Текст книги "Слепой стреляет без промаха"

Глава 11

Сергей Соловьев проснулся на удивление рано. Обычно он вставал ровно в семь, а сейчас на часах было только шесть. Он и сам не мог понять, почему проснулся в столь ранний час. Вроде бы вчера не пил, никакой очень срочной работы у него не было. Несколько минут Соловьев лежал, глядя в потолок. Он смотрел на пятно солнечного света, на искорки хрустальной люстры. Затем резко сбросил одеяло и по-армейски вскочил с кровати. Несколько раз присел, чтобы размять ноги, наклонился, подпрыгнул и только потом вышел из спальни.

– Удивительно! Слишком рано я проснулся, – сам себе сказал полковник Соловьев, стоя посреди гостиной, уже прекрасно понимая, что больше спать не будет.

Он чувствовал себя достаточно бодрым и отдохнувшим.

– Небольшая зарядка мне не повредит, – сказал Соловьев и, бросившись на ковер, начал отжиматься.

Когда он досчитал до пятидесяти, то поднялся и принялся махать ногами. Он быстро вспотел и только после этого направился в ванную комнату. Там он позволил себе постоять дольше обычного под упругими холодными струями душа.

Затем растерся большим махровым полотенцем, намылил щеки и тщательно выбрился.

Крем, хорошая туалетная вода – и Соловьев почувствовал себя совершенно бодрым.

Голова работала ясно.

Приготовил яичницу с ветчиной, обильно полил ее темно-красным импортным кетчупом, сварил себе кофе. Но вначале выпил чашку чая с лимоном. Съев яичницу, Соловьев закурил и стал пить кофе. Первая утренняя сигарета всегда была самой приятной и сладкой.

Он всегда с утра прикидывал план на предстоящий день. Сейчас он знал, что ему необходимо связаться с Глебом, необходимо решить одну-единственную проблему – когда и где Глеб уберет вора в законе Мартынова Петра Петровича по кличке Седой или его партнера и приятеля Богаевского Иосифа Самсоновича по кличке Дьякон или Монах. Лучше всего, как понимал Соловьев, операцию провести за городом. Но ведь эти двое могут приехать в Москву, где у них были квартиры, могут вообще куда-нибудь вдруг уехать.

– Хотя нет, – сказал сам себе Соловьев, – эти люди не из тех, кто оставляет уже начатое дело. Они попытаются продолжать терроризировать банкира Бортеневского. Они же желают заполучить и банк Бортеневского, а это очень большие доходы.

Это означало и другое – еще один из крупных московских банков будет находиться под контролем бандитов. Соловьев уже много лет был специалистом по организованной преступности и боролся с бандитами всеми разрешенными и даже запрещенными средствами. Он ненавидел преступников, ненавидел воров в законе с их странным кодексом чести, ненавидел рэкетиров, ненавидел мошенников и аферистов. Хотя, как профессионал, не мог не восхищаться их довольно хитроумными и находчивыми действиями. Временами бандиты придумывали такие ходы, что даже он, человек в борьбе с организованной преступностью многоопытный, восхищался. К тому же Соловьев прекрасно понимал, что власть пока еще слишком слаба, чтобы нанести сокрушительный удар вооруженной преступности, что структуры власти коррумпированы, подкуплены, что бандиты щедро платят им за нужную информацию, за помощь в улаживании своих грязных дел.

Соловьев даже знал, кто из его коллег в ФСБ получает деньги от бандитов, но прижать на сегодняшний день своих коллег он не мог – слишком уж все аккуратно было сделано. Оставалось одно – отстреливать бандитов по одному. Хотя Соловьев и говорил Глебу Сиверову, что о его существовании не знает никто, это была не правда. О существовании Глеба знали еще два генерала. Но они знали о Сиверове только одно – что у Соловьева есть человек по кличке Слепой и что за проделанную работу они иногда вынуждены платить тому деньги. Больше о Глебе никто ничего не знал.

В бумагах ФСБ Глеб Сиверов проходил по кличке Слепой. Он был засекречен и выйти на него мог только сам Соловьев, никто другой, только Соловьев.

