Текст книги "Правильные глаголы. Как мыслить и действовать, чтобы выжить в этом мире"

Диагностика внутреннего мрака

У английского писателя К. С. Льюиса есть книга «Письма Баламута». Это книга-перевертыш, в которой хорошее плохо, а плохое хорошо. Она написана от лица падшего духа, который инструктирует своего подопечного – мелкого беса – по части ведения духовной войны с одним из подопечных – рядовым христианином. Соответственно, Бог в этой системе ценностей – враг, успех – совершенный человеком грех, поражение – возрастание искушаемого человека в молитве и вере, и так далее.

В седьмом письме этой своеобразной переписки патрон рассуждает на тему «что лучше для человека: чтобы они знали или не знали о существовании бесов?» Вопрос представляется дилеммой. С одной стороны, говорит старший бес, «наша политика состоит в том, чтобы скрываться».

В XIX веке кем-то из писателей было сказано, что победа злого духа – это умение убедить людей в его отсутствии[1]1
  «Величайшая уловка дьявола состоит в том, чтобы убедить вас, что он не существует» (Ш. Бодлер. Великодушный игрок). – Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть]. Но, с другой стороны, когда люди не верят в существование нечистой силы, бесы лишены «радостей магии и прямого террора». В конце концов злой наставник полагает, что им (падшим духам) удастся совместить атеизм, закрытость для Бога, с магией. «Если нам когда-нибудь удастся создать изделие высшего качества – мага-материалиста, не только использующего, но и почитающего то, что он туманно и расплывчато именует “силами”, отрицая при этом невидимый мир, мы будем близки к победному концу».

«Победный конец», стоит дополнить, это тотальное осатанение человечества. Это состояние непроницаемости людей для Божьего воздействия и, соответственно, переход всей жизни в категорию «дьявольского водевиля».

Хотите верьте, хотите нет, но работа по селекционному выведению упомянутого мага-материалиста не стоит на месте. Она движется вперед. И не где-то на островах, где практикуют вуду, а у нас: в нашей стране и в нашем народе.

Среди множества телевизионных передач вы наверняка видели такие, где мадам средних лет, окруженная таинственными символами, при свете горящей свечи принимает звонки от зрителей. Те спрашивают о здоровье, о безотчетных страхах, о неудачных попытках замужества, а она, сдабривая свою речь названиями созвездий и всякой белибердой про «астральные тела», «чакры» и «энергетическое поле», дает обтекаемые советы и рекомендует срочно связаться со специалистами, чей номер телефона неизменно появляется внизу экрана на бегущей строке. Вы, конечно, видели это. Так вот, суммарная аудитория людей, доверяющих столь грубому и примитивному облапошиванию, в десятки раз (это не для красного словца, а поистине) превышает аудиторию, скажем, телеканала «Культура». Люди, доверившие душу экстрасенсам и «целителям», готовы продавать движимое и недвижимое имущество, снимать с себя украшения и расставаться с накопленными сбережениями в пользу своих «благодетелей». И это именно те люди, от которых можно услышать: «У меня Бог в душе», или «В Бога я верю, но в церковь не хожу», или «Церковь обманывает людей, а я свободен от предрассудков». Да-да, это именно эти люди. И их очень много. Огромная часть из них крещены. И по сути, данная ситуация является диагнозом внутреннего состояния нашего общества, которое можно описать так: в душе мрак, в голове каша, от Бога человек отвернут, а к воздействию темных сил открыт.

Этого, конечно, не могло быть до революции, при православной монархии. Какие-то гадалки были и будут всегда, но мутный вал ложной мистики и тотальное народное невежество были абсолютно невозможны. Этого не могло быть и при советской власти с ее ненавистью ко всякой метафизике и духовной проблематике. Нахрапистый и агрессивный атеизм верит только в то, что может пощупать руками. На тех, кто дерзает думать о невидимом, торжествующий атеизм предпочитает смотреть через прицел «товарища маузера».

