Текст книги "Аргентина. Крабат"

Что такое «Basta!», Джакомо уже объяснил. Хватит! Тоннеля с него точно хватит. Как въехали, так и заныло сердце. Казалось бы, не с чего, мало ли он тоннелей повидал?

Они были в самом чреве Огра. Многокилометровый проход прогрызали сквозь Эйгер целых четырнадцать лет. Прогрызли. И теперь поезд неспешно двигался под неимоверной каменной толщей. Пассажиров стало заметно меньше, более половины сошло на перевале с непроизносимым именем Юнгфрауйох, что между Менхом и Юнгфрау-Великаншей. Дорога резко пошла на подъем, затем нырнула прямо в скальные глубины, и Андреасу почудилось, будто гора мягко, беззвучно легла ему на плечи.

Остальные держались бодро, но тоже притихли. Что могли, обсудили, кого хотели – вспомнили. Многого Хинтерштойсер не знал, а узнал – не обрадовался. Ефрейтор собирается к Эйгеру, французы же, напротив, отказались. Кто-то сослался на плохую погоду, но ребята из группы «Бло» врезали прямо: если Гитлер, то нам там не быть. А Пьер Аллэн добавил: «Это уже не спорт!»

Австрийскую команду, напротив, снарядила армия, но флаг ребята взяли не свой, а рейховский, со свастикой. Кажется, аншлюс – уже дело решенное.

Политика, fick dich!

Хинтерштойсер зябко повел плечами, взглянул на циферблат «Гельвеции» и затосковал. Надо было ехать с баронессой на авто, от друга Тони не убыло бы…

Кстати!

Курц сидел рядом, итальянцы напротив. Рыжий Чезаре, чем-то явно недовольный, громкой скороговоркой объяснялся с приятелем. Тот внимал молча, но кривился.

– E se la corda non è abbastanza, balordo? Babbeo! Che cosa sta, grullo, per appendere?

Судя по жестам, речь шла о самой обычной веревке. Красив итальянский язык!

Ни к месту вспомнилось: «Не взял веревку, такая вот беда».

Ну его!

– Тони!

Не проговорил, прошептал. Поманил пальцем. Курц, моргнув удивленно, наклонился.

– Тони, у нас как с Ингрид? Мир или война?

Приятель подумал немного и тоже зашептал в самое ухо:

– Не знаю. Она же еще девчонка совсем, такой в радость парнями командовать. Дорвалась! Молодец, конечно, но не ходить же нам перед ней строем!..

Спорить не приходилось. Андреас вспомнил шумный Бубенбергплац, ее взгляд – темные тучи в светлом северном небе. «Молчите, Антониус. Я на вас очень зла. Нельзя лгать в глаза!»

– А чего ты там ей говорил? На площади?

Курц оглянулся по сторонам, склонился пониже. И – еле различимым шепотом:

– Извинился.

– То есть? – Хинтерштойсер даже за голосом не уследил. – Сказал, что все наоборот? Она не хорошая, не замечательная и некрасивая?

Тони закусил губу:

– Нашел время и место!.. Я ей сказал, что такие слова не используют как аргумент в споре.

Андреас почесал стриженый затылок и рассудил, что для него все это слишком сложно. Впрочем, долго ему размышлять не пришлось.

– Signore! Signore! Arrivato!..

Перевода не требовалось. Приехали! Солнце! Слева и справа, изо всех окон. И – летняя небесная синева. Хинтерштойсер глубоко вдохнул. Выдохнул… Все в порядке, Огр их отпустил. Зря он боялся!..

…Нет, не зря.

– Станция будет справа, – тараторил всезнающий Джакомо. – То есть не будет, вот она! «Айгерглетчер»!..

– Рюкзаки! – ударил голосом Курц.

Поезд уже тормозил, и вся четверка поспешила вперед, к тамбуру. Идущий впереди Чезаре, бросив взгляд за окно, удивленно оглянулся.

– La vostra auto sul posto, Andreas!

– Твою машину подали! – так же на ходу перевел Джакомо.

Хинтерштойсер чуть не задел ногой за сиденье. Выпрямился, мотнул головой.

– К-какую?

Идущий сзади Курц, посмотрев сквозь залитое солнцем стекло, пояснил каменным голосом:

– «Испано-сюизу».

7

…Острые готические буквы цвета вырвиглаз. На капоте – поменьше, на боках огромные, каждая с кулак.

