Текст книги "Слепой. Я не сдамся без боя!"

Он почти уверил себя в том, что Рамзан сейчас с широкой улыбкой в свойственной ему эмоциональной манере опишет ему эту или подобную картину, и слегка опешил, вместо друга детства увидев за рулем «уазика» незнакомого человека в капитанских погонах. Капитан курил; не выпуская сигареты изо рта, он лениво, нехотя перевел взгляд на запыхавшегося Мамеда.

– Что хочешь, уважаемый? – поинтересовался он.

– Как – что хочу? – окончательно опешил Мамед. – Мою сестру только что похитили прямо у вас из-под носа, а вы сидите! Скорее за ними! Белый пикап, вон туда поехал!

И указал направление рукой, в которой держал пистолет.

– Эй, а ты почему с оружием?! – воскликнул сидевший рядом с капитаном усатый майор. – А ну, брось! Ствол на землю, живо!

Мамед Джабраилов не успел не только выполнить этот приказ, но даже и толком понять, что от него требуют. Оба милиционера вдруг, словно по волшебству, очутились снаружи, обезоружили его, скрутили и затолкали в машину. Только оказавшись на скрипучем дерматиновом сиденье, которое почему-то было мокрым и липким, Мамед обнаружил, что запястья у него скованы наручниками, правое плечо ломит так, словно он только что подрался с самцом гориллы, который едва не оторвал ему руку, а левая половина лица онемела и стремительно распухает.

– Что вы делаете?! – закричал он. – Мою сестру похитили!

– Это мы уже слышали, – отмахнулся майор, усаживаясь рядом с ним на заднее сиденье и принимаясь что-то искать в небольшой сумке. Капитан со второй попытки запустил двигатель, и машина тронулась. – Что ты заладил одно и то же, как попугай? Разберемся! И потом, насколько мне известно, твою сестру никто не похищал. Она сама решила стать шахидкой, об этом в вашей округе не слышал разве что глухой. А ты как любящий брат и правоверный мусульманин, неравнодушный к страданиям своего народа, в меру своих возможностей помог ее благому намерению осуществиться. Ты сам привез ее сюда и передал с рук на руки тем, кого русские называют бандитами и террористами. Это произошло днем, на глазах у многих свидетелей, и тебе непременно пришлось бы ответить за это по всей строгости закона. Зная, что терять уже нечего, ты вместе с неизвестными сообщниками напал на милицейский патруль и всех их убил…

Кровь, которой был густо перепачкан салон, и валявшиеся на полу стреляные гильзы служили подтверждением его слов, касавшихся судьбы Рамзана Якубова и его товарищей, а заодно и объяснением, почему они не пришли на помощь Мамеду, когда он в них так нуждался.

Проехав несколько кварталов и раз пять без видимой необходимости повернув, старый «уазик» остановился, и сидевший за рулем человек в форме капитана милиции немедленно снова закурил, сделав первую затяжку так жадно, словно год просидел без крошки табака.

Только теперь Мамеду стали окончательно ясны истинные масштабы вызванного им самим бедствия. Во всяком случае, так ему казалось в этот момент; увы, он ошибался: это было еще далеко не все.

– Потом ты угнал патрульную машину, – продолжал майор, все еще возясь со своей сумкой, – а потом… Ну, о том, что случится дальше, еще неделю, если не целый месяц, будут трещать в выпусках новостей по всему миру. На какое-то время вы с сестрой станете настоящими знаменитостями. Я вам даже немного завидую…

Он вынул из сумки наполненный прозрачным раствором шприц и жестом заправского медика выдавил из него воздух.

– Сейчас ты немного поспишь, – сказал он, – а когда проснешься, будешь точно знать, что делать. Не бойся, это не больно.

