Текст книги "Слепой. Тропою белого дьявола"

– Это не твоя забота, – повторил Аскеров. – И вообще, я не могу предлагать уважаемым людям купить кота в мешке.

– Понимаю. Насчет кота можешь не волноваться. Надеюсь, тебе не надо напоминать, что за человек был Хаттаб? Черный Араб, гроза неверных, любимый ученик Усамы, виртуоз подрывного дела… Да что я рассказываю, ты ведь лично его знал! Так вот, не знаю, известно ли тебе, что примерно за год до смерти Хаттаб начал готовить очередное вторжение на территорию Дагестана.

– Я слышал об этом краем уха, – сказал Аскеров.

– Об этом многие слышали, и все краем уха, потому что Хаттаб был очень осторожный человек и никому до конца не доверял. У федералов повсюду глаза и уши – кому об этом знать, как не тебе! Так вот, знай, что вторжение на самом деле готовилось, и притом весьма масштабное. Черный Араб ожидал большого притока добровольцев с Аравийского полуострова и Ближнего Востока. Тебе известно, что это такое – большое количество новобранцев. Хлопот от них больше, чем пользы, прибывают они в лучшем случае по туристическим визам, а то и вовсе нелегально, в каких-нибудь грузовых контейнерах или пешком… Ясно, что ни экипировки, ни оружия у них нет, даже если перед отправкой они и прошли военную подготовку в лагерях «Хамаза» или «Аль-Каиды». Хаттаб собирал армию, а армии, Мамед, нужно оружие – настоящее и в большом количестве.

Глеб прервался, чтобы глотнуть из фляги. Он не привык много говорить, а сейчас в его распоряжении не было оружия более действенного, чем язык. Сиверова это не радовало, ему больше нравилось пользоваться пистолетом. Этот способ ведения переговоров был намного проще, но в данном случае, увы, никуда не годился.

Аскеров смотрел на него прищуренными глазами. Его лицо сохраняло каменное, непроницаемое выражение, но Глеб видел, что Железный Мамед заинтересован. Старый воин уже понял, что его звезда закатилась: даже сохранив себе жизнь, он больше не мог вернуться к прежнему занятию. После прокола с бен Галаби, после чудесного, труднообъяснимого спасения из рук разъяренных, пылающих жаждой мести членов клана Агжба, после плена, который должен был стать пожизненным, но не стал – куда ему было идти? В горах можно прятаться долго, но не бесконечно. Рано или поздно земляки, братья по оружию отыщут ренегата и насадят его голову на кол. Железному Мамеду надо было бежать с Кавказа без оглядки либо смириться с перспективой скорой, мучительной, а главное, позорной смерти. Чтобы бежать, нужны деньги, а сколько-нибудь солидной, достойной упоминания суммы старый вояка так и не накопил. Да, за участие в боевых действиях платят очень прилично; немалый доход приносят также грабежи и работорговля. Но Глеб не знал ни одного настоящего солдата, которому удалось бы разбогатеть, проливая свою и чужую кровь. Одноглазый упрямец мог сколько угодно презирать неверных за их поклонение деньгам, но, когда жизнь поставила ему на кадык свой грязный тяжелый сапог, до него дошло наконец, что деньги порой бывают необходимы даже лихому джигиту.

– Хаттаб был предусмотрительный мужчина, – продолжал Сиверов, еще разок приложившись к фляге. – Он знал, что ему понадобится много оружия, и позаботился о том, чтобы каждый, кто встанет под его знамя, сразу получил все необходимое и мог незамедлительно вступить в бой. Честно говоря, не знаю, какими соображениями он руководствовался, отказавшись от привычной системы устройства множества небольших схронов. Хотя кое-что предположить можно. Прежде всего, схроны получились бы не такие уж и маленькие и оборудовать таких мест пришлось бы много. А это дополнительный риск, лишние глаза, уши и языки… Конечно, я могу ошибаться, но, по-моему, Черный Араб рассуждал именно так, когда вместо множества мелких тайников устроил один большой. Нашел подходящую дырку в земле и превратил ее в некое подобие пещеры Али-Бабы. Только вместо золота и драгоценных камней там хранится оружие и взрывчатка. А это в наше время, согласись, валюта не менее твердая, чем золотые динары.

– Ты правильно сделал, что упомянул об Али-Бабе, – заметил Аскеров. – Твоя история очень похожа на сказку.

