Текст книги "Наше время. Зачем мы рождаемся"

На раскаленные руки медной статуи Молоха жрецы бросают обреченных детей. Рядом должны непременно стоять музыканты. Битьем в барабаны и звуками сотен труб они должны заглушать детские крики и материнский плач. Такова идолослужительная практика, если верить археологам и религиоведам. Наш Молох оделся в белый халат, не поменяв природы, и жертвы ему приносятся. Теперь осмотримся: есть ли у нас и подобные музыканты? О, конечно, есть. Это «правозащитники», в упор не замечающие убийства детей на Донбассе, зато активно ищущие аргументы для оправдания абортов. Матери, мол, вправе делать все, что хотят, со своим телом, а также с тем, что зачато в нем. К «правозащитникам» примыкают феминистки. К феминисткам – гей-пропагандисты. Эти, не могущие зачать в принципе, почему-то всегда «за» аборт и никогда «против». Далее более-менее стройными рядами выступают журналисты, согласные послужить Молоху хотя бы потому, что Молох – друг маммоны. Далее находятся политики, уверенные, что все хорошее локализовано только на Западе. Они встали в стойку «служить» и нюхают ветер из-за океана. Все названные громко разговаривают. Вот и отличная звукошумовая завеса для детских воплей. И ведь работает завеса, поскольку криков не слышно, а они раздаются ежеминутно.

Кто любит себя и только себя, тому закон не писан. Он сделает все, что захочет, ибо уверен, что право имеет. Кто любит деньги больше всего, тот любое зло разукрасит акварелью словесных оправданий.

Девушка совершила ошибку и теперь боится позора. Она решилась сделать аборт. Или – убить младенца во чреве. Доктор в прорезь между марлевой повязкой и белой шапочкой смотрит на окровавленное человеческое мясо. Он зарабатывает деньги. Это его работа. Или другая ситуация. Небогатая семья со страхом узнает об очередной беременности. Планы меняются. Нужны деньги и более просторное жилье, а они уже немолоды. У них уже есть трое малышей. Рожать или?.. В комнате с белым потолком инструменты звенят, падая в специальную посуду. Доктор работает. Ничего личного. По радио журналист бодро рассказывает о правах человека и неизбежном счастье. Все это происходит ежедневно. Все это так пронзительно и верно показано в фильме «Если бы стены могли говорить» 1996 года выпуска (рекомендовано к просмотру). Все это ранит всякий раз конкретных людей, но по масштабу происходящего давно вышло на уровень национальной катастрофы. Именно желанием остановить общенациональную беду, а вовсе не желанием влезть в чужую жизнь со своей моралью и движимы те, кто противостоит убийству детей словом и делом.

Кто любит себя и только себя, тому закон не писан. Он сделает все, что захочет, ибо уверен, что право имеет. Кто любит деньги больше всего, тот любое зло разукрасит акварелью словесных оправданий. Но христиане должны любить Бога и ближнего, Церковь и Родину. Долг любви заставляет христиан говорить о том, что аборты для родной страны опаснее, чем ИГИЛ, хотя об ИГИЛе говорит каждый телеканал, а об абортах почти никто. Аборты буквально обескровливают и уничтожают народ. Они влекут за собой отмщение. Отмщение может быть разным. Блаженной памяти патриарх Сербский Павел говорил, что если сербская женщина в Косово делает семь абортов, а албанская рожает семь детей, то Бог может решить, что земля Косово нужнее албанцам. Как вы знаете, Косово почти уже отошло от сербов к албанцам.

Есть фильм о том, как реагирует в утробе ребенок на приближение смертельных инструментов. В панике он жмется к стенкам матки и кричит. Фильм называется «Безмолвный крик». Убитые дети, вначале кричавшие от страха, затем могут кричать о возмездии. Ох, и страшен же этот многомиллионный крик! Всенародным ухом нужно давно уже расслышать его, потому что всенародно мы виновны в том, что он раздается. И хорошо бы перестать подбрасывать дрова в медное тело идола. Хорошо бы дать ему остыть. Затем остановить звуки труб и барабанов. А потом хорошо бы и идола сокрушить, чтобы жизнь продолжилась, а не пресеклась.

Дети и пост. О сладостях, сыре и телевизоре

В воспитании детей, если они растут в семье верующих родителей, всегда возникает вопрос детского поста. И он обычно вертится вокруг того, что есть, а чего не есть. Можно посмотреть на пост с другой точки зрения.

