Текст книги "Слепой. Глобальный проект"

Андрей Воронин
Слепой. Глобальный проект

© Составление. Оформление ООО «Харвест», 2007

Глава 1

Танюша позвонила уже за полночь и через час пришла, бледная, исхудавшая, с бутылкой виски в сумке. Оказалось – от нее ушел муж, бойкий симпатичный Валерка, не богач, не силач, не секс-гигант. Сначала уехал в очередную командировку, потом там задержался на три дня, на неделю. На две… Танюша не волновалась – он и раньше задерживался на день-два. На ее вопросы о сроках командирования, указываемых обычно в докладной и приказе, отшучивался, что все претерпевает изменения в связи с производственной необходимостью, а уж какие-то даты в бумажках – и подавно. Всегда приезжал с подарками, окрашенными колоритом тех мест, где бывал. То павлово-посадский платок ей на плечи накидывал, то смоленский бальзам в кофе капал, то сервиз кисловодского фарфора в шкафу расставлял. А в этот раз собрал сумку, повинился, даже слезу пустил – дескать, давно люблю другую, и она меня тоже, уж прости, не поминай лихом…

– Извини, Ира, что я к тебе вот так сразу, с бухты-барахты… Мне стыдно, так стыдно… Все подружки знали, что он кот, и на работе, и соседи… Одна я – дура старая, не понимала, не замечала. Сама за двадцать лет брака ни вправо, ни влево ни глянула, и про него не думала. Он ушел – а я еще две недели ждала, ночью дверь не запирала. Думала – это он пошутил неудачно, любовь нашу испытывает. Мы ведь для себя только жить начали – дочку в Чехию на учебу отправили, кредит за квартиру вернули, обои переклеили… И все, ты понимаешь, все знали… А сейчас – вот, повестка в суд… На развод подал. И на раздел имущества… Что я дочке скажу? Она звонит раз в два-три дня. Пока ей не признавалась, а теперь надо… Как объяснить?

Танюша хлебнула виски прямо из бутылки, опрокинула залпом чашку кофе и вдруг зашептала:

– Смотри, моих ошибок не повтори, сестренка! Твой-то тоже редко дома бывает – все по командировкам. А ты доверяй, да проверяй! Проверяй, а не то в сорок лет останешься… – Тут она замолчала и горько, по-детски, расплакалась.

Быстрицкая сварила еще кофе, молча разогрела суп, отбивные, нарезала салат. В полной тишине накрыла на стол, вынула широкие стаканы для виски и высокие для минералки. До утра они больше не обменялись ни словом, в шесть Танюша укуталась в плащ и ушла, а Ирина еще долго сидела на неприбранной кухне, дважды наливала себе крепкий алкоголь, разбавляла яблочным соком и, едва пригубив, выплескивала в умывальник.

В начале восьмого проснулась Аня. Так легко просыпаются утром те, кому незачем спешить.

В голове звенело, спать не хотелось… Телевизор что-то вещал о здоровом образе жизни, на другом канале молоденький диктор напряженно перечислял последствия террористического акта в Ираке, снова – музыка, реклама, погода. Дочь пристроилась рядом на угловом диванчике и с аппетитом уплетала отбивную.

– А где папа? Разве он не приехал? Ты одна, что ли, ночью суп и второе ела сразу из четырех тарелок?

Больно кольнуло где-то внутри, но Ирина промолчала.

– Это тетя Таня была, она ключ потеряла. Сейчас поехала слесаря вызывать, чтобы замок вскрыл.

– Какая тетя Таня? Которая с таким веселым дядей Валерой когда-то приходила? А он где, дом сторожит?

– Он в командировке, – устало соврала Ирина и прикрыла глаза.

– Понятно. Вообще-то жаль, что не папа. Я соскучилась сильно. А тут виски на столе… Я и подумала – вернулся!

– И не стыдно тебе! Когда это мы алкоголь на виду оставляли?

– Ну, не на виду, – Аня на ходу жевала мясо и одновременно обматывала шею шарфиком, – но я же знаю, что вы пьете, когда я сплю.