– Не так сильно, как тебе кажется. – Сиверов поднес флягу к уху, встряхнул, прислушался и передумал пить – во фляге осталось на донышке. – Правда, вход в пещеру закрыт, как в сказке, но мне известно волшебное слово. Это слово – тротил. С его помощью федералы завалили вход в пещеру, и с его же помощью мы откроем этот вход снова.

– Да, – согласился Аскеров, – тротил – хорошее слово. Сильное. Только я не понимаю, к чему ты все это мне рассказываешь. Допустим, такое место существует. Допустим – допустим! – я действительно мог бы превратить оружие в деньги. Но что толку? Ты – российский офицер, и то, что известно тебе, наверняка известно многим. Если оружие до сих пор не вывезли, его охраняют как зеницу ока.

– А вот не скажи, – с хитрой улыбкой возразил Сиверов. – У пещеры Али-Бабы был один существенный изъян: помимо него, о ней знали целых сорок разбойников. А про мою пещеру не знает никто.

– Как это могло случиться?

Глеб усмехнулся, но улыбка вышла печальная.

– Я сам ее нашел, – признался он. – Вернее, мы. Мы – это разведка спецназа ГРУ. Перед нами стояла задача обнаружить лагерь Исы Довгаева. Лагерь мы так и не нашли, зато совершенно случайно наткнулись на эту пещеру. Связи не было, и командир принял решение завалить вход. Помнишь волшебное слово? Ну, вот… Прозвучало оно, как водится, громко. Наверное, поэтому те, кого мы искали, нашли нас первыми. По пути на базу мы угодили в засаду, и в живых остались только двое – я и мой командир. Он умер, не дойдя до своих…

– Умер?

– Чистил пистолет и нечаянно выстрелил себе в сердце, – объяснил Глеб, правильно истолковав прозвучавшую в вопросе Железного Мамеда иронию. – Такое иногда случается даже с опытными воинами.

– Особенно если им кто-нибудь поможет, – добавил Аскеров. – А ты, добравшись до своих, конечно же, по чистой случайности забыл включить в свой рапорт информацию о пещере.

– Представь себе, – горячо подхватил Глеб. – Ума не приложу, как я мог допустить такой промах! Никогда себе этого не прощу.

– Особенно если не сумеешь на этом заработать, – предположил Аскеров.

– Молодец, – похвалил Сиверов. – Один глаз, а смотрит прямо в корень. Вот именно: особенно если.

Аскеров помолчал, переваривая полученную информацию.

– Ну, и где эта волшебная пещера? – спросил он наконец.

– Давай я нарисую тебе подробную карту, – задушевным тоном предложил Глеб, – выведу тебя за посты, а потом застрелюсь, чтоб не путаться под ногами у такого доблестного, а главное, сообразительного джигита. А?

– Это было бы неплохо, – сказал Железный Мамед. – Может, так и поступим?

– Губу подбери, а то оттопчешь, – посоветовал Слепой. – Нет, приятель, так не пойдет. Либо ты принимаешь мое предложение, либо я просто ухожу и забываю о твоем существовании. Шестаков вернет тебя Агжбе, а я умываю руки, меня в Москве жена заждалась.

* * *

…Во дворе к ним подбежал часовой, который до этого вовсю любезничал с молоденькой фельдшерицей.

– Куда вы его, товарищ… э…

– В контрразведку, солдат, – сказал Глеб и, выпустив локоть Аскерова, извлек из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги. – Вот предписание.

– Ну да, ну да, – рассеянно пробормотал часовой. Он развернул бумагу и теперь, шевеля пухлыми мальчишескими губами, пытался вникнуть в ее смысл. Глеб спокойно ждал: печать на бумаге была настоящая, а торопливую кривую закорючку, что заменяла командиру части подпись, не сумел бы подделать разве что младенец, страдающий детским церебральным параличом. – Да, там ему самое место, – заключил солдат, возвращая Глебу фальшивое предписание. – А то устроил тут себе санаторий за казенный счет, морда духовская!