Детей нужно «постить» в вещах информационных в первую очередь. Телевизор убрать на какие-то главные моменты: первая неделя, Страстная неделя, Крестопоклонная неделя. Можно занавесить телевизор траурной тафтой, как Онегин занавесил полку с книжками: «И полку с пыльной их семьей задернул траурной тафтой». Нечего там смотреть. Даже то, что кажется хорошим и безвредным, как правило, ворует у человека время, силы и энергию. Детям это тем более не нужно.

Если вы дадите им творог или сметану, молоко или сыр на бутерброд, в этом нет ничего страшного. Если же в посту вы высвободите время для общения с ними, если вы удалите от них лишнюю информацию, это будет очень хорошо.

Когда родители уберут ребенка от гаджетов, тогда появится некое свободное время для того, чтобы сесть с ним и пообщаться или почитать что-либо вместе. Попытайтесь в посту общаться с детьми, гулять. Если вы дадите им, скажем, творог или сметану, молоко или сыр на бутерброд, в этом нет ничего страшного, я думаю. Если же в посту вы высвободите время для общения с ними, если вы удалите от них лишнюю информацию, это будет очень хорошо.

Еще мне кажется, что смело можно поститься по части лакомств и излишеств. Молоко нужно детям, творог тоже, сыр нужен и нужен белый хлеб. А вот мороженое не нужно и шоколад не нужен. Нанесите, пожалуйста, «чувствительный удар» по кондитерской промышленности своим кошельком.

Общаться с детьми надо, общаться. Разговаривать, читать, настраивать теплые отношения, которые достойны имени семьи.

Вкус у нас, людей, испорчен. Люди не чувствуют вкуса хлеба как такового. Они чувствуют вкус хлеба только с вареньем или с маслом, или с ветчиной, и надо почувствовать вкус хлеба по существу. Если эти вещи будут сделаны в отношении детей, если у них упростится вкус и отдохнут глаза от наших голубых телеэкранов, я думаю, этого достаточно.

Если вы еще к этому добавите посещение храма Божьего вместе или какое-то краткое чтение молитв утром или вечером, считайте, что вы умничка. Общаться с детьми надо, общаться. Разговаривать, читать, настраивать теплые отношения, которые достойны имени семьи. Но не подвижничать с детьми. Подвижничество и взрослым не всем дается. Если вы захотите подражать Сергию Радонежскому, который в среду и пятницу, будучи грудным дитем, мамину грудь не брал, и захотите вот этот образ благочестия повторить на своих детях, вы страшно ошибетесь, потому что у вас ничего не получится. У вас лишь получатся попытки искалечить ребенка, но никакой святости на выходе не будет.

Нам нужно делать то, чего у нас нет, а у нас нет как раз общения. Сделаем же то, о чем говорится в мультике про Карлсона: «Убедительно просим ваших детей отойти от наших телеэкранов!» Это самая главная задача на Великий пост для детей. В храм ходить, от телевизора отойти, сладкого есть меньше, с родителями общаться, читать хорошие книги. Верните книгу человеку! Это будет великое дело, и этого хватит вполне.

Дети в храме. Детский праздник. Вербное воскресенье

Евхаристия православная совершается «о всех и за вся». Праздники, подобно ей – «для всех». Но есть праздники, характером события выделяющие невольно ту или иную группу людей.

Так, Сретение есть отчасти праздник благочестивой старости. Тому подтверждение – убеленный сединами Симеон и не отлучающаяся от храма Анна. Церковь чтит седину и святую старость этих людей, узнавших в Сыне Марии Мессию.

День жен-мироносиц по праву называется Женским православным днем. И это потому, что верность и мужество, сопутствующие истинной любви, в этот день достойно чтутся как лучшее женское украшение.

В день Сретения молодежь не выгоняется из храма, поскольку и им предстоит постареть. В день жен-мироносиц мужчины молятся вместе с женщинами, поскольку добродетели жены есть главное сокровище и мужа, и детей. Точно так же детским праздником можно назвать и день Входа Господня в Иерусалим, не выгоняя при этом из храма взрослых прихожан.

Можно назвать этот праздник детским, потому что посреди совершаемых событий исполнилось сказанное пророком: «Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу» (Пс. 8:3).