Соловьев жадно затягивался, щурил глаза, смотрел в окно. Город уже проснулся, внизу, на дорожке, появились любители утреннего бега.

«Ну что ж, надо обязательно связаться с Глебом. Я позвоню ему с работы», – решил полковник Соловьев и составил грязную посуду в сверкающую никелированную мойку.

Вернувшись в спальню, быстро начал одеваться. Он все делал по-военному быстро.

Войдя в кабинет, он извлек из сейфа свой пистолет, сунул его сзади за ремень брюк и позвоночником почувствовал холодную сталь оружия. Затем надел куртку, набрал телефонный номер, поставил квартиру на сигнализацию и с тонкой кожаной папкой в руках спустился по лестнице вниз, а затем вышел во двор.

Его «волга» стояла чуть поодаль от подъезда. Соловьев подошел к машине, внимательно осмотрел ее и только затем открыл дверь. Еще пару минут он сидел в кабине, не включая двигатель, хотя ключ уже находился в замке зажигания. «Ну что ж, надо ехать».

Он запустил двигатель и медленно выехал. На первом же перекрестке он вздрогнул. Ему показались подозрительными белые «жигули», которые остановились метрах в десяти за его «волгой». Дождавшись, когда светофор вспыхнет желтым, Соловьев рванул с места. Белые «жигули», в кабине которых сидели двое, поехали за ним.

«Может, мне кажется? – подумал полковник Соловьев. – Да нет, вроде бы следят. Но интересно, кто же это может быть?»

На перекрестке Соловьев резко свернул, решив проверить, действительно ли за ним следят. Белые «жигули», проехав чуть вперед, тоже резко свернули влево.

– Вот это да! – воскликнул полковник. – Такого я никак не ожидал.

Интересно, свои следят или чужие?

В общем-то, Соловьев не очень боялся слежки. Он знал, что иногда следят свои. Кто-то из верхних эшелонов вдруг решает: а почему бы не проверить полковника такого-то? И дает поручение. И люди из параллельной службы начинают следить, даже прослушивают разговоры. Хотя в том, что его телефон не прослушивается, Соловьев был убежден. Периодически, раз в неделю, он проверял его.

Сейчас белые «жигули» следовали за ним.

«А если это бандиты? Как они вышли на меня? – задал себе вопрос полковник Соловьев. – Как?»

Ответа у него пока не было. Его мозг работал быстро и четко. После того, как были убиты Цыган и его охранник, были убиты бандиты на даче под Питером, бандиты, скорее всего, поняли, что так с ними расправиться могут только профессионалы. «Но тогда как они вышли на меня?»

И тут Соловьев сделал еще один резкий поворот, пытаясь отделаться от навязчивого «хвоста». Через мгновение Соловьев понял, что это ему не удалось.

«Жигули» были на «хвосте».

«Да черт с вами, – решил полковник, – следуйте за мной куда хотите, езжайте к моей конторе, мне бояться нечего».

Хотя он в то же время почувствовал холодок страха, почувствовал, как пальцы помимо его воли вцепились в баранку, а на скулах заходили желваки.

Следующей мыслью полковника была такая:

"Я знаю продажных людей в ФСБ, знаю, кто берет взятки. Знаю купленных.

Почему за хорошие деньги кто-нибудь из них не может сдать меня? А есть и другой вариант: люди Седого и Дьякона следили за Бортеневским, следили все время.

Возможно, они видели меня и не сложно было догадаться: если я бываю у банкира, скорее всего, его безопасностью тоже занимаюсь я".

– Черт! Наверное, я влип! – сам себе сказал Соловьев. – И действовать надо как можно быстрее. Бог с ними, пусть висят на «хвосте». Думаю, это продлится не долго.

Утром следующего дня, едва Бортеневский вошел в свой офис, окруженный многочисленной охраной, и сел за свой стол, как раздался звонок. Этот звонок был сделан по прямому телефону, номер которого был известен очень немногим людям. Бортеневский спокойно поднял трубку. Могла звонить жена, могли звонить несколько партнеров, также мог звонить полковник Соловьев.