Железный Мамед выслушал эту тираду спокойно. Он понуро смотрел в землю своим единственным глазом, уронив вниз скованные спереди руки. Белая повязка, закрывавшая пустую глазницу, подчеркивала нездоровый, землистый цвет лица, а заскорузлая от засохшей крови и грязи одежда усиливала гнетущее впечатление, создаваемое его растерзанной, сгорбленной фигурой. Одного взгляда на это чучело в драном окровавленном камуфляже было достаточно, чтобы понять: Железный Мамед окончательно спекся и отправляется в контрразведку для добровольной дачи показаний против своих товарищей по оружию и себя самого, чтобы хоть немного облегчить свою незавидную участь.

Глеб знал, что до морального распада Железному Мамеду далеко. В конце концов, свое прозвище он получил не за красивые глаза, и, затевая романтическое путешествие в паре с этим одноглазым волком, Сиверову следовало быть начеку.

Глеб впихнул Аскерова в машину, на заднем сиденье которой еще сохранились небрежно затертые следы его крови, запустил норовистый движок и беспрепятственно выехал за ворота. Сообразительный джигит успел пригнуться раньше, чем Григорий Агжба, действительно дежуривший напротив ворот госпиталя, повернул голову на звук работающего двигателя. Агжба, зоркий, как все горцы, и такой же злопамятный, моментально узнал Глеба и так на него глянул, что Сиверов испугался, как бы этот взгляд не прожег дыру в ветровом стекле. Он лучезарно улыбнулся Григорию Агжбе и помахал на прощанье рукой; сван в ответ свирепо оскалил зубы, отвернулся и опять уставился на закрывшиеся ворота с терпеливой сосредоточенностью кота, караулящего мышиную норку.

Глава 8

Хромой Абдалло не донес до рта пиалу с зеленым чаем и медленно опустил ее обратно на стол, заметив появившегося в дверях заведения Ахмета. Он ждал этого визита, и все равно появление кладовщика застало его врасплох. Ну, да что говорить, такие вещи всегда застают врасплох: наверняка зная о приближении неприятностей, человек неизменно надеется, что беды как-нибудь сами собой обойдут его стороной и растают, как грозовая туча, у которой не хватило сил пролиться дождем.

Ахмет, однако, был тут как тут, и унылое, просительное выражение его смуглой черноусой физиономии яснее всяких слов говорило о цели его визита. Делая вид, что не заметил своего нового кладовщика, Хромой Абдалло вытряхнул из лежавшей на столе пачки тонкую коричневую сигарету, щелкнул зажигалкой и из глубины дымного облака стал наблюдать, как Ахмет с преувеличенным старанием шаркает подошвами туфель по лежащему у входа половику.

Покончив с этим занятием и не то чтобы вытерев обувь дочиста, но хотя бы убедив себя в том, что чище она уже не станет, кладовщик двинулся вперед по узкому проходу, то и дело неловко задевая столики бедром и всякий раз при этом извиняясь. Абдалло заметил, что он извиняется даже перед теми столиками, за которыми никто не сидит, и подумал, что Ахмет действительно взволнован и это очень, очень плохо.

– Я пребываю в тревоге и недоумении, уважаемый Абдалло, – сказал Ахмет, когда все формулы вежливости были произнесены в строжайшем соответствии с обычаем и протоколом. – Событие, которого мы с вами так нетерпеливо ждали, почему-то не произошло.

– О каком событии ты говоришь, уважаемый? – попытался схитрить Хромой.

И тут же испугался собственных слов – в кафе было не меньше десятка посетителей, а Ахмет пребывал в таком состоянии, что мог забыть об осторожности и ответить на вопрос прямо, без обиняков.

Кладовщик, однако, все еще худо-бедно соображал, что можно произносить вслух, а чего нельзя.

– Мне не хотелось бы говорить об этом здесь, – сказал он, красноречиво оглядевшись по сторонам.

– Зачем же в таком случае ты явился не куда-нибудь, а именно сюда? – перейдя на фарси, осведомился Абдалло.

– Потому что я не мог больше ждать, а в это время вы бываете именно здесь, а не где-то еще, – ответил Ахмет, и внезапно прозвучавшая в его голосе твердая решимость очень не понравилась Хромому Абдалло.

– Какова же причина нетерпения, которое заставило тебя оставить склад без присмотра? – весьма прохладным тоном поинтересовался он.

– За складом присматривает Ли, – ничуть не смутившись, ответил бывший тележечник. – И вы отлично знаете, что в данный момент там нет ничего, за чем стоило бы присматривать с особым вниманием. Именно это обстоятельство и послужило причиной того, что я осмелился оторвать вас от утреннего чая. Груз не пришел, уважаемый Абдалло, и я хотел бы знать, что случилось.

