Текст книги "Главные вопросы: о Боге, вере, жизни"

Чистота существует в самых разных аспектах, начиная с бытовой чистоты и заканчивая чистотой душевной. Верующего человека не может не оскорблять грязь вокруг. В местах отдыха, транспорте, на остановках, на берегах рек остатки пиршеств лежат вокруг нас позорными кучами мусора. Стыдно, потому что есть места на земле, где этого нет.

Неумение, нежелание убирать за собой – это не специфическая русская черта, скорее – интернациональная. Побывав во многих странах, я видел много грязи в самых разных городах: и в Берлине, и в Париже чистота далеко не везде.

Корни этой проблемы уходят в нравственность людей. Человек, который выкинул, плюнул, смял, пребывает в определенном душевном настроении. Поэтому понятие чистоты неумолимо выводит нас к более глубоким вещам – к чистоте помыслов, намерений.

Возвращение утраченной чистоты

Если чистота души и тела утрачена, ее можно вернуть. Она даже может быть больше, нежели изначально. Ребенок, например, чист по неведению. Его чистота вызывает умиление, веселую улыбку на лице взрослого, она бессомнительная, ей можно умиляться, но ребенка не за что хвалить.

Так же и у человека взрослого. Скажем, у него может быть чистота неведающего человека. Кстати, слово «невеста» имеет именно эти корни и означает «не ведающая ничего». Потом она вступает в супружество, узнает жизнь совершенно с другой стороны. У нее приобретается некое совершенно новое знание, по отношению к которому она тогдашняя была действительно не ведающая, она ничего не знала еще.

Так вот, когда люди вступают в жизнь и как-то пачкаются от этой жизни, они могут вернуть себе чистоту на другом уровне, на состоянии приобретенного неведения, уже заслуживающего похвалы.

Например, у Марии Египетской чистота была приобретенная – она была гораздо больше, чем чистота потерянная. Она потеряла себя как девушка. Но приобрела потом гораздо больше. Поэтому можно сказать, что вернуть себе чистоту, пожалуй, уже нельзя, потому что ничего не возвращается, но приобрести ее заново в большем виде и в большем качестве можно.

То есть человек, наученный опытом, слезами, милостынями, трудом, смиренным помыслом о себе, покаянием, доверием Богу и желанием оправдаться в Боге от грязей своих, он может взойти выше, чем он был. Святые ведь не просто как дети – они больше детей и лучше детей. Потому что дети не знают зла и беззащитны перед злом, а святой человек знает зло, отвергает его и воюет с ним.

Природа и город

Многие считают, что сохранить чистоту души удастся в лесу, подальше от больших городов. Это верно отчасти. Если мы хотим только ругать города за то, что в городах грех концентрируется, надо признать, что в них есть и хорошее: университеты, больницы, музеи, консерватории, библиотеки, храмы и еще много полезного. Конечно, и клоаку всегда можно найти: ночные бары, бандитские притоны.

Многие люди сегодняшние устают от городской жизни и сознательно меняют ее на деревню. Вы эти примеры слышали и знаете. Причем простые люди этого не делают. У обычного человека на это не хватает ни смелости, ни ума. Обычно на такой шаг решается человек, достигший чего-то в жизни. Есть такое движение в современном человеке. Спасает ли это человека от греха? Нет.

Когда Каин убил Авеля, в каком городе они жили? Ни в каком. Какая реклама светила Каину в глаза? Никакая. Какие вообще соблазны были у Каина? Какие бары его окружали? Никакие. Какие женщины звали его к себе на грех? Никакие. Он просто убил своего брата на лоне чистой природы. И сделал это из зависти. То есть грех в нем был.

Грех все равно догонит человека, вылезет изнутри. Другое дело, что на природе он будет по-другому думать об этой же самой природе, поскольку она его кормит, а разумный человек, конечно, бережет то, от чего кормится.

Он не будет выливать мазут в речку, не будет ломать без толку ветки у деревьев, потому что он здесь живет, он знает здесь каждую тропиночку, и с животными он в паритетных отношениях, их уважает, не убивает все подряд.

Живущий на природе научается умеренности. Настоящее облагораживание, может быть, и происходит поближе к природе, где человек становится смиреннее, спокойнее, тише, и он чувствует свою зависимость от этого дерева, от этого родника, от этого солнца, от этого снега.

Обучение неряшливого человека

Бытовая замарашливость, неумение или нежелание убирать за собой не лечится замечанием. Вы просто поссоритесь с людьми, и все. Как говорится, обличай премудрого, и возлюбит тя. Не обличай нечестивого, обличение бо нечестивому – рана ему.