Ирина привычно поцеловала дочь и вышла к лифту проводить ее. Шагнув одной ногой в кабинку, Аня вдруг подняла наполнившиеся слезами глаза и строго, по-взрослому отчеканила:

– Дядя Валера ни в какой ни в командировке. Он одну нашу училку каждый день из школы на машине забирает, и дочку ее тоже. А тетю Таню бросил – все знают…

Створки лифта закрылись, и последние слова прозвучали уже на фоне гула опускающейся кабины.

Все знают… Почему от этого еще тяжелей на душе? Зачем переносить эту печальную, но совершенно житейскую ситуацию на себя? И где, в конце концов, ее муж?

Глава 2

Глеб Сиверов бесшумно двигался по гостиничному коридору, застеленному приятным ковровым покрытием. Оно было достаточно мягким, чтобы гасить звук шагов, но при этом упругим, чтобы по нему легко катились колесики сумок и чемоданов, тележек с уборочным инвентарем и моющих пылесосов. Идти приходилось непринужденной раскованной походкой богатого постояльца и при этом быть готовым, что в любую минуту откроется какая-нибудь дверь и едва слышно хлопнет выстрел. В каждом рукаве у Глеба было по пистолету – он был готов к бою.

Полученное от Потапчука задание было настолько приблизительным в том, что касалось деталей и подробностей, что предельное нервное напряжение не покидало Сиверова несколько часов. Ясна была лишь окончательная цель: в группе курортников узнать человека, разыскиваемого контрразведкой некогда братской Венгерской республики и незаметно убрать его. Задание приходилось выполнять на условиях взаимозачета: венгерские коллеги обнаружили на своей территории матерого московского головореза, организовавшего несколько национальных конфликтов в местах проживания беженцев и нелегалов. На его совести были жизни узбекских, тувинских, киргизских студентов, вьетнамских и китайских торговцев. Мерзавец умудрился взять немалый кредит, снять и оборудовать подвал, устроив там настоящий расистский клуб. Валютные бонусы и пивные вечеринки привлекали местных тинейджеров, а таинственные ритуалы посвящения заставляли до поры до времени молчать об истинной сути «Берлоги». Как водится, через подставное лицо – чью-то слепо-глухую бабушку – был организован швейный цех и мастерская по изготовлению шевронов. Уже через полгода полунацистская форма и знаки отличия мистического толка продавались с небывалым успехом. Девушек в клуб не принимали – только парней. Поэтому желающие «поберложить» барышни активно участвовали и в пошиве, и в складировании, и в реализации на абсолютно добровольных началах. Предприятие оказалось выгодным во всех отношениях. Вдохновитель проекта был не дурак: бухгалтерию вел двойную, ни в Интернете, ни в СМИ не позиционировался, интервью не давал. Он был настоящим фанатом – азиатоненавистником с выраженной, заразной харизмой, хитрый и предприимчивый. Кроме того – талантливым педагогом-организатором. После двух лет окраинного московского беспредела обновил явный и тайный уставы «Берлоги», зарегистрированной в местном управлении образования как внешкольное учреждение с производственной базой, и отбыл… В ту самую Венгрию. Там, выскочив однажды без документов в киоск за сигаретами, был сбит нетрезвым мотоциклистом… Дело было ночью, полиция доставила пострадавшего в ближайший госпиталь, где мужчина в состоянии шока назвал и настоящее гражданство, и имя, и фамилию. Оперативно связавшись с Российским посольством в Будапеште, полицейские с изумлением узнали, что дело об обычном ДТП берет под патронаж служба государственной безопасности. К палате больного была приставлена охрана. Когда он пришел в себя, то попросил съездить к нему домой, взять документы и кредитные карты, чтобы удостоверить личность и решить вопросы со страховкой. Документы были подлинные, страховка настоящая – ни малейшего повода для задержания после выздоровления… И ночью его убрали: дежурная медсестра даже не заметила, как подменили ампулу с безобидным общеукрепляющим препаратом на такую же со смертельным ядом и сама сделала русскому укол. Тот уснул и не проснулся. Патологоанатом констатировал инфаркт миокарда.

Услуга за услугу – венгерские коллеги выяснили из заслуживающих доверия источников, что в частном подмосковном пансионате залег, так сказать, молодой перспективный ученый, приготовившийся продать нашим чеченцам свое открытие.

