Текст книги "Слепой. Глобальный проект"

Глава 13

Встретив боевой отряд, мчащийся к пансионату, Глеб позволил себе расслабиться и вообще ни о чем не думать, сосредоточившись на равномерном движении. Свою работу он сделал, людям Потапчука открыл зеленый коридор. Но ни радости, ни морального удовлетворения секретный агент по кличке Слепой не испытывал. Он просто выполнил очередное задание – какие тут могут быть чувства?

Колючий, мокрый лес вдоль обочин изредка расступался, словно приоткрывал занавес, картина за которым была столь же унылой и блеклой. Темно-серые безбрежные поля сливались со светло-серым низким небом.

Темнело рано, задолго до вечернего часа пик. Сиверов оставил служебную машину на условленной парковке, куда уже перегнали его «фольксваген». Он с удовольствием подумал о купленных заранее янтарных безделушках для своих девочек и решил купить еще цветы и конфеты.

Ирины дома не было – он почувствовал это уже на пороге. Аня тихо вышла ему навстречу. Это было совсем на нее не похоже. Дочь всегда шумно радовалась возвращению отца. Аня, взрослея, старалась быть солидной, но в первые минуты встречи позволяла себе визжать, копошиться в сумке, хватать отца за свитер и тащить на кухню. Он всегда охотно подчинялся. На этот раз все было иначе. Аня, бледная, с красными глазами, прислонилась к дверному косяку, словно не имела сил стоять сама.

– Где мама, почему ты одна? – Сиверов чувствовал, что с женой ничего плохого не случилось, произошло какое-то недоразумение, и сейчас все выяснится.

Аня промямлила:

– Тетю Таню пошла хоронить.

– Какую тетю? – спрашивая, он уже вспомнил, что у жены есть, или, получается, была, подруга Татьяна.

– Что с ней случилось, с этой тетей? Заболела, в аварию попала? А муж, дочь? Они целы? – ни Валеры, ни дочери Глеб лично не знал, но с Татьяной был знаком. Жена ничего особенного о ней не рассказывала, только то, что женщина вполне благополучна и в семье, и в работе.

Глеб снял куртку, обнял Аню за плечи.

– Мамы нет – ты за хозяйку, согрей чайку, конфеты ставь на стол.

– Еды полный холодильник – и котлеты, и салаты, и суп, и… Спагетти я сейчас сварю, будешь?

– Я все буду, а ты мне поможешь, – Глеб уже расставлял на столе тарелки.

– Пока согреется, я в душ. Это очень быстро. Никто не возражает?

Дочь вдруг заплакала:

– Ты не уйдешь от нас? Ты из душа к нам или к другой женщине?

Сиверов оторопел.

– Что за вопросы? Мама такого сказать не могла! Кто выдумал эту ерунду?

Аня шмыгнула носом. Сиверов растерялся. В такой ситуации не помогут навыки стрельбы, знание иностранных языков и умение читать по губам.

– Сейчас во всем разберемся! Рассказывай, что случилось! – скомандовал он строго.

Дочь устало опустилась на корточки и зашептала:

– Тетя Таня повесилась, а ночью была у нас, они с мамой пили виски и разговаривали… Мама мне наврала, что тетя Таня забыла ключ, а дядя Валера в командировке. А на самом деле он ее бросил, ушел к другой женщине. К учительнице из нашей школы.

– Стоп! История очень грустная, но ты ничего такого бояться не должна. Я люблю маму и очень дорожу нашей семьей…

Аня перебила его:

– Он ездил в командировки, как ты! И задерживался там, и ты задерживаешься. А сегодня, когда мама уже ушла, мне позвонила Нинка Хохлова, я с ней еще сидела за одной партой в прошлом году. Наша Нинка, с первого этажа!

– И что Нинка? Она знает, то есть знала тетю Таню?

– Нет, папа, она знает тебя.

– Какое отношение это имеет к твоим глупым вопросам?

– Сегодня утром ты был в гостинице, дарил девушке шоколад, Нина видела тебя. Они с дедом там вторую неделю.