Но вот прошли те странные времена. Отравленный собственной ложью, официальный атеизм издох. Пришла ли на его место светлая и чистая вера? Ничуть не бывало. Человек – существо падшее. И мир падших духов к нему ближе, чем светлый мир благодати. Это, кстати, одна из важнейших охранительных истин практической аскетики. В духовном мире, где есть своя грязь, эта грязь нам, к сожалению, ближе. Она не всегда предстает в своем собственном виде. Скорее наоборот. «И неудивительно: потому что сам сатана принимает вид Ангела света» (2 Кор 11:14).

Поэтому исчезновение принудительного советского безверия сменилось не всеобщим покаянием и воцерковлением, а мутным потоком ложной мистики, соединяющей в себе духовное невежество и доверчивость, взрослые страсти и детскую наивность.

Исцелять эту беду полицейскими средствами нет никакой возможности. Дело не в злонамеренных шулерах, которые всегда найдут возможность – то ли при помощи колоды карт, то ли при помощи «магического шара» – опустошить карманы клиента. Дело в тех миллионах людей, которые верят во все это. Вот к ним, к каждому из них никак не приставишь ни царского жандарма, ни современного полицейского. Единственный путь (он же и наисложнейший) – это их внутреннее просвещение и вразумление. На основе чего? На основе Писания, конечно. «Все зло мира от незнания Писаний», – говорил Златоуст.

Гадания, ворожба и прочее называются в Библии «мерзостью». Господь строжайше запретил входящим в землю Обетованную евреям иметь среди себя «проводящих сына своего или дочь свою через огонь, прорицателя, гадателя, ворожею, чародея, обаятеля, вызывающего духов, волшебника и вопрошающего мертвых». К запрету добавлено: «…ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь Бог твой изгоняет их (прежде жившие в Палестине народы) от лица твоего» (Втор 18:10–11).

Эту заповедь, как и многие другие, евреи исполняли не усердно. Отсюда весь драматизм их истории, наполненной изменами Богу, наказанием от Него и покаянием.

В Новом Завете апостол Павел причисляет гадания и волшебство к «делам плоти», то есть к деятельности, противоположной тому, что рождено от Духа Святого. «Дела плоти, – пишет он, – известны». И, начиная с прелюбодеяния, перечисляет целый ряд грехов, среди которых по соседству оказываются «идолослужение» и «волшебство».

Последние слова в этом отрывке: «Предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царствия Божия не наследуют» (Гал 5:21).

Магизм, соединенный с безбожием – это и есть та среда, в которой удобно действовать духу падшему и над которой со временем удобно воцариться и антихристу. «Того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными» (2 Фес 2:9). Это, следовательно, будет не просто всемирный политик, действующий средствами риторики и рычагами экономики и законов. Это будет всемирный маг, совершающий знамения и ложные чудеса. Их добровольно примут люди, массы людей, вполне свободных в своем выборе и вполне безбожных по предыдущей жизни. Наказание их будет справедливо, и вина за погибель будет на их же главах. Погибающие будут обмануты за то, «что они не приняли любви истины для своего спасения. И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи, да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду» (2 Фес 2:10–12).

Как видим, «Письма Баламута» вполне укладываются в христианское видение истории, а ежедневная картинка по телевизору лишь подтверждает и нашу тревогу, и апостольские пророчества.

По сути, у нас нет другого выбора, как только отбирать аудиторию у компании бесов и шарлатанов и суеверных искателей чуда превращать в слушателей и исполнителей слова Божия. Пустой душа, как ни крути, быть не может. Слишком дорога она, чтоб остаться незанятой. И поэтому она либо с Иисусом Христом, Его именем и Его заповедями, либо она с кем угодно из пестрой армии Божиих врагов.