В свое время, будучи еще физиологом-аспирантом, он получил грант правительства на разработку уникального лекарственного препарата. Исследование было трудным, можно даже сказать, мучительным, гораздо более долгим, чем планировалось. Оно «свернуло» с намеченной в рабочей гипотезе колеи и «покатилось» в сторону разработки молекулярных субстанций, приравниваемых к биологическому оружию. Образец был произведен и испытан на домашних свиньях. Полученный эффект превзошел все ожидания, посыпались заказы, предприимчивые министерские чинуши продавали места в очереди на право быть ведущим производителем. Скептики сомневались в истинности заявленного результата и занимались откровенным его шельмованием в научной и околонаучной прессе. Но воюющие страны и богатые террористические группировки хотели приобрести любые, пусть даже опытные образцы, минуя главного посредника – государство.

Оружие XXI века – генное и молекулярное. Результат его воздействия – смерть, инвалидность, нервные и психические расстройства, умственная отсталость, бесплодие. Это оружие способно целенаправленно и эффективно истреблять живую силу потенциального противника.

Кроме того, биологические агенты, полученные при работе со стволовыми клетками, могут восстанавливать или увеличивать жизнестойкость военных, бойцов спецназа. И вот боевой биологический агент, устойчивый, эпидемичный, легко передающийся и трудно выявляемый, и «зародился» в недрах лаборатории Белы Меснера. Специально модифицированный, он мог бы избавить Африку от опустошающих налетов саранчи, Америку – от пожирающих ее термитов, трюмы сухогрузов с зерном – от полчищ крыс. Еще несколько лет подвижнического труда и немного денег… Но незавершенная работа оказалась дороже, потенциальных покупателей не волновали судьбы голодающей Африки.

Возмужавшее дарование, оторвавшись от колб и реторт, крыс, хомяков, морских свинок и домашних свиней, неожиданно обнаружило, что можно жить богаче, веселей и легче… Оно умело исследовать, наблюдать, сопоставлять и экспериментировать, но совсем не умело торговаться и блюсти интересы родины. Кроме того, наивно полагало, что имеет право распоряжаться результатами многолетней работы себя и своей небольшой команды, то есть публиковать результаты экспериментов в престижных гонорарных изданиях. Его вызвал один начальник, другой, – дарование проявило недюжинное упрямство и редкую несговорчивость. Статуса секретности эта лаборатория не имела, значит, ее руководитель никаких специальных бумаг не подписывал, особых обязательств перед силовыми ведомствами не имел. У Белы не было семьи, чтобы ею шантажировать, нелегальных доходов, чтобы изъять, фанатичных убеждений, чтобы их использовать. Только жизнь…

Ее и решили взять без ведома ее обладателя. Убить Меснера должен был Глеб Сиверов, агент по кличке Слепой.

Глава 3

Сиверов возвращался из Прибалтики, где охранял одного из руководителей таможенного ведомства, прибывшего в Юрмалу для подписания взаимодоговоренностей, улучшающих условия транзита российских товаров особого толка через Латвию. Поскольку подписание договора означало потерю барышей многими теневиками, охрану усилили профессионалами-одиночками. Возможные покушения до подписания были предотвращены, после подписания не имели смысла. Сиверов был свободен с того момента, как главный таможенник страны прочертил одну за другой две размашистых загогулины на тисненых бумагах, заполненных длинным перечнем условий, названий населенных пунктов, описаний форсмажорных обстоятельств.

Уезжая, Глеб обещал жене, что вернется скоро. Называть точные даты, во-первых, было нельзя, во-вторых – не честно. Ведь во время работы не принадлежишь себе. В этот раз все складывалось удачно: еще полсуток – и он дома, как всегда – с подарками. Глеб понимал, что дарить прибалтийский янтарь – банально, но во всех рассыпанных вдоль трассы кафе и гостиницах были изумительные ювелирные прилавки. Удивительная по стилю и форме брошь в виде букета желтых тюльпанов на серебряных стеблях стоила совсем дешево. Вернее – совсем дешево для истинного произведения искусства, хотя была самым дорогим ювелирным украшением из множества других, красиво разложенных на синем бархате. Живой, солнечный цвет камня идеально гармонировал со строгим черненым металлом, объединившись в порывистую, стрельчатую композицию. Не покидало впечатление, что на листьях и лепестках не высохла роса.