Мамед вжался в угол сиденья, отчаянно отбиваясь скованными руками и ногами. В голове промелькнула бредовая мысль: а ведь он сам сто раз произносил эти самые слова перед тем, как дать пациенту наркоз. Только он, как и его отец, лечил людей, а эти двое, как и те, что увезли Залину, умели только убивать и калечить…

Ему почти удалось выбить у майора шприц, но тут капитан, которому, по всей видимости, надоела возня на заднем сидении и толчки в спину, перегнулся через спинку и ударил Мамеда по голове. В руке у него не было ничего тяжелого и твердого, и бил он вполсилы, чтобы случайно не перестараться и не убить того, кто еще мог пригодиться, но его не зря прозвали Кувалдой: одного удара хватило, чтобы пленник прекратил сопротивление и обмяк.

– Давно бы так, – проворчал майор, поправляя сбившуюся на сторону фуражку, и, ловко наложив на левый бицепс Мамеда резиновый жгут, ввел иглу в набухшую вену.

Через полтора часа потрепанный милицейский «уазик», постреливая неисправным глушителем, выкатился из бокового проезда на улицу, что вела к Кировскому РОВД Махачкалы. Сразу за поворотом прямо под колеса ему метнулась глупая, покрытая колтунами свалявшейся шерсти дворняга. Водитель не притормозил и не отвернул в сторону, чтобы избежать наезда; машина прошлась по собаке, как сквозь мясорубку, пропустив ее между заросшим грязью и ржавчиной днищем и асфальтом. Переломанный, убитый, но еще не понявший этого пес стремглав бросился на обочину, оглашая улицу диким, пронзительным визгом, упал, кувыркнувшись через голову и, не переставая оглушительно визжать, забился в предсмертных конвульсиях. Водитель никак не отреагировал на это происшествие; он вел машину строго по прямой, не видя перед собой ничего, кроме узкой полосы асфальта и полустертой дорожной разметки. Если бы на пути ему встретился рассеянный пешеход, его постигла бы та же участь, что и несчастную дворнягу, потому что за рулем машины сидел не человек, а безмозглый робот, выполняющий одну-единственную задачу и неспособный переключить свое внимание на что-то иное.

Этим роботом был Мамед Джабраилов. Он сидел за рулем прямой, как палка, не двигая головой, которая покачивалась в такт прыжкам машины по неровному асфальту, как насаженный на деревянный кол неживой предмет. Своей неподвижностью и безучастностью ко всему, что его окружало, он напоминал используемый в автомобильных краш-тестах манекен, загримированный для съемок ударной сцены боевика или фильма ужасов. Левая половина его лица представляла собой сплошной кровоподтек; правая бровь была рассечена, и стекавшая из раны, уже частично свернувшаяся кровь придавала его лицу окончательное сходство с жуткой маской ходячего мертвеца – зомби. Она пропитала воротник и грудь щегольской белой рубашки, расписав ее причудливым узором, ею были испачканы руки Мамеда и баранка рулевого колеса. Над раной, деловито жужжа, вились мухи, но он их не замечал.

Испачканное кровью заднее сиденье было забито клетчатыми баулами, родные братья которых некогда верой и правдой служили агонизирующим экономикам молодых постсоветских республик. Багажный отсек, в милицейских «бобиках» обыкновенно используемый для транспортировки задержанных, содержал тот же груз. Его было столько, что старый автомобиль заметно проседал на задний мост. В зеркале заднего вида не было ничего, кроме сине-белой клетчатой стены, но Мамед не замечал и этого, хотя баулы были намного крупнее, а главное, опаснее круживших над его окровавленным лицом мух.

Мамед не думал о том, что и зачем делает, не беспокоился о судьбе сестры и не волновался о том, как родители переживут двойную утрату. Он просто вел машину, механически выжимая педали, переключая передачи и поворачивая руль вслед за плавными изгибами спускающейся с холма дороги. Когда после очередного поворота яркое послеполуденное солнце ударило прямо в глаза, он деревянным движением опустил солнцезащитный козырек. Впереди уже виднелись размалеванные косыми красно-белыми полосами бетонные блоки и полосатый шлагбаум, преграждавший въезд на территорию райотдела. За шлагбаумом, служа дополнительным подвижным заграждением, возвышалась оливково-зеленая стальная туша бронетранспортера, на башенке которого, потягивая молоко из пакета, сидел человек в серых камуфляжных штанах и тельняшке без рукавов. Он смотрел на приближающийся автомобиль без тревоги и любопытства, как на еще одну деталь давно опостылевшего пейзажа.