Господь кротко входил в Иерусалим. А грудные дети, не читавшие Писания, оказались способны реагировать на дела Божии в ситуации, когда умные и начитанные взрослые люди зеленели от злости и не только сами не восклицали ничего торжественного, но и ученикам Христовым запрещали. «Учитель! Запрети ученикам Твоим» (Лк. 19:39), – говорили одни. Другие негодовали на детские восклицания и требовали, чтобы Иисус повелел замолчать и младенцам (см. Мф. 21:15–16).

Но запрета от Христа не последовало. Более того, Он сказал, что «если они умолкнут, то камни возопиют» (Лк. 19:40).

Ответственность за мир и за жизнь мира лежит на взрослых. Дети пророчествуют о Христе, но взрослые Христа распинают.

Если велеть тогда молчать этим детям, то прежде нужно было бы запретить Ангелам петь в ночь Рождества «Слава в вышних Богу». Нужно было бы запретить и Симеону произнести свою молитву «Ныне отпущаеши». Пускай молчали бы тогда и все исцеленные и помилованные, все получившие воскресшими своих умерших сродников, все освободившиеся от бесов. А что толку молчать теперь, когда вся вселенная наполнилась слышанием об Иисусе и о делах Его? Теперь уже поздно молчать так же, как поздно затыкать верхней одеждой прорвавшуюся плотину.

Теперь спросим себя: почему дети вопиют, а взрослые молчат? И почему, если бы молчали дети, то возопили бы камни?

Оказывается, мир людей – словесен по определению. Все самое важное в мире людей должно быть проговорено, наименовано, возвещено. Если человек ничего не поймет, а значит, ничего и не скажет, тогда ослица заговорит вместо человека, как некогда с Валаамом, или камень заговорит вместо одушевленного существа.

Землетрясение не есть ли разговор камней? Когда камни трескаются, погребая человека землетрясением, то, может, это грозная речь камней, наступившая после долгого и преступного молчания человеков?

Так или иначе, человек должен говорить слова важные и нужные, слова жизни. Если человек их не скажет, то мир детей Адама перестанет быть привычным миром человеческим. И если умные обезумеют от своих знаний, то нужные слова пролепечут дети. Если же и дети замолчат, под ногами людей заговорит земля, и треснут камни, чтобы, разверзшись, пожрать человека, ставшего бесполезным.

Жаль тех детей, которые кричали Господу «Осанна». У большинства из них впереди была горькая чаша наказаний за отвержение Мессии. Их нужно жалеть, поскольку было жаль их и Самому Иисусу Христу.

Он, «когда приблизился к городу, то смотря на него, заплакал о нем и сказал: “… придут на тебя дни, когда враги обложат тебя окопами и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего”» (Лк. 19:44).

И уже идя на муку, Христос говорил женщинам, которые плакали о Нем: «Дщери Иерусалимские! Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших… Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?» (Лк. 23:28–31). Видели Христовы глаза те страдания, которые должны были вскоре пасть на Израиль, видели и не могли не плакать.

Так получается, что и Рождество Христово ознаменовалось избиением младенцев, плачем в Вифлееме и окрестностях, и шествие Его на Голгофу – пророчеством о разрушении Иерусалима и скорбью о детях иерусалимских. И почему все так, а не иначе?

Да потому что ответственность за мир и за жизнь мира лежит на взрослых. Дети пророчествуют о Христе, но взрослые Христа распинают.

Взрослые сплошь и рядом не прислушиваются к голосу пророчеств, будь они высказаны детьми или взрослыми. Голос пророчеств взрослые привыкли заглушать или грубым насилием, или шумом суеты. И когда слово уже сказано, а выводы не сделаны, приходит, в зависимости от сказанного, возмездие или награда. Приходит неумолимо на всех – на малых и на старых, на книжных и на безграмотных.

Страдания детей якобы смягчают сердца взрослых. Логика проста. «Мы, дескать, уже лучше не станем и достойны кары, ибо – грешники, но дети-то за что страдают?»

Когда слово уже сказано, а выводы не сделаны, приходит, в зависимости от сказанного, возмездие или награда.

Эта карамазовская мыслишка многим по душе. Этой мыслишкой не один оправдывается, грехом наслаждаясь. Словно идя на войну с Богом, пытается спрятаться закоренелый грешник за живой щит из детей и беременных женщин. «В них, мол, Господь стрелять не будет. За их спиной и я безбедно спрячусь». Злая мысль, и самим бесом рожденная.