– Покажите мне это – попросил Слепой немолодую тонколицую хозяйку. Та благосклонно улыбнулась, одобрительно кивнула и сняла с шеи цепочку с маленьким ключиком. Отперев крышку витрины, дама взяла брошь в руку и приложила к мягкому узлу, которым была завязана белая шаль у нее на груди. Брошь заиграла, богато украсив обычное вязаное полотно.

– Беру.

Через минуту уложенное в бархатный мешочек серебряное украшение отправилось во внутренний карман его куртки, а разрумянившаяся продавщица предложила гостю чашечку кофе за счет заведения. В холле была оборудована барная стойка, и там, в чистом раскаленном песке, дремали две медные джезвы.

– У нас по старинке, хотя наверху есть машина для эспрессо. Как желаете?

Он заказал по-турецки, двойной без сахара. Через несколько минут женщина выставила на дубовую столешницу две тонких чашки рижского фарфора, одну – себе, другую – Глебу.

– Замечательная покупка, – произнесла она, – но мне жаль, что теперь ее не будет в витрине. Я ее любила. И мастера, который ее сделал – тоже.

– Ваш муж? – поинтересовался Глеб.

– Сын, – ответила латышка. – Он умер.

– Простите, – пробормотал Сиверов, ему не хотелось грустить и притворяться тоже не хотелось, и он поспешил допить кофе.

– Я очень рада, что его искусство расходится по всему миру. Знаете, мальчик был инвалид, и по всем медицинским прогнозам прожил непростительно долго – почти сорок лет. Он не знал женщин, но они носят его серьги, броши, ожерелья. Моя дочь, его сестра, утверждает, что это высшая справедливость – если не он сам, то его творения касаются женских тел. Мы с ней тоже носим его кольца – вот эти.

На дубовую стойку легла узкая ладонь, украшенная ажурным клубком серебряных нитей, в которых словно запутались маленькие янтарные солнышки.

– Потрясающе, – искренне восхитился Сиверов и вспомнил про Анечку – ведь уже совсем взрослая, примеряет Иринины шляпки перед зеркалом, прячет от него всякие женские штучки.

– Знаете, я бы и для дочери что-нибудь выбрал, лучше – брошь или подвеску, с кольцом ведь можно не угадать размер.

– А она похожа на вас? – дама пристально разглядывала его лицо.

– Да, похожа, – почему-то согласился Глеб, хотя Аннушка, взрослея, все больше становилась похожа на Ирину.

– Девушке подойдет вот это – на прилавок легло колье в виде толстой граненой цепи, с которой, чередуясь, свисали плоские кружочки желто-коричневого и зеленовато-серого янтаря. Каждая янтарная пластинка была в тонкой, словно взлохмаченной проволочной оправе, резко контрастирующей со строгими звеньями, прилегающими к шее.

– Отлично, беру! – обрадовался Глеб. – И футляр к нему, вот этот. Какой прекрасный мастер – ваш сын!

Глеб хотел сказать «был», но вовремя спохватился.

– Это не сын. Это дочь. Знаете, я Бога за все благодарю. Но особенно за то, что дал мне двоих детей. Я, родив инвалида, больше детей не хотела – боялась. А сын, именно сын, подслушав наш с мужем разговор, вмешался и настоял. Теперь, когда его нет, я понимаю, как он любил меня, как боялся оставить одну…

Дальняя дверь скрипнула, и на свет выехала девушка в инвалидной коляске. Ноги ее были укрыты такой же, как у матери, шалью, плечи неестественно, неодинаково приподняты, как при тяжелой форме кривошеи, красные, узловатые пальцы цеплялись за высокие колеса. На правом безымянном поблескивало кольцо.

Сиверов попрощался с латышкой, кивнул ее дочери и быстро зашагал к стоянке. Он гнал машину по скользкому шоссе и думал о той самой высшей справедливости, которая сделала творения талантливого мастера желанными и для пуританок, и для развратниц. И о том, что за все в жизни приходится платить. Двое здоровых, умных, красивых детей – огромный подарок судьбы, и чем она уравновесит это счастье?