– Я не стану говорить, что это не твое дело, Ахмет, – медленно произнес Хромой Абдалло. – Я вижу, как ты взволнован, и понимаю причины этого волнения. Однако тебе следует держать себя в руках. Ты плохо выглядишь, ты осунулся, ты совершаешь опрометчивые поступки и произносишь совсем не те речи, которые следовало бы. Эй, там, принесите какой-нибудь еды! – крикнул он в сторону кухни и снова повернулся к Ахмету. – Тебе необходимо поесть и успокоиться, иначе ты ни на что не будешь годен.

Официантка принесла заставленный тарелками поднос и, повинуясь молчаливому кивку хозяина, сноровисто разгрузила его перед Ахметом, который даже не взглянул на еду.

– Угощайся, дорогой, – сказал Абдалло, когда официантка ушла. – Надо подкрепиться. Ты зря волнуешься. Грузы, особенно такие, как этот, часто задерживаются. Причин тому может быть множество. Ты знаешь, что это такое – Российская железная дорога? Сам шайтан переломает себе ноги, клянусь! Русские, – он сделал паузу и бросил косой взгляд на двоих мужиков с ярко выраженной славянской наружностью, которые что-то быстро хлебали за столиком у окна, время от времени неприязненно поглядывая на них с Ахметом, – русские чересчур алчны, от этого все их беды. Посмотри, сколько земель они захватили! А теперь не знают, что со всем этим делать. Половину разворовали, вторую половину замусорили… У них ничто не работает так, как должно работать. В том числе и железная дорога. Надо поесть, – повторил он, заметив, что Ахмет не притронулся к еде. – О деньгах не волнуйся, ты мой гость.

– Я не волнуюсь о деньгах, уважаемый Абдалло, – глядя в стол, тихо произнес кладовщик. – Вы платите мне вполне достаточно. Благодаря вашей щедрости я вчера купил телевизор, и первый же репортаж, который я посмотрел вечером, после работы, поверг меня в смятение.

Абдалло крякнул. Это было скверно. И угораздило же Ахмета купить телевизор именно теперь!

– Телевизор, – неприязненно повторил он. – Знаешь, мне не нравились талибы, но в чем-то они, несомненно, были правы: телевизор выдумал шайтан на погибель нам, несчастным глупцам, неспособным отличить его отравленные дары от творений всемогущего Аллаха. Телевизор! Ну, и что же показало тебе это дьявольское око? Учти, далеко не всему, что говорит и показывает этот безмозглый ящик, можно верить. Пожалуй, лучше не верить вообще ничему – по крайней мере, не ошибешься. Итак?..

Ахмет аккуратно положил на скатерть вилку, которую так и не запачкал едой.

– Крушение поезда, – сказал он, глядя в глаза Хромому Абдалло. – Грузовой состав свалился в реку с моста. Он шел с юга, из Ставропольского края. И случилось это именно тогда, когда мы ждали прибытия груза.

– Ну и что? – хладнокровно спросил Абдалло, который и сам вторые сутки подряд переживал по этому же поводу – правда, не так сильно, как Ахмет. – Подумай о том, сколько составов каждый день проходит по этому участку! Кроме того, это отлично объясняет задержку нашего груза. Движение наверняка перекрыли…

– Движение возобновилось еще вчера, – тихо и отрывисто сообщил Ахмет то, что также не являлось для Хромого Абдалло новостью.

– Ты же знаешь, как это происходит, – возразил Абдалло. – Сначала они пропустят пассажирские поезда, и только потом очередь дойдет до грузовых. Это не слишком приятно – надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю, – но твоим родным придется потерпеть. Я не думаю, что это был именно тот поезд.