Тем, кто отзовется на эти тревожные слова, стоит посмотреть вокруг себя. Может случиться, что оккультная символика и литература уже давно тихонечко, без шума заняли свое место на ваших книжных полках, этажерках, шкафах. Избавьтесь от этого. Не передавайте другим и не перепродавайте. Выбросьте или сожгите. Так уже было в истории. Конкретнее, в городе Эфесе, где располагался храм Артемиды – одно из чудес света. Соответственно, там было немало людей, практикующих языческую магию. И вот после проповеди апостола Павла «из занимавшихся чародейством довольно многие, собрав книги свои, сожгли пред всеми, и сложили цены их, и оказалось их на пятьдесят тысяч драхм» (Деян 19:19). Тогдашняя книга не чета сегодняшней. Дороговизна материала, на котором писали, сложность труда переписчика и медленность процесса делали книгу баснословно дорогой. И все же уверовавшие предали эти книги огню, не видя возможности компромисса между евангельской верой и чародейством.

Я далек от мысли, что мы завтра сделаем все, что от нас требуется. Однако знаю и то, что если слово сказано, то дело не может остаться на мертвой точке. Мы будем двигаться вперед. Движение это совершается прочь от государственного атеизма, через туманы и тьму ложной духовности к полноценному служению Богу Живому. Успехи на этом пути обещают нам сохранение жизнестойкости нашего народа. Ну, а поражение грозит полным исчезновением или неисправимой деградацией. И это не пустые угрозы.

Мирянин в святцах

В наших святцах очень мало мирян. Святых, имею в виду, мирян. Монахи есть, князья есть, есть юродивые – мирян не хватает. По закону подражания (а это очень важный психологический закон) мирянину некому подражать. В случае стремления к святости ему словно говорят: «Иди в монахи или юродствуй. Иначе святость и ты живете на разных церковных полюсах».

Для Церкви сегодня это один из важнейших вопросов.

Конечно, святые миряне в Церкви были всегда. Только вместо святцев попадали они в светскую литературу. Например, «Живые мощи» Тургенева или «Матренин двор» Солженицына. Это как бы главы из нового патерика, или, точнее, «митерикона», поскольку речь в них идет о святых женщинах. Незаметные труженики, терпеливые страдальцы – все те, по чьей жизни можно приблизиться к деятельному изучению Евангелия. Вот их-то и не хватает.

В истории живописи, скажем, долгое время кисти художника удостаивались цари, военачальники, изображались батальные сцены и натюрморты. Потом что-то изменилось в сознании художников, и на полотнах ожили балерины, официантки, «едоки картофеля» и работники портовых доков. Они были, конечно, в жизни и раньше. Но кисть художника не бралась за них, потому что общественное сознание лишало их достоинства героя картины. Дело изменили фламандцы, потом импрессионисты, потом все остальные. И вот маленький человек стал интересен. Рыбак он или она – молочница, в них разглядели ту красоту и глубину образа, которые раньше признавались только за инфантами или благородными барышнями на конной прогулке. Чего-то подобного ждет Церковь. Ждет того изменения сознания, при котором мы увидим неподдельную святость, не обязательно облаченную в схиму или носящую железный колпак юродивого.

Так уже было недавно в отношении священства. Священников на Руси были сотни тысяч, но смиренный наш народ даже не ждал от них святости. Ждал треб и таинств, но не личной святости. Пока не засиял яркой свечой на церковной свещнице Иоанн из Кронштадта. Это было удивительно. Как? Живет в миру! Женат. Не схимник, не столпник, а при этом огненно свят и чудотворен! С тех пор люди получили возможность искать святости не только в монастыре, но и на мирском приходе. Жизнь священников, надо сказать, усложнилась. Требования к ним значительно повысились. Если один смог, то, значит, не только он один может. И потом был праведный Алексий Московский, была канонизация Алексия Бортсурманского… Святость и иерейство стали рифмоваться без натяжки. А пушкинский «поп – толоконный лоб» стал тем, чем и был – карикатурой. Вот нечто подобное должно совершиться и в отношении обычного мирянина.