Так вот оно что! Действительно, когда он беседовал с администраторшей, мимо пробегала девчонка. Он заметил ее со спины, странно, что она разглядела его лицо и узнала. Ну и времена пошли – вместо того, чтобы усердно посещать занятия, дети проводят время в элитных пансионатах, изредка заглядывая в книжки! Не отвлекайся, папаша! Думай, чем оправдаешься перед девочкой-подростком, знакомой с адюльтером по бесконечным сериалам, теле-, радиодискуссиям, интернет-сайтам.

– Я там действительно был, очень недолго, и шоколадку сотруднице подарил. Но не потому, что ухаживал за ней. Просто она помогла мне, и я ее отблагодарил.

– Разве ты в гостинице работаешь?

– Да ты просто детектив, Аннушка! Подчиненным шоколадок не вручают, или ты думаешь, эта барышня мной командует?

– Вот видишь, папа, тебе и сказать нечего! – дочь резко вырвалась из его рук и убежала к себе. Было слышно, как она не просто плачет, рыдает! Ничего себе, вернулся из командировки!

Глеб с домашнего телефона позвонил жене. Та отвечала коротко и тихо, обещала перезвонить, как только это будет удобно. Голос Ирины звучал напряженно, но вряд ли у гроба подруги можно было говорить иначе.

Глава 14

Приступы астмы всегда начинались неожиданно. В этот раз они с Димкой вернулись из компьютерного кафе – или как его там называет эта продвинутая молодежь – заказывали ей туфли, губную помаду, духи и лак для ногтей. Здесь, в этом роскошном доме отдыха, все женщины наряжались и красились даже днем, а уж ближе к вечеру холлы и коридоры превращались в настоящий подиум для тех, кому за… На дискотеку только молодежь до сорока могла явиться в джинсах и майке. Нормальные женщины вплывали в рюшах и лентах, сверкая полированными ногтями и настоящими драгоценными камнями. Вожена Ричардовна, бывшая белоруска, а нынче – законная жена голландского дальнобойщика, в российском пансионате отдыхала от регламентированности жизни в Нидерландах. Платили за это удовольствие сын и невестка, державшие в Москве несколько ресторанчиков. Они же пополнили ее рублевый счет, вместе прогулялись по московским рынкам, где можно было купить настоящие наряды: блестящие турецкие костюмы со стразами, кружевные топики и бриджи с золотой вышивкой. Голландский гардероб она даже не распаковывала – строгий клетчатый костюм, белая блузка, обычные джинсы. Разве в таком убогом виде можно ехать отдыхать, пусть даже и с внуком?

Танцы ей очень нравились – приятный наутюженный отставник приглашал ее и на вальс, и на танго. Потом на чашечку кофе, в бар. Кажется, его внучка Ниночка взяла шефство над Димкой. Других детей школьного возраста в «Астории-один» не было – учебный год все-таки.

Сегодня Вожена собиралась навестить поклонника в его номере – он предупредил, что купил фрукты и шампанское. Умеют наши мужчины ухаживать! Ее голландский Бруно не придумал бы ничего лучшего, чем одна банка пива на двоих, да пакетик соленых гренок.

Туфли в интернет-шопе внук нашел быстро, перевел деньги. А она так и не научилась пользоваться этими мониторами-мышками-клавиатурами. Ничего, еще освоит молодежную премудрость и будет переписываться с детьми по электронной почте. А пока пусть греют мускулистые спины и тощие животы на пляжах Марокко, в Агадире. Бабушка с Димочкой и в России отлично проведут время.

Две недели пролетели как осенняя сказка – темнело рано, мокрые листья устилали брусчатку аллей, на трепещущих нервных ветвях дрожали тяжелые капли. Лесная сырость пахла детством, дорогой в школу, куда она ходила пешком через пущу. Настоящий полковник во время поздних прогулок деликатно предлагал локоть, на который с уверенностью можно было опереться. Внуки носились рядом и бросались шишками. Романтика!