Глава 4

Звонок Потапчука раздался, когда он въехал на МКАД. Если бы не «пробка» – не снял бы трубку и успел увидеться с Ириной. А теперь придется сворачивать на Ярославское шоссе, гнать до тридцать четвертого километра, потом по Красноармейскому. Там, на повороте на Левково, его будет ждать автомобиль, в нем инструкция по выполнению операции.

Ничего о том, что ликвидировать придется человека, каждый грамм мозга которого стоит больше, чем годовой бюджет страны, которую тот считает родиной, Федор Филиппович Глебу не пояснил. Он и сам не очень вникал, зачем венгерским коллегам нужно избавиться от Белы Меснера, но помнил, что год назад пообещал им помощь и содействие в историях, аналогичных случаю с хозяином «Берлоги».

Свернув вправо, Слепой проехал метров двадцать, притормозил, отсчитал десять шагов в глубь леса, перпендикулярно трассе, увидел раскидистое дерево. Генерал предупредил, что ключи от автомобиля будут в дупле.

Он легко нашел ключи и брелок, соединенные металлическим кольцом. Вместо них бросил в древесную щель свой такой же комплект, поправил сползший с плеча ремень дорожной сумки и направился к дороге. Рядом с его серым «фольксвагеном» уже стояла «тойота», на влажной двери четко виднелся отпечаток руки. Пригнавший ее сотрудник, очевидно, был где-то поблизости, но присматриваться Сиверов не стал. Он быстро сел за руль, выжал сцепление и помчался в нужном направлении. Минут через семь-восемь съехал на обочину, остановился, открыл бардачок. Там, в мятом пакете из «МакДоналдса» нашел паспорт на имя москвича Ласло Адамиша, записку о том, что на это имя забронирован одноместный номер в пансионате с многообещающим названием «Астория-один», и фотокарточку женоподобного очкарика. На обратной стороне фотографии было написано: «На вид двадцать восемь – тридцать пять, фактически – сорок один. Родной язык – венгерский. Хорошо, без акцента говорит на американском английском, очень прилично на русском и иврите. Может изменить внешность. Особые приметы – плохой запах изо рта, всегда жует жвачку. Тщательно охраняется потенциальными чеченскими покупателями. Сколько охраны – неизвестно, но для семинара-практикума по гештальт-продажам в условиях рыночной экономики зарезервировано пять двухместных номеров и столько же одноместных. У всех «семинаристов» звучные чеченские и дагестанские фамилии».

Глеб закурил, стряхивая пепел в приоткрытое окно, внимательно посмотрел на фотокарточку и сжег ее, не выходя из машины. Пиликнул мобильник – ему прислали два новых изображения: в профиль, который обнаруживал характерную горбинку на носу, и с бородой, рыжеватой, в отличие от смоляных волос. Сообщение Слепой тоже удалил, пошарил правой рукой в глубине бардачка, нашел два заряженных пистолета. Потапчук позаботился, чтобы оружие было легким, маленьким и простым в использовании. Это были отечественные, созданные КБ «Приборостроение» пистолеты «П 96-С». Без магазина каждый весит всего триста семьдесят пять граммов, вдвое меньше известного «Макарова». Стреляют «макаровскими» патронами, но в магазине их не восемь, а четырнадцать. Новейшей разработки, они пробивают сталь толщиной пять миллиметров и бронежилеты второго класса. Пока другие силовые структуры страны только готовятся принять «новичков» на вооружение, ФСБ уже снабжает ими тех, кто официально не числится в ее рядах.

Глеб взвесил оружие в руках, проверил предохранители. Один пистолет положил в карман куртки, второй засунул за ремень брюк.

Для Беллы Меснера начался финальный отсчет.

Глава 5

Гасан почти забыл, что когда-то работал над кандидатской диссертацией и числился методистом отдела науки Грозненского университета. С тех пор его Alma Mater стирали с лица земли, отстраивали, возрождали и снова толкли в порошок. Но это было давно, когда на выходные они с Гулей и Лилей ездили к родителям в горный аул со звонким названием Кировский. Мать в темно-зеленом платке выходила на порог и всплескивала руками.

– Вах, Джамиль, дети дома, а ты не улыбаешься!