Если перед вами сложившийся взрослый человек, который так ведет себя, значит, что-то пропущено в его воспитании, что-то не сказано вовремя ни папой, ни мамой, ни бабушкой, ни школьным преподавателем, ни каким-то товарищем. Зачем вы будете его вытаскивать из этой лужи? Это неблагодарное занятие.

Скорее всего, этот человек затаит на нас какую-то обиду, потому что грешники не любят прощать. Гораздо тяжелее, но единственно, мне кажется, правильно – это самому вести себя аккуратно, может быть, таким примером люди вразумятся.

В монашеских книгах есть такой совет. Допустим, монах приходит в келью к кому-то, а у него можно ногу сломить, хаос. Он должен подумать при этом про себя: слава Богу за все, этот брат настолько увлечен духовными мыслями, что вообще не обращает внимания на житейский порядок. А если монах приходит, например, к другому брату, у которого, как в кают-компании на хорошем корабле, все на своих местах, он должен подумать: слава Богу за все, у этого брата так хорошо все в душе, что у него и вокруг все хорошо.

То есть наша задача – делать правильно самим то, что нужно делать, и при этом не осуждать других людей, не брать на себя степень учителя, потому что она очень тяжелая.

Информационная переборчивость христианина

Мы не едим все подряд, правда? У нас у каждого есть какие-то свои пищевые пристрастия, и мы не хотим есть, например, с грязной тарелки или поднимать еду с пола. Должна быть и информационная переборчивость. Умение работать с информацией – это один из факторов национальной безопасности.

Что такое, например, революция в России? Это зараженность умов русских людей чужими идеями. То есть просто люди не умели работать с информацией. Они читали какую-то книжонку какого-то Сен-Симона или какого-то Фурье, или какого-нибудь Прудона, или какого-то Карла Маркса – и сразу некритично впитывали это в себя. Эта информация растворялась в них, и они становились носителями чуждой идеологии.

Поэтому умение работать с информацией, очищать ее – это фактор выживания современного человека. И в каждой стране нужно, чтобы людей учили работать с информацией, работать с текстом. Например, берешь текст, читаешь и делаешь из него выводы. Читаешь между строк, пытаешься понять, что здесь говорится.

Не все подряд в себя пускать – это признак умного человека. Не нужно смотреть, читать, слушать все без разбора, надо какие-то барьеры ставить. А основы этой фильтрации информации закладываются в детстве, когда родители до определенного времени ограждают ребенка от грязи массмедиа.

Вопрос христианина:

– Может ли грязь быть во благо?

– Грязь во благо может быть. У Оригена есть парадоксальное выражение о том, как некоторые души настолько осквернились грехами, что возгнушались сами себя, и от великой ненависти к той грязи, в которой они провели много времени, совершили героический рывок и вырвались из нее.

Хуже всего, страшнее всего на самом деле не грязные и не чистые люди, а никакие. Они и добра особого не делают, и грешат не очень сильно, но никуда не рвутся, не стремятся. Крылья они не отращивают, и не хотят они никуда лететь. Им нравится то, что вот они так себе живут. Для того чтобы оправдать себя, они говорят: «Вон как люди грешат. Я по сравнению с ними вообще ягненок. Я чуть-чуть…» Вот они и не вверх, и не вниз, ни Богу свечка, ни врагу кочерга, ни туда ни сюда – это опасные люди.

В Апокалипсисе, если помните, говорят: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». То есть ты отвратителен, ты никакой.

А есть люди неуемные, неистовые. Они могут в грех зарыться прямо с головой, а потом оттуда вылезают со словами: «Нет, я так жить не буду» – и наверх. Поэтому, когда упал человек, не сильно переживайте. Силен Бог поднять его. И пророк Михей писал: «Не радуйся ради меня, неприятельница моя! Хоть я упал, но встану; хотя я во мраке, но Господь – свет для меня». Это голос человека, который в грехе живет, но в грехе жить не хочет.

В современном мире смерть задвинута за скобки сознания. Такое впечатление, что никто никогда не умирает, все бегают, веселятся, живут, занимаются спортом, чистят зубы. По крайней мере, реклама о смерти не говорит. Но смерть присутствует в нашей жизни, доминирует в ней, довлеет над нами, и мы от нее никуда не убежим.

Кладбище – город мертвых. Это поэтическое место, где обязательно нужно бывать. В любом городе, куда бы мы ни приезжали, наверное, сначала нужно идти не в театр, музей или магазин, а на кладбище. Это места будущего воскресения, места оплаканные, убивающие иллюзии, куда нужно приходить с молитвой, где можно просто побродить между могил, почитать имена и фамилии на надгробных крестах или памятниках.