Часовой в бронежилете, с автоматом поперек живота и с болтающейся на поясе стальной каской шагнул наперерез, подняв руку в повелительном жесте. Он видел, что перед ним милицейская машина, но это был автомобиль из другого отдела, да и обстановка в последнее время опять обострилась, что лучше любых дисциплинарных взысканий способствовало повышению бдительности.

Старый «уазик» даже не снизил скорости. Часовому пришлось отскочить с дороги, спасая свою жизнь. Когда машина проехала мимо и с грохотом снесла шлагбаум, он увидел за рулем нечто, напоминавшее жертву кровопролитного вооруженного столкновения, но не успел осознать увиденное: события разворачивались на пятачке асфальта, чересчур малом для того, чтобы обеспечить им достойную упоминания протяженность. Часовой отскочил в сторону, «уазик» снес шлагбаум, переломив его, как спичку; боец, что сидел на башенке бронетранспортера, выронил пакет, молоко расплескалось по пыльной горячей броне белой многоконечной звездой, а в следующее мгновение «уазик» врезался в БТР.

Мятый, сто раз отрихтованный и перекрашенный капот задрался кверху, из пробитого радиатора ударила струя горячего пара, по светлому сухому асфальту начало стремительно расплываться черное, как сырая нефть, пятно моторного масла. Левая передняя дверца распахнулась от удара, и Мамед Джабраилов вывалился из нее на землю.

К нему, крича и стреляя в воздух, бежали вооруженные люди. «Куда вы, дурачье, назад!» – вдруг захотелось крикнуть ему, но программа была сильнее.

– Аллах акбар, – мертвым голосом прохрипел Мамед и разжал пальцы, которые удерживали кнопку не блещущего новизной устройства, именуемого «мертвой рукой».

Три центнера гексогена в мгновение ока превратили площадку перед зданием РОВД в грохочущий филиал ада. Сорванную с перевернутого вверх колесами бронетранспортера башенку зашвырнуло на крыльцо райотдела, и она застряла в дверном проеме, который от этого удара значительно расширился и перестал быть прямоугольным. Тело человека, который, сидя на броне, пил молоко, позднее нашли в сотне метров от места взрыва; постового, что охранял шлагбаум, как и еще троих милиционеров, пришлось собирать по частям, и на похоронах никто из родственников не был уверен, кого именно хоронят в каждом из четырех закрытых наглухо гробов.

Кое в чем усатый майор оказался прав: после того как смертника удалось опознать, имя Мамеда Джабраилова приобрело широкую известность далеко за пределами высокогорного селения Балахани, в больнице которого он работал хирургом.

Глава 6

Кафе называлось просто, без затей: «Шашлычная». Название было выведено буквами, напоминавшими арабскую вязь, и частенько вводило в заблуждение приезжих, привыкших подразумевать под этим словом дешевую забегаловку.

Да, шашлык здесь готовили, и притом отменный – как утверждал хозяин, лучший в Москве, Московской области и во всем мире, не считая, разумеется, пары мест на Кавказе, где это блюдо готовят не хуже, чем у него. Но доступно это удовольствие было немногим: брали здесь недешево (было, за что) и на посторонних посматривали косо. Здесь звучала своя, особенная музыка, и завсегдатаи переговаривались между собой на своем гортанном наречии, непонятном коренным обитателям города, который их окружал. Кое-кто из упомянутых обитателей, хватив лишнюю рюмку в кругу друзей, почти всерьез предлагал всем россиянам поголовно изучать это наречие, коему суждено в не столь отдаленном будущем стать языком победителей, а стало быть, государственным языком и языком межнационального общения – если, конечно, таковым раньше не станет китайский.