Он посмотрел на Ахмета и прочел мысли по его потемневшему, осунувшемуся лицу. Угадать эти мысли было несложно; Абдалло мог бы в мельчайших подробностях описать картину, которая стояла сейчас перед внутренним взором Ахмета: забитые товарными вагонами и цистернами запасные пути какого-нибудь крошечного полустанка, раздраженный лай репродукторов, подающих противоречивые команды осатаневшим, валящимся с ног от усталости и водки сцепщикам. Ахмету, как и Абдалло, было ясно, что поезд, составленный из порожних вагонов, может простоять в тупике очень долго – до тех пор, пока нарушенный катастрофой график движения не восстановится и о направлявшемся в Подмосковье порожняке кто-нибудь не вспомнит. Продуваемый всеми ветрами, он будет стоять на рельсах, а тем временем холодные осенние дожди сменятся снегопадами. Правда, запасы воды в опломбированном товарном вагоне наверняка кончатся раньше, чем ночные заморозки превратят ее в лед; еще раньше кончится пища, а еще раньше – силы людей, запертых в этой стылой металлической коробке. Один заболевший заразит всех остальных; стоны, кашель, плач, а может быть, и агонизирующие вопли рано или поздно привлекут чье-нибудь внимание. Тогда вагон вскроют, и…

Ахмет беспокоился о жене и сыне. У Хромого Абдалло поводов для волнения было куда больше, поскольку вся эта нелепая история могла скверно закончиться для него лично. И этот сопляк смеет приставать к нему со своими глупыми расспросами!

– Я тоже надеюсь, что поезд был не тот, – сказал Ахмет. – Но одной надежды мало. Я должен знать наверняка, понимаете?

– А понимает ли твоя голова, что мелет твой язык? – пошел напролом Абдалло. – Поверь, Ахмет, я тебе завидую. Потому что, когда тебе надо задать вопрос, ты знаешь, к кому обратиться, – к старому Хромому Абдалло, вот к кому! И ты знаешь, где меня найти, – в моем кафе, где я спокойно, ни от кого не прячась, пью утреннюю чашку чая! А что прикажешь делать мне? Куда мне идти, кому задавать вопросы, ответы на которые нужны тебе, Ахмет? Я сто раз говорил тебе, что знаю лишь немногим больше твоего. Я не знаю людей, с которыми работаю, я не знаю, где их искать. Я – посредник! Запомни это, умоляю, и перестань донимать меня расспросами. Мне нечего тебе сказать, Ахмет. Если не хочешь есть, отправляйся работать. Обещаю, что, как только у меня появятся новости, я тебе сразу же сообщу.

Ахмет ушел, забыв попрощаться, оставив на столе тарелки с нетронутой, уже остывшей едой, и Хромой Абдалло усомнился в том, что неучтивость бывшего тележечника вызвана одним лишь волнением. Глядя в захлопнувшуюся за Ахметом дверь, Абдалло подумал, что ему чертовски не везет с кладовщиками.

Но Ахмет в эту минуту волновал его меньше всего: Хромой чувствовал, что в ближайшее время у него могут возникнуть иные, куда более серьезные проблемы.

* * *

Майор Шестаков трижды стукнул прикладом по броне, подавая механику-водителю сигнал, но тот уже заметил завалившийся носом в канаву «уазик» и нажал на тормоз, не дожидаясь команды.

Майор первым спрыгнул с бронетранспортера и, взяв автомат на изготовку, двинулся к брошенной машине. Позади него, бренча амуницией, с шумом сыпались из бронированного кузова автоматчики. Часть отделения сразу же заняла оборонительную позицию, взяв под прицел нависающий над дорогой крутой склон.

Еще сидя на броне, Шестаков понял, что это та самая машина, которую он ищет. Знакомая эмблема миротворческого контингента на дверце, знакомые заплаты на ветхом брезентовом тенте, знакомые пятна кое-как наложенной шпатлевки на местах старых пулевых пробоин…

Но было и кое-что новое, а именно похожая на карту звездного неба россыпь круглых дырок, покрывшая весь правый борт от переднего до заднего крыла. Машину изрешетили из автомата, и, несмотря на серьезность момента, Шестакову невольно вспомнился зампотех. Интересно, что он скажет, увидев, во что в очередной раз превратилась закрепленная за товарищем майором единица автомобильной техники? Умельцы из мастерских автороты постоянно сравнивают Бориса Шестакова с летчиком-истребителем времен Второй мировой – что ни вылет, то куча дырок в плоскостях. «Хвост горит, бак пробит, и машина летит на честном слове и на одном крыле…»

Налетевший со стороны ущелья прохладный ветерок захлопал драным тентом, со скрипом качнул распахнутую дверцу. Шестаков подошел к машине вплотную и заглянул внутрь.

