Того, кто научил нас прясть
Пределов ткань, точнее – бязь.
 

Не успел я закончить заклинание, как на почерневшую от пожара крышу вагончика выползла Лютая Арахна – огромный, размером с раскормленного бульдога, волосатый паук, челюсть которого угрожала всему и вся отогнутыми вниз ядовитыми когтями, а две клешни, вооруженные острыми зубами, беспрестанно щелкали.

Я не знаю, кто и когда назвал это жутковатого вида демоническое существо Лютой Арахной, но догадываюсь почему.

Согласно одной из древнегреческих легенд, известная своим мастерством лидийская вышивальщица и ткачиха Арахна дерзнула вызвать на состязание саму Афину Палладу. Могущественная богиня, приняв образ старухи, пыталась отговорить возгордившуюся смертную от дурацкой затеи, но Арахна пошла на принцип. После того как оба полотна были готовы, олимпийские боги признали победительницей Афину. Арахна же, не вынеся позора, повесилась. Разгневанная Афина вынула гордячку из петли, оживила и, окропив соком волшебной травы, превратила в злобного паука.

Вот отчего Лютую Арахну назвали Лютой Арахной.

Явившийся из Запредельного монстр делал вид, что не обращает на птицу никакого внимания. Ворон тоже не суетился и никакой тревоги не выказывал. Похоже, видел подобного зверя о восьми ногах впервые и не знал, насколько коварен. К тому же расстояние между ними было приличное, метров шесть. Ворон чувствовал себя в безопасности.

Только что для Лютой Арахны шесть метров? Тьфу, а не расстояние. Раз плюнуть. Она и плюнула.

Ворон свалился с насеста, кувыркнулся, но на дно котлована не упал – умудрился встать на крыло и попробовал рвануться ввысь. Тщетно. Блестящая нить, что натянулась между ним и Лютой Арахной, не позволила ему это сделать. Тогда он стал кружить, пытаясь порвать нить. Со стороны это походило на то, будто Лютая Арахна запустила воздушного змея и с макабрическим изяществом гоняет его туда-сюда по воздушным потокам. А потом она стала подтягивать ворона к себе. Ворон, естественно, сопротивлялся. Она его сюда, он от нее – туда. Она – сюда, он – туда. Теперь их борьба стала походить на игру в «йо-йо».

Когда ворон сообразил, что ему не вырваться, он пошел в атаку – свалился в боевое пике, намереваясь пробить панцирь паука клювом. Быть может, у него бы вышло, но в последний миг Лютая Арахна с проворностью степного зайца отскочила в сторону, избежав тарана, и ворон, не успев затормозить, шмякнулся оземь.

Но нет, не разбился, встрепенулся и попытался взлететь, чтобы пойти на новый заход. Не тут-то было. Лютая Арахна прижала его к земле клешней и быстро-быстро стала оплетать паутиной. Ворон трепыхался, но участь его была предрешена. И тогда на помощь ему Охотник прислал крыс. Выскочили две из-под вагончика. Одна прыгнула Лютой Арахне на спину, другая стала рвать когтями и зубами паутину.

Тут уже пришла моя очередь, и я немедленно приступил к дератизации.

Одну крысу снял первым же выстрелом, за второй, самой крупной (я этих лидеров выводка называю «царицами»), пришлось погоняться. Но и ее прикончил – загнал к забору, прицелился и всадил порцию серебра. Крыса прощально взвизгнула и, оказавшись, естественно, фантомом (все «царицы» – гости из Запредельного), обратилась в огненный фиолетовый куст. Секунды две куст пылал, а потом угас и осыпался на щебень бледнеющими искрами. И остался от «царицы» только длинный лысый хвост.

Тем временем Лютая Арахна окончательно запеленала ворона, и тот превратился в подрагивающий белый кокон. Желания смотреть, что произойдет дальше, у меня не было. Видел как-то раз подобное зрелище, признаться, не слишком аппетитное.