Здесь было чисто, уютно и вкусно пахло; завсегдатаи заведения были неизменно хорошо одеты и выглядели ухоженными, как кинозвезды, хотя и не такими блестящими и эпатажными. Случайные люди забредали сюда крайне редко: местные давно поняли, что это местечко не про них, а заезжие провинциалы в большинстве своем не проходили дальше порога: им хватало одного беглого взгляда на здешнюю публику, чтобы тоже все понять – ну, или, по крайней мере, почувствовать. Даже самые толстокожие из них – те, у кого хватало пороху сесть за столик и сделать заказ, – вели себя тихо, пристойно и старались поскорее покончить с едой и покинуть заведение старого Абдуллы Закаева. Пребывание здесь напоминало прогулку по рыхлому мартовскому льду: вроде бы, все в порядке, под ногами твердо, не трещит и не хлюпает, но ты точно знаешь, что один неверный шаг может стоить тебе если не жизни, то, как минимум, массы неприятных ощущений. Рано или поздно это осознавали все, хотя скандалов здесь не случалось никогда, не говоря уже о драках или, спаси Аллах, смертоубийстве.

Такое положение вещей целиком и полностью устраивало как хозяина кафе, так и его постоянных клиентов. Царящие здесь порядки устоялись так давно и основательно, что казались неизменными, установившимися чуть ли не на веки вечные. И тем страннее и неприятнее выглядело то, что происходило здесь на протяжении последней недели.

Собственно, ничего страшного или неприличного не происходило. У Абдуллы Закаева просто появился новый завсегдатай, и этот завсегдатай старому Абдулле активно не нравился. Не нравился он и большинству старых клиентов, но исправить положение Абдулла не мог – по крайней мере, пока. Новый завсегдатай не шумел, не буянил и исправно оплачивал немаленькие счета; намеков он не понимал, косые взгляды игнорировал, а законных оснований прямо указать ему на дверь у Абдуллы не было. Действовать же незаконно, оскорбляя клиента, старый Абдулла не хотел: это могло привести к непредсказуемым последствиям, от очередного нашествия всевозможных проверяющих до визита веселой компании энергичных московских скинхэдов или пьяных десантников. Потому что новый клиент был русский, о чем красноречиво свидетельствовали не только его светлые волосы, черты лица и неистребимый московский акцент, но и та бесцеремонность, с которой он вторгся в уютный замкнутый мирок заведения старого Абдуллы.

На днях Абдулла Закаев просмотрел по телевидению весьма познавательную программу, в которой довольно много говорили об его новом клиенте. Это стало для него настоящим открытием: оказывается, к нему чуть ли не ежедневно заходил перекусить находящийся в федеральном розыске террорист! Правда, террорист неудавшийся, но что с того?

Положа руку на сердце, Абдулла не понимал, зачем русскому человеку, коренному москвичу могло понадобиться то, что он пытался сделать перед тем, как его задержали. Разве что он и впрямь, как подозревало следствие, был не в себе. Правда, каким бы неприятным этот тип ни казался старому Абдулле, сумасшедшим он вовсе не выглядел. Одевался он опрятно, вел себя сдержанно и, только осушив неизменно заказываемую бутылку водки, начинал приставать к окружающим с разговорами – вежливыми и даже интеллигентными по форме, но весьма опасными по содержанию.

Сидя за столиком в шашлычной Абдуллы, бомбист Стрельников очень мало напоминал свой показанный по телевидению и вывешенный на стендах «Их разыскивает милиция» портрет. Его светлые волосы были аккуратно подстрижены, как, к слову, и чуть более темная бородка, которая теперь напоминала не запущенную по недосмотру шерсть, а модный элемент внешности, тонко намекающий на принадлежность своего владельца к потомственной русской интеллигенции. Одежда на нем была просторная, спортивного покроя, светлых пастельных тонов, и от наметанного глаза старого Абдуллы не укрылось то обстоятельство, что у незадачливого террориста хватило ума и вкуса подобрать к ней обувь соответствующего оттенка. Ногти у него на руках были чистые и ухоженные, и даже прямой шрам через всю правую щеку не очень бросался в глаза. Картину немного портила вставная челюсть из нержавеющей стали, но Стрельников был неулыбчив, и при разговоре с ним на эту мелкую деталь было легко не обращать внимания.