Она уже собиралась ложиться спать, как Дима вдруг зашелся кашлем. Астма! Всегда, всегда не вовремя! Господи, да он сейчас задохнется! Вожена сорвала телефонную трубку – аппарат молчал, выудила из кармана мобильник – тоже самое! Мальчик начал синеть и хвататься за горло, ингалятор не помогал. Она распахнула окно и в ужасе выскочила в коридор. Бежать к другу на шестой этаж не было времени. Вокруг происходило что-то непонятное – по-русски, по-английски, на незнакомом языке ругались и кричали постояльцы из соседних апартаментов. Мужчины били друг друга по щекам, трясли за плечи – ее криков никто не слышал. Но через несколько секунд толпа взволнованных иностранцев пополнилась седым бородачом, услышавшим ее мольбы о помощи. Отталкивая товарищей, он подбежал к их двери. Димка уже хрипел и пускал пузыри. Мужчина (он назвался Гасаном) нагнулся над ее внуком и несколько раз вдохнул в него воздух. Грудная клетка мальчика на глазах сдувалась и раздувалась, слышался свист и мокрые всхлипы.

– Ему срочно нужно в больницу, у вас есть машина?

Машина у Вожены была, и они помчались вниз – Гасан с мальчиком на руках, она в домашних шлепанцах и с бигуди на затылке. Хорошо хоть ридикюль с деньгами и документами сообразила выхватить из прикроватной тумбочки. На ближайшем посту ГАИ им даже дали машину сопровождения, и через двадцать минут ребенка осматривал врач Левковской амбулатории. Созвонившись с Москвой, старый доктор ввел мальчишке теофедрин, положил горчичники на грудь и икры, заставил проглотить кусок шоколада. Он велел срочно ехать в столицу. Бородатый Гасан сразу согласился ехать, не пришлось даже уговаривать. Испуганная бабушка не заметила, как полчаса назад навстречу ее кокетливому «жуку» цвета бургундского промчалась короткая колонна спецавтомобилей. Но ее случайный помощник их увидел и отлично понял, что это значит. Уехать сейчас в Москву означало спастись, вернуться в пансионат – погибнуть. Хозяйка красивого «фольксвагена» могла бы и сама сесть за руль, но она слишком переволновалась за Димку, чтобы ездить по столице, да и город знала едва-едва. Гасан не стал признаваться, что не знает его вообще. Он надеялся, что у кого-нибудь из местных обязательно найдется карта Москвы, ксерокс он видел в приемной – доберутся как-нибудь. Так и вышло – тот же пульмонолог, что звонил коллеге и договаривался о срочной госпитализации, вынул из стола потертый дорожный атлас, медсестричка сделала ксерокопии нужных страничек и даже «сшила» их степлером. Вожена за это время привела в порядок прическу, укуталась в чью-то куртку, которую обещала вернуть на обратном пути, и они поехали. Измученный Димка спал, бабушка держала его голову у себя на коленях, трогала лоб, гладила волосы.

Ребенка госпитализировали сразу – в приемном отделении пульмонологического центра уже ждала бригада. В отдельной палате был распылен бронхоспазмолитик. Эффектная, миловидная докторша уверила, что послезавтра Димка сможет вернуться в санаторий, но сегодня он остается в клинике. Белье, питание, лекарства – все есть, пусть только бабушка сообщит номер страхового полиса мальчика. К счастью, предусмотрительные родители снарядили сына-астматика в поездку по всем правилам. Прямо из больничного вестибюля взрослым можно было ехать в «Асторию», но Вожена, созвонившись с сыном и невесткой, пообещала побыть в городе до выписки внука. Ключ от их квартиры у нее, естественно, был. Вот только, что с помощником? Вернуться в пансионат ему не на чем, и денег с собой нет. Одежда, как и на ней, мягко говоря, неподходящая.

– Гасан, поедемте ко мне. Я вам дам что-нибудь из вещей сына – куртку, теплый свитер, шарф… Выпьем кофе, перекусим, подумаем, как вам возвратиться назад. Я останусь в Москве до Димкиного выздоровления. А вы доберетесь на такси. Не возражаете?

Гасан возражал, он не мог ехать обратно, но и признаться в этом тоже не мог. Самым правильным, решил он, будет взять одежду, деньги на такси и бежать.