Возвращаясь к машине, раздумывал о том, что все-таки лучшая защита – это нападение. И поскольку дух мой находился в боевом настрое, в голову пришла мысль немедленно позвонить генеральному директору «Фарта» Тюрину И.В. и закрыть тему продажи офиса раз и навсегда.

Решил и сделал.

Сначала позвонил в справочную, потом и в приемную доморощенного Большого Босса.

– Инспектор Дорохов, федеральное казначейство, – не дрогнув голосом, представился я. – Соедините-ка меня, барышня, с Тюриным.

– Прошу прощения, но Иосифа Викторовича нет на месте, – вежливо сообщила секретарша.

– Что за ерунда? Мы же договаривались.

– Возможно. Но… Дело в том, что Иосиф Викторович повез жену в клинику.

– Вот как. Что-нибудь серьезное?

– Нет, напротив. Пришло время лечь на сохранение.

– Вот оно даже как. – Я задумчиво похмыкал. – Что ж, это святое, перезвоню попозже.

– Да, позвоните к концу дня, – поддержала мое суетное намерение секретарша. – А еще лучше – завтра утром.

Короче говоря, не получилось у меня решить вопрос кавалерийским наскоком. Судьба дает мне возможность собраться с силами и решить вопрос танковым наездом, решил я. А потом и думать про это забыл, потому что увидел такое, отчего в зобу дыханье сперло.

Я уже подходил к болиду, когда из толпы, как Европа из мутной пены, вышла умопомрачительной красоты женщина: волосы – огонь, фигурка – нет слов, походка – от бедра, и вся в белом. И платье на ней было белое-белое, и туфли на высоченном гвоздике тоже белые, и шляпка, и сумочка, и шарфик газовый – все, все белое. Нереальное зрелище. Нечто чистое и свежее среди раскаленного смрада улицы. Идет и – о мать моя Змея! – улыбается. Да такой открытой улыбкой, что невольно самому улыбнуться хочется. Сначала подумал, что это она мне, потом (не дурак) врубился – каким-то своим, очень светлым мыслям.

Когда проплыла мимо, обдавая духами и туманами, я стал провожать ее взглядом – так подсолнух выглядывает солнце, замирая от страха, что оно вот-вот нырнет за тучи. Смотрю, подошла к бровке, стала ручкой делать. В голову пришла лихорадочная мысль предложить свои услуги, но, пока собирался с духом, уже подкатило такси и – ох, ах – унесло мою красотку в очарованную даль.

Но чем хороши золушки всех времен и народов, так это своей привычкой что-нибудь обронить впопыхах.

Вот и эта.

Когда садилась, неловко махнула сумочкой, и из нее выпало на газон нечто блестящее.

Я, конечно, подбежал и подобрал.

Не преминул.

Это был ключ от гостиничного номера. На массивном брелоке читалось «Элит Холл» и «404».

Может, это знак того, что Пределы готовы принять новую красотку-ведьму, подумал я, упрятывая ключ в карман.

Решил, как только отработаю по информации Ашгарра – сразу помчусь в «Элит Холл».

Сначала – главное, только потом – основное.

Ничего тут не поделаешь, так уж заведено у нас, невольников собственного долга: первым делом самолеты, а девушки потом.

Но обязательно.

ГЛАВА 4

Ашгарр меня не разыгрывал. Во дворе на скамейке возле перекладины для выбивания ковров действительно сидел незнакомец. Я притормозил на углу дома и, не вылезая из машины, рассмотрел этого непрошеного гостя.

На вид дал бы я ему лет шестьдесят. Был он поджар, высок, а лицом – типичный интеллигент в третьем поколении: переходящий в лысину мощный лоб, впалые щеки, цепкие глаза, старомодные бакенбарды, нос крючком, бородка – как у Железного Феликса – клином. Одет был просто, в плебейские джинсы с «сединой» на коленях и бежевую рубашку с коротким рукавом. В руках – газета. Причем свернутая в трубку.

Похоже, давно сидит, подумал я. Прочел все, начиная с передовицы и заканчивая кроссвордом, теперь страдает от безделья. Или делает вид, что страдает, а на самом деле находится в полной боевой готовности к атаке.