Кладбище выступает важным компонентом культуры, без которого ничего другого нет. Кто-то умный сказал, что отношение к смерти делает культуру. То есть любая культура – исламская, иудейская, христианская, постхристианская – это отношение к смерти. Этой темы не надо бояться.

Как писал А. С. Пушкин:

 
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
 

Прогулки среди могил

Кладбище как место прогулок возникло в европейской культуре примерно в XVIII веке. Это произошло в Англии при помощи некоторых деятелей культуры, когда появились кладбищенская проза, кладбищенская поэзия. Чуть позже на кладбищах начали рисовать пейзажи. А еще – назначать романтические свидания.

В Париже, например, есть знаменитое кладбище Пер-Лашез. Там встречались влюбленные в XVIII и XIX веках. Если молодой человек, приглашая барышню на свидание, говорил: «Встретимся на Пер-Лашез», – она не пугалась этого, это было совершенно нормально.

Более того, еще раньше, в XIII–XIV веках, на кладбищах справляли свадьбы. Люди просто приходили на кладбище и на могилах своих родных праздновали свадьбы. И если кого-нибудь хоронили рядом, это им совершенно не мешало. Тогда смерть была впущена в сознание людей, то есть она была публичной. Это была постоянная, находящаяся рядом реальность, о которой говорили все. О сексе же говорить было нельзя. Сейчас все это поменялось. Филипп Арьес, французский культуролог, и Мишель Фуко, французский философ, пишут, что сейчас секс стал публичен, а смерть табуирована.

Я считаю, что отношение к смерти делает человека человеком, потому что ни у одного животного нет погребального плача. Животные не плачут по покойнику, разве что слоны, которые грустно трубят и бродят вокруг павшего сородича. Они помнят место смерти и приходят туда спустя некоторое время. Все остальные животные смерти не замечают. То есть у животных нет отношения к смерти. У них нет кладбищ, погребальной молитвы, нет ничего, что выстраивается вокруг этого.

Человек – единственное существо, которое относится к смерти торжественно, которое страшится ее и думает о ней. Это делает человека человеком, а все остальное – поесть, родить, все эти вегетативные, социальные функции – у животных тоже есть.

Христианский взгляд на кладбища

У христиан в разные времена были разные отношения именно к месту погребения. Например, могила Моцарта отсутствует, потому что католики, протестанты в XVII–XVIII веках хоронились по разрядам. У Моцарта было погребение третьего разряда – свой гроб, но общая могила. Второй разряд – когда у человека будет и свой гроб, и отдельная могила, ну и первый разряд – когда у человека свой гроб, своя могила и памятник на ней.

Слово «хоронить» означает прятать. По сути, человек прячет своего покойника, сопровождая это какими-то обрядами.

В православной традиции мы смотрим на место погребения как на место будущего воскресения. Христианство не просто утверждает, что душа живет после смерти. Оно утверждает воскресение тел, то есть то, что тело поднимется. То самое тело, которое легло, оно обновится, очистится, поднимется из земли на том месте, где его положили. В день суда кладбище будет словно заколосившаяся нива, а пока это только нива засеянная. Смерть сеет людей в землю, и мы знаем эти места. Мы приходим туда, для того чтобы помолиться Богу об умершем человеке там, где он поднимется из земли. Когда вы приходите на кладбище, читайте «Символ веры», то есть «чаю воскресения мертвых». С этими словами заходите на кладбище.

Места захоронений – это своего рода наши точки силы, это соединение прошлого с будущим. То есть это целая школа, школа общения именно с телом, не только с душой. С душой можно везде общаться, а это отношение именно к телу, которое тоже воскреснет.

У митрополита Антония (Сурожского), царство ему небесное, есть такой момент. Один из его прихожан случайно убил свою невесту. Это было во время гражданской войны, было что-то непонятное, какая-то стрельба. Юноша в кого-то стрелял, но попал в девушку, которую любил и на которой должен был жениться. Прошло много лет, много слез он выплакал. Он молился, заказывал панихиды, но сердце его не успокаивалось. Митрополит Антоний спросил у него:

– А вы знаете, где она похоронена?

– Знаю.

– Пойдите к ней на могилу и поговорите с ней. Вы все время говорите о ней с Богом, а попробуйте поговорить с ней.

И, вы знаете, это сработало. Он пошел к ней на могилу и стал говорить ей на месте ее погребения: «Столько лет прошло. Прости меня», – и он почувствовал, что его слышат.