Самое время сказать, что при взрослых грехолюбцах дети неизбежно будут страдать. Будут страдать, даже если будут способны пророчествовать. Потому что жизнь не от них, а от нас зависит, а мы ничего поистине доброго до сих пор делать не научились.

В день праздника дело детей – пропеть Господу осанну, а дело взрослых – поклоняться Богу в духе и истине. Если взрослые этим делом не займутся, то и вифлеемский плач не умолкнет, и все осанны будут пропеты даром.

Дети на кладбище. Вопрос и ответ

Дети и смерть – какое странное сочетание! Что нужно знать детям о смерти, да и нужно ли? Вот женщина собирается на кладбище – посетить дорогую могилу.

– Моей дочери четыре года. Хочу взять ее с собой на кладбище, навестить бабушку – мою маму, – говорит она священнику. Женщина сомневается, стоит ли ребенку, девочке, видеть кладбище. Сомневается, стоит ли в раннем возрасте брать детей в такие места. Если да, то как правильно объяснить ребенку, где находится бабушка? На небесах, может быть?

– Я думаю, стоит, – отвечает священник. – Кладбище – это самое мудрое место на земле. Если человеку очень весело, нужно пойти на кладбище. Он успокоится и будет сдержаннее. А если человеку очень грустно, то ему стоит пойти на кладбище. Он успокоится и поймет, что это место – не место для веселья, а место для приготовления к вечности. Впрочем, реакция детей на кладбище может быть разной. Ребенок может испугаться, может насторожиться, а может, впервые задумается…

Монах и учитель астрономии. Разговор в самолете об учителях и преподавании

У меня есть знакомый монах. Впрочем, как знакомый? Мы с ним только раз виделись, в самолете. Рядом в креслах сидели во время полета, познакомились, разговорились. И он мне рассказал, что впервые серьезные слова о Боге услышал в школе на уроках астрономии.

До этого, мол, и в храм заходил, и слышал кое-что от родителей, кое-что – от друзей. Но те слова по касательной шли, а эти вдруг вглубь проникли. Подобных историй мне, признаться, еще слышать не приходилось, и я попросил рассказать подробнее. Монах охотно согласился. Во-первых, лететь долго. Во-вторых, как он сказал, в конце времен люди, по духу близкие, быстро знакомятся. «Я, – говорит, – вас полчаса вижу, а уже как будто всю жизнь знаю». Вот его рассказ, вернее, то, что я из него запомнил.

– В старших классах сами знаете какая учеба. У парней уже усы растут и от каждого второго табаком пахнет. Девчонки, те вообще уже все – невесты. Какая тут химия? Какая физика? И это мы десять лет проучились. Как сейчас заставить людей двенадцать лет в школе учиться, я не знаю. Последние времена. Господи, помилуй.

При этих словах монах вздохнул и перекрестился.

– Учитель астрономии Евгений Борисович нам понравился. Он понимал нас, знал, что нам так же нравится слушать преподавателей, как им нравится слушать нашу музыку. И он нас не мучил, а просто разговаривал. Даже первый урок со стихов начал, с Лермонтова. «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит».

Говорил, что лишних знаний не бывает, что один предмет связан с другими и если что-то одно хорошо поймешь, то и в другой области знаний будет легче. В общем, все правильно говорил и, главное, знал, что мы это после поймем, а не тотчас. Другие нервничают, когда ты сразу не понял. А он рассказывал спокойно, не отвлекался, если, например, на задних партах девчонки ногти красили.

От посева до жатвы должно время пройти. Вот он и сеял. Большинство учителей этого не понимают, даже духовные не понимают. Что делать? Последнее время.

Лишних знаний не бывает – один предмет связан с другими, и если что-то одно хорошо поймешь, то и в другой области знаний будет легче.

Здесь монах вздохнул, и я ждал, что он перекрестится с молитвой, но тот продолжил.

– Однажды на уроке Евгений Борисович говорит: «Какие марки машин вы знаете?» Ну, пацаны начали шуметь, называть все, что видели, на чем ездили, о чем мечтали. Когда стали «японцев» перечислять, «Хонду», «Мицубиси» и прочее, он спрашивает: «А «Субару» знаете?». Мы говорим: «Да, знаем». Некоторые стали особенности модельного ряда перечислять.