«Германский Рейх – германский народный автомобиль!» – слева, если от носа смотреть. «Народный автомобиль – в каждую немецкую семью!» – справа. «Народный автомобиль – показательный рейс!» – капот, с двух сторон. И просто «Народный автомобиль!» – багажник. Восклицательный знак сделали малиновым, похожим на длинный вытянутый язык.

Свастикой побрезговали, зато где можно и где нельзя влепили большие белые руны. «Эваз» – движение и прогресс, «райдо» – путь, «уруз» – сила, а на самом носу и на багажнике – защитную «альгиз». На всякий случай.

– Какой жуткий бред! – резюмировал художник.

– Какой жуткий бред! – восхитился Марек Шадов.

И – пожали друг другу руки.

* * *

Он остановил машину у тротуара прямо возле «Баварских сосисок», еще совсем недавно бывших просто «Хот-догами». Большие красные зонтики, белые столы… Где же экипаж? Открыл дверцу, выглянул, заглушил мотор…

Герда спряталась за ближайшим столбом. Не слишком удачно – нос торчал наружу. Вероника просто отошла подальше, но смотрела куда-то в сторону. Марек усмехнулся, хотел нажать на клаксон, но в последний момент передумал. Публика за столами начала переглядываться, кто-то уже встал, шагнул поближе…

Можно было просто подойти и позвать, но что-то удержало. «А вы, господин Эшке, прекращайте ваш цирк!»

Не дождетесь. Белый клоун снова на манеже!

Марек Шадов взял с сиденья купленную утром «Фолькише беобахтер», свернул в трубочку, поднял повыше.

– Майне геррен! Прошу минуту вашего внимания!..

Подождал немного, набрал в грудь побольше воздуха:

– Дамы и господа! Сейчас с этого места стартует показательный рейс немецкого народного автомобиля. Маршрут – Берлин−Берн, расстояние по трассе – 923 километра. Время пробега – 36 часов, время непосредственно на трассе – 20 часов. Читайте во всех завтрашних газетах!..

Толпа загустела, надвинулась. Опустели столики, люди стояли широким кругом, кто-то уже перебегал через дорогу. На тротуаре обозначилась знакомая шуцмановская каска.

– …В пути, дамы и господа, предусмотрены остановки с чтением лекций и катанием всех желающих. Начнем прямо сейчас. Девочка! Та, что за столбом! Подходи, не бойся! Это новый германский народный автомобиль, он тебе понравится. И вы, девушка! Да-да, именно вы!.. Давайте вместе проедем по Берлину – столице нашего великого Рейха!..

Полицейские были уже рядом – двое, помоложе и постарше. Марек улыбнулся, поднес руку к шляпе:

– Приветствую, господа! Надеюсь, вы обеспечите безопасный выезд?

Старший, молча козырнув, достал из нагрудного кармана свисток. Младший немного помешкал, не в силах оторвать глаз от коричневых боков «Антилопы».

– Неужели он такой и будет? Народный автомобиль? А-а… А двигатель… двигатель какой?

– Шесть цилиндров, четыре тысячи «кубиков»! – отрезал Марек. Наклонился и добавил вполголоса: – Вам, как представителю власти, назову точную цифру. Она пока секретная, учтите. Четыре тысячи восемьдесят шесть!

Полицейский, посуровев лицом, приложил руку к каске.

И тоже достал свисток.

* * *

– Вы сумасшедший, герр Шадов! – уверенно заявила учительница пения из Тюрингии. – Зачем все это? О нас же действительно газеты напишут! А если документы потребуют – на ваш «показательный рейс»?

Марек не отвечал, улыбался. Мотор-шмель гудел уверенно и мощно, «Антилопа Канна» набирала скорость. Широкий проспект, яркое летнее солнце, легкий ветер, бьющий в лицо через приоткрытое окно…

Что лучше? Слиться с уличной толпой – или пройти сквозь нее на ходулях, звеня в бубен?

– Документы? – наконец отозвался он. – От известного вам доктора мне достался чистый бланк общества «Сила через радость». Подписи, печать… Вас я уже оформил, фройляйн Трапп. Будете обеспечивать культурную программу.

– Все равно безумие, – вздохнула губастая. – Хоть бы с нами посоветовались!

Сидящая на переднем сиденье Герда обернулась, взглянула серьезно:

– Со мной – не надо.