То есть с покойником можно поговорить. Усопшие же все знают, они только сказать ничего не могут, им просто Бог не велит.

Поэтому нужно прийти, посидеть возле них. Если молиться не умеете, поговорите с ними, а если умеете, встаньте, помолитесь. Прочитайте «Отче наш», «Богородицу», «Верую», «Помилуй мя, Боже», «Живый в помощи Вышняго», пропойте литию для мирян «Со духи праведных», «Вечную память». А чего стоять как мумия? Получается, что все немые. Болтать-то все умеют, а молиться никто не хочет.

Вопрос христианина:

– Можно ли приносить пищу на кладбища, проводить там трапезу?

– Язычники на кладбищах ели всегда. Тризны на кладбищах означали стирание границ между живыми и мертвыми. То есть то, что мы едим рядом с мертвецами, – это знак того, что они приглашаются к столу.

Христианам на кладбищах есть не надо. Еда, питье, особенно алкоголь на Пасху или в другие дни – это, конечно, остатки языческого мышления, которое этаким контрабасом залезло в христианскую жизнь и там звучит. Это грешно. На кладбище нужна молитва и больше ничего.

Приходя на кладбище, нужно взять с собой все, что необходимо для уборки, – метлу, веник, водичку. Нужно принести живые цветы, а старые забрать, нужно там подмести, помолиться, поговорить с покойником.

В религиозной практике тему смерти нельзя обойти стороной. Любая религия так или иначе сносится с этой главной реальностью нашего бытия и должна дать ответ на то, что с этим делать.

Человек на протяжении всего своего исторического бытия стремился преодолеть смерть. Если об нее разбивается все, какой смысл в богатстве? Какой смысл, скажем, в успехе, славе, военных победах, в каких-то дерзаниях, мечтаниях? Какой смысл вообще в деятельности человеческой, если так неумолимо она царствует в мире? Как прекрасно сказано в одной церковной книге, «царствует, но не вечнует». То есть ей уже положен предел Иисусом Христом, Его Воскресением, но не все это чувствуют, и не все этим живут.

На самом деле смерть мотивирующая, то есть она заставляет переосмыслить все. Ценность всех вещей на ее фоне меняется. Хотя бы даже для переоценки ценностей нужно иногда говорить о ней. Может быть, по субботам, когда Церковь молится за покойных.

С какой-то точки зрения смерти нет, потому что святые живы. Николай Чудотворец умер вон когда и вон где, а его по всему миру знают. И он появляется и приходит, и помогает. Значит, он не умер. Значит, «весь я не умру», как Пушкин писал, да? В поморских рассказах говорят: «Смерть придет – не все возьмет, только свое возьмет. А всего забрать не может».

Естественность страха смерти

Догробовая боль и загробная боль нас пугают. Есть некий страх перед встречей с неизвестной реальностью. Безусловно, нас за сердце держат многие привязанности, и отрыв от них – это потеря. Любое расставание с дорогим человеком поражает наши сердца примерно тем же, только в меньшей дозе, чем поражаются во время смертного разлучения. Мы чувствуем, что что-то теряем. Поэтому мы боимся боли, боимся загробной реальности, и это все вместе составляет картину тревоги, страха перед расставанием с жизнью.

Один греческий философ сказал, что смерти бояться не надо, потому что когда мы есть, то смерти нет, а когда смерть есть, то нас нет. Но это хороший такой софизм. А на самом деле софизмами от смерти, кстати, не отмашешься, от нее этими лютиками не защитишься.

Такова общечеловеческая проблематика. Благо, что мы имеем в лице Иисуса Христа искупителя и избавителя, победителя смерти. Вот с этим утешением уже как-то полегче.

Есть сны, которые помнятся, а есть сны, которые растворяются в памяти тут же после пробуждения. Как отлетевший сон земная реальность представляется, возможно, человеку уходящему, зашагнувшему туда, за эту грань, но там есть своя реальность. И она какая-то очень специфичная, в которую человека не пускают посмотреть глазиком. «А можно глянуть, как там, что там?» Есть такие, которых пускают, но они потом ничего об этом не рассказывают.

Тот же Лазарь Четверодневный ничего про смерть не рассказывал, хотя мог бы. Сказал бы: «Я был мертвый, я уже разлагался, меня Иисус Христос воскресил. Я больше всех людей знаю об этом, потому что никто такого опыта четверодневного пребывания во гробе не имеет».

Он мог бы быть рупором этой темы, а он вообще молчал. Нет, ну, наверняка его спрашивали: «А как там, а что там?» – а он ни слова. Очевидно, эта реальность такая, которая плохо заходит в слова, то есть она плохо формулируется, может быть. Или есть какой-то священный запрет на разглашение того, что ты видел.