– Бортеневский слушает, – сказал банкир. В трубке спокойно и уверенно проговорили:

– Слушай внимательно. Мы от тебя не отстанем. Выбирай – или мы будем работать вместе, или… Ты понял, что будет?

– Кто это говорит? – крикнул в трубку Бортеневский и почувствовал, что ладони рук сделались липкими от пота.

– Ты знаешь, кто это говорит. Запомни, смерть Цыгана тебе не простят никогда!

– Какую смерть? Какого Цыгана? Идите вы к черту!

– Не горячись, подумай, – говорил спокойный мужской голос, даже чуть равнодушный, словно бы он читал текст передовицы в газете. – Мы свяжемся с тобой, а ты хорошенько подумай. Если тебе дорога жизнь, ты будешь с нами. А если она тебе не нужна, то можешь и дальше работать с ФСБ, со своим полковником Соловьевым.

– Какой Соловьев? – выкрикнул в трубку Бортеневский дрожащим от ужаса голосом.

– Мы все о тебе знаем – все, даже больше, чем тебе самому известно, – трубку положили.

А Бортеневский еще долго сжимал потными пальцами телефонную трубку. Его сердце бешено колотилось, а рубашка уже успела прилипнуть к потной спине…

В полдень Соловьев наконец смог связаться с Глебом Сиверовым. Они договорились встретиться.

В конце разговора Соловьев сказал:

– За мной следят. Так что будь осторожен. И посмотри, кто это.

– Ты знаешь, за мной тоже следят – двое на черном «опеле», – сообщил Глеб.

– На этих не обращай внимания, это мои люди.

– Ты что, сошел с ума и не доверяешь мне?

– Они тебя охраняют, – соврал Соловьев.

– Меня охраняют? От кого?

– Это я тебе объясню при встрече.

Полковник Соловьев и Глеб Сиверов встретились в кафе у Большого театра.

Глеб проследил, чтобы за Соловьевым не было «хвоста», и только потом подошел к нему. Мужчины сели друг против друга в углу небольшого уютного кафе. К ним тут же подошла стройная девушка-официантка.

– Господа, чего желаете? – спросила она.

– Мне, пожалуйста, кофе с молоком, – усталым голосом сказал Соловьев. – А тебе? – он посмотрел на Глеба.

– А мне большой стакан апельсинового сока и маленькую чашку черного кофе.

Только, пожалуйста, покрепче, если можно.

– Конечно можно, – сказала официантка и удалилась.

– Ну, что скажешь? – задал свой первый вопрос Глеб.

– Все нормально. Мне позвонил наш друг банкир. Он до смерти перепуган. Они продолжают его терроризировать и вынуждают пойти с ними на сделку.

– А он что?

– Он обо всем этом рассказывает мне, – криво усмехнулся Соловьев.

– По-моему, ты похудел, – сказал Глеб, глядя в глаза Соловьеву.

– Опять ты за свое? Мы встретились, чтобы поговорить о деле, а ты со своими дурацкими шуточками. Когда в конце концов ты изменишься?

– По-моему, я изменился так, Сергей, что меня даже мать родная не узнала бы.

– Это точно, – с той же кривой усмешкой сказал полковник Соловьев.

Принесли кофе и сок. Соловьев закурил. Глеб поморщился.

– Ну, ты уж извини, потерпи. Знаю, тебе это не очень-то приятно.

– Да кури, – махнул рукой Глеб и сделал несколько больших глотков ярко-оранжевого сока.

– Я думаю, – сказал Соловьев, глядя в свою чашку, – эти ребята не отвяжутся от Бортеневского. Они либо убьют его, отомстив за своих, либо заставят плясать под их дудку.

– Правильно, – спокойно ответил Глеб, отставляя пустой стакан. – Сергей, я хочу спросить у тебя одну вещь, только ответь мне честно, чтобы я знал, как себя вести и к чему быть готовым.

– Я слушаю, – подался немного вперед полковник Соловьев.