Но вообще-то не очень походил этот гражданин с впалой грудью на Охотника. Охотник – мастер не только магии, но и меча, а представить меч в руках этого тщедушного, похожего на пожилого профессора типа мог только великий фантазер. У меня же на это фантазии не хватало. Ну никак дядя не тянул на мастера фехтования. Так, мухомор присушенный. Из тех, что в межсезонье носят галоши, самопальные джемпера и немаркого цвета береты. Причем береты называют «бэрэтами».

Впрочем, особо с выводами я не спешил, поскольку «профессор» мог оказаться такого уровня магом, которому меч не нужен. Меч мог оказаться для него факультативом. Или даже обузой.

С другой стороны, не помнил я такого случая, чтобы Охотники вели себя вот так вот нагло. Что за гоньба такая вычурная? Если кому-то из них удавалось меня выследить, объявлялись исключительно в Ночь Полета. И тогда уже – сеча без берегов. А чтобы вот так – выследить и сразу об этом заявить – такого еще не было, это была какая-то новая тактика.

Быть может, вы решили, господин Охотник, демонстративным «иду на вы» вывести меня из равновесия? – мысленно обратился я к незнакомцу. Так это вы зря, господин Охотник. Если вы, конечно, Охотник.

А вот это еще предстояло выяснить.

Немедленно.

Я выбрался из машины и, неспешным шагом пройдя мимо незнакомца, направился в сторону гаражного кооператива. И спиной почувствовал, что «профессор» увязался следом. Сразу увязался, ни секунды не стал выжидать, даже ради приличия не стал.

Похоже, нетерпеж на дядю напал – так оценил я его торопливость. Только не понимал пока, чего же ему так не терпится – махач устроить или все-таки перетереть.

Все это выглядело по меньшей мере странно. Обычно ведь как: заболел кто-нибудь из людей-человеков неизлечимой какой-то болезнью, идет к колдуну-знахарю, тот осматривает, цокает языком и говорит – для изготовления снадобья нужен, допустим, зуб дракона. Или шип. Или кусок хвоста. Болезный, будучи непосвященным, конечно, думает, что врет знахарь, что цену набивает. Думает так, однако же – куда деваться? – платит.

А знахарь и не врет вовсе, ему на самом деле нужно что-нибудь эдакое согласно древнему рецепту. Поэтому, получив названную цену, обращается к знакомому драконоборцу. И только тогда драконоборец, сиречь Охотник, отправляется добывать дракона. Из собственной прихоти – ни-ни. Не может. Не положено. Такой уж статут у них изощренный, если не сказать извращенный: так – не моги, а по заказу – ради бога. Иди, выслеживай, убивай. Повезет – искупаешься в черной крови, станешь на семь лет неуязвимым. Не повезет – извините. Такая вот система, такая вот традиция. А здесь, получается, шиворот все навыворот.

Может, маньяк какой? – пришло мне вдруг на ум. Наплевал на обычаи и пустился во все тяжкие. Выслеживает нагонов, режет их в безумном припадке и тащится. И теперь меня почикать хочет. Нашел, какое-то время оттягивал удовольствие, но, после того как я его ворона Лютой Арахне скормил, а «царицу» собственноручно развоплотил, слетел с катушек. А что, вполне себе такая логичная версия.

Миновав домик сторожа, я ускорился, чуть ли не на бег перешел и пошел петлять по закоулкам гаражного городка. А прижал преследователя там, где крайняя стрит переходит в последнюю авеню. Выскочил из-за угла бокса за номером 156 и поймал на встречном ходу.

– Мир не для драконов, – сведя глаза на дырке дула, спокойным голосом произнес он пароль.

– Но драконы для мира, – произнес я отзыв (естественно, тоже на дарсе) и опустил пистолет.

«Профессор» оказался не Охотником, «профессор» оказался Инспектором.

Меня поразил тот факт, что я не почувствовал в нем дракона. Так не бывает. То, что дракон за версту чует другого дракона (тем более того, кто забрел на его территорию), – это чистая физиология. Тут даже напрягаться не надо, само собой приходит. Поскольку Инспектор не может не быть драконом, я собрался потребовать объяснений. Но едва глянул в его честные глаза, нажал на тормоза. Понял, что передо мной не человек, что передо мной онгхтон – ипостась дракона, лишившегося способности к трансформации.