Помолчала, улыбнулась кончиками губ, сразу же став похожей на мать.

– Им хотелось, чтобы мы испугались. А нам не страшно! Это на нашей «Антилопе» и написано. Только не все правильно умеют читать буквы.

Марек Шадов не стал спорить. Свистеть в машине не стоило, и он принялся негромко напевать:

 
Rjana Luzica,
sprawna, precelna,
mojich serbskich wotcow kraj…
 

– Что это? – удивилась губастая. – На каком языке?

– Папина секретная песня, – сообщила всезнающая Герда. – Вы же нас не выдадите?

Вероника молча покачала головой. Отомар Шадовиц улыбнулся:

 
Ты – мой отчий сорбский край,
Моих снов нездешний рай,
Свят мне твой простор!
 

Крабат, отправляясь в долгий и опасный путь, пел священную песнь своего народа.

8

Поезд тронулся дальше, в самое сердце швейцарских Альп, а они так и остались стоять возле брошенных на платформу рюкзаков. Хинтерштойсер схватился было за лямки, но поглядел на Курца и полез в карман штормовки за сигаретами. Тони же просто стоял и смотрел вперед. Не на Эйгер, что грозной громадой возвышался справа, а в никуда – в синее небесное пространство.

«Айгерглетчер». Название длинное, а станция всего на четыре вагона. Справа, если спиной к рельсам стать, черный зев тоннеля, слева – кирпичное здание под черепицей, чуть дальше – круглая башня водокачки с острой шапочкой-крышей. Впереди же, если платформу пройти, стоянка для машин. Тоже невеликая, как раз на три «Испано-сюизы». Но машина там одна, и баронесса одна. В их сторону не смотрит, курит. Мундштук все тот же, полуметровый, темного янтаря.

До отеля «Des Alpes», возле которого разбили лагерь скалолазы, километра два[63]63
  И тоннель, и станция, и гостиница вполне реальны, но автор расположил их несколько иначе, чем в действительности.


[Закрыть], сперва вверх по асфальту, потом резко вниз. Те же, кого авто не встречали, уже брели не спеша. Не все, правда. Итальянцы, Чезаро и Джакомо, вообще куда-то пропали. Вышли – и нет их. Дело странное, зато хороший повод никуда не спешить.

– Ждешь, пока она уедет? – не выдержал Хинтерштойсер, делая последнюю затяжку.

Друг Тони даже не соизволил повернуться.

– Она – кто?

Ну конечно! Андреас решил, что самое время внести ясность. Слушаться наглую девицу, конечно, незачем, но уж бояться ее – вообще ни в какие ворота. Только как бы это помягче высказать?

Первую фразу составил, взялся за вторую…

– Ингрид! Ингрид!..

Перед глазами промелькнуло что-то синее вперемежку с рыжим. Рыжее узналось почти сразу – Чезаре без кепи. Куртка нараспашку, рубаха на животе расстегнута. И скорость приличная, если не мотоциклу, то велосипеду впору. Слева направо, от кирпичного здания станции, по платформе, их не замечая… Интересно, что за тезка завелась у баронессы фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау?

…А синее – это же гентиана, синий альпийский цветок, по-простому – горечавка. Целый букет!

– Ingrid! È davvero lei?

Явление Джакомо, тоже с букетом, Хинтерштойсер воспринял уже как данность. Горы, Эйгер, скалолазы с букетами бегают. Толкнул локтем Курца, дабы тот тоже полюбовался.

– Hi! Ciao! Ingrid! Dov’è qui provengono da?

…«Испано-сюиза», баронесса, уже без сигареты, итальянец слева, итальянец справа. Подбежали, схватили в четыре руки…

Подбросили – вместе с букетами. Поймали. И букеты поймали. И снова подбросили.

– Ciao, ragazzi! Sono così felice di vederti!

А это уже баронесса, пойманная и схваченная. По-итальянски. И ей в ответ, без перевода, но понятно.

– È fantastico! Ingrid!

Наобнимались, по спинам нахлопались. Взялись за руки, словно в хороводе:

 
Будем, будем веселиться,
Парапон, сипон, сипон!
Чтоб с тоски не удавиться,
Парапон, сипон, сипон!
 

Громко, на все Альпы. Баронесса и Джакомо – по-немецки, Чезаре на родном, но тоже про «парапон»:

 
Собрались со всей Европы,
Парапон, сипон, сипон!
Отмораживаем… спины!
Парапон, сипон, сипон!!
 