Здесь нет места формализации, и дело не должно принять форму церковного закона. Должен произойти сдвиг в сознании. Хотя мы и вправе определить некоторые критерии этого существующего, но не опознанного явления – святости в миру. Сразу оговорюсь, что речь не идет о мучениках. Тут как раз все ясно. Мирянин он или носитель сана, кровь, пролитая им за Христа, снимает вопросы. Речь идет о живущих в миру и в мирное время, но живущих по Евангелию людях, на которых Церковь имеет право указать, говоря: «Вот, возлюбленные, перед вами еще один образец того, как угождают Богу Живому. Здесь можно и брать пример, и просить молитвенного заступничества».

Итак, если говорить о критериях, то это, конечно, верность Христу и Его Церкви. Доказанная верность, не вызывающая сомнений. Речь ни в коем случае не о «безверной праведности», общечеловеческих ценностях или толстовских метаниях в поиске конечной правды. Литургию любил, службы воскресные не пропускал, участвовал в жизни прихода, и т. д. При разнообразии человеческих типов разнообразной будет и эта графа «церковности». Но согласитесь, не так уж трудно отличить абстрактного человеколюбца или не молящегося Богу гуманиста от человека, преданного Церкви без пафоса и относящегося к ней, как к Матери.

Потом основная деятельность. Есть профессии, на которых не «работают», а служат. Врачи, педагоги… Одни уменьшают боль человеческой жизни, другие помогают сформироваться и раскрыться человеческой личности. Это не простые занятия. Евангелию Иисуса Христа там самое место. Впрочем, нашлось бы место и ювелиру, и садовнику, и кондитеру. Вопрос в том, насколько качественно, с какой самоотдачей человек проходил свое земное поприще. Это очень непраздный вопрос. Когда-то кем-то было сказано, что на Руси найти святого легче, чем праведного. И праведность в данном случае – это горизонтальные связи с людьми, а святость – вертикальные отношения с Богом. От неправды человеческих отношений, от всей этой «горизонтальной грязи» люди как раз бегут к «вертикальной святости», уходят из мира или мечтают о таком уходе. И нам действительно не хватает таких отношений между людьми (между пациентом и врачом, продавцом и покупателем, работодателем и рабочим), которые были бы построены не на корысти, не на чувстве превосходства, не на хитрости и обмане, а на правде Божией. В конечном итоге любая профессия может быть путем к Богу и служением, если сердце человека-деятеля устроено в согласии с заповедями. Это один из главных дефицитов нашей жизни. Здесь же и вопрос о нашей истории, ее прошлом и будущем.

Еще одна важная вещь – семейственность. Хороших семей настолько мало, что те, кто сумел выстроить и не разрушить христианскую семью, уже «тянут» на непризнанного святого. И семейственность может быть буквальная, личная. Это когда виден и ты, и твои дети, и внуки, и вообще все, что с тобой связано в этом смысле. Но может быть и девственность в миру. Может быть желание брака при невозможности его по тем или иным причинам. Может быть воспитание усыновленных детей. Много всего может быть. Сама жизнь церковная – это жизнь семьи, где есть «матушки» и «батюшки», приходская семья, «братья» и «сестры», духовные отцы. И церковная жизнь может быть понята именно как жизнь семейная, когда ты реализуешь себя не как «гордый праведник-одиночка», а через семью-общину, через связь с другими.

Речь, таким образом, будет вестись не только и не столько о многодетных семьях (хотя и о них тоже), и не о возрождении неких патриархов, окруженных несколькими поколениями потомства. Речь будет идти о жизни, в которой принцип соборности реализовался через любовь. Соборность без любви – это бюрократия и механическая организация. А соборность через любовь – это и есть семейственность.

Все три упомянутых понятия перетекают друг в друга и, хоть не сливаются до конца, представляют некое единство. Труд в коллективе, жизнь на приходе и собственная семья с ее ежедневными трудами и сложностями, – это точки практического применения евангельского опыта и одновременно приобретение этого опыта. В разговоре об этом опыте мы привычно говорим о смирении и терпении. Словно подчеркиваем, что мир неисправимо зол и единственный способ жизни в нем для христианина – это постоянное терпение и смиренное принятие того, что ты не в силах изменить. Так и есть. Отменять здесь нечего. Но есть что добавить.