В последнее время (уже лет пятьдесят как) принято считать онгхтонов драконами. Вернее говоря – «драконами, обретшими иные таланты». Мало того, теперь на них распространяются те же правила, что и на нормальных драконов. Политкорректность, однако. Даже в круг Мудрецов допущено два онгхтона, неудивительно, что появились они и среди Инспекторов. И поскольку, как пел известный бард, нынче в нашей фауне равны все поголовно, вполне возможно, что лишившихся Взгляда скоро и в Стражи сватать будут.

Я, в принципе, не против. Глупо быть против, когда в любой миг сам можешь стать онгхтоном. Люди не зарекаются от тюрьмы и сумы, а мы, драконы, – от потери сердца и раз-воплощения других своих «я».

– Тнельх, в мире людей – Кондрат Васильевич Рудаков, – переходя на русский, представился Инспектор, потянул цепь на шее и показал мне бронзовую бляху Допуска. – А ты кто будешь из вас троих, брат?

– Меня зовут Хонгль, – тоже переходя на русский, ответил я. – В миру – Тугарин. Егор Владимирович Тугарин.

– Все сходится, – кивнул Тнельх. – Приветствую тебя дракон-Хранитель. – И уже пряча бляху, добавил: – А фамилия у тебя, Хонгль, забавная.

Кто бы говорил, подумал я. У самого имя не без вызова – анаграмма от «дракон Т».

Вслух же сказал положенное:

– Я рад твоему приезду, брат, готов принять тебя и показать то, что обязан показать. – Помедлил секунду и спросил: – Но скажи, отчего ты прибыл в неурочное время?

Искренне не понимал. Со времен Раздела заведено, что инспекция Вещи Без Названия происходит по четкому графику: проверяющий прибывает в начале каждого времени года, или, как мы, драконы, говорим, – «течения». Год по календарю, составленному для нас Высшим Неизвестным, делится на четыре течения. Течение разрушения наступает 23 декабря, течение посева – 21 марта, течение жатвы – 21 июня, течение намерений – 23 сентября. На дворе август. Так какого черта?

– Сейчас объясню, – сказал Тнельх и, увлекая меня из гаражных рядов, стал рассказывать: – Два дня тому случился внеплановый Слет вирмов, на котором Мудрецы обсуждали тревожную весть от Хмонга-Зойкуца-Эрля, нашего наблюдателя при Большом совете.

– Что-нибудь серьезное? – насторожился я.

Он не ответил, он спросил:

– Ты, Хонгль, Поля Неудачника знаешь?

Я кивнул:

– Слышал о таком. Черный маг, родной брат Жана Калишера, председателя Великого круга пятиконечного трона.

– Все верно, – кивнул Тнельх. – Так вот, тут такое дело с этим самым, будь он неладен, Полем.

На этих словах Тнельх прервался, поскольку наступил на гнилую картошку и какое-то время обтирал подошву сандалий о гравий. Когда управился, продолжил:

– Началось все два года назад. Тогда еще этот подлый черный маг начал распространять всякие небылицы о нас, драконах.

Я заметил, что перед тем как сказать «о нас, драконах», Тнельх замялся, а после того как сказал, скосился на меня. Я отреагировал правильно – никак не отреагировал. Лишь уточнил с каменным выражением лица:

– И что за бочку гнал на нас Неудачник?

Инспектор сначала, обронив пару негромких слов, показал газету вылетевшему из будки «кавказцу», отчего тот заскулил и, увлекая за собой тяжелую гремящую цепь, спрятался за сторожку, только потом ответил:

– Утверждал, что появление Вещи Без Названия – дело рук драконов.

Я крякнул от удивления:

– Во как! – И, возмущенно похмыкав, спросил: – А он не говорил, зачем мы Вещь сделали?

– Говорил. Якобы для того, чтобы впоследствии отыграть тему ее охраны в свою пользу.