Бьющее в глаза несходство между сделанным после задержания фотопортретом и сидящим за столиком в самом дальнем углу обеденного зала оригиналом наводило на мысль, что следователи были правы, ставя под сомнение его вменяемость, и что пресловутую попытку взорвать силовую подстанцию на Юго-Западе Стрельников предпринял в момент обострения психического заболевания, не до конца понимая, что творит. Но это что касается внешности, помимо которой, увы, были еще и разговоры.

Как уже упоминалось, посещая шашлычную старого Абдуллы, господин Стрельников неизменно заказывал графинчик водки и осушал его в полном одиночестве – не потому, что был жаден или необщителен (вот уж нет!), а по той простой причине, что, кроме него, никто из завсегдатаев кафе спиртное не употреблял. Есть расхожая шутка, гласящая, что пророк запретил правоверным мусульманам пить вино, но ни словечком не обмолвился о более крепких напитках – виски, джине, коньяке и обыкновенной русской водке. Старому Абдулле доводилось встречать единоверцев, которые находили в этой глупой шутке оправдание своей греховной слабости, но среди его постоянных клиентов таких не было. Именно поэтому Стрельников сражался со своим графинчиком один на один и неизменно одерживал победу.

Победа эта, судя по некоторым признакам, давалась ему нелегко, и к тому моменту, когда графин пустел, незадачливый бомбист начинал выглядеть смертельно измотанным – говорил с трудом, хотя и весьма охотно, двигался замедленно и неуверенно и испытывал явные проблемы с равновесием. Как раз в эти моменты он, всякий раз принеся многословные и горячие извинения, подсаживался к кому-нибудь из посетителей и заводил разговор о политике – выражаясь конкретнее, о политике России на Северном Кавказе, которую считал самоубийственно глупой. Он не кричал, как это бывает с пьяными или одержимыми какой-нибудь навязчивой идеей людьми, но слова «имперские амбиции», «великодержавный шовинизм» и «геноцид», которыми была густо пересыпана его речь, звучали достаточно отчетливо, чтобы старый Абдулла чувствовал себя крайне неуютно. Когда это начиналось, ему приходилось выходить из-за стойки и урезонивать раздухарившегося бомбиста. Бомбист всякий раз послушно замолкал, платил по счету и удалялся нетвердой походкой, напоследок принеся нижайшие извинения всем присутствующим, а назавтра возвращался и начинал все с самого начала. Из-за него Абдулла потерял уже двоих уважаемых клиентов, и с этим надо было срочно что-то делать.

Естественно, проще всего было позвонить в милицию и сообщить, что находящийся в федеральном розыске беглый преступник облюбовал уважаемое заведение, в котором ему решительно нечего делать, и указать точное время, когда его можно там встретить. Это было не только самое простое, но, пожалуй, и самое разумное решение проблемы: таким манером Абдулла не только избавился бы от назойливого ниспровергателя устоев государства, но и отвел бы от себя возможные обвинения в укрывательстве и пособничестве доморощенному террористу. Ведь стоит вызвать только тень подозрения, а там, как водится, дальше – больше: раз укрываешь этого, так, надо думать, помогаешь и другим, которые одной с тобой веры и, в отличие от Стрельникова, успели натворить настоящих дел. Словом, как говорят сами русские: коготок увяз – всей птичке пропасть…

К российским силовым ведомствам Абдулла Закаев относился примерно так же, как большинство россиян, независимо от национальности, вероисповедания и политических убеждений, то есть как к неизбежному злу, с которым следует мириться и к которому надлежит проявлять хотя бы показное уважение – во-первых, чтобы зло не свернуло тебе мимоходом шею, а во-вторых, чтобы, когда возникнет такая нужда, использовать сокрушительную силу этого зла в своих интересах.