Чтобы мир не был так невыносимо труден для жизни и временами отвратителен, нужно ввести в него Христа. Он и Сам уже добровольно ввел Себя в мир, родившись от Девы. Но нам предстоит в опыте веры увидеть Его там, где Его видеть не привыкли. Не только в мире церковных таинств, но и в так называемом «таинстве брата», то есть в общинной жизни, где, по слову Антония Великого, «от ближнего жизнь и от ближнего смерть». Где нужно научиться видеть Христа в людях, с которыми ты поставлен рядом жить и трудиться по Его воле. Это и есть та вожделенная «мирская святость», которая, конечно же, есть, но которая «не канонизирована». То есть она не осмыслена, не всегда и узнана. В ее скромном звучании не указан камертон для настройки многих голосов. Каждый святой (так нам кажется) словно поет сольную партию вопреки окружающей какофонии. И маленький человек привыкает к мысли, что ему стоит помолчать. Ведь с его скромными вокальными данными и слухом, далеким от идеального, он сам себе кажется недостойным пения. И это – смиренная ошибка, если только ошибки могут быть смиренными. Ведь посмотрите на наши церковные хоры. Там не поют Паваротти или Пласидо Доминго. По правде, они там и не нужны. Там поют самые простые люди без оперных данных. И до чего же хорошо они подчас поют, когда Сам Дух Божий не отказывается петь вместе с ними! Если хотите, это скромный образ «обычной святости», явленной на время литургии обычными людьми. И образ этот можно расширить.

Маленький человек в семье. Маленький человек на обычной работе. Маленький человек в рядовом приходе. И «маленький» Христос всюду с этим маленьким человеком. Вот цель жизни, если хотите принять, всякого человека, через Крещение и Миропомазание приобщенного к Православной Церкви.

Я говорю «маленький» в отношении Христа, потому что Он добровольно умалился (так говорят церковные тексты), сошел с небес до Креста и погребения, сроднился с человечеством. Его царское величие в полной мере откроется в будущем веке. Тогда Ему не смогут не поклониться даже те, кто сегодня пренебрегает Им или открыто Его не любит. Ныне же Его смирению и простоте угодно пребывать с простыми и смиренными. Тайна причастности к Нему есть тайна святости, к которой призван из нас всякий.

Да, кстати. Будет ли обязан творить чудеса этот святой мирянин? Не обязательно. Больший из всех, рожденных женами, Предтеча не сотворил ни одного чуда, что никак не отменяет его святости. А проповедовать этот святой мирянин будет? Почему бы и нет? Если Бог благословит, будет. Только и это не обязательно. Церковь не имеет ни одной сохранившейся проповеди святого Николая Чудотворца, но он и без проповедей действует в мире силой Христовой. В общем, разговор о частностях вряд ли пока нужен. Нужно, чтобы сама идея святости, сама возможность ее и реальность ее соединились в нашем сознании с образом простого мирянина, не облеченного саном, не занимающего заметное иерархическое место. Ведь в истории нашей Церкви были разные эпохи. Было время, когда святость являла себя через княжеское служение. Эта эпоха прошла вместе с князьями. Были периоды монашеского расцвета, были и периоды угасания монашества. Было юродство, противостоящее массовому обрядоверию. Были великие учителя, носившие епископский сан, и время их служения совпадает со временем широкого распространения книжных знаний. Не так давно была эпоха мученичества и исповедничества. Многое уже было. Но еще не было эпохи святых мирян. Попытка попа Сильвестра при Иване Грозном через «Домострой» дать образец устроения праведного быта всему крещеному люду не совсем оправдала себя. Так что эпохи святых мирян еще не было. Идея была, идея всегда носилась в воздухе, но самой эпохи не было. Может, ее и не будет. Но говорить и думать об этом, мне кажется, стоит.

Каюсь, что не ангел

Время исповеди. Люди приносят к аналою с Евангелием и выговаривают, исторгают из души временами реальные тяжести, а временами какой-то набор церковнославянских слов, аскетическую риторику, не всегда уместную.