Ингрид с рыжим умолкли, но Джакомо не остановить.

 
И на скалы грустно глядя,
Парапон, сипон, сипон!
Я мечтаю лишь о…[64]64
  Песня Юрия Визбора.


[Закрыть]
 

Недомечтал – ладонь Чезаре вовремя дала затрещину. И – хохот, такой, что позавидовать можно.

– Чего-то я не понял, – задумчиво проговорил Курц.

Хинтерштойсер думал недолго:

– Подменили!

* * *

Вблизи, когда до стоянки добрались, чары исчезли без следа. Баронесса все та же, с мундштуком в зубах, и лицо прежнее, и северное небо в глазах. Синие цветы – на капоте, рюкзаки друзей-итальянцев – в открытом багажнике.

Увидела, поджала губы. Дохнула альпийским морозом.

– Добрый день, господа!

Переглянулись, поздоровались. Ингрид покосилась на багажник.

– Рюкзаки сами загрузите – или ребят попросить?

– А-а… – начал было Курц, но мундштук негромко пробарабанил по капоту.

– Не обсуждается.

– Чего ты, в самом деле? – не выдержал Хинтерштойсер и взялся за лямки. Друг Тони поглядел нехорошо, но промолчал. Когда же багажник глухо хлопнул, поглотив добычу, девушка удовлетворенно кивнула:

– Урегулировали. А теперь, господа, не будете ли вы так любезны выполнить одну мою просьбу?

Чезаре, удивленно моргнув, проговорил что-то по-итальянски. Ингрид развела руками, ответив короткой фразой. Андреас разобрал лишь одно слово, но очень уж неприятное: «Ufficiale!»

– Дело в чем. Здесь, в самом начале тоннеля, есть смотровая площадка. Я там еще не была, и ребята взялись меня провести и все показать. Если не очень трудно, составьте нам компанию.

– Нетрудно, – негромко проговорил Курц. – Только, Ингрид, пожалуйста, не надо… «ufficiale!».

Ответить баронесса не соизволила, лишь плеснула взглядом. Хинтерштойсеру внезапно почудилось, что он тут лишний. И все тут лишние, включая «Испано-сюизу».

Андреас поглядел вверх на белую горную вершину. Хоть с этим, слава богу, полная ясность.

Хинтерштойсер смотрел на Огра.

Огр смотрел на Хинтерштойсера.

9

– Здесь, если можно!

Ладонь фройляйн Краузе-Трапп легко коснулась плеча. Марек, не став переспрашивать, притормозил. Если девушка просит… Впереди, кажется, галантерейный магазин?

Из Берлина почти выехали. Даалем, южный пригород, многоэтажки кончились, слева и справа – густые сады, кустарник вдоль дороги. И людей не слишком много. Поглазеть на «Антилопу» собралась всего-то дюжина. До толпы не дотягивает никак.

Герда тоже выбралась наружу, но далеко отходить не стала. Сигарета во рту, в руке – зажигалка.

Щелк!

– И не стыдно?

Марек Шадов безнадежно вздохнул, заглушил мотор, открыл дверцу. Выйдя на тротуар, не позабыл снять шляпу, дабы поприветствовать зевак.

– Не стыдно, – доложила девочка, глядя куда-то вдаль. – Органическая потребность. Тебе же не стыдно на госпожу Трапп смотреть! Между прочим, зеркало заднего вида для другого предназначено.

Не в бровь, а в глаз. Можно, конечно, уточнить, что интересовала его не столько сама губастая, сколько, то, чем она занималась…

– Госпожа Трапп очень красивая, Кай. Но ты поосторожней. Это я не потому, что ты Королеву давно не видел.

– А почему?

Почти всю дорогу Вероника рисовала. Из сумочки, той самой, памятной, были извлечены блокнот и две перьевые ручки. Одна с чернилами черными, с синими – другая. А вот что именно пыталась изобразить губастая, свет мой зеркальце уточнить не смогло.

– От нее ничем не пахнет. Так не бывает, Кай. Женщина – это духи. Или шампунь. Или чего похуже. А от нее – ни хорошо, ни плохо.

– Курить меньше надо, Герда. Обоняние пропадет.