Отец выходил вслед за ней, прятал счастливую улыбку в усах и бороде, сурово кивал и усаживался на большой плоский камень – талисман их дома и их рода, веками, а может и тысячелетиями лежащий на этом месте. Гуля и мама шли за дом, под навес, где на столе уже ждало блюдо с лепешками, по-русски укутанное теплым платком. Он нес следом модную венгерскую болоньевую сумку с городскими гостинцами – сухой колбасой, шпротами, зеленым горошком.

Лейла (ее Гуля дома звала Лилей, Лилечкой) в нарушение всех шариатских традиций бегала без платка, а в жару – с голыми руками и ногами. Она любила помогать выбирать ягненка и, в отличие от своих жалостливых родителей, всегда была рядом с дедом, когда тот одним точным движением перерезал молодому барашку горло и сливал в таз остро пахнущую, дышащую паром кровь. Радостно гладила псов, терпеливо ожидающих поодаль, когда хозяин таким же уверенным взмахом вспорет еще теплое тело и, ловко орудуя кривым кинжалом, извлечет внутренности. Маленькая пятилетняя девочка расставляла в ряд миски, куда мягко шлепались сердце, печень, легкие – для людей, и остальная требуха – для собак. В эмалированную кастрюльку старый Джамиль с улыбкой бросал деликатес – итоги оскопления барашка, а Лейла несла бабушке. Потом возвращалась с ведерком и сама клала туда маленькую крутолобую голову с погасшими глазами и закушенным синеватым язычком. Из головы и ножек завтра будет суп – шурпа.

Гуля все это время проводила где-нибудь подальше от дома с книжкой в руках и в наушниках, закрепив на поясе подарок мужа – мини-плеер. Она выросла в городе в смешанной семье, где хозяйством заправляла мама-белоруска. Животных они не держали, мясо покупали в гастрономе, поэтому подобные «зверства» она выносить не могла.

А вот когда ей впервые в роддоме показали дочку – сразу поняла: славянская четвертина растворилась бесследно, девочка – стопроцентная чеченка. Гуля как могла воспитывала в дочери так называемое национальное самосознание, исследование которого являлось ее главным научным интересом. Они с мужем в детстве и молодости участвовали в КВН, субботниках, водных походах и студенческих отрядах – абсолютно космополитичных по духу. Они были лишены национальности.

Лиля слушала, как Джамиль читает Коран, знала от бабушки про смысл и тахарата, и эль-гусля – большого и малого омовений, а главное – гораздо лучше говорила по-чеченски.

Оставив деда свежевать тушку, Лейла с папой скоблили специальным резаком внутреннюю поверхность блестящей шкурки, чтобы потом растянуть ее на жестких распорках. Гуля, переждав в горах «убийство», уже помогала свекрови наполнять казан рисом и овощами, резала на каменной доске полоски карминно-красного мяса, терла в ступке специи.

Застолье получалось не совсем чеченским: плов, но на столе с тарелками, вилками. Там же лепешки, которые дед с удовольствием поливал шпротным маслом и учил этому внучку. Домашнее вино в узкогорлом кованом кувшине и обычное шампанское. А еще, по детской домашней привычке, Гуля часто привозила укутанную в шарфик, уже сваренную картошку, и Зара всегда ставила ее на стол рядом с пловом.

За столом часто пели: отец сильным хрипловатым голосом, мама очень тихо. Гасан и Гуля сидели на толстой овчине, изредка касаясь друг друга плечами, когда старики не смотрели в их сторону.

Гуля первая из них защитила диссертацию, прошла конкурс и стала доцентом. Гасан только собирался. Лиле было почти шесть, она готовилась идти в школу, естественно, в русскую – чеченской в их микрорайоне не было. На роскошной, блестящей «семерке», купленной с помощью и своих, и Гулиных родителей, он отвез жену и дочь в Кировский на недельку, чтобы в тишине и одиночестве подготовиться к решающему заседанию кафедры. Текст диссертации был полностью готов, лично перепечатан женой под три слоя копирки. Один экземпляр был уже у заведующего кафедрой, другой – у потенциального оппонента. Третий он сейчас вычитывал.

Уже было неспокойно, на работе много говорили о политике, законах Шариата, исламских корнях… Было в этих разговорах что-то наносное, надуманное. Словно кто-то подсыпал марганцовку в воду, как только она из розовой становилась бурой: пара новых кристаллов – и малиновые облака снова клубятся в стакане.