– Сергей, скажи, кто, кроме тебя и Альберта, знает о моем существовании?

Соловьев ожидал этого вопроса и решил не хитрить.

– Раньше знали мы двое, теперь о твоем существовании, Глеб, знают еще два человека. Эти двое – мои непосредственные начальники, два генерала – Душин и Мокашевский.

– Я их знаю, – сказал Глеб.

– Но ты можешь быть спокоен, – продолжил Соловьев, – они знают о тебе как о Слепом, именно под этой кличкой ты фигурируешь кое в каких бумагах. Выйти на тебя никто из них не сможет. Как с тобой связаться, знаю только я. И если вдруг я исчезну, – Соловьев улыбнулся, – с тобой никто связаться не сможет. После этого ты можешь быть свободен.

– Не надо об этом. В это не хочется верить.

– Да, не хочется, – сказал Соловьев, – как не хочется верить в то, что Альберта нет.

– Кстати, послушай, – сказал Глеб и вытащил из внутреннего кармана куртки конверт, – я хочу, чтобы вот это ты передал Наташе. Ведь у Альберта двое детей, и думаю, что с деньгами у них не все благополучно.

– Хорошо, – сказал Соловьев, взял деньги, спрятал их в карман и улыбнулся Глебу. – Ты, как всегда, самый лучший, самый догадливый, самый добрый. А мне такое даже в голову не пришло.

– Ничего страшного, – сказал Глеб, – главное, что пришло в голову мне.

– Вот, смотри. Это адреса, – Соловьев вытащил из своей тонкой кожаной папки листок бумаги, – прочти и запомни. Это адреса и телефоны, по которым можно найти Седого и Дьякона. Их надо ликвидировать, но желательно по одному. И еще: все это надо будет провернуть не в городе, потому что и так все газеты переполнены сообщениями об убийствах, и каждую неделю в конторе стоит крик, что мы не работаем, что бандиты распоясались и делают, что хотят.

– А разве это не так, Сергей?

– Так, но ты должен действовать по-другому. А деньги я передам Наташе, ты не беспокойся.

Через час Глеб Сиверов был в своей мастерской. Перед этим он прошелся по Арбату, посмотрел на торговцев картинами, на орущих, поющих, скачущих, хохочущих, посмотрел на развлекающуюся молодежь и понял, что время неумолимо, что каждый день приносит изменения. Даже Москва, которую он любил, изменилась так сильно, что многого он не понимает. В чем-то Москва стала похожа на европейские города, но при этом все равно осталась какой-то азиатской, бесшабашной, перепутанной и бунтующей.

Несколько раз Глеб останавливался перед витринами и следил за отражением.

Никто за ним не шел. И Глебу стало спокойнее. Он почувствовал себя на какое-то время одиноким и независимым. Нахлынули воспоминания.

Когда-то они втроем вот так же гуляли по Арбату. Только не по этому, новому, а по тому, старому – не по приглаженному и застекленному, не по такому шумному и многолюдному. Глеб вспомнил, как шутил Альберт Костров, вспомнил молодого Серегу, вспомнил себя и остановился перед темным тонированным стеклом витрины. Он смотрел на свое отражение, пытаясь отыскать в этом человеке того Глеба Сиверова, каким он был лет пятнадцать назад. Но сейчас перед ним был абсолютно другой человек.

"Зачем я пошел на этот шаг? – задал себе уже, может быть, в тысячный раз один и тот же вопрос Глеб. – Это изменило мою жизнь, это сделало меня другим.

Это даже изменило мое мировоззрение. Прошлое осталось прошлым, оно стало как бы не моим. И сейчас только один человек знает наверняка, что тот капитан Глеб Сиверов и сегодняшний Федор Молчанов, или Игорь Виноградов, или Сергиевский Павел – один и тот же человек. Где-нибудь есть фотография, на которой сохранился тот капитан Сиверов, бесстрашный, награжденный двумя орденами командир спецгруппы". Глеб смотрел на людей в камуфляжной форме, которых было много на Арбате, и горько усмехнулся.