Вероника уже возвращалась. Сумочка на боку, бумажный сверток под мышкой. Нелепая юбка, блузка-пиджак нараспашку… Марек, не выдержав, отвернулся. «Органическая потребность»!.. Где только Герда слов таких нахваталась?

– Вот и я! Ой, знаете, у нас, в Тюрингии, в магазинах почти ничего не купишь. А тут всё, буквально всё есть. Глаза разбегаются! Жаль, я большую сумку не захватила!..

Громко, считай, на всю улицу. Зеваки, явно оценив, отозвались дружным согласным гулом. Вероника, помахав им рукой, положила пакет на теплый капот.

Обернулась – резко, словно от удара.

– Вы были правы, герр Шадов, а я смалодушничала. Струсила! Извиняться не стану, лучше внесу свой вклад. Как вы это назвали? Культурная программа?

Негромкий шелест бумаги, легкий стук. На капоте – ленты, три разноцветных мотка.

– Черная, красная, золотая – цвета Германской революции. Белую не хочу, я не монархистка. Украсим нашу «Антилопу». Пусть ветер рассекают!

Подошла Герда, поглядела внимательно.

– Как у цыган на свадьбе.

Подумала.

– А в общем, вы наш человек, госпожа Трапп.

– Спасибо! И еще…

Девушка быстрым движением достала из сумочки блокнот. Раскрыла.

– Хочу поднять свой личный штандарт. Вы не против?

…Справа синее, черное – слева. Между ними – извилистая белая молния, вместо острия – острый излом. Посреди две белых буквы – «В» и «О». «В» – «Вероника», догадаться легко. «О»…

Герру Шадову оставалось лишь развести руками. К счастью, где-то сзади прятался забытый всеми доктор Эшке.

«Два вопроса – «face to face». Согласны?» Но вопросов оказалось не два.

«Мария Оршич?»

Оршич!

– Под стекло пристроить можно, – Герда склонила голову набок, оценивая. – Приметный очень. Запомнят.

Девушка поглядела вверх, поймала зрачками синее бездонное небо.

– Пусть! Этот знак был на моем корабле. Перед самой посадкой отказал двигатель, но я не испугалась. Так неужели я стану бояться этих тараканов с «сигель» – рунами?

Мужчина и девочка переглянулись. Один поднес палец к губам, другая молча кивнула.

– Ну что? Ключ на старт? – улыбнулась «В.О.»

10

Свитера и кепи надели еще на платформе. Баронесса, накинув куртку, достала из багажника большой вязаный берет, с трех попыток, перемежаемых взглядом в зеркало у передней дверцы, пристроила его поближе к левому уху – и осталась довольна. Хинтерштойсер, видавший виды, извлек из рюкзака клетчатый шотландский плед. Ничто не помогло. Холод встретил их прямо у входа в боковую штольню, уводящую в самые недра горы. Дохнул, вцепился в кожу, добрался до мяса и костей. А потом, когда впереди забрезжил неясный дневной свет, к холоду присоединился его брат – ветер. Ударил в лицо, толкнул в грудь…

Площадка висела над пропастью. Ледяной каменный пол, невысокая, едва по пояс, чугунная решетка, а за нею – мороз и пустота. Справа и слева горный склон в клочьях сизого тумана, впереди же – вообще ничего, ни дна, ни покрышки, только серая дымка вместо сгинувшей земли.

Андреас был здесь не впервые, поэтому скромно отошел в уголок и достал сигареты. Смотреть не на что – горы себе и горы. Не так и высоко, ровно километр. Как раз для туристов – нервы перед обедом пощекотать. Закурил – стало теплее, а там и настроение пошло вверх, к самой снежной вершине.

…И в самом деле! До места, считай, добрались, даже вещи на горбу волочь не пришлось. Снаряга есть, консервов навалом, господин обер-фельдфебель получил законное право лично вычистить Sitzungssaal…

Погоды бы еще хорошей! И везения… Тони Курц прав, Норванд не только спорт, но и лотерея.

Он курил, наблюдая, как его спутники собрались у решетки, как Чезаре, словно неопытный дирижер, размахивает ручищами, тыча пальцем куда-то вниз, в сизый туман, как о чем-то громко тараторит неугомонный Джакомо…

Баронесса Ингрид стояла возле самого края пропасти. Слушала, не произнося ни слова, даже не кивая. Лицо застыло ледяной маской, сразу же став много старше и взрослее. Хинтерштойсеру почудилось, что светлое северное небо в ее глазах исчезло, сменившись безвидной туманной серостью.