– Час от часу не легче. Ему что, спать не дают полученные нами преференции?

– Дело не только в этом. И не столько.

– А какого рожна тогда? – не понимал я.

– Тут просто, – сказал Тнельх. – Знаешь, почему его называют Неудачником?

– Мимо меня прошло. – Я развел руками, дескать, извините. – К нам в провинцию новости три года идут. А иные и вовсе по пути теряются.

– Дело в том, что он старше и сильнее брата, но никогда и ни в чем не мог превзойти его. Поэтому – Неудачник.

– И, видимо, завистник?

– Угадал. Завидует и, всячески интригуя, стремится занять место брата.

– Ага, начинаю врубаться. – Почесав затылок, я выстроил логическую цепочку: – Если драконы втайне от всех сами сотворили Вещь, а Жан отдал им охрану Вещи на откуп, согласившись при этом на их условия, то тогда Жан – либо дурак, либо предатель. Следовательно, долой Жана с трона, даешь на трон Поля. Так?

– Вот именно, – подтвердил мою версию Тнельх. – Только ничего у него тогда не вышло. Создали Черные и Белые совместную комиссию для проверки, год проверяли-заседали, но никаких доказательств, что мы причастны к сотворению Вещи, не нашли. Неудачник целый год ниже травы, тише воды себя вел. Казалось, навсегда заткнулся. Ан нет. Недавно очухался и новую, как ты говоришь, бочку погнал. Теперь заявляет, что драконы собираются все части Вещи собрать воедино. Якобы есть у него такие сведения. И, дескать, сведения на этот раз точны.

– А для чего это нам нужно – Вещь в кучу собрать?

– Он утверждает, что драконы планируют установить свою власть над миром людей.

– Вот урод! – выругался я.

– Не то слово, – поддержал меня Тнельх. – Мудрецы, как узнали, сразу шушукаться собрались. Ночь кумекали, к утру разработали экстренный план мероприятий по противодействию посягательствам на доброе имя драконов. Один из пунктов – внеплановая проверка всех Тайников. Сказано – сделано, и вот я здесь. Еще вопросы есть?

Я мотнул головой – нет. Не было у меня вопросов. Все мне стало теперь предельно ясно.

За разговором мы дошли до машины, а когда благополучно загрузились, я первым делом позвонил Ашгарру и сказал ему, чтобы не дергался, после чего завел двигатель и уточнил у Инспектора:

– Сразу на То Самое Место или вначале пообедать?

– Делу – время, брат, потехе – час, – так ответил Тнельх.

– Как скажешь, брат. К Тайнику так к Тайнику.

Какое-то время ехали молча: я обдумывал новость, Тнельх рассматривал город. Потом я вспомнил об обязанностях хозяина и, соблюдая декорум, спросил:

– Как доехал, брат?

– Нормально, – ответил Инспектор. – Долетел без происшествий.

Понятно, что он имел в виду самолет, но все же эта фраза немного напрягла. В устах онгхтона слово «долетел» прозвучало по-особенному.

Интересно, одного потерял или двоих? – размышлял я, поглядывая на Тнельха через зеркало. Если одного, то еще ничего – есть с кем разделить печаль.

Но затем, прикинув хвост к носу, решил: нет, наверное, лучше все-таки одному остаться, так легче все забыть, так проще смириться с потерей.

Мне доводилось несколько раз встречаться с онгхтонами, поэтому манера общения с ними у меня была выработана и заключалась в том, чтобы не делать никаких скидок, относиться как к полноценным драконам и ни в коем случае не жалеть. Не нуждаются, по моему мнению, онгхтоны в жалости. Жалость унижает. Меня бы унизила.

– Ну как тебе Город? – спросил я, когда мы переезжали Реку по Новому мосту.

– Почти Европа, – улыбнулся он, приветственно махнув рукой смотрящей на нас сверху вниз кондукторше трамвая. – Почти такие же пробки.

Я посетовал:

– Парк автомобилей каждый год удваивается, а дорог больше не становится. Продыху нет.