Сейчас, казалось бы, эта самая нужда приспела. На первый взгляд ничто не мешало старому Абдулле Закаеву воспользоваться своим статусом законопослушного гражданина, легального бизнесмена и почтительного взяткодателя, чтобы раз и навсегда законным порядком избавиться от человека, причиняющего неудобства его клиентуре, наносящего урон бизнесу и своими подрывными речами ставящего под угрозу упомянутый легальный статус, а вместе с ним и налаженную жизнь Абдуллы и его многочисленного семейства. Но хозяин шашлычной медлил, и на то существовали как минимум две причины.

Во-первых, звонок в милицию, учитывая специфику дела, неизбежно привел бы к визиту в шашлычную представителей ФСБ. А лишний раз привлекать к себе внимание федералов (которым, к слову, и без того не был обделен) Абдулла Закаев не хотел: это сократило бы численность его клиентуры куда более существенно, чем болтовня целого десятка доморощенных революционеров а-ля господин Стрельников.

А во-вторых, повременить с окончательным решением Абдуллу просили уважаемые люди, которым он просто не мог отказать. Они считали, что к бомбисту Стрельникову надо хорошенько присмотреться, а уж потом думать, как с ним поступить: сдать федералам, зарезать, как барана, в темной подворотне или попытаться как-нибудь приспособить этого явного олуха к делу.

Присмотреться к Стрельникову должен был Махмуд Тагиев – в недавнем прошлом майор махачкалинской милиции, перебравшийся в Москву около года назад по причинам, старому Абдулле неизвестным. Уважаемый Махмуд сейчас находился на родине, в Махачкале; чем он там занимался (да и здесь, в Москве, тоже), старый Абдулла не знал и никогда не пытался узнать. Говорят, знание – сила; еще говорят, кто владеет информацией – владеет миром. Но старый Абдулла Закаев вовсе не стремился владеть миром – ему хватало шашлычной. Кроме того, есть знания, наносящие здоровью больше вреда, чем хранимый под кроватью прохудившийся контейнер с радиоактивными отходами, и Абдулла подозревал, что информация о занятиях Махмуда Тагиева обладает как раз такими свойствами.

Абдулла ждал возвращения Тагиева из Махачкалы с нетерпением, возраставшим по мере того, как день ото дня мрачнели лица донимаемых бомбистом Стрельниковым уважаемых клиентов. Он уже совсем было собрался поговорить с ним сам, попросить повременить с разговорами до тех пор, пока не приедет человек, готовый внимательно его выслушать, но передумал: а вдруг этот тип с железными зубами и шрамом на щеке – обыкновенный провокатор?

И вот долгожданный день наступил. Дверь заведения открылась, и на пороге возник Тагиев – рослый, по-военному подтянутый, смуглый, черноволосый и черноусый, одетый, как манекен из витрины дорогого бутика и, несмотря на жару, ни капельки не вспотевший. Окинув полутемный зал быстрым, профессионально цепким взглядом, он направился прямо к стойке, за которой старый Абдулла, сдвинув очки на кончик носа, читал газету. Увидев его, хозяин поспешно убрал газету, снял очки, вскочил и радостно приветствовал дорогого гостя. Радость его была тем более искренней, что Стрельников уже находился в кафе – как обычно, сидел за угловым столиком и с аппетитом поглощал фирменный шашлык из баранины, запивая его водкой. Неизменный графин, который так и подмывало назвать дежурным, еще не был опорожнен даже до половины, ввиду чего господин Стрельников пока помалкивал.

Обменявшись с хозяином приветствиями и традиционными взаимными расспросами о здоровье собеседника и его близких, Тагиев негромко спросил:

– Который?

Вопрос был излишним: среди немногочисленных посетителей кафе блондин Стрельников выделялся, как белая ворона из стаи своих традиционно окрашенных сородичей. Уважаемый Махмуд, несомненно, уже приметил новое лицо, однако счел необходимым уточнить, тот это человек, о котором ему говорили, или просто случайный посетитель, заказавший еду и выпивку раньше, чем сообразил, что ему здесь не рады.