Много лет Гасан Сабитов не бывал в обычных городских квартирах с удобствами. В таких, как эта – не бывал никогда. У них с Гулей была обычная двухкомнатная хрущевка, и это считалось большой удачей. Многие ровесники еще не успели обзавестись собственным жильем и теснились с родителями либо снимали углы у частников. Мебель у Сабитовых была прочная, магазинная, естественно – разномастная. А вот бело-розовую кухню «Хозяюшка» удалось приобрести комплектом. Жена развесила занавески, теща подарила много светлой посуды в бледно-лиловые цветочки. По краю каждой чашечки-тарелочки вилась тонкая золотая змейка. Лиля любила чертить по ней пальчиком, а свою порцию супа отмеряла, приложив к змейке черенок ложки. Дочка была изобретательной – для молочного супа черенок прикладывался самой широкой частью к самому низкому изгибу, а для борща – наоборот. Гуля прощала ей эти хитрости – ну не любит ребенок молочного, что ж тут поделаешь!

В зале были два неизменных ковра – на стене над спинкой дивана, и на полу. Никому не приходило в голову, что в выборе мебели, устройстве интерьера можно руководствоваться, например, советами дизайнера.

Квартира его невольной спасительницы, которая таковой себя не считала, была роскошной и непривычной, как из заграничных кинофильмов. Чтобы поставить автомобиль у дома, Вожена предъявила охраннику специальную карточку. Входная дверь в подъезд открывалась при помощи электронного ключа-таблетки, внутри была еще одна – с кодом. Вход в квартиру напоминал вход в бункер – бронированная дверь, металлические косяки. От кого они так запираются и отгораживаются, эти благополучные москвичи? Не от таких ли, как он, потерявших все и всех? От лохматых, до глаз заросших седой щетиной, не имеющих ни дома, ни земли для его постройки, ни детей, которым этот дом перейдет по наследству. Теперь московские домушники должны быть еще и медвежатниками – без фомки или взрывного устройства за такую дверь не проникнешь…

Гасан растерялся – он не знал, как себя вести, нужно ли разуваться и как здесь отыскать туалет. Видя его смущение, хозяйка сама предложила переобуться в шлепанцы, показала рукой вдоль темного коридорчика – туалет там, а я переоденусь и на кухню… Свежие полотенца, мыло, шампунь – все есть на полках. Фен тоже…

Гасан не собирался принимать душ или бриться, но во дворце, скромно названном туалетом, можно было бы остаться жить. Он робко, не по-мужски, погладил стопку пушистых ароматных полотенец, раздвинул створки встроенного шкафа – там висело несколько разноцветных халатов – длинных и коротких, лохматых и гладких. Все – и плитка, и сантехника, и мебель, и одежда – было выдержано в холодных, сине-зеленых тонах. За стенкой чуть слышно зашумела вода. Он догадался, что случайно попал правильно – в мужскую «умывальную», следующая дверь, очевидно, вела в женскую, где сейчас приводит себя в порядок Вожена. Полевой фельдшер, участник бандформирования, действующего на территории Чеченской республики, без пяти минут кандидат биологических наук, он впервые в жизни опустился в джакузи, добавил ароматной соли и замер, раскинув руки. Колючие пузырьки нежно омывали тело, горячие струи сами то ослабляли, то усиливали напор, наполняя тело необычной бодростью. Гасан, улыбаясь, шевелил в воде ногами, пробовал поворачиваться то на бок, то на живот. Даже представил, как хорошо было бы в такой ванне вместе с любимой. Это мечтание оказалось действенней ледяного душа, сразу вернуло чувство реальности: той любимой давно нет, другой пока не нашлось. Зато есть чужая добрая женщина, пустившая в свой дом преступника. Сейчас она напоит его чаем или кофе, даст зеленый полтинник, ношеную куртку и теплый шарф. Он пообещает их вернуть, зная, что никогда не сделает этого.

С этими мыслями он насухо вытерся. А потом сделал то, чего не делал несколько лет, – побрился. Сначала состриг бороду и спустил волосы в унитаз, затем покрыл лицо свежепахнущей пеной для бритья и с наслаждением соскреб жесткую седую щетину. Это было первое бритье за два с половиной года. Из зеркала на него взглянул прежний Гасан – муж Гули и отец Лейлы, университетский сотрудник, не умеющий стрелять, убивать, хоронить. Только глаза, уставшие, без задора и интереса к жизни, подсказывали, что чуда не произошло и время не повернуло вспять.