– В столице хуже, – заметил Тнельх.

– Правда, что ли? У вас же что не год, то новое кольцо.

– Все равно не хватает. Бывает, полдня стоим. У вас тут еще раздолье. Красота у вас тут. Опять же, воздух чище, трава зеленее, небо голубее и в булочную можно ходить без паспорта.

– Зачем в булочной паспорт? – с недоумением покосился я на него.

– А затем, – ответил он, – что у нас там то вихрь антитеррора, то перехват какой-нибудь. А проверка регистрации так та вообще перманентна.

– Переезжай, брат, из Москвы в Россию, чтобы не париться, – предложил я не без иронии и сразу же об этом пожалел.

– Каждому свое небо, – невесело заметил Тнельх и, отвернувшись к окну, замолчал. Видимо, что-то такое вспомнил грустное. И я даже догадывался, что именно. Тут и дурак бы догадался.

Тем временем мы уже въехали на набережную Реки, о чем, желая отвлечь гостя от неприятных мыслей, я и сообщил бодрым тоном заправского экскурсовода:

– Проезжаем набережную имени первого космонавта Земли Юрия Гагарина. Набережная является предметом особой гордости горожан. Ее название – уникальный пример сочетания водной и космической стихий в городе, не имеющем абсолютно никакого отношения ни к морской, ни к космической славе державы. До революции, между прочим, называлась Александровским садом.

– В Москве тоже есть Александровский сад, – вставил Тнельх.

– В курсе, – сказал я и фальшиво напел: – В Александровском саду ветер клейкими листами и далекими гудками шепчет нам, что на роду. – Затем показал рукой на Белый дом. – Вот там вон, впереди и слева, бывшая резиденции губернатора. Теперь там университетская библиотека. Напротив, – я махнул рукой вправо, – памятник императору Александру Третьему, в народе – «Никита Михалков» или «Саша Лобастый».

– Удивительно, что сохранился, – подивился Тнельх.

Я перестроился в левый рад и, повернув в переулок Ярослава Гашека, возразил:

– Не-а, не сохранился. Недавно восстановили. А после революции, как и положено, снесли к чертовой матери, один постамент оставили. На нем потом шпиль здоровенный водрузили. Представляешь, вместо царя – палку каменную. Народ называл «Мечтой импотента», университетская публика – «концом немецкой классической философии».

– Почему так?

– Честно говоря, уже не помню. Возможно, из-за того что под шпилем шла бойкая торговля книгами. Самиздатом, тамиздатом, промежиздатом. Сейчас – нет, сейчас там продают воздушные шары и пиво. И это правильно.

Мы уже подъезжали к цели нашей поездки – пересечению переулка Гашека с улицей Марата. Остановив машину за полусотню метров до перекрестка, я объявил:

– Приехали, брат.

– Как? – не поверил Тнельх. – То Самое Место находится в центре города?

Я кивнул – так и есть, а на словах добавил:

– Не я выбирал. Впрочем, места лучше не найти. Выйди, брат, и убедись – настоящий «глаз дракона».

Место действительно примечательное, редкое по своей лютости – два противоположно направленных потока Силы рвали здесь Пределы в лоскуты. Обычному человеку бежать хочется от этого проклятого места, и бежать без оглядки. Только очень крепкий человек может, найдись такой упрямец, простоять на этом перекрестке минуту-другую. И тот бы потом упал с надорванным сердцем.

Выбравшись из драндулета, я первым делом выудил из багажника несколько брезентовых спецовок. Отобрал под гренадерский рост Тнельха одну не слишком выгоревшую, выдал. И про себя не забыл, натянул родную – с надписью «СМУ-17».

Когда приоделись, я всучил Инспектору фонарь и каску, сам же, прихватив два раздвижных забора, а также монтировку, пошел к тому месту на перекрестке, где был устроен водослив. Выставил на положенное расстояние заборы, после чего занялся чугунной решеткой. Отработанным движением поддел ее монтировкой, сдвинул в сторону и объявил Тнельху:

– Добро пожаловать, брат. Путь к Тайнику свободен.