– За столиком в углу, – так же негромко ответил Абдулла, старательно глядя в другую сторону, дабы горе-бомбист по его взгляду не догадался, что разговор идет о нем. – Надо подождать еще минут двадцать, и тогда он заговорит.

Тагиев посмотрел в укрепленное на стене позади стойки зеркало и, оценив, по всей видимости, внушительный объем спиртного, которое предмету их беседы предстояло усидеть всего за двадцать минут, недоверчиво хмыкнул. Словно спеша развеять его сомнения, упомянутый предмет щедрой рукой плеснул водки в фужер, наполнив его почти до половины, и выпил залпом, как воду. Тагиев снова хмыкнул, на этот раз с оттенком пренебрежительного уважения, отдавая дань способностям человека, достигшего в свинстве таких высот, какие ему самому даже не снились.

– Мне как обычно, – сказал он и отошел, усевшись за два столика от Стрельникова – спиной к объекту наблюдения, но зато лицом к зеркалу, в котором этот объект отражался во всей своей сомнительной красе.

Немолодая официантка в хиджабе принесла ему зеленый чай. Тагиев поблагодарил ее коротким кивком, пригубил чай, снова кивнул, на этот раз одобрительно, и промокнул губы и щетинистые усы салфеткой. Взгляд его при этом был устремлен на зеркало, в котором бомбист Стрельников допивал очередной фужер водки.

Коль скоро в ход вместо рюмки пошел фужер, графин был допит буквально в три приема. Проглотив последний кусочек шашлыка и дожевав последнюю веточку зелени, сбежавший из психушки террорист утерся салфеткой и обвел помещение ищущим взглядом, явно выбирая очередную жертву своих излияний. Таковой стал владелец сети шиномонтажных мастерских Расулов – грузный, седой, обритый наголо и с такими широкими плечами, что они казались ненастоящими.

– Вы правильно делаете, что не сдаетесь, – слегка заплетающимся языком объяснял ему Стрельников. – Так и надо, я целиком на вашей стороне. Это ваша земля, и нечего Москве указывать, как вы должны жить у себя дома. Россия при царях нахватала столько земель, что до сих пор не может навести на них порядок. Тогда не могла, а сейчас и подавно не может – куда там! Порядок должны наводить, в первую очередь, чиновники, а им порядок ни к чему, потому что тогда они не смогут воровать. А в чиновники только за этим и идут, вот и получается, что вор должен сам себя ловить и сажать в тюрьму. Поэтому порядка в этой стране не будет никогда – по крайней мере, до тех пор, пока все идет так, как идет. Кого-то это устраивает, кому-то, как чукчам, на все наплевать, пока есть олени и рыба, кто-то слишком малочислен и забит, чтобы протестовать против имперского произвола – это их дело, пусть живут как умеют. Но ваш народ уже не первый век с оружием в руках борется за свою независимость, и такая стойкость не может не вызывать восхищения. А упорство, с которым Россия удерживает в своем составе этот залитый кровью, истерзанный, но непокорный регион, не только достойно порицания, но и наказуемо. Это прямая, длящаяся веками колониальная агрессия, в наши дни выглядящая чудовищным анахронизмом, и с этим нельзя мириться…

Толстый седой Расулов, бежавший в Москву в поисках покоя и стабильности, подальше от кровавой кутерьмы, которую господин Стрельников именовал героической борьбой за независимость, торопливо доедал свой обед, старательно притворяясь глухонемым. Он не только не разделял воинственных взглядов белобрысого бомбиста, но и не понимал доброй трети употребляемых им слов. На его носатом лице застыла терпеливая тоска человека, начавшего сознавать, что неприятности, от которых он пытался убежать, бегают намного быстрее.