А он говорит: «Как вы думаете, каким образом марка этой машины связана с нашим предметом?» Мы, конечно, не знали. И он начал рассказывать. Оказывается, Субару – это японское название созвездия, которое у нас называется Плеяды. Что это созвездие одно из самых красивых и заметных в Северном полушарии, что про него у Гомера написано.

– Понимаете, – говорит нам учитель, – что через карту звездного неба можно всю мифологию греческую изучить? Плеяды – это сестры, которых Зевс, спасая от охотника Ориона, превратил в семейство звезд. А Орион – это соседнее созвездие, и он за ними все время безуспешно гонится. Кто-то из наших спросил: «Поэтому на товарном знаке «Субару» звездочки нарисованы?». Он отвечает: «Да, но не только это интересно. Как по-английски «пятница»?». Мы: «Friday». «Правильно, – говорит, – это от имени германской богини Фреи. У германцев были другие боги, не те, что у греков, и они называли Плеяды “птенцами Фреи”. И еще это созвездие несколько раз упоминается в Библии».

Самолет летел над бескрайним ковром облаков. Они напоминали роскошную взбитую перину, и казалось, прыгни вниз – ни за что не долетишь до земли. Так и утонешь в этом прохладном и неимоверно мягком одеяле, а затем продолжишь путь пешком, ниже самолетов, но выше суетной земли, лежащей внизу, словно большая топографическая карта.

– Плеяды, оказывается, дважды упоминаются в Книге Иова. – Мой сосед раскрыл лежавшую у него на коленях сумку и достал оттуда небольшую Библию в мягком переплете. Минуты через две он нашел в тексте нужное место и прочел: «Скажет солнцу, – и не взойдет, и на звезды налагает печать. Он один распростирает небеса и ходит по высотам моря; сотворил Ас, Кесиль и Хима, и тайники юга; делает великое, неисследимое и чудное без числа!» Это Книга Иова. Девятая глава. Хима – это Плеяды, а Кесиль – это тот самый Орион, что за ними гонится.

– Это и были те слова о Боге, которые вас впервые поразили? – спросил я.

– Нет. Я тогда ничего не запомнил. Только удивился, что про созвездия в Библии написано. Все это я потом нашел, и прочел, и понял. Просто Евгений Борисович что-то сдвинул во мне, заинтересовал, что ли. Он наперед сеял, сеял в надежде, что у кого-то в душе семя не погибнет, но прорастет. Кстати, там, у Иова, об этих созвездиях еще сказано. Хотите, найду?

Он полистал книгу и через минуту прочитал: «Можешь ли ты связать узел Хима и разрешить узы Кесиль? Можешь ли выводить созвездия в свое время и вести Ас с ее детьми? Знаешь ли ты уставы неба, можешь ли установить господство его на земле?».

– А кто такая Ас?

– Ас – это Большая Медведица. А про узлы вы поняли? Нет? Плеяды, они распущенные, как локоны. Бог спрашивает: «Можешь ли их связать?» А Орион переплетенный. Господь говорит: «Можешь ли его развязать?» То есть: «Что ты можешь такого, чтобы Мне указывать?» Это ведь в последних главах говорится, там, где Бог Иову явился и смиряет его.

Мой сосед опустил глаза в книгу и прочитал еще: «Нисходил ли ты во глубину моря и входил ли в исследование бездны? Отворялись ли для тебя врата смерти, и видел ли ты врата тени смертной? Обозрел ли ты широту земли? Объясни, если знаешь все это».

Турбины ровно урчали. Мой сосед замолчал. Я смотрел в окно на взбитую облачную перину. По сути, я обозревал широту земли, и рождался во мне от этого скорее трепет, чем восторг. Слишком уж немощен летящий по небу человек. И он, и его механизмы – в руках Господа, Которого совсем не хочется искушать, особенно вспомнив историю Иова.

Мы помолчали, и сосед мой даже подремал. Но через некоторое время разговор продолжился. Этот молодой монах оказался очень интересным рассказчиком. Оказалось, что астрономия – его увлечение, и даже в монастыре у него есть небольшой телескоп.

– А начальство не ругает? Вам можно заниматься подобными вещами? – не удержавшись, спросил я.