Отношение к покойному телу

Когда я несколько раз видел, как в моргах рабочие носят усопших, я, по-моему, взирал на один из коридоров преисподней.

Мне бы хотелось, чтобы человек оформил и носил с собой бумажку, где будет написано: «Я не хочу, чтобы меня вскрывали, чтоб во мне после смерти копались и потрошили меня». Оставьте в покое человека, имейте какое-то маленькое уважение к его телу, которое было живое и потом еще воскреснет.

Для того чтобы уважать право человека хотеть чего-то или не хотеть, нужно, чтобы у людей было хотя бы минимальное религиозное сознание. Безбожнику совсем неинтересно, что ты хочешь, что ты не хочешь. Понимаете, это такая отрыжка безбожия.

Уважать человека может родная мама и, может быть, батюшка, если он крепко верует, еще пара друзей и знакомых. А остальные просто съедают эту птичку, без всякой жалости выбрасывают перья в мусорник.

Да, это есть, это оскорбительно, это унизительно, но корни этого я вижу в безбожии, потому что все религиозные практики благоговейно относятся к человеческому телу, они знают, что с ним делать. Кто-то кремирует, кто-то отправляет на лодке в последнее путешествие, кто-то земле предает. Но они все знают, что нужно делать. А вот вскрывать и потрошить тело усопшего – атеизм, безблагодатность, безбожие. Это заложила та прежняя эпоха, а инерция жизни народа – она очень длинная. Мы не можем паровозу сказать: «Стой! Раз, два». Он еще будет катиться, катиться, катиться. Вот мы и катимся в некоторых областях нашей жизни по этому страшному пути.

И только тогда мы научимся уважать другого – и живого, и мертвого, и больного, и здорового, и женщину, и мужчину, и мальчика, и девочку, – когда у нас будет ясное понимание, что это образ Божий, это драгоценный Богу человек. А без этого ничего не получится.

Обряд отпевания у христиан

Если современный человек окажется в храме, в котором в этот момент совершается отпевание мирянина, ему откроется невероятная духовная красота. И смерть потеряет свой ужас в этот момент, когда люди стоят со свечами, когда все молятся, когда умилительно поются красивейшие слова на прекрасные мелодии.

Он вроде покойник, а он собирает к себе всех. Со свечами, поют, в белое одеваются. Почему не в черном? Вот католическое отпевание – в черном, а у нас в белом, и много свечей зажигается, потому что переходит брат наш в царство света, то есть остается земное на земле, а вечное уходит. В этот момент многие бы могли познать веру, пережить внутренний слом своих стереотипов и сказать: «Боже, как красиво они молятся, когда они умирают».

В. В. Розанов заметил, что почему-то в православии не очень красиво крестят, но зато отпевают очень красиво. Он даже спрашивал: у нас религия жизни или религия смерти?

Через обряд отпевания и можно заходить к современному человеку, такому пугливому, такому перенасыщенному предубеждениями, такому недоверчивому и такому не доверяющему Церкви. И надо, чтобы его сразила красота и ощущение другой реальности. «А, вот оно в чем дело! Так вот зачем сюда ходят!»

Если просто свечки в церкви ставить – это одно мироощущение, но когда вдруг попадете на службу, совсем другое. А на похоронах святого человека люди чувствуют такое излияние благодати, что они не знают вообще, что мы делаем: мы прощаемся с ним или мы праздник отмечаем. Угодность души человека Богу проверяется по тому чувству радости, которое, ни с того ни с сего, дает Бог отпевающим богомольцам. Они, может, и плачут, но другими слезами. Они не знают, где они – на небе или на земле.

Вопрос христианина:

– Как справиться со страхом смерти во время авиаперелета?

– Видимо, Господу угодно, чтобы среди пассажиров самолетов были люди, которые все время молятся во время перелета. Их страхи, слезы спасительно действуют на всех, кто летит вместе с ними, потому что в самолете нужно, чтобы хотя бы кто-то молился.

Я думаю, что мы можем представить себе лайнер, наполненный пассажирами, но среди которых никто не молится. Зато когда турбулентность, будь она неладна, то сразу молитесь, молитесь.

Мой хороший знакомый владыка всегда летает в рясе, в монашеском. И когда что-нибудь такое начинается, весь самолет его тут же находит, и он говорит: «Давайте, молитесь. Что вы тут не молитесь? Видите, нас трясет как». Христиане могут брать с собой в самолет любимые молитвословия, какой-то акафист, Псалтирь или что-то, что они обычно читают.