"Да, когда-то и мы втроем вот в такой же форме, или похожей, с тяжелыми рюкзаками за плечами, с полным боекомплектом ползли по выжженной солнцем земле, по горячим камням. Стреляли, убивали, выполняли всякие задания. И нас становилось все меньше и меньше. В конце концов не стало и меня, не стало того Глеба Сиверова. Появился другой человек. Зачем все это было сделано? И стоило ли это делать? Может, лучше было бы погибнуть? Ведь у меня сейчас нет никого.

Семьей я так и не обзавелся, все друзья, близкие мне люди погибли. Остался только Серега. Нет, не только Серега, есть еще и Ирина – женщина, которой я дорожу. Но ведь она права, она ничего обо мне не знает, и я никогда ничего не смогу ей рассказать о том, каким я был, чем занимаюсь и почему я согласился умереть и родиться вновь. Наверное, где-то есть могилка. Жаль, что я ее не видел. Это, наверное, удивительно – прийти на свою могилку, прочесть свою фамилию… Это не к добру, когда нападает вот такая меланхолия, когда от воспоминаний некуда деться".

И вновь, увидев молодого длинноволосого парня в камуфляжной куртке, он вздрогнул. Он вспомнил Альберта, вспомнил, как тот выносил его из узкого каменистого ущелья. Глеб был ранен, истекал кровью, терял сознание. А когда открывал глаза, видел безжизненное синее небо, в котором парили орлы. Он вспомнил маленький случай, эпизод той далекой жизни.

… Они въехали на БТР в небольшое селение неподалеку от Кандагара. Броня была горячая, как сковородка. Глеб соскочил на землю и спрятался под навесом.

Рядом с ним были ребята из его группы. Глеб отчетливо помнил их лица, помнил их имена и фамилии. Сейчас из той группы нет никого, все похоронены в безжизненных каменистых ущельях в выжженной солнцем земле. Остался только он.

Он сидел, положив на колени автомат, и смотрел в небо. Там высоко парил орел. Птица делала круг за кругом над опустевшим селением. Почти все жители ушли в горы, остались только старики и дети. Под навесом расположилось еще несколько парней. Звучали ленивые реплики, кто-то пытался рассказать анекдот.

Но шутить никому не хотелось. Они только что провели операцию и сейчас пробирались к базе, где можно было отдохнуть, смыть пот, кровь и хорошо перевязать раны. Глеб сквозь темные очки смотрел на небо, следил за сильной птицей.

К ним подошел мальчишка и остановился шагах в четырех. Затем он задрал голову и тоже посмотрел на птицу. Глеб и его ребята переглянулись. А паренек, осмелев, сделал еще три шага и застыл перед Глебом, сообразив, что он здесь самый главный Затем паренек показал в небо пальцем.

– Да, орел, – сказал Глеб.

Затем парнишка указал на автомат, лежащий на коленях Глеба, и сделал движение, показывая, что он хочет выстрелить из автомата Глеба по птице.

Прапорщик из-под Минска взглянул на своего командира.

– Капитан, может, дать пареньку выстрелить?

– Ты что, не понимаешь, что в эту птицу попасть невозможно? – сказал Глеб своему прапорщику.

– Да пусть попробует, пусть пульнет.

– Ну, если хочешь, дай ему свой автомат. Прапорщик отщелкнул рожок, оставив патрон в патроннике, подал автомат мальчику. Тот взял своими худыми руками тяжелый автомат, присел на одно колено и стал следить за птицей, тщательно прицеливаясь. Глеб с интересом наблюдал за парнишкой. Лицо маленького афганца стало жестким, словно высеченным из камня, грязный палец поглаживал спусковой крючок. И когда орел, делая очередной круг, завис над селением, прогремел выстрел. Пуля ушла в безжизненно-синее небо.

Прапорщик взял автомат, присоединил рожок и положил оружие рядом с собой.

Произошло невероятное: птица, до этого продолжавшая парить, вдруг остановилась и начала падать. Орел упал в шагах двенадцати от навеса. Парнишка побежал к птице, которая била огромными крыльями о землю, схватил ее за крыло и поволок по площади, оставляя на земле кровавый след.