Например, человек на исповеди регулярно перечисляет то, чего у него нет. «Нет терпения», «нет смирения» и так далее. Ловлю себя на мысли: может ли быть такое время, когда ты (я, она, они) сможешь сказать: «Со смирением у меня уже порядок. Только терпения еще не хватает»? Конечно, представить, что время для такой фразы наступит, никто из нас не может. Недостаточность терпения, молитвенной собранности, того самого смирения, которое у всех на устах, но, кажется, никто толком не понимает, что это такое… Отсутствие всех этих добродетелей представляется в виде некоей вечной недостаточности. И я бы убежал со страхом от человека, говорящего о себе, что он «весьма смирен».

Следовательно, рождается вопрос: так ли уж необходимо всякий раз на исповеди повторять эти священные очевидности? По умолчанию они должны быть понятны и исповедующему священнику, и пришедшему на исповедь человеку. По умолчанию вообще многое понятно. А если пришел на исповедь не в первый раз к одному и тому же батюшке, то тем более. Стоит ли, например, женщине, которой за 50, объяснять знакомому священнику, что ей не 19? Вряд ли. Разве что по принципу «а поговорить?».

Так, может, за скобками оставлять временами некоторые очевидные вещи, включая понятную и неизбежную нехватку у всех нас вышеупомянутых добродетелей?

Я просто спрашиваю и ничего не утверждаю.

Покаянные речи мирянина не должны отличаться избытком аскетических терминов: «полное послушание», «сведение ума в сердце», «непрестанный плач о грехах». Есть люди, в устах которых эти слова полны смысла. Но есть люди, которым слова эти произносить нельзя, поскольку ни смысла, ни цены, ни вкуса их они еще не знают. И когда человек говорит, что он «на молитве рассеивается», а «вера у него не огненная», и «сомнения посещают», то все это уместно время от времени, но никак не всякий раз, как затверженное наизусть стихотворение. Тогда лучше просто сказать: каюсь, что я не ангел.

У светлых ангелов вера огненная, молитва нерассеянная, уныния в помине нет, мирского страха и малодушия тоже. Нет усталости. А у меня все это есть. И еще кое-что есть. То есть я хочу быть как ангел, но у меня совсем не выходит. Даже ни капельки. В этом и каюсь. Да что там «каюсь»! От этого разрыва между желанием и действительностью можно впасть в уныние или отчаяться. Хочу жить на небе, а ползаю в грязи, и конца не видно этому болезненному разрыву. Из этого страдания рождается много проблем и, как результат, много отпадших душ.

Вот почему отцы сказали: если увидишь новоначального, который возносится на небо, дерни его за ноги. И вот почему так важно соизмерять (при помощи мудрого совета со стороны и собственного рассуждения) степень личного духовного здоровья с мерой поднятых на плечи подвигов. Непомерный духовный труд способен поломать, покалечить человека. А там, глядишь, и подлинное уныние, и полный отказ от веры. Не дай Бог!

Кроме того, в грехах и недочетах аскетического характера нужно каяться вовсе не в первую очередь. Например, такие грехи, как «не дочитал правило», «пропустил чтение Псалтири», «съел кусок рыбы» и прочее, не имеют право приковывать к себе главное внимание кающегося человека. Люди, как одежда – молью, изъедены ложью, обидами, пустой болтовней (даже не назову ее высоким термином «празднословие»). А еще – ленью, завистью, всяческой суетой. При таком душевном настрое (а исключений мало) попытки духовных подвигов очень похожи на попытки сыграть хорошую мелодию на совершенно расстроенном инструменте. И ноты правильные (читай – аскетические рекомендации), и музыкант хорош (благодать Божия не истощается). Но все равно из-под клавиш звучит какой-то «собачий вальс». И немудрено, потому что инструмент расстроен.

Богу нужна от нас святость, а не неврозы. И принести Ему нужно не чужие слова, пусть даже очень правильные и хорошие, а собственную жизнь, как бы ни была она неказиста. А добродетель, как говорил преподобный Серафим, она «не груша, ее за раз не съешь».