В салоне было пусто, сквозь многочисленные пулевые отверстия в брезентовой крыше мелькало голубое небо. Прошитое очередью ветровое стекло покрылось сплошной сеткой мелких трещин, на сиденьях было полно стеклянной крошки, а на облупленном железе передней панели виднелся засохший бурый мазок, как будто кто-то вытер испачканную кровью руку. Ключ со знакомым брелоком из крупнокалиберной пули торчал в замке зажигания. Зажигание оставалось включенным все это время, а значит, аккумулятор приказал долго жить или очень к этому близок.

Шестаков пощупал капот. Как и следовало ожидать, он был холодный. В решетке радиатора майор насчитал четыре пробоины; свободно вытекшая наружу охлаждающая жидкость давно ушла в песок, оставив на каменистой почве лишь неровное пятно чуть более темного оттенка, чем земля вокруг. Майор опустился на корточки и приложил к пятну ладонь – совсем сухое. Вряд ли сосед и коллега Бориса Шестакова колесил по округе больше полутора суток и попал в засаду уже по истечении этого срока, буквально в десятке километров от базы…

Выпрямившись, Шестаков посмотрел вниз. Перед ним лежал пологий каменистый склон; впереди сквозь дымку тускло поблескивала лента катящейся по камням, широко и мелко разлившейся реки. За рекой местность опять начинала повышаться, карабкаясь в гору, гребень которой прятался в низко опустившемся облаке. Над долиной, с металлическим клекотом рассекая винтами прозрачный воздух, прошел вертолет.

– После обеда горчица, – сказал за спиной у Шестакова молодой голос.

– Точно, – авторитетно поддержал другой. – Их давно и след простыл. Сделали дело и ушли… Суки!

Шестаков медленно обернулся. Солдаты стояли на дороге, охватив брошенную машину неровным полукольцом, и смотрели туда же, куда только что смотрел он сам. Механик-водитель стоял на броне во весь рост, сбив на затылок танковый шлем, и тоже смотрел на дальний склон ущелья. Лица у них были разные, но в чем-то главном одинаковые, как у только что вынутых из коробки оловянных солдатиков. Все эти люди ждут только приказа, чтобы с полным сознанием своей правоты начать резать, бить прикладами, жечь, взрывать и расстреливать – одним словом, мстить.

– Команда была – наблюдать, – негромко сказал он.

Личный состав нехотя вернулся на позиции, механик-водитель соскользнул в люк; башенка бронетранспортера с жужжанием развернулась и замерла, грозно уставив хобот орудия на ближний склон. «После обеда горчица», – вспомнил Шестаков только что произнесенную зеленым солдатиком срочной службы фразу. Солдатик был прав: все эти меры предосторожности уже не имели смысла. Пустая формальность, дань установленному порядку, которой в данном случае можно было с чистой совестью пренебречь. Там, на склоне, давным-давно никого не осталось… если там вообще была засада, в чем майор Шестаков почему-то сомневался.

Он сделал шаг, и под ногой негромко звякнула стреляная автоматная гильза. Кто-то стрелял по «уазику» почти в упор, стоя прямо тут, на дороге. Шестаков попытался мысленно восстановить картину нападения. Допустим, для начала машину обстреляли со склона – отсюда прошитое очередью ветровое стекло, дырки в радиаторе и длинный, извилистый тормозной след на асфальте. Затем те, кто сидел в засаде, спустились на дорогу и довершили дело, изрешетив многострадальный драндулет почти в упор…

«Крови маловато, – подумал Шестаков. – Если во время этого расстрела внутри машины кто-то сидел, он неминуемо должен был превратиться в дуршлаг. Значит, людей оттуда предварительно вытащили… или они вышли сами. Вышли, обстреляли машину, создав видимость нападения, и ушли…»