Пригласил и полез в дыру первым.

Озадаченный Тнельх несколько раз чертыхнулся, натянул на голову каску и последовал за мной. А куда ему было деваться? Добровольно возложил на себя такой долг – таскаться с проверками по драконьим нычкам. Никто не принуждал.

Пока он кряхтел и сетовал на свою неуклюжесть, я, упираясь ногами в края сливного желоба, открывал крышку люка, вырубленного в бетонной стене.

– Тут спортсменом нужно быть, – произнес Тнельх, когда смог наконец встать рядом.

– Спортсменом не спортсменом, но зарядка, брат, по утрам не помешает, – заметил я. После чего схватился за вбитую на уровне головы скобу, лихо подтянулся и сунул ноги в люк. Нащупав ступень металлической лестницы, ловко развернулся и, уже имея опору под ногами, принял у качающего от удивления головой Тнельха фонарь. После чего спросил не без подначки:

– Ну что, брат, сумеешь трюк повторить?

– Попробую, – вдохнув и выдохнув, ответил Инспектор.

У него получилось.

Коряво, но получилось.

Дальше наш путь лежал по узкому технологическому лазу, к стенам которого крепились мощные телекоммуникационные и силовые кабели.

– Не Версаль, – оценил Тнельх увиденное.

– Радуйся, брат, что не через канализацию идем, – заметил я.

Через тридцать три шага луч фонаря нашел ориентир – муфту на коаксиальном кабеле связи в оплетке оранжевого цвета. Я посветил под ноги. Квадратная крышка лаза, ведущего в подземелье Тайника, лежала на месте. Передав фонарь Тнельху, я нащупал кольцо, ухватился двумя руками и со всей силы дернул. Петли неохотно скрипнули, массивная плита поддалась, пошла, пошла-пошла-пошла – и с грохотом опрокинулась на бетон.

Двадцать восемь скоб-ступеней вниз – и мы с Тнельхом очутились в небольшом зале с арочным сводом.

– И куда теперь, брат? – спросил Инспектор, обнаружив в кладке противоположной стены аж целых три проема.

– Туда, – показал я на левый. – Клаустрофобией не страдаешь?

– Вроде нет.

– Тогда вперед.

Топоча каблуками по настилам из лиственницы, которая за долгие годы стала прочнее камня, мы прошли примерно метров сто и вновь вышли на тройную развилку.

Теперь я выбрал правый тоннель.

– И сколько еще таких разветвлений? – поинтересовался Тнельх и, будто желая убедиться в прочности, постучал кулаком по балке перекрытия.

– Еще пять, – с опаской глядя на балку, посчитал я.

– Много.

– Если учесть важность того, что храним, – в самый раз.

Когда мы, пригибаясь, вошли в тоннель, Тнельх зачем-то (скорее всего из досужего любопытства) поинтересовался:

– Вход в Тайник один?

– Один-единственный, – не оборачиваясь, соврал я.

На самом деле мне было известно еще два.

Дело в том, что подземелье Тайника в двух местах пересекается с подземельями людей. Не могло не пересечься: город по площади невелик, а нарыли люди в старину катакомб немало. Дыра на дыре и дырой погоняет.

Одна крупная система подземных галерей, с которой сталкивается подземелье Тайника, находится в районе площади Кирова. В середине девятнадцатого века вокруг нее (тогда она называлась Тихвинской) располагались хоромы тороватых купчин, а неподалеку находился двухэтажный Гостиный двор. Это торговое заведение, выстроенное по проекту архитектора Кварнеги, состояло из множества лавок, и купцы доставляли туда товары по подземным ходам. Это было удобно: и подальше от чужих глаз, и меньше суматохи при приемке товара.

Когда Гостиный двор благополучно сгорел в пожаре, устроенном колдуном Лао Шанем, Тихвинская площадь перестала быть торговым центром Города, а на месте купеческих домов появились казенные здания. Люди о существовании подземелья со временем забыли, а я – нет. Иногда пользуюсь, поскольку есть в нем один очень удобный выход на поверхность в районе Знаменского монастыря.