Курц стоял рядом с баронессой, но молчал. Вниз не смотрел, косился куда-то в сторону. Андреас, немного подумав, подошел и так же молча отдал ему плед. Тот понял, кивнул, благодаря, и накинул клетчатое одеяло на плечи девушки.

Оставшись доволен, Хинтерштойсер вернулся в свой закуток, извлек из пачки новую сигарету, но так и не закурил. Каменное нутро горы неслышно дрогнуло. Черная тяжесть навалилась на плечи, мокрый белый снег ударил в глаза…

– Твой труп не найдут и не похоронят. Труп твоего друга будет пять дней висеть возле этого окна. Зачем вам это?

С ним говорил Эйгер.

Слова-скалы давили, не давали вздохнуть, но Андреас все-таки сумел разлепить бессильные губы:

– Мы хотим взять Северную стену!

Глухой утробный скрежет. И горы умеют смеяться.

– Северная стена – стена мертвецов. Даже я потерял им счет. Они лежат между камней, стоят по пояс в снегу, висят на своих жалких веревках. Где их мечты? Где их сила, их смелость, их страсть, их любовь? Я забрал все вместе с жизнями. Ты погибнешь, и погибнешь очень скоро, а мертвому нет доли в этом мире. Зачем всем вам такая судьба? Ради чего умирать – и тебе, и остальным?

Он пытался крикнуть, но из глотки вырвался еле слышный шепот:

– Мы… Мы хотим взять… Северную… стену!

Плечам стало легче, глаза вновь стали видеть. Хинтерштойсер облегченно перевел дух. Не зря ему так не по душе тоннели! Мерещится же такое!

…Нет, не мерещится!

– Ничто не вечно, – негромко пророкотал голос Огра. – Даже горы, даже я… Северную стену конечно же возьмут. Но не вы – и не сейчас. За каждый пройденный шаг к моей вершине приходится платить. Не золотом – жизнями. Счет не оплачен даже наполовину, вам его хватит, чтобы добраться только до Второго Ледового поля – и пополнить мою копилку. Идущие за вами сделают следующий взнос, но копилка наполнится очень нескоро. Ваши жизни – несколько мелких монет, плата за чужой успех. А у тебя не останется ничего – и от тебя ничего, даже могилы. И за этим ты пришел сюда?

Каменные слова звучали все тише, угасая в черных бездонных глубинах. Андреас же ответил во весь голос, громко, как на строевом смотре.

– Мы хотим взять Северную стену!

Он не ждал эха, но эхо пришло.

– Prendi! – Чезаре, громким басом.

– Prenderemo il Muro! Мы ее возьмем! – Джакомо, звонким дискантом.

– Возьмем, – Курц, тяжело и веско.

Андреас слегка растерялся. Неловко вышло, стыдно даже. Кто он таков, чтобы лозунги орать, словно крайсляйтер на партийном митинге? И перед кем? Перед теми, кто и так уже мыслями на Стене?

Улыбнулся, руками развел. Вырвалось, мол. Забудьте!

Не забыли. Та, что промолчала, шла прямо к нему. Остановилась в одном шаге, взглянула без улыбки:

– Вы пройдете стену, Андреас. Я не верю – знаю. И… Поступайте так, как считаете нужным. Вам виднее, а я была неправа. Простите!

Хинтерштойсер хотел было спросить «за что?», но не стал.

– Мы одна команда, Ингрид. Мы все – против Огра. Незачем извиняться. Вы и в самом деле хорошая, замечательная – и очень красивая!

В ее глазах вновь сияло северное небо. Но не холодное, а полное утреннего солнца.

– Все равно не убедили. Но… Спасибо за плед!

11

Она ждала вестей о мертвеце, однако откликнулись живые. Телеграмму от мужа принесли, как только она включила в номере свет. Женщина взглянула на желтый бланк, но открывать не спешила. Весть пришла не в срок, на день раньше, чем обычно. Значит, что-то не так, мальчишка оплошал. За него она не очень боялась, выкрутится. Но с ним Герда.

– Это не твои деньги, – сказал ей Марек Шадов. – Я заработаю сам.