Божена постучала в дверь.

– Вы в порядке? Кофе стынет, выходите.

Она едва узнала в вышедшем к ней молодом парне лохматого доктора.

– Господи, Гасан! Да вы мальчик почти! Я думала – вам под пятьдесят, а на деле и сорока, наверно, нет! Правильно сделали, что сбрили седину – совсем другое дело!

Он молча улыбался, с наслаждением развалясь на мягком диване, а милая улыбчивая славянка подливала ему кофе, подкладывала бутерброды со шпротами, извиняясь, что больше ничего в доме детей-отпускников не нашлось, вот только консервы да хлеб в вакуумной упаковке. И коньячок, если он не возражает. Он искренне не возражал, и они выпили по рюмке.

– Мне кажется, Гасан, что вы устали. Может быть, переночуете? Места здесь хватает, возраст у меня для вас абсолютно безопасный. Сейчас уже почти пять – посмотрите новости по телевизору, за компьютер сядете. Молодежь это любит – по детям знаю. А я пока в магазин сбегаю, ужин приготовлю. Настоящей еды, не из консервных банок. Соглашайтесь! Уж больно вид у вас утомленный!

– Странно слышать, что вы сами готовить будете! В таком доме, в такой роскоши должна быть прислуга.

Женщина рассмеялась.

– Роскошь? Не обижайтесь, доктор, но вы приезжий, и издалека. Иначе роскошью это не назвали бы. Средняя московская квартира – не пентхаус, не особняк на Рублевке. Хотя уборщица приходит, это верно. Только ведь и я приезжая – я из Голландии.

– Нет такой страны Голландия, – тихо ответил Гасан названием известной пьесы.

– Точно, нет, а слово есть… А раньше я в Гродно жила – город такой в Белоруссии, слыхали?

Конечно, он слыхал, из Гродно была Гулина мама.

– Тесен мир, моя теща оттуда, Мария Башметова, то есть Пекарская Мария Яновна…

– Пекарская? Машка? Так она за лейтенанта выскочила и в Грозный уехала. Еще девочку родила, назвала не по-русски как-то. Они когда в гости домой приезжали – эта Гулька с моим Володькой вместе по всем деревьям лазили! У меня и фотокарточки есть! Подожди-ка! – от волнения пожилая женщина перешла по-матерински на ты.

Уже через минуту из зеленого коленкорового альбома на Гасана Сабитова смотрела десятилетняя Гуля со сбитыми коленями и растрепанной челкой. Рядом придерживал за рога велосипед «Орленок» вихрастый паренек, на которого сейчас сильно похож Димка-астматик. В их с женой семейном альбоме такой фотокарточки не было, хотя о каком-то Володе из маминого города она упоминала не раз – там, в Гродно, их мамы были соседками по двору.

Глава 15

Подарки так и остались лежать на кухонном столе. Дочь не откликнулась на его приглашение поужинать. В кастрюле пузырился и хлопал кипяток, и Глеб сам опустил в него пучок спагетти. Но есть уже не хотелось. Сиверов вспомнил о чужой флэшке, выдернутой из ноутбука убитого венгра. Интересно, что там? Какое-то время компьютер «думал», признавать или нет чужую «флэшку», но потом смилостивился. Это был обычный фотоальбом. Вот Бела Меснер в белом халате среди колб и реторт, вот в компании сослуживцев или коллег, и еще много снимков с кроликами, мышами, поросятами и большой улыбчивой свиньей. Свинья действительно казалась ухмыляющейся, игриво подмигивающей правым глазом, опушенным густыми белесыми ресницами. Интересно, какова судьба этого животного, где оно сейчас? Не стал ли этот удачный снимок посмертным перед неприятным, но неизбежным экспериментом? Кажется, господин Меснер имел отношение к серьезным фармакологическим разработкам, так что принес на алтарь науки не одну сотню лабораторных созданий.