– Командир, мы их никогда не победим, – сказал прапорщик.

Глеб тогда ничего не ответил. Но и у него появилась такая же мысль.

– Мы просто, командир, потеряем здесь много людей. Много хороших парней улетят отсюда в цинковых ящиках, много кого не дождутся родители и жены.

– Хватит бессмысленных разговоров, прапорщик, – одернул своего подчиненного Глеб Сиверов.

Прапорщик смолк, взял флягу и принялся жадно пить теплую воду.

Через неделю или полторы прапорщик из-под Минска погиб, и Глеб сам хоронил его.

Прапорщика звали Алесь Сивко, вернее, звали его Шура, а сам он любил называть себя Алесем…

Обо всем этом Глеб думал, стоя на многолюдном шумном Арбате, он потерялся, растворился в этой суете, толчее, среди пестрых афиш, картин, орденов, матрешек – всего того, чем жил и торговал Арбат.

Придя к себе в мастерскую, Глеб вытащил из кармана листок, переданный ему Соловьевым, достал карту, хранящуюся у него в деревянном ящике, и принялся тщательно изучать московский и подмосковные адреса. У него была поразительная память на карты. Стоило ему внимательно посмотреть на карту, внимательно проследить маршрут, как в его памяти четко запечатлевалось то, что он видел. И, глядя на карту, Глеб легко мог представить себе то, что скрывается за обозначениями, мог представить без труда дерево, одиноко стоящее в поле, мог представить узкую тропинку, идущую рядом со старым заброшенным кладбищем. Эта удивительная способность памяти много раз выручала Глеба еще там, в Афгане.

Выручала она его и в других случаях.

Затем Глеб извлек из конверта, в котором хранилась старая-престарая пластинка, один фотоснимок. На нем были трое парней в камуфляжной форме и с оружием. Глеб смотрел на этот снимок, в центре он видел себя, сидящего под большим серым камнем, а рядом с ним стояли Сергей Соловьев и Альберт.

«Как давно это было…» – подумал Глеб.

Ровно в шесть вечера Сергей Соловьев позвонил в такую знакомую ему обитую коричневым дермантином дверь с номером 17. Долгое время в квартире царила тишина. Затем дверь открылась.

– Здравствуй, Наташа, – сказал Соловьев, и по щекам женщины сразу же побежали слезы.

– Проходи, Сережа, – женщина отошла в сторону. Сергей вошел в квартиру. Он увидел большой портрет Альберта, стоящий на книжном шкафу. Наташа перехватила его взгляд, и тут же в ее руках появился влажный носовой платок.

– Сергей, я не могу в это поверить. Я никак не могу прийти в себя. Я не верю. Мне кажется, он жив.

– Нет, Наташа, – сказал Соловьев, обнял женщину за хрупкие плечи, прижал к своей груди.

Жена Альберта разрыдалась.

Сергей усадил ее в кресло, подал воды. Понемногу она успокоилась.

– Как жить? Я не знаю, Сергей, не знаю. Я не могу поверить в то, что произошло, – шептала Наташа. – Понимаешь, пока мы были вместе, я даже не думала о том, какой Альберт внимательный, какой добрый. Мне казалось, что так и должно быть. А сейчас, когда его нет, у меня в душе такой холод, такая пустота, что, наверное, ничто и никогда ее не заполнит.

– Успокойся, Наташа, – тихо сказал Сергей, – Альберта уже не вернешь, а тебе надо как-то жить.

– Как? Как? – воскликнула женщина. – Я знала, что это может случиться, но думала, Бог нас помилует и не допустит смерти Альберта. Последние годы я даже стала ходить в церковь, стала молиться. Представляешь?

Соловьев сидел рядом с Наташей, опустив голову, глядя на носки своих ботинок. Он не знал, как успокоить женщину.

Вдруг он положил руку ей на плечо. Наташа повернула к нему свое заплаканное лицо.