– Да, поначалу отец игумен бурчал, – улыбнувшись, ответил он. Даже Писание цитировал. «Дабы ты, взглянув на небо и увидев солнце, луну и звезды и все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им и не служил им».

– А вы что?

– А я говорил, что служить звездам не собираюсь; что через звезды язычники узнали о Рождестве Спасителя; что в псалмах сказано: «Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звезды света». В конце концов он мне разрешил в воскресной школе при монастыре детям про астрономию рассказывать. Да и сам ко мне иногда заходит в телескоп поглядеть.

– Жаль, что у меня в школе не было такого учителя астрономии.

– У вас наверняка был другой учитель, по другому предмету. То есть был кто-то, чье имя не забылось и чьи уроки вам в жизни пригодились.

Я стал вспоминать далекие школьные годы, перебирать имена, лица, предметы, чтобы понять, был ли у меня в жизни такой преподаватель, который бы заронил в моем сердце драгоценные зерна. А мой сосед между тем продолжал:

– Я только в монастыре понял, что любой школьный предмет может тайно о Боге свидетельствовать. Математика говорит об идеальном мире, о бесконечности. Биология заставляет изумиться гармоничной сложности и глубине творения. Про историю и литературу я просто молчу. Это, так сказать, почти богословские дисциплины. Если бы они преподавались так, как надо, можно было бы всех к Богу привести.

– А как надо преподавать, чтобы к Богу приходили?

– А надо говорить, подразумевая Бога.

– Простите, не понял.

– Это от учителя зависит. Если учитель веру имеет, и Бога боится, и детей любит, то он не будет часто и открыто о Боге говорить. Он будет о Боге думать, будет стоять на уроке перед Его лицом и говорить о своем предмете. Дети тогда, сами не зная почему, его предмет полюбят. Почувствуют. Разум не заметит благодати, а сердце, как более тонкий орган, все считает и поймет. Не сразу, конечно.

Я ведь подружился с Евгением Борисовичем, в гости к нему ходил, он мне книги давал читать. А все равно только лет через десять после школы понял, что он учил нас не тому, о чем говорил, а гораздо большему. Биолог, тот только про тычинки и пестики твердил да про происхождение человека от обезьяны. А ведь природа – это раскрытая книга творения! Читай и изумляйся.

– Скажите, а где таких учителей выпускают?

– Нигде не выпускают. Учитель сам должен учиться и от своего огня другие огни зажигать. Прежде чем познать Господа как Спасителя и Судию, Его знали как Учителя. Понимаете? Учитель, в идеале, – это лучик от Христа. Христос – Солнце, а учитель – лучик. Вы не учитель, случайно?

– Я? Нет, я не учитель. Но у меня детей трое, и эта тема мне небезразлична. Кстати, и машина у меня – «Субару».

Мы еще долго говорили, и я услышал много таких вещей, о существовании которых даже не подозревал. Мы и телефонами обменялись. Только жаль, что монах тот (Пименом его звали) не из нашей страны. Так что видеть его с тех пор мне больше не приходилось.

Если учитель веру имеет, и Бога боится, и детей любит, то он не будет часто и открыто о Боге говорить. Он будет о Боге думать, будет стоять на уроке перед Его лицом и говорить о своем предмете. Дети тогда, сами не зная почему, его предмет полюбят.

Рассказать об этой истории меня заставило следующее обстоятельство. В нашей школе, то есть там, где мои дети учатся, в учебную программу решили ввести Закон Божий. Родители разделились на три группы. Одни шумят «против», другие – «за», третьи безразлично отмалчиваются. Я сам – «за». Меня в школе Библию читать не научили, так пусть детей моих научат.

Я хоть и много лет в церковь хожу, и пощусь, и причащаюсь, но в музеях до сих пор иногда перед картиной на библейскую тему стою в недоумении. То ли это «Юдифь с Олоферном», то ли это «Иосиф убегает от госпожи» – не знаю. Только «Жертвоприношение Авраама» узнаю безошибочно. Стыдно. Стыдно не знать ни корней, ни основ на пятом десятке. Поэтому я за то, чтобы мои дети знали Бога и учили Его Закон.

И тот разговор с отцом Пименом в самолете тоже этой темы касается. Ради этого я и решился сесть и записать то, что память удержала. Давайте, учителя и родители, вместе думать, что и как нам сделать, чтобы Господь Бог к сердцам наших детей прикоснулся.