Майор обошел машину и немного спустился по склону, внимательно глядя под ноги. Гильз, кажется, не было, но это ни о чем не говорило: их могли подобрать. Вдали опять послышался нарастающий металлический клекот, и, оглянувшись, майор разглядел темную точку – вертолет утюжил дальний склон ущелья. «После обеда горчица», – снова подумал Шестаков. Летуны совершенно напрасно жгли дорогое топливо, пытаясь отыскать тех, кого давно и след простыл. Кто бы ни напал на машину – если это и впрямь было нападение, а не инсценировка, – задерживаться здесь, в низовьях ущелья, им не было никакого резона. Оставалось только удивляться, как нападавшие, кто бы они ни были, вообще отважились сюда спуститься. Это снова заставило Шестакова усомниться в том, что на «уазик» действительно напали. Разве что это был кто-нибудь из сыновей Виссариона Агжбы… Старший, Григорий, вместе с двумя своими братьями до сих пор попусту убивал время, дежуря у ворот госпиталя, но что с того? У него было еще двое братьев, а если пересчитать всевозможных детей, племянников, двоюродных и троюродных братьев, получилось бы, наверное, человек сорок, а то и все пятьдесят – целое незаконное вооруженное формирование…

Шестаков вернулся к машине, без необходимости пнул носком сапога простреленную, свисающую драными клочьями покрышку переднего колеса, а потом подошел к месту, откуда начинались черные полосы тормозного следа, и, задрав голову, осмотрел склон. Он был очень удобный, с островками кустарника и нагромождениями камней, и выбрать на этом склоне место для засады было раз плюнуть.

– Сержант, – позвал Шестаков, – прочешите склон. Надо найти место, откуда стреляли.

Растянувшись редкой цепью, солдаты двинулись вверх по каменистому откосу. Из-под их сапог то и дело срывались и, подскакивая, скатывались вниз небольшие камни. Шестаков вздохнул, покачал головой и, вынув из-за пазухи серебристую коробочку цифровой фотокамеры, снова двинулся к машине.

Пока он с различных ракурсов фотографировал расстрелянный «уазик» и россыпь автоматных гильз на асфальте, солдаты отыскали наверху место, откуда велся огонь. Шестаков поднялся наверх и осмотрел уютное убежище среди камней, отмеченное еще одной горстью стреляных гильз, валявшихся на каменистой почве. Опустившись на одно колено, майор наклонился и посмотрел на шоссе через щель между двумя обломками скалы. Да, если первая очередь была выпущена отсюда, подбитая машина с большой степенью вероятности должна была очутиться там, где она находилась в данный момент. Все выглядело очень просто и логично: картина нападения была ясна, подозреваемые – братья Агжба – имели и мотивы, и возможности для совершения данного преступления. Но почему-то – может быть, именно из-за этой кажущейся простоты и ясности – воображение майора Шестакова рисовало совсем иную картину, в которой не было никаких братьев Агжба, а был некий человек в военной форме без знаков различия и в темных очках, который, поднявшись сюда от уже изрешеченной пулями машины и глотнув для начала из своей неизменной фляжки, выпускал длинную очередь из автомата куда-то в пространство – что называется, в белый свет, как в копеечку.

Было совершенно непонятно, зачем ему это понадобилось. Но, с другой стороны, когда речь шла об этом человеке, непонятно было все. Зачем он выкрал Аскерова из госпиталя, куда и, главное, зачем повез на чужой машине? Да что Аскеров! Непонятно было даже, кто он такой – как его на самом деле зовут, в каком он звании и даже какой департамент платит ему жалованье… Эта его фляжка, постоянно торчащая в зубах сигарета, темные очки и тяжелый «стечкин» с глушителем, висящий не на поясе и даже не под мышкой, как у нормальных людей, а на бедре, как у ковбоя или американского рейнджера, – это что, нормально? Нет, тип был подозрительный. Странно появился в расположении части, подозрительно себя вел и, наконец, исчез, прихватив с собой матерого чеченского бандита, которого сам же и добыл с огромным риском для жизни…

Выпрямившись, майор Шестаков снова посмотрел вниз, на шоссе. Разрешить его сомнения мог бы тщательный осмотр машины экспертами-баллистиками, но о таком осмотре здесь, в Кодорском ущелье, оставалось только мечтать. И в Москву, в штаб-квартиру ГРУ, этот продырявленный тарантас никто, конечно же, не потащит. А жаль, жаль! В руках настоящих специалистов эта машина наверняка заговорила бы, рассказав множество интересных вещей…

Шестаков сфотографировал место засады и разбросанные по земле гильзы, а потом закурил и стал спускаться к шоссе. Первичный осмотр места происшествия был завершен, так же как завершилась и командировка майора ГРУ Шестакова в Кодорское ущелье. Майора ждала Москва, и, честно говоря, предстоящее расставание с первозданными красотами дикого горного пейзажа его ни чуточки не огорчало.