– Может, тебе уехать из города? Поезжай ко мне на дачу, там моя жена, там дочь. Поживи немного с ними, успокойся.

– Разве можно успокоиться, Сергей? Как ты себе это представляешь?

Соловьев пожал плечами.

– Знаешь, мне хочется умереть, хочется исчезнуть, – сказала женщина, и ее хрупкие плечи вздрогнули.

– А вот об этом не надо думать. У тебя дети, их надо вырастить, они требуют любви.

– Как они любили Альберта! Как они любили с ним гулять! Алик был таким хорошим отцом, таким хорошим!

– Слушай, – сказал Соловьев и вытащил из кармана конверт, – вот здесь деньги, здесь много денег. Я хочу, чтобы ты их взяла. Потом, когда тебе будет что-нибудь нужно, я еще принесу денег.

– Не надо мне ничего, Сергей, – ничего!

– Возьми, – твердо сказал Соловьев и взглянул на фотографию Альберта.

Снимок был хорош. Альберт улыбался, искренне и спокойно. Его темные усы чуть топорщились, волосы были немного растрепаны. Соловьев помнил Альберта таким, помнил также и с перекошенным от ненависти и злости лицом, с глазами, полными отчаяния.

– Пойдем на кухню, выпьем, – сказала Наташа, вставая с дивана.

Сергей пошел за ней следом. На кухне все сияло чистотой, но чистота была какая-то немного неестественная. Нигде ни пылинки. Впечатление было такое, что находишься в аптеке, а не на московской кухне.

– Что ты будешь пить, Сергей?

– Что предложишь, то и буду.

– Тогда давай выпьем водки. Мы с Аликом иногда любили выпить. Он любил закусывать водку салом.

Соловьев улыбнулся. Он знал эту привычку своего друга.

– Ну что ж, давай водку с салом.

Наталья уже успокоилась и, как всякая женщина, занявшаяся привычным делом, сосредоточилась на приготовлении закуски. Она аккуратно нарезала сало, вытащила из холодильника запотевшую бутылку водки, поставила ее на стол, подала хлеб и зелень.

Соловьев наполнил рюмки.

– Держись, Наташа, держись.

– Ох, как мне тяжело, Сергей! Если бы ты знал!

– Нам всем тяжело. Мне Алик был как брат, а может, даже и больше.

– Это так страшно, – выпив водку, сказала Наташа, – вначале погиб Глеб, потом Алик…

Сергей Соловьев вздрогнул. А Наташа взяла его за руку.

– Сергей, береги себя, будь осторожен. Ты остался один. Больше у меня никого нет – никого.

– Дети, дети, Наташа, – проговорил Сергей, вытряхивая из пачки сигарету.

– Дай, я тоже закурю, – сказала женщина. Щелкнула зажигалка. Соловьев зажег сигарету Наташи, затем свою. Они молча сидели, и каждый из них думал о своем. Тем не менее, они понимали, что близки, что связаны одним горем, одной потерей.

– Когда Алик улетал, он сказал мне, что летит в Югославию, что там ему надо уладить кое-какие дела. А я сказала ему: «Алик, но ведь там неспокойно!»

Он пожал плечами, поцеловал меня и ответил: «А что, в Москве спокойно? Неспокойно везде. Тишина только на кладбище, только там», – и засмеялся. Ты же знаешь, он всегда любил шутить. А мне от его шутки стало страшно. У меня даже закружилась голова, и я чуть не потеряла сознание. Алик меня успокоил, взял свою сумку, поцеловал. Дети уже спали, и он не стал их будить. Единственное, что он спросил, стоя уже в дверях: «Наташа, что тебе привезти?» А я сказала: ничего мне не надо, возвращайся сам, я буду очень ждать. «Через две недели буду дома», – ответил он. И действительно, через две недели я узнала, что Алика больше нет.

Глаза женщины, когда она это рассказывала, были сухи, а на губах блуждала странная улыбка.

– Послушай, может, я все же пришлю машину, и тебя отвезут ко мне на дачу?

– Не надо, Сергей, я останусь дома.