Он готовился стать кандидатом биологических наук и не замечал того, что творилось вокруг: ни бегства из города друзей и родственников, ни падения цен на недвижимость. Цена квартиры приближалась к стоимости билетов в Москву на семью из пяти-шести человек, включая транспортировку груза.

Гасан опоздал – война опередила его. Кажущийся безопасным аул Кировский стерли с лица земли. Взрывная волна спровоцировала камнепад. Погибли все – и пожившие долго, но не очень счастливо Джамиль с Зарой, и мечтательница Гуля – самый молодой доцент на факультете, и настоящая горная чеченочка, красавица Лейла-Лилия, умевшая разделывать барашков и танцевать в кругу. И еще несколько сотен почти советских по духу крестьян-колхозников, среди которых были, как полагается в настоящем колхозе, и председатель, и главный зоотехник, и члены правления. Стали жертвой несчастного случая. Как будто бомбардировка с воздуха, вслепую, для устрашения – случайность, а вызванные ею сели и камнепады – редкий, непредвиденный результат!

Гасан месяц жил на развалинах. Он, и еще десятки обезумевших, надеющихся на чудо мужчин и женщин руками двигали каменные глыбы, приводили служебных собак. Никто не нашел ничего и никого – горы умеют надежно хоронить тех, кого убили. Но винили не природу. Проклятия сыпались на головы тех, кто затеял нечто страшное с куцым названием «конфликт».

Время шло, и надежд не осталось. Холодало. Люди доверяли друг другу ключи от городских квартир, чтобы кто-нибудь один пробрался в уже воюющий город и привез одеяла, куртки, чай, макароны. Вылазки удавались не всегда: дома часто оказывались разрушенными, долго пустующие квартиры разграбленными или занятыми бездомными.

Огромный камень-талисман, слегка покосившийся, потерявший красивый наряд из лишайника, стоял на месте. Словно символ вечности.

«Время движется и стоит на месте, – думал Гасан, – из него нельзя выйти. Щетина будет расти, кожа морщиться, волосы белеть, слезы высыхать. А Гуля и Лейла будут оставаться молодыми, гладколицыми, черноволосыми, хотя их нет совсем – ни сгнивших, ни замерзших, никаких. Им каждый год будет двадцать девять и шесть, а ему тридцать, тридцать один, тридцать два…»

Несколько раз, глухой ночью он выбирался из палатки, подходил к камню и упирался в него спиной, руками, лбом. Скрипел зубами, хрипел – но сдвинуть глыбу не мог. Она спокойно и величаво возвышалась над суетой и бренностью мира.

«Камень, глыба, изваяние… Вечность во плоти, неистребимое напоминание о том, что было, кто был… Считался оберегом, талисманом, хранителем!» – Гасан возненавидел камень, хотя понимал, что это бессмысленно, даже глупо.

На месте погибшего аула возрождалось поселение. Кто-то решил остаться, потому что идти было некуда, другие – потому что не к кому. С гор к новокировцам спускались люди в хаки и в камуфляже, приносили еду и теплые вещи. Однажды принесли тяжело раненного мальчика лет семнадцати, потом другого. Среди поселенцев была одна бывшая медсестра, Гасан ей помогал. Но спасти раненых они не сумели – не было нужных лекарств. Один за другим мальчики сгорели от сепсиса, лежа на чужих потных куртках… Их закопали рядом с камнем, завернув в те же куртки – больше ничего подходящего не было.

Назавтра снова пришли мужчины с автоматами, расстелили коврики прямо на холодной земле, повернулись лицом к Мекке и восславили имя Аллаха, даровавшего своим сыновьям почетную смерть в праведном бою с гяурами. Этот намаз изменил судьбу новокировского лагеря: измученные, больные люди, связали в узлы свои жалкие обветшавшие одежки, обернули еще одним слоем полиэтилена паспорта, ордера, свидетельства о рождении и смерти и ушли вслед за солдатами в горы, став частью незаконного бандформирования. Вслед за ними, серыми тенями последовали сильно одичавшие собаки, не отвыкшие жить рядом с людьми.