Неожиданно Сиверов подумал, что Бела сам стал обреченным лабораторным животным, а Глеб, исполняя приговор, вынесенный кем-то всесильным, принес очередную жертву. Но не науке. Иной раз эти жертвы ошибочны, а может быть, просто напрасны. Меснер, такой смешной, обыкновенный, с больным желудком, почему-то собравший вокруг себя бандитов международного уровня, действительно мешал целой стране? Или даже двум странам? Не самым бедным, не самым окраинным, не самым голодающим?

«Плохие идеи! – остановил себя агент Слепой, – непрофессиональные».

Папку за папкой он просматривал десятки похожих снимков, сделанных неплохим цифровым фотоаппаратом. Пытался сопоставить русские и венгерские слова, чтобы по изображениям определить их смысл. Можно было, конечно, выйти в Интернет и найти программу-переводчик, но Глеб решил сделать это позже, чтобы проверить собственную сообразительность. Видимо, sertés, disznó – это свинья или поросенок, ара и atya, скорее всего, отец, а может быть, брат или дядя – в лицах прослеживается очевидное родственное сходство. Szuletésnap, судя по торту со свечами, день рождения.

– Господи, а это что такое?

Очередная папка была полна изображений человечка-монстра: морщинистая, скуластая мордочка, скошенный подбородок, светящая прожилками сосудов лысина. Пугающий оскал, видимо символизирующий улыбку, но рот провален внутрь, виднеются пеньки гнилых, темных зубов. Сиверов поморщился от отвращения и невольно припомнил неприятный запах, выдохнутый Белой Меснером прямо ему в лицо. Чудовище было невелико – у apa-páter оно громоздилось на руках, у красивой молодой женщины – на коленях, Бела держал его то на плечах, то под мышкой. Были снимки уродца рядом с футбольным мячом, верхом на лошади, в ванной комнате. Последние казались особенно страшными – сквозь прозрачную воду светилось изможденное стариковское тело с распухшими вывернутыми суставами, выпирающей рахитичной грудной клеткой, крошечным, недоразвитым мужским «хозяйством».

Значит, господин Меснер был мадьярским Франкенштейном, экспериментировавшим с живыми человеческими телами! А друзья и семья помогали, поддерживали его в создании мутантов. Конечно, именно мутантов, нескольких чудовищ разного качества и степени старообразности. На фото явно видно, что один из них более человекоподобен: и щеки есть, и пушок вместо волос, другой – совсем сморщенный, изможденный до невероятности. Преодолев брезгливость, Глеб еще раз всмотрелся в ряды цветных картинок в папке. Ему бросились в глаза несколько явно отсканированных изображений, сохраненных в отличном от остальных формате. Если только взяты из журнала или газеты, можно попробовать поискать в сети. Он скопировал картинку и «забросил» в интернет-поиск. Песочные часы несколько секунд призывали к терпению, потом развернулись в большую статью на английском. Сайт, предоставивший информацию, был серьезным ресурсом, представляющим американский университет имени Джона Хопкинса. Английский, в отличие от венгерского, Слепой знал хорошо, и прочитанное заставило испытать настоящий шок. Существо, принятое им за экспериментального мутанта, оказалось несчастным ребенком, пораженным страшным, неизлечимым недугом – прогерией. А мальчик Иштван был единственным на планете венгром, страдающим этой напастью, сыном Шандора и Каролины Меснеров.

Пальцы быстро забегали по клавиатуре, но, как ни странно, венгерско-русский интернет-словарь не загрузился, пришлось воспользоваться венгерско-английским: ара, ata, páter – father, öcs, fivér – brother, отец и брат.

– Прости меня, Бела, – какой-то суеверный страх вынудил Глеба Сиверова произнести эти слова вслух. – Ты искал лекарство для младшего брата, а нашел нечто, столкнувшее интересы многих стран и политических группировок. А также нас с тобой. Надеюсь, тебе не было больно…

Думать так было запрещенным приемом, приводящим к самонокауту. Слепой обязан был считать, что объект устранения дошел в своем фармакологическом фанатизме до запретного края, перешагнуть который не позволено никому. Разве что, самим позволяющим…