В тот вечер, нет, в ту ночь у нее было очень хорошее настроение. Весь день гуляла с дочерью, потом сражалась с ней в «го», проиграла, затем сравняла счет. Наконец, уложив спать, приняла ванну и пришла к мужу, не забыв захватить с собой махровое полотенце. Когда из горла начинал рваться крик, она впивалась зубами в мягкий хлопок. Комната девочки рядом…

Марек ей не изменял. Она это очень ценила.

Под утро, когда женщина вся была в его семени, наступил короткий миг счастья. Ничего больше не нужно, жизнь к ней очень добра…

– Сколько нам хватит? – спросил муж. – Полмиллиона? Миллион?

Ей не хотелось ссориться и говорить не хотелось. Не то время и место.

– Заработаешь?

Улыбнулась, но тут же поняла, что муж не шутит. Пришлось объясняться всерьез – прямо на влажной от их пота простыне.

– Ты не в Шанхае, Марек! Мото продавал китайцам оружие и боеприпасы. В Европе нам никто этого не позволит, здесь нужно совсем другое. Доверь это мне! Оставайся, кем ты есть – хорошим человеком. Мы все вместе – ты, я, Герда. Года через два, если захочешь, сможем подумать о ребенке. Что тебе еще надо?

– Чтобы Герда бросила наконец курить. Я не хочу торговать смертью, Ильза! Пусть люди покупают то, что им дороже всего – собственные иллюзии.

Она не приняла слова мужа всерьез, но и не стала возражать. Того, что Марек зарабатывал, хватало на квартиру, школу для Герды и на мелкие подарки к праздникам. Пусть его! В той провинции, откуда муж родом, до сих пор уверены, что мужчина – глава семьи.

Телеграмма! Не в срок, совсем не в срок…

* * *

Мистер Мото, очень странный японец, уехал из Шанхая по-английски, не попрощавшись ни с кем из своих многочисленных друзей и врагов. Но с ней повидался – якобы совершенно случайно. Женщина оценила и охотно согласилась выполнить просьбу, странную, как и сам мистер Мото.

– Я люблю американский джаз, госпожа Веспер. Скоро в Шанхай приезжает очень хороший коллектив – «Серенады Джека Картера»[65]65
  Желающие могут послушать сохранившиеся записи.


[Закрыть]. Сходите на концерт, послушайте то, что мне не услышать. Я буду очень рад. Билет вам доставят.

Женщина обещала. Билет – второй ряд, седьмое место, ей прислали в простом белом конверте. На всякий случай рассказала боссу. О’Хара даже не удивился.

– Сходи!

Почти тем же тоном, как и чуть позже, когда она сказала, что выходит замуж.

* * *

Шифр, самый простой, предложил Марек. Ей казалось, что незачем. Они не в Китае, муж больше не офицер для поручений при отставном майоре разведки. В Европе не заставляют посылать телеграммы, приставив к виску пистолет. Возражать, впрочем, не стала. Почему бы и нет, если ее Мареку до сих пор кажется, что он – Желтый Сандал? Игра ее даже увлекла, в каждой телеграмме женщина прежде всего отыскивала нужные слова.

Прежде всего, «твой». Если в конце стоит «Твой Марек», значит, все в полном порядке. «Очень» – телеграмма действительно от него. Постороннему не догадаться.

«Очень» было, «твой» – исчезло. Зато ни к месту упомянуты «обстоятельства». Выходит, дела совсем скверные.

…Гертруда с ним. Хорошо! Муж не даст девочку в обиду.

Женщина разложила на столе карту, расправила ладонью. Итак, Швейцария, кантон Берн, отель «Des Alpes». Отеля на карте не оказалось, зато в нужном месте маленьким кружочком был обозначен какой-то холм.

Присмотрелась – не холм. Гора, хоть и не слишком высокая. 3970 метров – не Монблан.

Эйгер.

Огр!

* * *

На концерт женщина надела платье из тех, что попроще. Обычное, светло-бежевое в стиле Мадлен Вионне, смутное подражание японскому кимоно. Ни колье, ни сережек, только перстень поверх белой перчатки.

О Джеке Картере и его «Серенадах» спросила у знатоков. Похвалили, но весьма умеренно. Джек-соло, конечно, звезда, но все вместе – никак не созвездие. Для Шанхая – в самый раз.

Она пришла за десять минут до начала. Второй ряд, ее кресло. Место слева было уже занято. Молодая китаянка при муже, одеты по-европейски, но без всякого изыска.

Место справа пустовало.