– Но ваши полевые командиры – или дурачье, или обыкновенные трусы, – продолжал Стрельников, которому явно был нужен не столько собеседник, сколько слушатель. – Сидеть в горах и мстить собственным землякам за то, что те просто хотят мира и покоя, – преступная глупость. В конце концов, быть воинами дано не всем, кто-то должен возделывать землю и растить детей, верно? А те, кто взялся за оружие, должны сражаться с врагом, а не со своим народом. И делать это надо на территории врага – здесь, в Москве, в самом логове. Да, во время террористических актов гибнут ни в чем не повинные люди. Но эти жертвы необходимы, чтобы народ, наконец, очнулся от векового сна и сказал: да на кой ляд нам этот Кавказ? Отпустите вы их на все четыре стороны, пусть живут, как им нравится! Конечно, правительство никогда не пойдет на это по доброй воле. Тогда его придется скинуть к чертовой матери и назначить другое, и так до тех пор, пока к власти, наконец, не придут разумные, порядочные люди, больше заботящиеся о благополучии граждан и процветании страны, чем о собственных банковских вкладах и личных амбициях. А вы там, у себя, сделаете то же самое и однажды, все обдумав и взвесив, может быть, вернетесь в состав России, но уже не по принуждению, а по доброй воле. Но этого не будет, пока нами правит шайка кровавых маньяков…

Расулов жестом подозвал официантку, торопливо расплатился, коротко кивнул старому Абдулле и почти бегом покинул кафе. Абдулла подумал, что если он когда-нибудь и вернется сюда, то произойдет это нескоро.

Оставшись один, Стрельников сразу заскучал и опять принялся озираться в поисках новой жертвы. Обычно хозяин останавливал его гораздо раньше, чем он успевал дойти до призывов к свержению правительства и террористическим актам. Но сегодня балом правил вовсе не Абдулла, и это, судя по всему, стоило ему одного из старейших и самых уважаемых клиентов.

Стрельников привстал из-за стола, намереваясь не то убраться из заведения, не то атаковать кого-то еще, и тут Махмуд Тагиев, наконец, покинул свое место и, жестом приказав официантке принести еще чая, пересел на стул напротив пламенного оратора.

– Не помешаю, уважаемый? – с отменной вежливостью осведомился он, смахивая ладонью со скатерти невидимые крошки, и выложил на стол серебряный портсигар. – Прошу меня простить, но я невольно слышал то, о чем вы говорили со своим соседом. Я во многом с вами согласен, но кое с чем хотелось бы поспорить.

Стрельников некоторое время молча смотрел на него с таким видом, словно это не он уже целую неделю не давал посетителям кафе покоя, приставая с глупыми и небезопасными разговорами, а потом вынул из кармана футляр, извлек оттуда очки со слегка затемненными стеклами, нацепил их на переносицу и повторил осмотр, как будто боялся, что без этого оптического прибора упустил какую-то важную деталь в облике собеседника.

– Поспорить? – переспросил он почти трезвым голосом. – Что ж, извольте. В спорах рождается истина – так, по крайней мере, говорят, хотя я в это не верю. Так что вы можете возразить по существу затронутого мною вопроса?

Перед Тагиевым поставили новую чашку чая.

– Мне тоже, пожалуйста, – попросил бомбист Стрельников, умевший, по всей видимости, не только пить водку графинами, но и трезветь, когда это было необходимо.

Тагиев протянул ему открытый портсигар, Стрельников с благодарным кивком взял оттуда сигарету, и оба задымили, не спеша переходить к интересующему их делу, присматриваясь друг к другу и явно что-то прикидывая в уме. Потом они негромко заговорили; при большом желании старый Абдулла мог бы услышать, о чем они говорят, но такого желания у него не было: хвала Аллаху, в чужие дела он не лез никогда и не собирался делать этого впредь. Хорошо было уже то, что белобрысый бомбист угомонился, перестал кричать на все кафе и отпугивать клиентов. А если старый Абдулла что-нибудь понимает в людях, и если некоторые его догадки по поводу занятий уважаемого Махмуда верны, то в следующий раз об этом Стрельникове он услышит разве что в выпуске криминальных новостей…